Текст книги "Движение"

Автор книги: Нил Стивенсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

– Спасибо, мистер Хокстон. – Даниель взялся за ручку двери.

– Пожалуйста, – сдержанно отвечал Питер Хокстон. – Впрочем, должен сказать, если бы я заранее ведал, с кем вы водите компанию, я не стал бы искать знакомства.

Даниель вышел, улыбаясь, однако улыбка сползла с его лица при виде второй кареты. Наёмная развалюха, подпрыгивая на колёсах, неровных от щербин и присохшего конского навоза, лихо пронеслась по Коппис-роу и остановилась рядом с экипажем мистера Тредера. Из неё выпрыгнул краснолицый седой нонконформист в чёрном платье. Следом появился коротышка в костюме обычного покроя, но сшитом из тканей, которые больше подошли бы дикарскому вождю. Последним вылез человек ещё крупнее Сатурна. Он задержался, чтобы вложить в протянутую руку извозчика несколько монет.

– Брат Норман. Господин Кикин. Какая приятная встреча, – сказал Даниель, бросаясь наперерез, пока они не вошли в лавку и окончательно не уронили его в Сатурновых глазах. – Я не знал, что на сегодня назначено заседание клуба, тем не менее приветствую вас в Клеркенуэлл-корте и буду рад приветствовать мистера Тредера, как только его разыщу.

– Мистер Тредер здесь? – изумился господин Кикин и принялся комично вертеть головой, оглядывая Коппис-роу. Телохранитель, занявший всегдашнее место за спиной хозяина, повторял его движения.

– Что ему тут надо? – вопросил мистер Орни.

Дверь пустующей лавки распахнулась и вышел мистер Тредер, уже красный от выпитого бренди.

– Я понятия не имею, что вам тут надо, – провозгласил он, – но, коли так вышло, объявляю открытым чрезвычайное заседание клуба по разысканию лица или лиц, повинных в изготовлении и установке адских машин, взорванных в Крейн-корте, на корабельной верфи мистера Орни и прочая.

– Первый пункт повестки дня: выбрать название покороче, – предложил мистер Орни.

– Первый пункт, как всегда, сбор взносов, если, конечно, вы ещё платёжеспособны, мистер Орни.

– Если верны новости из Вестминстера, то сомневаться следует не в моей платёжеспособности, мистер Тредер.

– О парламенте я и собирался говорить, вот почему в повестке дня будет второй пункт. Опоздавшим членам клуба придётся ждать своей очереди.

– Как можно опоздать на заседание, которое созвали после нашего приезда?!

– Джентльмены, – сказал Даниель, – боюсь, мы своими разговорами мешаем соседям в Хокли. Не соблаговолите ли войти?

Возможно, здесь собирались устроить кофейню или трактир, но пока взглядам представало лишь пустое свежевыбеленное помещение. По углам извёстка ещё не высохла и сохраняла сероватый цвет; от неё шло ощутимое тепло и едкий, раздражающий запах. Тут клуб и устроил свой импровизированный парламент с перевёрнутыми вёдрами вместо стульев и бочкой вместо кафедры. Их принесли Сатурн и телохранитель Кикина, пока мистер Тредер по сложившейся традиции принимал взносы, взвешивая, надкусывая, изучая под лупой и подвергая уничижительным комментариям каждую монету. Наконец, мистер Тредер вышел к бочке. Как он вскорости обнаружил, она была пустая и отзывалась на удар оглушительным грохотом, усиливавшим риторический эффект.

– Когда военный корабль подходит к городу и выпускает по нему бомбу из мортиры (бум), можно с уверенностью сказать две вещи: во-первых (бум), что противник готовил нападение много месяцев, во-вторых (бум), что за первым выстрелом скоро последуют другие (бум-бум-бум).

– Ещё бренди? – спросил мистер Орни.

Мистер Тредер сделал вид, будто не расслышал.

– Вчера, – продолжал он, – лидер оппозиции взорвал (бум) бомбу (бум) в палате лордов, потревожив мрачную торжественность и нарушив привычную дремоту этого досточтимого собрания!

– Я слышал, что если бы существовал способ вложить средства в апоплексию, вчера в Вестминстерском дворце можно было б озолотиться, – вставил русский.

– Вы, сударь, иностранец, посему вашу весёлость, как и вашу особу, можно вытерпеть при всей их нежелательности. Мы, живущие здесь, смотрим на вещи трезво. – Мистер Тредер сурово глянул на мистера Орни, пресекая в зародыше всякую игру слов. – Возвращаясь к моему сравнению, уместно спросить: как долго маркиз Равенскар готовил обстрел? И когда (бум) ждать (бум) следующей бомбы (бум)?

– Она упадёт вам на голову, если не перестанете молотить по бочке, – буркнул мистер Орни.

– Я слышал, что вчера впрямь был весёлый денёк для Компании Южных морей и, без сомнения, для вашей конторы тоже, – сказал Даниель. – Я дивлюсь, что при таком спросе на ваши профессиональные услуги вы нашли время сюда приехать. Да, Роджер Комсток неприятно озадачил виконта Болингброка вопросами касательно доходов от асиенто. Но какое отношение это имеет к нашему клубу?

