Текст книги "Движение"
Автор книги: Нил Стивенсон
Жанр:
Альтернативная история
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)
Вестминстерский дворец
9 июля 1714
Мистер Холфорд и мистер Лавибонд по поручению палаты лордов обратились к присутствующим со следующими словами:
Господин спикер, лорды поручили нам уведомить палату, что сегодня они рассматривают вопросы, связанные с Компаний Южных морей и весьма важные для национальной торговли, посему просят дозволить членам палаты, входящим в комитет по вышеозначенной компании, а также Уильяма Лаундза, эсквайра, покинуть заседание и явиться в палату лордов.
Закончив, посланные удалились.
Постановили: Палата дозволяет указанным членам покинуть заседание и направиться в палату лордов, буде те сочтут нужным.
Затем посланных призвали вновь, и господин спикер ознакомил их с вышеприведённым решением.
Постановили: уведомить лордов, дабы те поручили освободить от людей Расписную палату, галереи и кулуары палаты пэров на время прохождения членов данной палаты для встречи с Её Величеством согласно воле Её Величества.
Постановили: мистеру Кэмпиону доставить настоящее уведомление.
Постановили: парламентскому приставу освободить от людей указанные помещения для облегчения прохода в палату пэров.
Послание её величества, доставленное сэром Уильямом Оулдзом, герольдмейстером палаты пэров:
Господин спикер, Королева повелевает досточтимой палате явиться для встречи Её Величества в палату пэров незамедлительно.
Соответственно господин спикер, вместе со всей палатой, направился на встречу с Её Величеством в палату пэров, где Её Величество изволили дать своё монаршее одобрение ряду публичных и частных биллей.
Засим Её Величество изволили обратиться с милостивейшей речью к обеим палатам парламента.
Далее верховный канцлер Великобритании по указанию Её Величества сообщил следующее:
Её Величество повелевает и приказывает отложить заседания парламента до вторника августа 10-го дня сего года; соответственно заседания парламента отложены до вторника августа 10-го дня сего года.
Двое на удивление мускулистых помощников маркиза Равенскара подхватили Даниеля в Крейн-корте и затолкали в портшез так поспешно, что он толком не понял: пригласили его или похитили. В ящике, словно сушёный экспонат – диковинный реликт кромвелевской эпохи, – его доставили в Старый двор Вестминстера и сгрузили перед кофейней Уагхорна. Человек с острым слухом, окажись он рядом, уловил бы в бормотании доктора Уотерхауза гнусные наветы и брань в адрес маркиза. Даниель отлично чувствовал себя в Крейн-корте с чайником, пирогом (который миссис Арланк недавно вынула из печи) и стопкой ужасных газет. В Вестминстере царили грязь, теснота, запальчивость – не бесшабашный раж, как в Хокли накануне Висельного дня, а мелочное раздражение, свойственное людям, которыми движут те же низкие страсти, только тщательно скрываемые. Все торопились, кроме Даниеля. Большинство спешило попасть внутрь. Незначительное, но досадное меньшинство спешило из палаты общин в палату лордов через двор, минуя галереи внутри здания, где, очевидно, образовался затор. Наблюдались отдельные вспышки вежливости. Увидев в третий раз, как заштатный лоббист театрально хватается за шпагу, Даниель рассудил, что оставаться здесь не только противно, но и опасно. Он повернулся на каблуках и зашагал прочь, предвкушая, что через четверть часа будет сидеть в клубе «Кит-Кэт», когда его приятные мечтания рассеял возглас: «Доктор Уотерхауз! Я уже боялся, что не найду вас! Идёмте со мной, мы заняли вам местечко в кофейне Уагхорна!»
Даниель узнал голос. Имя он запамятовал, но не огорчился, потому что хорошо помнил причёску. Увы, вместо ожидаемого молодого человека с индейским гребнем ему предстало море одинаковых париков. Впрочем, один из их обладателей смотрел прямо на Даниеля. Если мысленно снять парик и добавить причёску могавка, получился бы юный кутила из числа тех, что вечно бегали по поручениям Роджера. Сегодняшнее поручение: спасти слабоумного учёного и под локотки доставить его в Вестминстерский дворец.
