Текст книги "Движение"

Автор книги: Нил Стивенсон

– О, как эссе написано довольно бойко. В качестве политической тактики – довольно опрометчиво.

– Когда он пишет: «читатель то», «читатель сё», это не просто фигура речи, – сказала Элиза. – Его и впрямь читают, хотя при нынешнем политическом климате не многие в этом сознаются.

– В том-то и загвоздка, сударыня. – Даниель закрыл окно, потому что теперь они ехали по берегу Флитской канавы, неподалеку от Крейн-кортской штаб-квартиры Королевского общества; от аммиачного запаха перехватывало дыхание и слезились глаза. – Публикуя такое, он ставит на то, что виги победят, а тори проиграют.

Элизу критика явно смутила, однако у принцессы, слушавшей их разговор, был наготове ответ:

– Мы все на это поставили, доктор Ватерхаус. Вклютшая вас.

Если бы Иоганн не сказал Каролине, что Брайдуэлл был некогда королевским дворцом, она бы вышла из кареты, окинула его взглядом, определила как полуготические-полутюдоровские развалины и отвернулась, теперь же должна была оторопело разглядывать его несколько минут, силясь мысленно воссоздать прежнее величие.

Двор, где заезжие герцоги, возможно, играли после обеда в кегли, был завален грудами истёртого каната, который потресканным пальцам арестанток предстояло расщипать на паклю. Из окна, в которое, просунув через решётку пипиську, мочился сейчас двенадцатилетний карманник, принцесса могла любоваться на свой флот в те времена, когда здесь была река, а не сточная канава. Шумные пыльные мастерские, наверное, служили конюшнями для рыцарских скакунов.

Молодая особа более романтического склада могла бы до конца дня истязать свой мозг, тщась сотворить из этой человеческой и архитектурной свалки мало-мальски презентабельный образ. Каролина прекратила старания, как только улюлюканье из зарешёченных окон напомнило ей, что они стоят во дворе, через который обычно вводят новых арестантов.

– Не обращайте на них внимания, – посоветовал Даниель, ведя своих спутников через арку во внутренний двор. – Знатные люди часто ходят сюда поглазеть на арестантов, хотя Бедлам считается не в пример более занимательным. Все решат, что мы просто любопытствующие.

Как вскоре стало ясно, дворец состоял из двух флигелей.

– Туда мы не пойдём, – сказал Даниель, кивая влево. – Там сплошь мужчины: карманники, сводники, подмастерья, поднявшие руку на хозяев. Прошу за мной на женскую сторону.

Он говорил медленно, а двигался быстро: тактика, рассчитанная на то, что спутники будут спешить за ним и меньше глазеть по сторонам.

– Я вынужден буду всякий раз проходить в дверь первым, непростительным образом нарушая этикет, но, как вы уже поняли, здесь не Версаль. Смотрите под ноги.

Даниель повёл их по лестницам и коридорам через ту часть дворца, где прежде размещались слуги. Наконец он втиснулся в дверь, за которой открылось необычайно большое пространство под высоким сводчатым потолком: древний зал, где, возможно, пировали за длинными столами графы. Сейчас его по большей части занимали женщины. Из мебели присутствовали колоды и колодки. Перед каждой колодой, высотой чуть меньше, чем до пояса, выпиленной из целого ствола, стояла женщина. Все они были молодые – ни девочки, ни старухи с такой работой бы не справились. Каждая держала молоток: насаженное на ручку полено дюймов десять в поперечнике и примерно в фут длиной. На колодах лежала треста – стебли конопли на ярд выше человеческого роста, несколько дюймов в диаметре, которые месяцы назад очистили от листьев, бросили в стоячие озерца и придавили камнями. После того как всё, кроме волокон, сгнило, их высушили на солнце, доставили баржами в Брайдуэлл и свалили огромной кучей в одном конце зала. Младшие девушки постоянно выдергивали из кучи стебли, тащили их по полу и укладывали, как осуждённых, на свободные плахи. Едва стебель оказывался на колоде, человек в фартуке поднимал палку, хищно глядя на спину женщины, прикрытую лишь тоненькой тканью. Если она в ту же минуту не ударяла со всей силы молотком, палка опускалась ей на спину. Каждый стебель надо было бить много раз, поворачивая, по всей длине, чтобы освободить длинные темные волокна от сгнившего и высушенного растительного вещества. Молотки стучали по колодам нескончаемой канонадой, сор взмывал в воздух и грязным снегом оседал на пол. Каролина и Элиза немедленно схватились за шарфы и укрыли волосы, чтобы в них не попали пеньковые очёсы. В следующий миг обеим дамам пришлось закрыть теми же шарфами рот и нос, потому что воздух представлял собой взвесь крохотных ворсинок, невидимых глазу, но сразу вызывающих першение в горле.