– Последние две недели в мире денег творится нечто странное, – сообщил мистер Тредер.

– Спасибо, что поделились с нами своими наблюдениями, – сказал мистер Орни. – Каким боком они относятся к весьма разумному вопросу, заданному братом Даниелем?

– Люди копят гинеи, изымая их из оборота, и обменивают на французские и другие иностранные деньги. Всё это связано с неким негласным расследованием, которое, как говорят, ведёт виконт Болингброк.

– Предлагаю, – сказал Даниель, – лишить мистера Тредера слова и удалить от бочки, пока он не выразит готовность объяснить, со всей прямотою, какого дьявола ему от нас надо; тем временем либо брат Норман, либо господин Кикин выйдут к бочке и объяснят, зачем здесь они.

Предложение было принято без голосования на основании единодушного шумного одобрения. Мистер Тредер повернулся ко всем спиной с мрачным недовольством, вызвавшим отдельные грубые смешки. Орни встал и заговорил; в чёрном нонконформистском платье, стоя у бочки на посыпанном соломой полу, он был ни дать ни взять странствующий проповедник, собравший полный амбар сельских диссидентов.

– Хотя на пространстве от Ньюгейта до Тайберна вчера все только и говорили, что о Висельном дне, а в Вестминстере и Сити – о пропавших деньгах асиенто, величайшим событием для Ротерхита стало прибытие – я сильно преуменьшу, назвав его неожиданным – русской военной галеры прямиком из Санкт-Петербурга. Судя по числу свободных мест на скамьях, она шла со скоростью, фатальной для части гребцов, а крупнокалиберные дыры в корпусе свидетельствуют по меньшей мере об одной стычке со шведами. Так или иначе, она добралась до Лондона и стоит в моём доке, ибо нуждается в починке. Не успела она пришвартоваться к пирсу, как по сходням в город устремились посланцы, одетые в мех.

– Крысы? – предположил мистер Тредер.

– Русские, – сказал Орни. – Хотя крысы, конечно, тоже. Один доставил послание мне, другой – господину Кикину.

– Без сомнения, царь испытывает недостаток в кораблях и хочет знать, когда будут закончены те, которые вы якобы строите, – сказал мистер Тредер.

– Я их строю, сэр, – отвечал мистер Орни, – как бы ни противодействовали мне создатели адских машин.

– Примите моё восхищение, брат Норман, – вставил Даниель. – Вы первый сказали что-то, имеющее касательство к цели нашего клуба.

– И что вы ответите нетерпеливому царю? – безжалостно осведомился мистер Тредер.

– Работа движется, – сказал мистер Орни. – Хотя, должен признать, она продвигалась бы успешней, если бы мои страховщики возместили мне тот ущерб, от которого страховали.

– А-ха! – довольно воскликнул мистер Тредер.

– Почему контора по страхованию от огня не желает возмещать ущерб от пожара? – спросил Даниель.

– В полисе есть оговорка, что он не покрывает ущерб от пожара, возникшего в результате военных действий. Страховщики утверждают, что корабль подожгли шведы.

Мистер Тредер закрыл лицо руками и затрясся от сдерживаемого смеха. Он мог быть смертельным врагом мистера Орни практически во всём, но общая ненависть к страховщикам связывала их братскими узами.

– О да! В Лондоне шагу нельзя ступить, не наткнувшись на толпу шведских поджигателей!

– Думаю, мы все вас поняли, брат Норман, – сказал Даниель. – Если клуб достигнет заявленной цели, вы получите страховку, закончите строительство кораблей и сможете избежать царского гнева. – Он повернулся к русскому: – Господин Кикин, вправе ли вы изложить содержание полученного вами письма?

– Его императорское величество упомянул мистера Орни, – начал Кикин. – Подробности излагать ни к чему, скажу лишь, что царь согласен со страховщиками насчёт шведских поджигателей. – Пауза, чтобы прочистить горло и поглядеть на свои ногти, пережидая новый взрыв смеха из-за ладоней мистера Тредера. – Далее его императорское величество написал, вернее, продиктовал писарю нечто исключительно странное касательно золотых пластин, которые он срочно желает получить, невзирая на то, что они в определённом смысле испорчены. Предоставить их должен некий доктор Даниель Уотерхауз, чьё имя, признаюсь, я менее всего ожидал увидеть в официальном послании от государя всея Руси.

– История долгая, – сказал Даниель, нарушив затянувшееся молчание, поскольку от слов господина Кикина онемел даже мистер Тредер.

– У царя хорошая память. И длинные руки, – напомнил Кикин.

– Ладно. Речь вот о чём. – Даниель отпер сундучок, с которым не расставался ни на минуту. Теперь здесь вместо оставленных в Брайдуэлле заготовок лежали карты, набитые Ханной Спейтс. Он показал одну из них гостям, поднеся её к окну, чтобы свет бил в отверстия. – Как вы видите, «испорчены» – ошибка перевода или пересказа. Царь хотел сказать, что в них пробиты дырочки.