В кофейне Уагхорна Даниель взял чашку кофе и газету, отчасти чтобы читать, отчасти чтобы отгородиться от разговора; его грызло подозрение, что могавку поручено ещё и развлекать гостя беседой. Парламентский гомон накатывал с грохотом, как прибой. Говорили о чём угодно, кроме того, что происходит на самом деле: в основном о законопроектах, которые рассматривали в прошлые несколько недель. Чаще других упоминались билли «О мерах по преодолению раскола в церкви» (любимое детище Болингброка), «Об определении долготы» (Роджера), «О пресечении деятельности неангликанских религиозных объединений», нестареющая тема шерстяной мануфактуры, бесконечные поправки, многочисленные разводы, спорные имения, дела о несостоятельности, а также то, что стали называть «Пять С»: Сбор ополчения, Снижение процентов, Содержание шотландских епископов, Сдерживание папизма и (несколько притянуто) законы, Связанные с бродяжничеством. Всё это было либо пустое сотрясение воздуха, либо шифр, в котором каждый законопроект служил завуалированным намёком на лицо, его предложившее.
Он понял, что больше не в силах выносить дым и крики, примерно тогда же, когда его мочевой пузырь (не отличавшийся крепостью) начал жаловаться на выпитый кофе. Даниель бросил газету, увидел, что могавк куда-то исчез (возможно, его позвали в набег на верховья Гудзона), встал и пошёл искать место, где можно помочиться. Это оказалось несложно (труднее было бы найти место, где мочиться нельзя). Затем Даниель принялся прохаживаться по Расписной палате и Длинной галерее. В итоге его чуть не вымели вон при расчистке помещений, предпринятой по указанию палаты общин. Он был уже почти на улице, когда другой могиканин разыскал его и провёл обходными путями через залы комитетов в палату лордов, где поставил среди клакеров Роджера с напутствием вести себя так, будто он здесь по праву.
На Даниеля нахлынули нехорошие предчувствия. Он видел, как покатилась голова Карла I. Был с Карлом II почти до последнего вздоха, героически отбивая яростные атаки лейб-медиков. Наблюдал, перебарывая соблазн включиться, кабацкую драку, в которой Якову II расквасили нос и которая более или менее положила конец его царствованию. Благоразумно переждал за океаном смерть Вильгельма и Марии. Теперь он снова здесь и к нему несут королеву. Что, если её угораздит испустить дух именно сейчас? Обратятся ли все взоры к нему? Разорвут его на части прямо в здании парламента или доставят в Тауэр, чтобы обезглавить там? Вспомнят ли, что он недавно въехал в город вместе с некой иноземной принцессой, явившейся инкогнито и без приглашения?
Эти и другие мрачные думы так захватили Даниеля, что он почти не заметил внезапной тишины, наступившей с появлением вычурного портшеза. Его (как и всех вокруг) удостоила своим присутствием королева! Исторический момент! Или по крайней мере такой, который войдёт в анналы. И всё же Даниеля охватила досадная неспособность прочувствовать величие мига. Собственные мысли были ему куда интереснее – знак того, что он слишком много о себе мнит?
Другие (полагал Даниель) способны жить настоящим мгновением и переживать его непосредственно, как животные. Какой предстаёт им торжественная церемония тронной речи? Яркой, впечатляющей, завораживающей? Ему никогда этого не узнать. Даниель видел только больную старуху в зале, полном взбудораженных, давно не мытых мужчин.
Клуб «Кит-Кэт»
Час спустя
Исаак должен был думать, что во всех помещениях царит молчание, поскольку любое помещение стихало, стоило ему войти. Даже это!
Даниель очнулся от странной рассеянности, накатившей на него во время обращения королевы к парламенту. Сейчас он был полностью собран. Возможно, перемена объяснялась тем, что здесь он мог пить шоколад, более того, двигаться и участвовать в интересных ему разговорах. До появления Ньютона в клубе безраздельно царил Роджер: восседая за любимым столиком, он принимал поздравления (в форме дурных стихов и дорогих подарков) от благодарной Великобритании. По обычаю клуба «Кит-Кэт» все чествования были стихотворные: от ёмких эпиграмм (в лучшем случае) до бессвязных героических куплетов (в худшем). Поэтическая школа «Кит-Кэта» требовала не называть имён, заменяя их классическими аллюзиями. Роджер почти всегда был Вулканом.