Помимо колод, в зале имелись колодки. Каждая состояла из двух брусьев, закреплённых на вертикальных рамах, так что высоту их можно было менять. На обоих брусьях имелись парные вырезы разного размера, на разном удалении друг от друга, чтобы запястья и шею разной толщины можно было фиксировать в положении, наименее удобном для жертвы и наиболее отвечающем прихоти надсмотрщика. Почти все они были пусты, что говорило о хорошей организации труда, однако в нескольких стояли женщины с высоко вздёрнутыми руками. Спины их были черны от запёкшейся крови.

– Теперь вы знаете об изготовлении пеньки и выправлении нравов всё, – заметил Даниель, когда они выбрались через боковую дверь на лестницу, где можно было слышать друг друга и дышать. Некоторое время все отряхивались и вычищали соринки из глаз. – Меня изумляют мужчины, – продолжал Даниель, – которые, видев то, что видели мы, на следующий день отправляются в бордель. Сам я не могу вообразить картину, менее возбуждающую страсть вообще и к продажной любви в частности…

Тут Элиза строго глянула на Даниеля, а Иоганн предостерегающе хмыкнул. Каролину разговор явно заинтересовал, но она осталась в меньшинстве.

– Что ж, тогда в апартаменты мисс Ханны Спейтс. Смотрите под ноги.

Последнее предупреждение не имело особого смысла, так как фекалии распределялись по всему полу равномерно.

Брайдуэллский дворец был типично английским в том смысле, что какой бы исторический процесс ни породил нынешнюю его форму, в ней начисто отсутствовала всякая логическая система. Как ботанику, Брайдуэлл можно было запомнить, но не понять. Гости уже давно не знали, в какую сторону идут, и не удивились бы, если бы Даниель, распахнув дверь, показал им секретный туннель под Темзой или чёрный ход в ад. Однако вместо этого они очутились на верхнем этаже какого-то флигеля или пристройки. Здесь, в просторном помещении под мощными стропилами древней шиферной крыши жили и трудились Ханна Спейтс и её товарки. Сейчас в нём было душно, зимой, наверное, холодно, зато сухо, в нос не шибало зловоние, в окна проникал свет, а по стенам не стояли, вместо украшений, окровавленные женщины. Стропила шли под небольшим наклоном, как будто тщились сбросить бремя каменной чешуи. Это придавало помещению вид готической церкви, чьи строители перемёрли от чумы раньше, чем успели установить кафедру и скамьи.

По крайней мере тут был орган (или так казалось на первый взгляд). Внимание входящих сразу обращал на себя ящик размером с бродяжью лачугу, но неизмеримо более изящной работы, из плотно пригнанных дубовых дощечек, законопаченный по углам паклей и смолой. Вдоль него располагались четыре больших меха и деревянный поручень. За поручень держались две женщины; каждая стояла на двух мехах, соединённых так, что когда один под нажимом ноги шёл вниз, наполняя воздухом камеру, второй расширялся. Казалось, женщины взбираются по бесконечной лестнице. Обе были краснощекие девахи, большегрудые, задастые и встрепанные; обе работали с азартом, так что их румянец разгорался всё ярче. С неприкрытым любопытством разглядывая гостей, они не забывали следить за U-образной трубкой, наполненной ртутью. На одной половине трубки алой ленточкой был отмечен уровень. Как только какая-нибудь из девиц ослабляла нажим на одну педаль и переносила свой вес на вторую, ртуть в этой половине трубки резко шла вниз, затем снова прыгала вверх. Можно было не объяснять, что цель их усилий – поднять ртуть к ленточке.