– Это далеко не первое странное требование его величества на моей памяти, – заметил Кикин. Он и впрямь воспринял увиденное куда спокойнее Тредера и Орни – их изумление граничило с испугом.

Даниель продолжил:

– К тому времени, как брат Норман закончит чинить галеру… Кстати, когда это будет?

– Через неделю, – ответил Орни. – С Божьей помощью.

– За неделю я испорчу ещё некоторое количество карт, и они будут готовы к отправке в Санкт-Петербург. Если царю понравится результат, проект можно будет продолжить. Однако это не имеет никакого отношения к нашему клубу.

И он убрал карту в сундучок.

– Если мы больше не обсуждаем обязательства брата Даниеля перед Московией, – сказал мистер Орни, – может быть, мистер Тредер соблаговолит объяснить своё присутствие.

– У меня к клубу деловое предложение. – Мистер Тредер наконец-то взял себя в руки и теперь говорил в своей обычной чопорной манере, задумчиво глядя в окно, чтобы не видеть, как остальные члены клуба возводят очи горе и посматривают на часы. После эффектной паузы он полуобернулся и по очереди заглянул каждому в глаза. – Доктор Уотерхауз высказал гипотезу, что в Крейн-корте хотели взорвать не нас с ним, а сэра Исаака Ньютона, который имеет обыкновение проводить там воскресные вечера. На прошлом заседании её должным образом высмеяли, и я первый каюсь в своём скептицизме. Однако за последнее время всё переменилось. В клубах и кофейнях у всех на устах одно имя: Джек-Монетчик. О ком говорят в Вестминстере, в палате лордов, в Звёздной палате? О герцоге Мальборо? Нет. О принце Евгении? Нет. О Джеке-Монетчике. В Тауэре утверждают, будто Джек-Монетчик заходит на Монетный двор, как к себе домой. Почему виконт Болингброк сомневается в надёжности гинеи? Он боится, что её дискредитировал Джек-Монетчик. Почему у сэра Исаака Ньютона нервный срыв? Из-за Джека-Монетчика. И я обращаюсь к соклубникам: допустим, мы на время примем невероятную гипотезу доктора Уотерхауза касательно целей первого взрыва. Кому выгодно уничтожить человека, чья обязанность – ловить и отправлять на Тайберн монетчиков? Конечно, монетчику! А у кого из них достанет ума и средств изготовить и подложить адскую машину?

Кикин и Орни молчали, не желая отвечать на риторический вопрос.

– У Джека-Монетчика, – послушно отвечал Даниель. В конце концов, это была его гипотеза.

– У Джека-Монетчика. И теперь я перехожу к своему деловому предложению. У нас есть блестящий шанс…

– Быть зарезанными в подворотне? – спросил мистер Орни.

– Нет! Послужить великим людям – таким, как статс-секретарь её британского величества виконт Болингброк, мистер Чарльз Уайт и сэр Исаак Ньютон!

– Кому-то такой шанс и впрямь покажется заманчивым, – сказал Кикин, – но я и так служу величайшему человеку в мире, а посему не имею времени на других. Впрочем, всё равно спасибо.

– Что до меня, – подхватил Орни, – я вспомнил о нашем Спасителе, который служил бедным, своими руками умывая им ноги. Следуя Его примеру, сколь возможно сие грешнику, я не вижу цели более высокой, нежели служить моим собратьям, соли земли. Виконт Болингброк в силах сам о себе позаботиться.

– Я надеялся, – вздохнул мистер Тредер, – разжечь в членах клуба энтузиазм.

Даниель ответил:

– У господина Кикина и мистера Орни, как они только что объяснили, есть свои причины добиваться скорейшего достижения цели, которую преследует наш клуб. Давайте и впредь руководствоваться собственными мотивами. Если вы видите тут шанс угодить кому-то ещё, мне до этого нет никакого дела.

– Я навёл справки касательно негодяя Джека, – сказал мистер Тредер. – По слухам, его иногда видят неподалёку от складов мистера Нокмилдауна.

Орни фыркнул.

– С тем же успехом вы могли бы сообщить, что его видели в Англии! Потайные ходы Ист-Лондонской компании тянутся через полгорода!

– Кто этот человек? Что за компания? – осведомился господин Кикин.

– Мистер Нокмилдаун – самый знаменитый в Лондоне скупщик краденого.

– Честь немалая, – заметил господин Кикин, – поскольку барыг здесь столько же, сколько констеблей.

– Их тысячи, – подтвердил Даниель, – но выдающихся всего несколько десятков.

Мистер Орни вставил своё слово:

– И только один располагает таким капиталом, чтобы приобретать товар крупными партиями – всё содержимое трюмов пиратского корабля или целый корабль. Мистер Нокмилдаун.

– И такой человек владеет компанией?!

– Разумеется, нет, – отвечал Орни. – Однако его организация расползлась из Ротерхита, где, с прискорбием вынужден сообщить, он начинал, и теперь охватывает значительную часть Саутуорка и Бермондси. Кто-то в шутку окрестил её Ирландской Ист-Лондонской компанией по аналогии с Британской Ост-Индской, и название прижилось.