Вот стихи какого-то виконта:
Владыке [11]11
Юпитер, которому Вулкан ковал молнии; возможно также дерзкий намёк на Георга-Людвига Ганноверского, для которого, как надеялись виги, вскорости предстояло чеканить гинеи Монетному двору.
[Закрыть]в дымной кузнице [12]12
Клуб «Кит-Кэт».
[Закрыть]ковал
Златые молнии [13]13
Возможно, гинеи, которые чеканил Монетный двор; после победы Оксфорда и Болингброка он был не подвластен Роджеру, но оставался под началом его товарищей по партии, таких как Ньютон.
[Закрыть]Вулкан [14]14
Роджер Комсток, маркиз Равенскар.
[Закрыть]суровый,
И чтоб Титан мятежный не восстал,
Замки и цепи, узы и оковы.
С огнём игравший дерзко Прометей [15]15
Болингброк.
[Закрыть]
К скале уединённой пригвождён.
Юноне [16]16
Королева Анна.
[Закрыть]хитрость мстительных затей
Готовит западню – коварный трон [17]17
Аллюзия на миф, согласно которому разгневанный Вулкан изготовил трон-ловушку и подарил своей матери, Юноне; сев на него, та оказалась в оковах, снять которые мог только Вулкан.
[Закрыть].
Этот конкретный виконт, как все понимали, не смог бы зарифмовать двух строк. Несколько молодых поэтов постоянно торчали в клубе и строчили эпиграммы за пироги и выпивку; один из них был сейчас в свите виконта.
Сэр Исаак вошёл бодрой походкой двадцатилетнего студента, шагающего вдоль реки Кем, словно и не пролежал две недели кряду после кровавого избиения в Звёздной палате. Он прервал трогательную сцену поздравления и заговорил с Роджером, не подозревая, что влез впереди длинной очереди людей куда более знатных. Даниель протискивался гораздо медленнее, поскольку в отличие от Ньютона вежливо обращался к каждому, кого оттирал плечом. Соответственно, он не слышал начала разговора. Впрочем, несложно было угадать, что Исаака привели сюда новости, а значит, он поздравляет Роджера с выдающейся победой: это ж надо было так припереть Болингброка к стене, что тому пришлось звать на помощь мамочку! Именитые господа, один за другим, говорили Роджеру подобные вещи несколько часов кряду, и тот благодарил их наклоном головы столь машинально, что это уже превратилось в кивательный тик. Однако те же слова от сэра Исаака Ньютона он принял с совершенным вниманием, как будто все остальные поздравляют наобум, и только Ньютон высказывает своё подлинное мнение. Возможно, делу отчасти помогало то, что Ньютон говорил прозой.
На взгляд Даниеля, Роджер выглядел немного рассеянным и выслушивал стихотворную лесть вигов чуть ли не с тоской. Оно и понятно: Роджер – боец. Весь прошлый месяц он готовил контратаку, теперь она позади. Роджер оказался в положении дуэлянта, который сделал выстрел и стоит, безоружный, не зная, что с противником: убит тот, просто оглушён или длит миг торжества, прежде чем выстрелом размозжить ему голову. Он должен готовиться к ответному выпаду Болингброка; вместо этого сидит в клубе и выслушивает скверные вирши.
Роджер дружески взял Исаака под руку и повёл к Даниелю, но прежде, повернувшись к оставляемым поклонникам, провозгласил:
– Господа! Минуточку внимания! Я слышал, что сегодня королева всемилостивейше одобрила билль об объявлении награды за отыскание долготы!
Он сделал вид, будто изумлён таким исходом событий.
– И, по слухам, сэру Исааку Ньютону кое-что на сей счёт известно. Коль долготу желаешь ты обресть, Ньютона отыщи и дай ему поесть!
Импровизация была встречена жидкими аплодисментами и обильными возлияниями.
– Мистер Кэт! Пирогов с бараниной, пожалуйста!
К тому времени, как Роджер с Исааком пробились к Даниелю, они говорили уже совсем о другом.