По другую сторону воздушной камеры стояло нечто, похожее на мануал духового органа. Однако клавиш было всего тридцать две, без диезов и бемолей, и лишь некоторые были вжаты. За клавиатурой сидела молодая женщина с коричного цвета волосами, уложенными в свободный пучок. Её платье, как и все платья в Брайдуэлле, выглядело так, будто его вытащил слепой из церковного ящика для пожертвований, однако оно было выстирано, тщательно заштопано и более или менее пригнано по размеру. Когда Даниель со своими спутниками приблизился, органистка расправила плечи и потянула рукоять из слоновой кости. Вжатые клавиши тут же выскочили.

– Ваша светлость, – обратился Даниель к Элизе. – Позвольте представить вам мисс Ханну Спейтс. Мисс Спейтс, это дама, про которую я говорил.

Ханна Спейтс встала и, как могла, изобразила реверанс.

– Очень приятно, – сказала Элиза, мгновенно беря тот отстраненно-участливый тон, каким обычно говорят высокородные филантропы, вынужденные часто посещать больницы, сиротские приюты, исправительные дома и тому подобное. – Что это за инструмент? Услышим ли мы исполнение?

Ханну сбили с толку слова «инструмент» и «исполнение», но она довольно быстро без помощи Даниеля расшифровала вопрос.

– Это машина для набивки карт, ваша светлость. Она пробивает дырки, я сейчас покажу.

– Прежде мы займёмся бухгалтерией, – объявил Даниель, увлекая гостей в дальний угол комнаты, где было устроено подобие банковской конторы. За большим столом сидел писарь; джентльмен лет пятидесяти, стоявший у писаря за спиною, теперь вышел вперёд, чтобы его представили.

– Мистер Уильям Хам, – сказал Даниель. – Мой племянник, золотых дел мастер, ведущий наши дела в Сити.

Последовал обмен любезностями. Элиза обронила, что слышала о мистере Хаме от друзей, имевших удовольствием вести с ним дела, мистер Хам дал понять, что ему это крайне лестно. Он был приятно смущён вниманием, ибо принадлежал к новой породе хорошо одетых неприметных людей, сменившей поколение наглых авантюристов, осмелевших трусов и патологических лжецов, которые в Даниелевой юности создавали банковское дело.

Даниель передал сундучок с золотыми картами Уильяму Хаму, тот отнёс их к конторке у окна и взвесил. Он называл числа писарю, писарь повторял их вслух и записывал в амбарную книгу. Затем карты за исключением одной спрятали в окованный сундук с замками, стоящий на полу рядом со столом. Единственную не убранную карту Хам вручил надсмотрщику в фартуке. Тот являл собой точную копию своих собратьев из мастерской, где трепали пеньку, только без палки. С торжественностью священнослужителя, совершающего таинство, он отнёс карту к органоподобному механизму и возложил на пюпитр, расположенный выше мануала. Затем взялся за две железные ручки, прямо над клавиатурой, и потянул со всех сил. Из машины, словно язык, высунулась железная пластина, плоская и гладкая, как будто её пропустили между вальками, без каких-либо отметин. В дальней её части имелось квадратное углубление с ровными рядами дырочек на дне, что придавало ему сходство с решёткой. Надсмотрщик взял карту с пюпитра и положил в выемку, так что все дырочки оказались закрыты, а по краям почти не осталось места. Затем упёрся ладонями в рукоятки и надавил, задвигая подставку вместе с золотой картой в недра машины. Когда они встали на место, раздался чуть слышный щелчок, как будто внутри сработали какие-то зажимы.

Надсмотрщик отошёл. Мисс Спейтс села на скамью перед клавиатурой и оправила залатанную юбку. Первым делом она поддалась вперёд и заглянула в призму, установленную в верхней части консоли. Судя по всему, увиденное ей не понравилось, потому что она принялась вертеть две металлические ручки, исправляя положение подставки. Добившись желаемого результата, она кротко сложила руки на коленях и взглянула на Даниеля.