– Итак, мистер Тредер расширил область наших поисков до южного берега Темзы, – сказал Даниель. – Тем временем наш отсутствующий сочлен, мистер Анри Арланк, по его словам, продолжает расследование среди золотарей Флитской канавы, пока безрезультатно. Удалось ли найти поимщика?

– Я потратил на его поиски, вернее сказать, убил, изрядное время, – изрёк господин Кикин. – Я объявил награду и удостоился визита нескольких представителей интересующей нас профессии. Однако, услышав, в чем состоит дело, они сразу теряли интерес.

– Что вполне объяснимо, если верна гипотеза брата Даниеля и мистера Тредера, – сказал мистер Орни. – Поимщики, как я понимаю, промышляют мелкой дичью. Никто из них не замахнётся на Джека-Монетчика.

– Тогда, возможно, надо не объявлять награду, а найти одного решительного поимщика и вести переговоры непосредственно с ним, – предложил мистер Тредер.

– Благодарю вас обоих за то, что вы поделились со мною своим мнением, – сказал господин Кикин. – Однако я его предвосхитил и ценою определённых усилий вышел на мистера Шона Партри.

– Кто это? – спросил Орни.

– Самый прославленный из ныне живущих поимщиков, – отвечал Кикин.

– Никогда о таком не слышал, – объявил мистер Тредер.

– Это потому, что вы делец и далеки от преступного мира. Уверяю вас, в воровском подполье он пользуется большой известностью. Те поимщики, что пришли ко мне после объявления награды, отзывались о нём с большим пиететом.

– Допустим, он и впрямь так велик, как о нём говорят. Сможет ли он тягаться с Джеком-Монетчиком? – спросил Даниель.

– А главное, захочет ли? – вставил мистер Тредер.

– Захочет, – объявил господин Кикин. – Он сказал, что один из членов Джековой шайки убил его младшего брата. А вот сможет ли – предстоит выяснить, прежде чем мы заплатим ему очень много денег.

– Хорошо. При условии, что нам объяснят, сколько это «очень много», я готов к дальнейшим контактам с мистером Шоном Партри, – сказал мистер Тредер.

Остальные сдержанными кивками показали, что не возражают.

– Мы ещё не слышали вас, брат Даниель, – заметил мистер Орни. – Продолжается ли ваше расследование? Как оно идёт?

– Превосходно, – отвечал Даниель, – но стратегия, которая может принести нам успех, требует терпения. И всё же наметились первые результаты: за прошлый месяц и в доме маркиза Равенскара, и в здании Королевской коллегии врачей произошли кражи со взломом. Я чрезвычайно доволен.

Трое его собеседников обменялись взглядами, но ни один не отважился спросить, что сие означает. На Даниеля теперь смотрели как на загадочного субъекта, который разгуливает по Лондону с продырявленными золотыми пластинами, зачем-то очень нужными русскому царю. Благоразумие советовало господам Кикину, Тредеру и Орни не заглядывать в тот ящик Пандоры, которым представлялась жизнь доктора Уотерхауза.

Вестминстерский дворец
^{25 июня 1714}

Палату уведомили, что секретарь Компании Южных морей явился.

Будучи вызван, он представил палате книгу, содержащую протоколы заседаний совета директоров Компании Южных морей касательно асиенто, вкупе со всеми распоряжениями, указаниями, письмами и донесениями, полученными директорами либо советами директоров в отношении оного. Затем он удалился.

Было зачитано заглавие книги.

Постановили: упомянутую книгу предоставить членам палаты для ознакомления.

Протоколы палаты общин, VENERIS, 25° DIE JUNII; ANNO 13° ANNAE REGINAE [8]8
  25 июня, пятница, 13-й год правления королевы Анны (лат.).


[Закрыть], 1714.

От Даниеля Уотерхауза

Королевское общество

Крейн-корт

Лондон

Мистеру Еноху Рооту

Таверна «Терновый куст»

Бостон 25 июня 1714

Мистер Роот, простите, что пользуюсь варварским приспособлением, карандашом. Ибо я пишу эти строки за чашкой кофе в кофейне Уагхорна, которая, как Вам, возможно, известно, примыкает к кулуарам палаты лордов.

Из сказанного Вы можете заключить, что меня со всех сторон теснят представители племени двуногих паразитов, называемые лоббистами. Возможно, Вы даже тянете себя за рыжую бороду, гадая, не подался ли в лоббисты я сам. То, что я пишу письмо, а не одолеваю хорошо одетых джентльменов притворно-заинтересованными вопросами о здоровье их детей, должно рассеять Вашу тревогу. Меня привела в Вестминстер необходимость выступить в комитете по долготе, а задержала здесь надежда (как оказалось, тщетная) дождаться, когда палата лордов завершит прения, и перекинуться словцом с одним из её членов. Так что, может быть, я всё-таки лоббист.