– Вы отлично выглядите – я очень рад. Значит ли это, что я скоро получу Катерину обратно? Мой дом в полном запустении с тех пор, как хозяйка бросила его, чтобы ухаживать за дядюшкой!
– Да, милорд, она уже выехала, чтобы возвратиться к своим обязанностям, – отвечал Ньютон устало – ему явно неприятно было говорить на щекотливую тему.
– Дом скоро засияет, если она будет радеть о нём так же, как о вас!
– Она и впрямь была очень заботлива, – признал Ньютон, – хотя, по правде сказать, настоящим лекарством для меня стали новости из Вестминстера – надежда на то, что Болингброк будет посрамлён, а испытание ковчега – отсрочено.
– Что ж, тогда вам с доктором Уотерхаузом стоит обратить ваши новообретённые силы на подготовку наступления, – сказал Роджер, – ибо заседания парламента отложены только до десятого августа. У Болингброка более чем достаточно времени, чтобы подвести контр-контрмину и взорвать нас всех на воздух!
– Нам с доктором Уотерхаузом к взрывам не привыкать. – Непонятно было, иронизирует Ньютон или сухо констатирует факт. Тут он поглядел Даниелю прямо в глаза, так что тот даже вздрогнул. – Хорошо, что вы здесь. Я хотел с вами поговорить.
– Тогда, с вашего позволения, я откланяюсь, – сказал Роджер, – чтобы вы могли спокойно побеседовать. Прошу вас, обсуждайте важное и не отвлекайтесь от насущного – ибо нет у якобитов оружия действеннее, нежели лживые измышления, будто виги – а значит, и Ганноверы – портят британскую монету ради своей корысти!
Крайне неделикатно было бросить такие слова директору Монетного двора, но Роджер явно злил Ньютона намеренно. Он помедлил ещё минуту, убеждаясь, что сэр Исаак не рухнет на пол в конвульсиях, однако тот лишь яростно сверкнул глазами. Даниель незаметно подмигнул Роджеру; он по опыту знал, что теперь Исаак не будет ни спать, ни есть, пока не разрешит поставленную задачу. Роджер поклонился и исчез – сгрузив свои заботы на Даниеля, который уже чувствовал, как тяжело давит на его плечи новое бремя.
– Надо отыскать Джека-Монетчика, заковать в кандалы и вытянуть из него признание, что пока он не запустил в ковчег свои грязные руки, там лежали полновесные монеты, – сказал сэр Исаак Ньютон. – Ещё лучше, если мы заставим его вернуть монеты, похищенные из ковчега. Это сокрушит все обвинения иезуитов!
– В таком случае, Исаак, я рад вас уведомить, что розыск Джека идёт уже несколько месяцев, и занимается им…
– Ваш клуб. Да, я про него знаю, – сказал Исаак. – Я попрошу членства.
– По уставу клуба решение принимается общим голосованием, – пошутил Даниель.
Однако Исаак в нынешнем своём состоянии не воспринимал шуток.
– Я не предвижу здесь никаких затруднений, – сказал он. – Собственно, я предлагаю объединить розыск монетчиков, проводимый Монетным двором, с усилиями вашего клуба найти виновных во взрыве адских машин, поскольку есть основания полагать, что речь об одних и тех же людях. Выгода очевидна.
– Тогда будем считать, что исход голосования известен и вы уже полноправный член клуба. – Даниель упёрся ладонями в стол и с усилием оторвал себя от стула. Исаак тоже встал. К ним несли пироги на серебряном блюде; Даниель жестом направил слугу к выходу и продолжил: – Вы удачно выбрали время. Мне как раз сообщили о ценном свидетеле, который желает со мною поговорить.
Исаак уже шёл к двери.
– Я нанял карету на весь день, – бросил он через плечо. – Что сказать кучеру?
– Скажите ему, – отвечал Даниель, – что мы едем в Бедлам.
Карета
Несколько минут спустя
– …и таким образом мы условились с мистером Партри, но, конечно, пока ничего ему не заплатили и не должны платить до конца месяца, – закончил Даниель. Он пересказывал недавние действия клуба, безжалостно сокращая подробности из-за аромата пирогов, ждущих на блюде у него на коленях. Блюдо – двадцатифунтовый серебряный диск – являло собой образчик барочной пышности и было покрыто милями витиеватых строк, воспевавших прелести Ньютоновой племянницы. Здесь её именовали Афродитой – шифр, для Исаака скорее всего непостижимый.