– Здесь мне дозволено сыграть небольшую роль, – сказал Даниель, вынимая из кармана плотную бумажную карточку, над которой много часов или дней трудились тонким гусиным пером. Один край украшала цепочка цифр, в середине шли надписи неразборчивым почерком на латыни, английском и значками Универсального Алфавита с редкими вкраплениями чисел. Карточку он с лёгким намёком на поклон протянул Ханне, которая повернула её и положила на пюпитр.

– Она умеет читать?! – изумился Иоганн.

– Вообще-то да, благодаря заботливому отцу, но это редкость, и особой надобности в таком умении нет, – отвечал Даниель. – Девушкам надо лишь отличать единицу от нуля – как вы сами убедитесь, если посмотрите на карточку.

Иоганн, Элиза и Каролина столпились за спиной у мисс Спейтс, разглядывая через её плечо карточку на пюпитре. Она была повернута так, что из множества букв и цифр можно было прочесть лишь цепочку нулей и единиц вдоль одного края. Покуда остальные разговаривали, мисс Спейтс двигала пальцем по клавиатуре, нажимая одни клавиши и пропуская другие. При нажатии слышалось звяканье стерженьков и рычажков внутри механизма, и клавиша оставалась вдавленной. Легко было видеть, что последовательность получалась та же, что и на карточке: видя единицу, мисс Спейтс нажимала соответствующую клавишу, видя ноль – пропускала.

Покуда мисс Спейтс занималась этой тонкой и кропотливой работой, девицы, шумно отдуваясь, качали мехи, стараясь подогнать ртуть к красной ленточке.

– С вашего дозволения, сэр, – выговорила одна из них, – мы иногда поём песню, как матросы, когда тянут канат.

– Пожалуйста, пожалуйста, – ответил Даниель к отчаянию надсмотрщика, который как раз открыл рот, чтобы запретить пение.

 
Салли Браун кто ж не знает,
Девка чудо, подивись:
На дворе насос качает
Вверх и вниз, вверх и вниз.
 
 
Сами, эдак, Салли, так!
Больно в деле хороша!
Чуть возьмётся за рычаг —
Занимается душа!
 
 
Салли в Лондоне явилась —
Здесь мужчин хоть отбавляй,
И сноровка пригодилась:
Жми, выкачивай, давай!
 
 
Салли эдак…
 
 
Салли в Брайдуэлл залетела,
Ей урок привычный дан:
Жми, чтоб не стоял без дела
Механический орган.
 
 
Салли эдак…
 

С последним тактом ртуть в трубке наконец достигла красной ленты. Ханна Спейтс потянула ручку из слоновой кости, которую в ожидании этого мига сжимала потной рукой. Машина зашипела, и не в одном месте, а сразу во многих, как будто в море падали осколки разорванной взрывом пушки.

На воздушной камере по дуге радиусом ярда в два был установлен ряд труб, подобных органным. Каждая имела несколько дюймов в диаметре и ярд в высоту. От центра к трубам веером расходились бронзовые рычаги. Некоторые из них, но не все, разом пришли в движение.

Теперь стало ясно, что в трубах находятся поршни, и воздух из камеры толкает некоторые вверх. Двигаясь, они поднимали концы бронзовых рычагов. Каждый рычаг поворачивался на смазанном шарнире, расположенном далеко от трубы и близко от центрального механизма. Когда поршень быстро шёл вверх, противоположный конец рычага опускался медленно, но с большой силой. Рычаг давил на тонкий вертикальный стержень. Стержни – общим числом тридцать два – стояли в ряд, как солдаты; каждый в первый миг сопротивлялся нажиму, затем резко шёл вниз, словно пробив какой-то барьер. При этом поршень на противоположном конце рычага взлетал вверх до рычажка, соединённого с толкателем, движущимся вдоль внешней стороны трубы. Толкатель передавал усилие заслонке в основании трубы, та открывалась, и поршень возвращался в исходное положение. Всё закончилось в несколько секунд. Мисс Спейтс потянула ручку, и вжатые клавиши выскочили.