Я пишу Вам, потому что хочу обратиться к сыну. Может показаться, что это слишком окольный путь. И впрямь, я часто посылаю ему поздравления с днём рождения и краткие отеческие проповеди в письмах к моей дорогой супруге. Несколько месяцев спустя приходят листки, исписанные крупным корявым почерком и едва читаемые из-за клякс – свидетельство, что Благодать передаёт мальчику мои послания. Почему же в таком случае я адресую письмо не ей, а мистеру Еноху Рооту в таверну «Терновый куст»? Потому что мысли, которые я хочу внушить сыну, нелегко облечь во фразы, понятные мальчику его лет.

Все, изучавшие биографию человека, в честь которого получил имя мой сын, то есть Готфрида Вильгельма фон Лейбница, знают, что ребёнком он некоторое время не имел доступа в библиотеку своего отца. Некий лейпцигский дворянин, узнав о столь вопиющей несправедливости, вступился за мальчика и уговорил мать открыть маленькому Готфриду двери библиотеки. Менее известно, что этим загадочным дворянином был Эгон фон Хакльгебер – современник могущественного и жестокого Лотара фон Хакльгебера, сделавшего Дом Хакльгеберов таким, каков он теперь. Не вдаваясь в описание Лотарова малоизвестного «сводного брата» Эгона, скажу лишь, что он очень походил на Вас, Енох. Эгон исчез вскоре после окончания Тридцатилетней войны; считается, что его убили разбойники.

Сейчас в Бостоне живёт мальчик Годфри Вильям, которого вскоре может постигнуть та же участь, что Готфрида Вильгельма шестьдесят лет назад, а именно: его отец умрёт, а мальчик останется на попечении матери, любящей, но чрезмерно склонной прислушиваться к советам учителей, соседей, пасторов и прочая. Я немало прожил среди пуритан вообще и бостонских пуритан в частности, поэтому знаю, что они скажут: «Запри библиотеку». Или, поскольку библиотеку я оставил весьма скудную: «Внушай мальчику, что его отец был безобидный чудак (вроде нашей соседки Матушки Гусыни), который по собственной глупости уплыл за океан, где его постиг предсказуемый, а посему вполне заслуженный конец. Конец, которого маленький Годфри сможет избежать, если будет сторониться отцовских фанаберий». Иными словами, Благодать даст мальчику всю нужную ему пищу при условии, что в ней не будет философского душка.

Я поручаю Вам, Енох, спасти мальчика. Да, я сознаю, что возложил на Вас тяжёлое бремя. Однако здесь грядут важные события. Чтобы помочь Вам в Вашей трудной роли, я буду время от времени присылать письма, подобные теперешнему, чтобы Вы за несколько минут прочли то, что я сделал за несколько недель. Если показать их Годфри, когда он подрастёт, они, возможно, развеют заблуждения касательно здравости моих намерений и ума, внушенные мальчику его собратьями-колонистами. Не исключено, что в ближайшие месяцы мне некогда будет писать – даже как сейчас, карандашом, в спешке. Весьма велик шанс, что за это время я встречусь с отравленным кинжалом, дубинкой грабителя, шпагой придворного или верёвкой Джека Кетча. Я даже могу (как ни маловероятным это представляется) умереть своей смертью.

…Меня только что на несколько минут отвлёк один знакомец, мистер Тредер. Он мечется по кофейне Уагхорна, как ласточка, у которой ветром сдуло гнездо. Большая часть его энергии направлена на палату лордов, где сейчас обсуждают пропавшие деньги асиенто (если Вы ещё не слышали об этом скандале, загляните в любую газету, доставленную тем же кораблём, что и моё письмо). Однако он улучил несколько минут, чтобы с притворным участием осведомиться о здоровье сэра Исаака. Прошло две недели с тех пор, как сэра Исаака, прибывшего в палату общин для разговора о долготе, хитростью заманили в Звёздную палату на обсуждение вопросов, связанных с Монетным двором, и довели до нервного срыва. Ходят самые разные толки о природе и тяжести его болезни; мистер Тредер только изложил мне их все, пристально изучая моё лицо. Уж не знаю, что он там прочёл, а на словах я посоветовал ему не верить ни одной сплетне. На самом деле Ньютон уже у себя дома на Сент-Мартин-стрит и быстро идёт на поправку. Сегодня я выступал в комитете о долготе от его имени не потому, что сэр Исаак настолько болен, а потому, что он наотрез отказывается ехать в парламент – гнездилище скорпионов, аспидов, иезуитов и прочая, и прочая. Если Ньютон вновь вступит под эти своды (а такое случится, только если его вынудят, например, если будет объявлено испытание ковчега), он уже не явится наивным и безоружным, как две недели назад. Нет, он придёт в полном облачении гренадера, то есть обвешанный гранатами, как яблоня – яблоками.

Вы будете потрясены, узнав, что здесь, в кофейне Уагхорна, спорят на деньги. Лоббисты уже долоббировали друг друга до полного изнеможения, а лорды бессовестно продолжают дискутировать за закрытыми дверями, так что лоббистам остаётся лишь предаваться порокам, чтобы хоть как-то скоротать время. Выпив весь алкоголь и выкурив весь воздух в кофейне, они теперь заключают пари. Деньги, принесённые сюда с честным намерением подкупить законодателей, идут, страшно сказать, на ставки.