Фривольное блюдо и пышущие жаром пироги не смещались относительно Даниеля, а потому, в полном соответствии с принципом Галилея, теоретически оставались также съедобны, как если бы лежали перед ним на столе, пребывающем в состоянии покоя по отношению к неподвижным звёздам. Сказанное оставалось верным, несмотря на то, что карета с Даниелем, Исааком Ньютоном и пирогами катила по Лондону. Даниель предполагал, что сейчас они огибают северный выступ кладбища святого Павла, но точно сказать не мог: он опустил шторы, поскольку дорога к Бедламу проходила аккурат через алчную пасть Граб-стрит, а ему не хотелось прочесть о сегодняшней поездке во всех завтрашних газетах.
Исаак, который лучше любого смертного должен был бы понимать относительность, не выказывал интереса к своему пирогу – как если бы тот, смещаясь относительно Земли, перестал быть пирогом. Для Даниеля же пирог в движущейся системе отсчета в полной мере оставался пирогом; положение и скорость, будучи сами по себе занятными физическими свойствами, никак не влияли на пироговость. Значение имела лишь динамика относительных перемещений Даниеля и пирога. Если скорость и положение Даниеля близки к скорости и положению пирога, то поедание пирога возможно и заманчиво. Если пирог далеко от Даниеля или движется с большой относительной скоростью (например, брошен ему в лицо), он утрачивает часть своей пироговости (во всяком случае, с точки зрения Даниеля). На данный момент, впрочем, это были чисто схоластические рассуждения. Пирог лежал у него на коленях и был очень даже себе пирогом, что бы ни думал по сему поводу Исаак.
Мистер Кэт одолжил им серебряные столовые приборы, и Даниель, говоря, заткнул себе за ворот салфетку – флаг безоговорочной капитуляции перед чарами пирога. Однако вместо того, чтобы сложить оружие, он вооружился – ножом и вилкой – и уже занёс их над румяной корочкой, когда его остановил вопрос Исаака:
– Клуб намерен оставаться в бездействии весь июль?
– Каждый из членов продолжает свою линию расследования, – отвечал Даниель. – Как мы с вами сейчас.
И он взрезал пирог.
– А прочие?
– Им почти нечего рассказать. Хотя на последнем заседании мистер Тредер сообщил, что Джек-Монетчик связан с мистером Нокмилдауном и частенько наведывается в притоны так называемой Ист-Лондонской компании.
Исаак, по крайней мере, задумался, так что Даниель успел отправить в истосковавшийся рот порцию горячей баранины. Исаак по-прежнему смотрел на него, но как будто сквозь, что было и к лучшему, потому что по физиономии Даниеля разлился гастрономический экстаз.
– Вам известно моё мнение о мистере Тредере, – сказал Исаак.
Даниель кивнул.
– Он в сговоре с Джеком, тут сомневаться нечего, – продолжал Исаак.
Для Даниеля это прозвучало примерно как утверждение, что его жена тайно шпионит в пользу Чёрной Бороды. Однако во рту у него был пирог, в желудке – умиротворение, поэтому он не поднял голос. Только бровь.
– Мистер Тредер боится, что расследование, начатое Болингброком, выявит его связи с Джеком. На Тайберне четвертуют за меньшее.
Здесь Исаак, как истый математик, остановился, предоставляя читателю самому проделать очевидные выкладки. Даниель очень выразительно пожимал плечами, вздыхал и выгибал брови, однако Исаак о нём словно позабыл. Ничего не оставалось, кроме как сглотнуть и выговорить:
– Зачем мистер Тредер сообщает о привычках Джека, если так боится его поимки?
– Это тонкий намёк, – отвечал Исаак.
– На что?
– На то, что мистер Тредер готов сдать своих: если у воров нет чести, то уж тем более нет её у весовщиков. Он готов способствовать поимке Джека в обмен на смягчение приговора.
– Смягчение приговора… со стороны прочих членов клуба?!