Кодой музыкальной пьесы стало тихое позвякивание, исходившее из машины. Затем в керамическую чашу, установленную перед консолью, полилась золотая струйка. Даниель взял чашу и показал гостям. В ней поблескивали миниатюрные золотые диски, похожие на монетки волшебного народца. Некоторые ещё крутились или катались на ребре.

– Эти выбитые кружочки – мы называем их просто битами, – сказал Даниель, – имеют одинаковый вес. То есть взвесить их – всё равно что сосчитать; затем полученное число сверяется.

– Сверяется с чем? – спросил Иоганн.

– Клерк смотрит на карточку, – сказал Даниель, указывая на исписанную бумажку, которая по-прежнему лежала на пюпитре, – и проверяет сумму цифр каждого числа. Если число битов в чаше с нею не сходится, значит, карта испорчена, и её отправляют в переплавку. Однако это случается крайне редко, ибо мисс Спейтс – воплощение аккуратности.

И впрямь, мисс Спейтс уже дернула за бронзовый рычаг, вдвинувший подставку дальше в машину, проверила её положение через призму и начала выставлять на клавиатуре следующее число. Задастые девицы снова запели. Через несколько минут всё повторилось: шипение, лязг, судорога множества рычагов и ручеёк золотых кружочков. После того как это произошло ещё несколько раз, Ханна Спейтс встала из-за клавиатуры, девицы слезли с мехов и направились к бочонку с пивом, а надсмотрщик выдвинул из машины железную подставку. Золотая карта теперь была в круглых дырочках, словно швейцарский сыр. Все они располагались в узлах координатной сетки мсье Декарта, однако не все узлы были пробиты. Результат являл собой странное смешение упорядоченного и случайного; таким, наверное, предстаёт чётко отпечатанный, но зашифрованный текст.

– Теперь я гораздо лучше понимаю, что происходит в Клеркенуэлл-корте, – был Элизин вердикт, – хотя остаётся много загадок. Я вижу, например, зачем вам органные мастера. Зачем нужен человек, делающий молнии, мне непонятно.

– Мы купили запасные части у голландского органного мастера, отбывающего на родину, поэтому наша машина выстроена с использованием приёмов его ремесла, – объяснил Даниель. – Игрушечный мастер, часовщик или исследователь электричества могут прийти к тому же другим путём.

– Но, как я понимаю, это не думающая машина?

– Логическая машина будет совершенно иной, – заверил Даниель.

– Будет?! Её ещё нет?

– Набивка карт займёт изрядно времени, даже если мы построим ещё много таких машин и приставим к работе весь Брайдуэлл. Более того, логическую машину нельзя сконструировать и опробовать, пока у нас нет достаточного количества карт. Так что до сих пор мы направляли все усилия на то, чтобы научиться делать карты. Как видите, эта задача решена. Сейчас строят ещё такие механизмы, нам же следует обратить все силы на создание логической машины. – Даниель деликатно прочистил горло. – Нам бы очень не помешало значительное вливание капитала.

– Ещё бы! – воскликнул Иоганн. – Зачем вы делаете карты из золота?

– Оно пластично, поэтому из него легко изготовить карты одинаковой толщины, и при этом единственное из металлов не покрывается ржавчиной или патиной. Однако капитал нужен нам для другого. Как ни странно звучит, у нас в хранилище довольно золота, чтобы перенести на него все карты, которые я привёз с собой.

– Нельзя ли поподробнее? – спросила Элиза.

– Я привёз из Бостона несколько ящиков с картами – вполне довольно для первых испытаний машины.

– Почему вы решили взять их с собой?

– Потому, мадам, что Институт технологических искусств колонии Массачусетского залива щедро поддерживали некие значительные особы, и мне подумалось, что им захочется увидеть зримое свидетельство моих трудов. Нет, этого я не предвидел. – Даниель протянул руку к машине, затем, чуть опустив веки, кивнул в сторону Каролины.