Когда я начинал письмо, они спорили, добьётся ли виконт Болингброк своей главной цели, то есть убедит ли он Тайный совет назначить испытание ковчега. Однако клочки бумаги и обрывки слухов, проникающие из палаты лордов, наводят на мысль, что дела Болингброка плохи. Под вопросом само его существование; великолепный гамбит с ковчегом пришлось отодвинуть в сторону и сосредоточить все усилия на том, чтобы отразить обвинения, связанные с асиенто. Те, кто час назад ставил на испытание ковчега, уже простились со своими деньгами и теперь, в надежде вернуть потерянное, бьются об заклад, что её британское величество назначит перерыв в работе парламента, дабы спасти статс-секретаря от отставки, а Компанию Южных морей – от неизбежного краха.

Двери палаты лордов отворились. Я прерываюсь и закончу, когда смогу. Деньги переходят из рук в руки. Ко мне направляется Лоствител.

…Пишу на колене, сидя на набережной Темзы и свесив ноги над водой. Я примерно девяносто девятый в очереди из ста человек, ждущих лодку у Вестминстерской пристани. Остальные девяносто девять осуждают меня за мальчишество, но, как старший в очереди, я пользуюсь некоторыми привилегиями – например, могу сидеть.

Я так далеко от её начала, потому что задержался в кофейне Уагхорна побеседовать с графом Лоствителским и мистером Тредером, который прилип к нам, как пиявка, и не желал отставать. Он не единожды отметил, что, втёршись в нашу компанию, возобновляет связь, возникшую в январе в Девоне. И впрямь, там я впервые обратил на себя вниманием мистера Тредера, поддержав созданное Лоствителом товарищество совладельцев машины для подъёма воды посредством огня и тем причинив определённый ущерб мистеру Тредеру, поскольку (удивительное дело!) некоторые его клиенты поддались на мои уговоры и вложили деньги в упомянутый проект. То было лишь первое расстройство, внесённое мною в доселе упорядоченную жизнь мистера Тредера. Затем последовали взрывы, споры о политике, письма от русского царя и прочие забавности, сделавшие меня неотъемлемой и пугающей частью его существования.

С Серебряными Комстоками у меня давняя и крайне неоднозначная связь, однако нынешнее поколение сочло возможным назначить меня другом семьи. Посему впредь я буду именовать графа Лоствителского Уиллом Комстоком. Он подтвердил то, что уже было ясно по заключаемым пари: у Болингброка и тори сегодня дурной день. Маркиз Равенскар исхитрился (путём интриг и махинаций столь сложных, что мой усталый ум отказывается их вспомнить, а старческая рука – воспроизвести на бумаге) буквально вызвать секретаря Компании Южных морей на ковёр. Секретарь явился в палату общин несколько часов назад и привёз книгу – собрание всех документов касательно асиенто. Для тори она – зажжённая граната, для вигов – золотое яблоко. Весь день книга кочевала из палаты в палату – обе партии изо всех сил пытаются отправить её туда, где она причинит наименьший либо наибольший вред. Государственные мужи зачитывают её вслух. Ничто в ней не объясняет, куда исчезли деньги от работорговли. Это возлагает бремя ответственности на Болингброка, в чью честность изначально не верил никто, включая его сторонников.

Заметьте, что вчера палата общин объявила награду в сто тысяч фунтов тому, кто выдаст властям Претендента, буде тот отважится ступить на английскую почву. Таким образом, Фортуна, благоволившая к Болингброку две недели назад, сейчас от него отвернулась.

Таковы новости. Признаюсь, я не очень внимательно слушал юного Уилла, так занятно было наблюдать за физиономией мистера Тредера. Обычно она не выражает ничего, но сегодня стала ареной противоборствующих страстей, какие не изобразить даже ван Дейку. Мистер Тредер – тори, и ему больно видеть поражение своей партии; как денежный поверенный он в ужасе, что грязное бельё Компании Южных морей перетрясают на людях. И всё же, когда Уилл сказал, что испытание ковчега откладывается на неопределённый срок, мистер Тредер просиял, как если бы камень свалился с его души. В последние две недели он одолевал меня неурочными визитами и торопливыми записками, пытаясь выяснить, как продвигается расследование виконта Болингброка касательно Монетного двора. Статс-секретарь её британского величества хочет, как всем известно, дискредитировать вигов, однако мистер Тредер непонятным образом встревожен его действиями. Когда Уилл поведал, что в ближайшие два месяца ковчегу ничего не грозит, лицо мистера Тредера озарилось, как вырезанная тыква, когда в неё поставят свечу. Он немедля откланялся и поспешил в Сити.