– Со стороны директора Монетного двора, – сказал Исаак. – Ему хорошо известно, что мы с вами знакомы.
– Спасибо, что ознакомили меня со своей гипотезой. Сам бы я никогда до такого не додумался – уж больно замысловато, – угрюмо выговорил Даниель и ушёл от дальнейшей дискуссии в общение с пирогом.
Словно меланхолик в углу людного салона, Бедлам повернулся широкой спиной к Сити. Северным фасадом он смотрел на Мур-филдс – самое большое зелёное пространство в городе. Те безумцы, чьи камеры выходили на север, видели из окон деревья и траву, тянущиеся на полмили до ближайшего крупного строения: уксусного завода мистера Уитанунта на Уоршип-стрит у подножия Холлиуллского холма. Самая большая часть Мур-филдс, прямо перед Бедламом, была ограничена с четырёх сторон широкими аллеями; такие же аллеи разрезали её георгиевским крестом. Деревья вдоль дорожек шли через равные промежутки; их высадили сорок лет назад по указанию Гука.
Аллея, образующая южную границу Мур-филдс, была с одной стороны ограничена таким рядом деревьев, с другой – исключительно мощной оградой. Небольшую железорудную залежь истощили, чтобы изготовить железные прутья в руку толщиной; целая каменоломня ушла на их каменное основание. Как только в правом окне кареты показалось это устрашающее средство сдерживания безумцев, Даниель отложил блюдо и начал утираться салфеткой, одновременно читая стишок, по давней традиции «Кит-Кэта» оттиснутый на нижней корочке:
Пирог на r 2умножь –
Получишь сковородку:
Довольно, чтоб начать делёж,
Не всё засунуть в глотку!
Гук выстроил треклятое здание невероятно длинным – семьсот футов, столько же, сколько весь Тауэр; такую роскошь мог позволить себе только архитектор, работавший сразу после Пожара. Даниель, как ни сдерживался, то и дело поглядывал за ограду – не прохаживаются ли там безумцы, но видел лишь компании гуляющих лондонцев да одиноких проституток. Не велика потеря: по-настоящему интересных безумцев во двор всё равно не выпускали.
Наконец ограда отвернула вправо, а ряд деревьев, наоборот, влево, и карета въехала в овальный двор перед центральным куполом Бедлама. Экипажи и портшезы стояли концентрическими кругами, дожидаясь, пока их владельцы вдоволь насмотрятся на сумасшедших. Исаак и Даниель вылезли из кареты, и Даниель заплатил кучеру, чтобы тот отвёз серебро обратно в «Кит-Кэт».
Ни возраст, ни научные заслуги не избавили от необходимости стоять в общей очереди. Ворота, в которых с каждого посетителя взимали пенни за вход, размером соответствовали ограде. Над ними высился карниз: на двух плавно изогнутых скатах, как на кушетках, возлежали две каменные фигуры. Слева от Даниеля, словно упавшее с шеста чучело, поникло Тихое Умопомешательство, оно же Меланхолия; его невидящий взор был устремлён в пространство над Мур-филдс. Справа, стиснув кулаки и закатив глаза, рвалось из цепей Умопомешательство Буйное или Мания; оно едва касалось постамента локтем, бедром и щиколотками, каменные мускулы вздулись от напряжения. Для Даниеля оба изваяния были старыми знакомцами; он видел их ещё в набросках, когда навещал Гука в мастерской под куполом Бедлама, и даже сделал по ходу кое-какие замечания, которые Гук, разумеется, пропустил мимо ушей. После того, как статуи установили над входом, Даниель много раз проходил под ними, когда заглядывал к Гуку или участвовал в сумасбродных опытах Королевского общества над умалишенными. Однако сегодня он впервые ощутил своё с ними родство. Ибо сейчас Даниель, так долго олицетворявший собой Меланхолию, стоял полевую руку от сэра Исаака Ньютона – воплощённой Мании. Не отваживаясь высказать своё наблюдение вслух, он несколько раз перевёл взгляд с каменного безумца на Исаака. Наконец тот вздохнул, закатил глаза и бросил: «Очень смешно».