– Так в Бостоне есть ещё карты?

– Я оставил в Массачусетсе почти все; сейчас их, с Божьей помощью, уже грузят на известную вам «Минерву». Она вышла из Лондона в конце апреля и должна была на прошлой неделе достичь Бостона.

– Когда «Минерва», с Божьей помощью, вернётся в Лондон, вам потребуется ещё золото для карт, – заметил Иоганн.

– По счастливой случайности, – усмехнулся Даниель, – тогда же и тоже морем нам доставят ещё золото. Говоря о необходимости капитала, я не имею в виду золото для набивки карт.

– Вам, как человеку, продвигающему новую технологию, простительно и даже положено питать оптимизм, который в других областях, скажем, в финансовой, считался бы признаком неопытности, – сказала Элиза. – Меня просят выступить финансистом, и я не могу позволить себе такую роскошь. На мой взгляд, не следует полагаться на то, что два корабля, с картами и с золотом, прибудут в Лондон благополучно и в одно время.

– Я понял, – сказал Даниель. – Позвольте внести ясность: золото и карты едут на одном корабле.

– На «Минерве»?

– И вам, полагаю, известно, какой это превосходный корабль. Я скорее доверю золото трюму «Минервы», нежели хранилищу иного банка. Можно уверенно обещать, что в начале августа, когда она бросит якорь в Лондонской гавани, у нас будет всё потребное для набивки большого количества карт. Сейчас нам нужно финансирование Клеркенуэлл-корта, чтобы построить логическую машину.

– Верно ли я понимаю, что вы уже обращались к своему благодетелю с просьбой о дополнительной поддержке и получили отказ?

– Роджер Комсток посоветовал мне обраться к вам, мадам.

– Вот уж не думала, что у такого человека могут кончиться деньги.

– Строго говоря, речь о свободных средствах. Вы сами знаете, сколь многое сейчас лежит на весах. Опасности, вынудившие принцессу Каролину искать убежища вдали от садов Ганновера, не обошли стороной и маркиза Равенскара. Он тратит все силы на то, чтобы вооружиться для борьбы с Болингброком.

– И не безрезультатно, если верны вчерашние новости из парламента, – вставил Иоганн.

– Вчерашний день принёс Комстоку победу, но это была не более чем стычка. Сражения – впереди.

– Удивительно, что у него вообще находятся деньги и время на логическую машину, – заметил Иоганн.

– По правде сказать, у него нет для неё ни того, ни другого, и он пока совершенно о нас забыл, – отвечал Даниель.

– Таким образом, вы просите о переходном займе, – сказала Элиза.

– О да, мадам.

– Нельзя отправляться в переход, не зная, какое расстояние предстоит покрыть.

– От сего дня до того, когда Ганновер станет венчанным королем Великобритании.

– Что может не произойти никогда.

– И тем не менее, как заметила одна мудрая особа, все мы на это ставим.

– Однако могут пройти годы.

– Скорее я продам себя на главной площади Неаполя в качестве жиголо, чем королева Анна доживёт до конца 1714 года, – заверил Даниель.

– Какую сумму вы просите?

– Регулярное пособие в течение некоторого времени. Мистер Хам набросал кое-какие цифры.

– Боюсь, это будет скучновато, – проговорила Элиза. – Я предлагаю разделиться. Иоганн хорошо считает, он побеседует с мистером Хамом. Хильдегарда, возможно, захочет остаться с ним.

– А вы, мадам?

– Я хорошо умею вести переговоры, – сказала Элиза, – поэтому отвезу вас обратно в Клеркенуэлл-корт, а по дороге мы побеседуем. Если без обиняков, я хочу знать, что вы намерены представить в качестве залога.

– Любопытный монетный двор вы создали, – заметила Элиза.

Даниель очнулся от сонного полузабытья. Всю дорогу вдоль Флитской канавы до Холборнского моста герцогиня Аркашон-Йглмская молчала, глядя в окно. Сейчас они застряли в Филд-лейн – узком жёлобе, полном кирпича и конского навоза.