Мы с Уиллом оба это заметили. Однако Уилл воспитан лучше меня и не судачит о людях у них за спиной. Он сменил тему, вернее, ловко перевёл её в другую плоскость, бросив: «Мистер Тредер и думать забыл бы о состоянии рынка, если бы герцогиня Йглмская добралась до его горла». Я спросил, с какой стати Элизе душить престарелого денежного поверенного. Уилл ответил, что они с Элизой недавно встречались по поводу Тов. совл. маш. для под. вод. поср. огн., и он вскользь упомянул, что машина может стать заменой рабскому труду, чем спровоцировал герцогиню на гневную речь о гнусности рабства, Компании Юж. м. и тех, кто, подобно мистеру Тредеру, вкладывает в неё средства. Я старался в разговорах с Элизой не упирать на эту сторону дела, дабы она не сочла, что я играю на её общеизвестной ненависти к работорговле. Однако со слов Уилла понятно, что тема не оставила герцогиню равнодушной. Глядя на последние злоключения Комп. Юж. м., она должна была увериться, что её вложения в Т.С.М.П.В.П.О. разумны и служат благому делу. Уилл ничего на сей счёт не сказал, хотя подмигнул, давая понять, что вложения имели место, после чего вновь сменил тему и вежливо полюбопытствовал, как продвигается логическая машина. Я, разумеется, не преминул ввернуть, что нам не помешали бы финансовые вливания. Уилл, словно того и ждал, ответил, что, возможно, сумеет меня порадовать. Он вручил мне письмо от Элизы, допил кофе и учтиво откланялся.

Глядя вверх по течению, я вижу флотилию лодок, привлеченных длинной очередью нетерпеливо переминающихся господ. Посему закончу кратко. Я распечатал Элизино письмо. Из него выпала записка, в которой Элиза скрепя сердце отзывается об Уилле как о «хорошем тори» и сообщает, что они пришли к соглашению. Это само по себе было бы приятным известием, но ещё лучше оказался второй документ: расписка золотых дела мастера, выданная домом Хакльгеберов на имя вашего покорного. Денег хватит, чтобы поддерживать работу Клеркенуэлл-корта в течение недели, и я льщусь надеждой, что, когда они кончатся, за первым вливанием последуют другие. До исхода двух недель мы сможем установить в Брайдуэлле три органа для набивки карт; Ханна Спейтс уже учит товарок, как на них работать.

Очередь ожила, как согревшаяся на солнце змея, и скоро я смогу сесть в лодку; меня ждёт дело совершенно иного свойства.

…Вновь кофейня – на этот раз в Уорвик-корте, за Олд-Бейли, рядом с Коллегией врачей. Публика – наполовину судейские, наполовину – эскулапы; не могу сказать, кто из них мне сильнее неприятен. Впрочем, нуждайся я в юридической или медицинской помощи, я запел бы по-иному.

Оказавшись в начале очереди, на которую жаловался выше, я взял лодку до пристани Блэкфрайерс и оттуда до Олд-Бейли. Там как раз закончилось заседание Сессионного суда, поэтому было ещё более людно, чем в парламенте. Я отыскал взглядом человека, который на две головы возвышался над толпой, и, пробившись ближе, как всегда, обнаружил господина Кикина где-то на уровне его живота. Русский взглядом дал понять, что я опоздал. Мы обменялись приветствиями, и он зашагал во двор, где осуждённые, их друзья и недруги стояли под открытым небом, беззащитные перед дождём и законом. Таким образом, Кикин двигался в противоток толпе, вышедшей с заседания, раздвигая её своим телохранителем, как тараном. Помедли он хоть немного, я бы посоветовал выждать, пока народ рассеется, а воздух станет чище. В толпе перед Олд-Бейли легко подцепить тюремную лихорадку, которая передаётся от арестантов, отделённых лишь деревянной загородкой, зрителям, а от тех – остальным лондонцам. Я опоздал и потому оказался перед выбором: идти за Кикиным, несмотря на риск подхватить заразу, или остаться одному среди людей, не менее опасных, чем те осуждённые, которых приставы гнали назад в тюрьму. Я выбрал первое и с трудом пробился через толчею во двор.

Там давка была поменьше, и я вздохнул свободнее. Последние недели стояла сушь, так что во дворе было не столько грязно, сколько пыльно. Жаровни, на которых нагревали клейма, ещё не остыли; мне хотелось верить, что едкий угольный дым прогоняет ядовитые миазмы, вызывающие тюремную лихорадку. Я встал рядом, читая раскаленные докрасна буквы: V – вагабонд, Т – тать, и поглядывая, куда направится господин Кикин. Зрители, как я уже упомянул, по большей части разошлись, только у деревянной загородки, отделяющей преступников, ещё толпились родители, дети, друзья, мужья и жены осуждённых. Они совали в скованные, шершавые руки кошельки, хлеб, яблоки и тому подобное. Приставы, гнавшие преступников к воротам Януса, не мешали тем брать дары, зная, что содержимое тощих кошельков скоро перекочует в их собственные карманы. Материальными приношениями дело не ограничивалось: не меньше было поцелуев, рукопожатий, слёз и обещаний любви до гроба, особенно в случае тех, кто получил билет на Тайберн. Я не стану подробнее описывать увиденное и услышанное под предлогом несущественности для моего рассказа; на самом деле словами этого не передать.