Наконец дошёл их черёд подняться по лестнице и заплатить за вход, что позволяло преодолеть ещё несколько ступеней и вручить дополнительные взятки толпящимся у дверей служителям. Это было не строго обязательно, но гарантировало быстрый доступ к самым интересным безумцам обоего пола. Даниель лишь оглядел служителей и, не найдя того, которого искал, повёл Исаака в здание.
– Простите? – спросил Исаак, услышав бормотание Даниеля. – Вы что-то сказали?
Голос у них за спиной пробасил:
– Не обращайте внимания, сэр Исаак. Доктор Уотерхауз, переступая этот порог, всегда возносит молитву, чтобы ему дозволили выйти обратно.
Исаак сделал вид, будто не слышит, полагая, что говорит кто-то из пациентов, подкарауливающих у дверей в надежде получить монетку за свои остроумные замечания. Догадка была здравая, но неверная. Даниель обернулся на голос, и Ньютон последовал его примеру.
Говорящий был не безумец, поскольку пациентов в Бедламе брили, а его тёмные волосы доходили до плеч. Исаак напрягся и попятился в тот самый миг, как Даниель шагнул к темноволосому, чтобы обменяться рукопожатиями. Ибо Исаак узнал в Сатурне человека, которого видел при крайне сомнительных обстоятельствах в Брайдуэллском кабаке. Однако через несколько мгновений, узрев вокруг себя бритых, закованных в цепи безумцев и меланхоликов, сэр Исаак рассудил, что общество Сатурна не так уж ему отвратительно.
Тут вперёд выступил субъект, стоящий рядом с Сатурном.
– Мистер Тимоти Стаббс, – представил тот. – Как вы можете заключить по его рыжим кудрям, он здесь не живёт. Однако по тёмно-синему платью вы можете догадаться, что он здесь работает. Выньте руку из кармана, доктор Уотерхауз; ему уже заплачено.
– Мы лечим Имярека согласно вашим предписаниям, доктор, – объявил Тимоти Стаббс после того, как из Сатурна удалось вытянуть более формальное представление. – Все лекарства, все методы, известные современной медицине, испробованы, но он по-прежнему упорствует в своих заблуждениях.
– Надо же! – воскликнул Даниель. – В таком случае вам, наверное, приходится держать его под замком.
– Да, доктор, иначе он уже понаделал бы дыр во всех стенах. Его поместили наверх.
– На последний этаж, где держат самых опасных безумцев, – перевёл Сатурн.
– И где он сейчас?
– В аппарате для усмирения буйнопомешанных, сэр, – отвечал Стаббс, слегка удивлённый вопросом. – Как вы и прописали – на четыре часа в день.
– Действует ли аппарат?
– Аппарат-то действует, и очень сильно, сэр. А если вы о том, удалось ли излечить Имярека от безумия, то, увы, нет, поэтому мы снова удвоили дозу.
– Превосходно! – вскричал Даниель. – Как пройти к аппарату?
– Он в дальнем конце мужского крыла; идти, боюсь, довольно долго, – сказал Стаббс, обходя бритого мужчину, который лежал ничком, бормоча что-то на военном жаргоне и поминутно судорожно вжимаясь в пол от воображаемого разрыва гранат.
– Ничего страшного, – отвечал Даниель. – Бедлам не зря считается лучшим местом для прогулок в дождливую погоду.
– В солнечный день это мало утешает, сэр, – сказал Стаббс, огибая троих молодых людей с индейскими причёсками, которые, стоя плечом к плечу, обсуждали выступление безумца: тот одновременно играл на скрипке и отплясывал джигу.
– Если сыграешь ещё, получишь пенни, и два – если прекратишь!
– Чего ради мы стоим и смотрим на этого несчастного, если в нескольких шагах отсюда можно взглянуть на всклокоченных безумиц?
– Когда ты увидишь настоящих всклокоченных безумиц, ты больше не будешь спрашивать.