Лондон пробуждался неохотно. Народ растратил все силы на вчерашнюю казнь. Даже те, кому не удалось пробиться сквозь толпу и увидеть само повешение, были заняты: обчищали карманы либо утоляли голод и жажду тех, кто пробился. Знать тем временем упивалась жестоким зрелищем совершенно иного рода: в парламенте виги вдруг принялись допытываться, куда делись доходы от асиенто. Представители высшего света допоздна сбывали акции Компании Южных морей, а затем в кофейнях и клубах пичкали друг друга неверными сведениями.

Однако сейчас, ко второй половине дня, завсегдатаи Тайберн-кросс и Вестминстерского дворца наконец пробудились окончательно. Все, кроме Даниеля Уотерхауза. Он уже задрёмывал, когда странное замечание Элизы заставило его вздрогнуть и поднять голову.

– Простите? – спросил он, выгадывая время, чтобы проснуться.

– Я пытаюсь подобрать сравнение для ваших брайдуэллских занятий, – отвечала Элиза, затем, видя, что не прояснила свою мысль, выпрямилась, как кошка, и поглядела Даниелю в лицо. Она была так прекрасна, что он поёжился.

– Считается, что всё золото одинаково, – продолжала Элиза, – и между его унцией здесь, в Шахджаханабаде и в Амстердаме нет никакой разницы.

«Вот бы кто-нибудь объяснил это Исааку», – подумал Даниель и тут же устыдился своей мысли. Исаак так и не оправился от приступа, который пережил в Вестминстере две недели назад. Он по-прежнему был в доме Роджера Комстока и не вставал с постели.

– Финансист, у которого просят ссуду, тщательно оценивает имущество заёмщика, убеждаясь, что ссуда будет надёжно обеспеченна, – продолжала Элиза. – У вас есть золото. Его можно взвесить. Лучше обеспечения не придумаешь. Однако тут возникает сложность. Вы используете золото не как золото, а как хранилище информации. Пропущенная через орган, карта обретает ценность – по крайней мере для вас, – которой не обладала прежде. Если её расплавить, ценность будет утрачена. Мне приходит в голову только одно сравнение – с монетным двором, где гладкие золотые диски, выйдя из-под чекана, приобретают дополнительную ценность. Вот почему я сказала, что ваш орган в Брайдуэлле подобен маленькому монетному двору, а ваши пробитые карты – монеты нового мира.

– Вы меня убедили, – сказал Даниель. – Надеюсь лишь, что сэр Исаак этого не услышит и не зачислит меня в соперники.

– Если слухи о здоровье сэра Исаака правдивы, – отвечала Элиза, – то вскоре Монетный двор возглавит кто-то другой. Впрочем, это к делу не относится. Предположим, вы создали логическую машину и она заработала. В таком случае ценность – я говорю об экономической, а не эстетической, моральной или духовной ценности – вашего предприятия заключена в возможности выполнять логические и арифметические действия при помощи карт.

– Да, мадам, это всё, что мы можем предложить.

– Если кредитор изымет карты в погашение долга и расплавит, информация, записанная на них, погибнет, логическая машина лишится возможности работать и ценность, о которой мы говорили, обратится в ноль.

– Верно.

– Отсюда следует, что золото, превращённое в пробитые карты, плохой залог – его нельзя обратить в деньги, не погубив ваше предприятие.

– Полностью согласен, что это золото не может быть обеспечением ссуды.

– Более того, если я правильно понимаю, карты и машина, как только она заработает, отправятся в Санкт-Петербургскую академию наук.

– Да, таков должен быть первый этап.

– А следующие, если вы их построите, перейдут в собственность маркиза Равенскара.

– Как предполагается, да.

– А мне достанутся лишь некие новости, которые можно использовать на рынке. В такую игру я успешно играла в молодости, когда мне нечего было терять и никто от меня не зависел. Теперь я хочу получать за свои вложения нечто ощутимое. Я инвестирую головой, а не сердцем.

– И вместе с тем вы поддерживаете Даппу, а также, я слышал, щедро жертвуете на больницы для бывших солдат и бродяг.

– На благотворительность, да. Но вам поздно превращать свой институт в благотворительное учреждение.

Даниель вздохнул.

– Тогда позвольте рассказать вам о логической машине то, чего не знает даже Роджер Комсток.

– Я вся внимание, доктор.

– Она не будет работать.

– Логическая машина не сможет производить логические действия?

– Да нет, разумеется, сможет. Производить логические действия с помощью машины совсем не сложно. Лейбниц продолжил то, что начал Паскаль, а я в Бостоне пятнадцать лет развивал сделанное Лейбницем. Теперь я передал свои разработки толковым малым, и те за пятнадцать недель продвинулись дальше, чем я за пятнадцать лет.

– Почему же вы говорите, что она не будет работать?

– Вернувшись два дня назад из Ганновера, я стал смотреть схемы, предложенные инженерами. Результаты великолепны. Однако я обнаружил серьёзное затруднение: нам нужна движущая сила.

– Ах да, вы говорили об этом в Ганновере.

– Тогда я уже подозревал то, в чем теперь твёрдо уверен: логической машине будет нужен источник движущей силы. Сгодится мельничное колесо на большой реке, но куда лучше была бы…

– Машина для подъёма воды посредством огня!

– Если вы инвестируете в эту машину, мадам, что будет весьма своевременно, то без труда получите контрольный пакет – нечто вполне ощутимое. Свежий ветер финансовых вложений поможет мистеру Ньюкомену сняться с мели, на которую он недавно сел, и выйти в открытое море. Тем временем здесь, в Лондоне, проект по созданию логической машины заглохнет из-за дороговизны силы. Это произойдёт скоро – меньше, чем через год. Тогда вы сможете поговорить с царём, с маркизом Равенскаром или с обоими; им придётся идти к вам, потому что другого выбора не будет.

Элиза некоторое время смотрела в окно. Они уже миновали Сефрен-хилл, и кучер пустился в объезд по Рэг-стрит, чтобы избавить себя, пассажиров и лошадей от опасностей Хокли-в-яме, где сейчас происходили те грабежи и убийства, расплата за которые должна была состояться шесть недель спустя в следующий Висельный день.

Они въехали на продолжение Рэг-стрит, называемое Коппис-роу, совершив, таким образом, полный круг. Даниель, выглянув из окна, увидел перед Клеркенуэлл-кортом карету и в следующий миг узнал её. Сердце у него ёкнуло. События принимали чересчур уж сложный оборот. Он застучал по крыше. Кучер остановился на углу.

– Я выйду здесь, – сказал Даниель. – Тут вашей чудесной карете легче будет повернуть, – и, не дожидаясь Элизиных возражений, открыл дверцу. Один из лакеев спрыгнул с запяток, чтобы помочь ему выйти.

– Вы представили дело в совершенно ином свете, – проговорила Элиза, чопорной улыбкой обозначив начало прощания. – Теперь я готова рассмотреть предложение. Однако я не могу ничего решить, пока не побеседую с джентльменом, который основал компанию.

– Его зовут граф Лоствителский. – Даниель повысил голос, потому что стоял на улице и говорил с Элизой через окно кареты. – Он некоторое время не посещал заседания палаты лордов. Болезнь младшего сына вынудила его уехать в поместье, а кончина бедного мальчика задержала ещё надолго. Полагаю, его возвращению помешали и некоторые трудности с машиной мистера Ньюкомена. Однако сейчас весть о вчерашних событиях в парламенте летит в Корнуолл. Лоствителу придётся ехать в Лондон. Я попрошу его посетить вашу светлость в Лестер-хауз.

– Тридцать семь минут назад, – сказал рослый часовщик по прозвищу Сатурн, – у наших дверей появился чудной старый тори и принялся требовать доктора Уотерхауза.

Он кивнул на карету, которую Даниель узнал издали.

– Мистер Тредер ещё здесь? – спросил Даниель.

– Я напоил его чаем, затем провёл по двору – не показывая ничего стоящего. Теперь он пьёт бренди через три двери отсюда, в лавке, которую вчера закончили штукатурить.