Они миновали центральный зал и вошли в галерею, уходящую вперёд на несколько сотен ярдов. Справа тянулись окна, впускающие свет с Мур-филдс, слева – близко расположенные двери с зарешёченными оконцами на высоте человеческой головы. Представители всех лондонских сословий, за исключением высшей знати и нищих – мужчины и женщины, дворяне и простонародье, взрослые и дети, шумные банды подмастерьев и стайки хорошо одетых молодых дам, одинокие особы женского пола, одетые ещё лучше (то были куртизанки), бодрые старики и старухи, совершающие дневной моцион, лихие ватаги мальчишек, самодовольные могавки, охорашивающиеся франты и весельчаки-кокни, – прохаживались от двери к двери, заглядывая в каждое окошко. Торговцы продавали с тележек еду и пиво. Кое-где надсмотрщики в тёмно-синем сообща усмиряли отбившегося от рук подопечного, но в целом узники разгуливали свободно – насколько свободно можно разгуливать в ручных и ножных кандалах, соединённых изрядной длины цепью. Некоторые – меланхолики – сидели, сгорбившись, на полу или бродили, волоча ноги, по коридору; они не обращали внимания на зевак, даже когда те тыкали им в рёбра тростью. Другие – буйнопомешанные – вели яростные споры с невидимыми оппонентами или вещали о том, что мучило их воспалённый мозг. Наиболее занятные экземпляры собирали вокруг себя толпу. Зрители смеялись над теми, чьи речи были непристойны или касались политики, и поддразнивали несчастных, стараясь вызвать у них новую вспышку. Один из безумцев уверял, будто Людовик XIV управляет Лондоном из тайной комнаты под куполом собора святого Павла и ему служит целая армия иезуитов, способных посредством чар обращаться серыми голубями. Молодой человек из числа зрителей сообщил ему, что целая стая таких голубей только что влетела через разбитое окно под купол Бедлама. Безумец смертельно перепугался и убежал в камеру так быстро, как только мог. Грохот его цепей, а также смех и аплодисменты зрителей на время заглушили все разговоры в галерее.
Когда шум утих, Стаббс обратился к Даниелю:
– Нам приходится менять солому в камере Имярека по пять раз на дню, – сказал он на случай, если доктор Уотерхауз всё ещё сомневается в действенности аппарата. – Другие пациенты научились держаться от него подальше – за исключением копрофилов, которых приходится отгонять палками. – Он кивнул на дверь чуть дальше впереди. Случайно или нет, из её окошка как раз вылетело что-то бурое и упало на парик проходящего щёголя, взметнув облачко пудры. – Надо было платить провожатому, – заметил Стаббс, направляя Исаака, Даниеля и Сатурна ближе к окну, дальше от летящих экскрементов. – Мне вот думается, что Имяреку могло бы помочь битьё. Я помню ваш запрет, доктор, но если бы вы всё-таки позволили мне пустить в ход палку…
– Нет, – сказал Даниель. – Вчера вы прислали записку, что он просит разрешения со мною поговорить…
– Да, сэр. И даже слёзно молит.
– Давайте воздержимся от применения палки до разговора, а там будет видно.
Они уже приблизились к дальнему концу галереи и теперь отчётливо слышали скрежет, сопровождаемый глухими ударами. Стаббс распахнул дверь в торце коридора и впустил спутников в просторное помещение – своего рода бастион, завершающий западное крыло лечебницы. Странных предметов здесь было не меньше, чем в Клеркенуэллском дворе технологических искусств, а скопление исступлённых безумцев отчасти напоминало заседание Тайного совета её величества. Однако самым большим предметом в зале, а равно и главным источником шума, служил деревянный барабан, установленный на оси между двумя массивными опорами высотой чуть больше Даниеля. Барабан имел форму толстой монеты, примерно в ярд толщиной. Его обод почти касался пола и потолка, что позволяло оценить диаметр примерно в двенадцать ярдов. Боковые поверхности – орёл и решка монеты – были изготовлены по образу простейших тележных колёс, то есть из широких досок, соединённых железными полосами. Обод тоже состоял из досок, прибитых к обоим дискам.
На одном конце оси располагался рычаг размером с весло. Небольшая лесенка вела на платформу, стоя на которой два или три человека могли посредством рычага вращать барабан. Одна смена сейчас этим и занималась, вторая отдыхала рядом, восполняя пивом вышедшую с потом жидкость.
По мере вращения исполинского барабана изнутри доносились звуки: быстрый перестук, как от бегущих ног, переходящий в серию глухих ударов, словно кто-то катится по лестнице.