В юго-восточном углу двора, у ворот Януса, стояли люди, которые не плакали и не совали преступникам кошельков. Издали их легко было принять за зевак. Однако, подойдя (вслед за господином Кикиным) ближе, я приметил их лица: напряжённые, как у кота, который вот-вот прыгнет на зазевавшуюся пташку. Они не просто глазели, они трудились также сосредоточенно, как покойный мистер Гук, когда тот изучал под микроскопом анималькулей. Некоторые преступники входили в ворота, не видя и не слыша ничего вокруг; их люди у входа старались разглядеть и запомнить. Другие, лучше знакомые с обычаями воровского подполья, узнав поимщиков, закрывали лица рукавом или даже входили в ворота, пятясь задом наперёд. Некоторые поимщики не чурались детского, но вполне действенного трюка – выкрикивали: «Джек! Боб! Том!» Кто-нибудь из преступников непременно оглядывался, давая возможность запомнить его бородавки, шрамы, отсутствующие зубы и тому подобное.

Поимщиков не занимали лишь те преступники, которых осудили на казнь. Остальные имеют шанс выйти из Ньюгейта живыми и вернуться к прежнему ремеслу. Запомнив такого человека в лицо, поимщик может вновь его задержать и выдать правосудию. Не важно, совершил ли тот новое преступление: судьям нужны обвиняемые, поимщику – деньги.

Шон Партри выделялся среди поимщиков возрастом (я предположил бы, что ему за пятьдесят) и, хочется сказать, достоинством. У него густые волосы, лишь слегка поредевшие на макушке, светлые с сединой, и зелёные глаза. Зубы хорошей работы, но он их обычно не показывает. Фигура ладная – редкость среди людей, которые по роду занятий большую часть времени просиживают в кабаках. Однако иллюзия, будто мистер Партри в хорошей физической форме, рассеивается, стоит ему сделать шаг: он немного хромоват, немного колченог, суставы плохо гнутся, да к тому, судя по частым охам и гримасам, ещё и болят.

Партри не смотрел нам в глаза и вообще не подавал виду, что нас заметил, пока последний из осуждённых не вошёл в ворота. После этого он довольно бесцеремонно принялся допрашивать нас, кто мы такие, по чьему поручению действуем и почему хотим столько всего узнать про Джека-Монетчика. Поначалу Партри держался равнодушно, почти враждебно, и лишь когда мы начали отвечать по существу, сменил гнев на милость и даже разрешил господину Кикину угостить его выпивкой в кабаке. Он неплохо осведомлен в политике и выказал интерес к моему участию в сегодняшних парламентских событиях.

Я рассказал о взрыве в Крейн-корте и перечислил тех, кто мог быть намеченной жертвой: мистер Тредер, сэр Исаак, Анри Арланк и ваш покорный. Партри сказал по нескольку слов о каждом, верно угадав, что Арланк – гугенотская фамилия. Особенно заинтересовал его Ньютон, что, впрочем, вполне объяснимо: сэр Исаак в борьбе с монетчиками нередко прибегает к услугам поимщиков; возможно, самому Партри когда-нибудь перепало от него наградных денег. Куда меньше любопытства вызвал у нашего нового знакомца рассказ Кикина о поджоге русского корабля в Ротерхите. Партри считает, что за эту работу Джеку заплатили шведы или другие иностранные агенты, поэтому история мало что проясняет в Джековых мотивах. То, что он вообще потрудился вникнуть в услышанное и быстро сделал вывод, произвело на меня благоприятное впечатление. На Кикина, судя по всему, тоже. Мы спросили Партри, сможет ли он быть нам полезен, и услышали в ответ, что да, вероятно, хотя не слишком скоро. «У меня свои методы», – добавил он, объясняя, почему сумеет что-либо сообщить только ближе к пятнице, тридцатого июля. Кикин впал в отчаяние. Партри напомнил, что переговоры о вознаграждении, вероятно, займут не меньше времени, после чего ушёл.

Дальше в нашей беседе наступил небольшой перерыв, потому что Кикин не любит надолго задерживаться в одном месте. Мы расплатились и двумя кварталами дальше отыскали кофейню, где я сейчас и пишу это письмо. Кикин недоумевал, как Партри перешёл от расплывчатого «не слишком скоро» к конкретной дате тридцатое июля. Я спросил озадаченного русского, не припомнит ли тот, какое событие имеет быть в тот день.

Наконец Кикин вытащил тетрадку, в которой записывает намеченные встречи, и, долистав до тридцатого июля, увидел чистую страницу с единственной записью: «Висельный день». То есть он, зная, что улицы будут запружены, не назначил на тридцатое число деловых свиданий.

– Несколько человек осудили за изготовление фальшивых денег, – объяснил я. – Тридцатого на Тайберне их повесят не до полного удушения, выпотрошат и четвертуют. Возможно, монетчики что-нибудь знают о Джеке, но боятся его, поэтому сейчас ничего не скажут. Однако ближе к тридцатому страх перед Джеком Кетчем пересилит страх перед Джеком Шафто. В эти-то дни человек вроде Шона Партри может склонить их к откровенности обещанием некоторых послаблений.

– Партри в силах выхлопотать помилование? – изумленно воскликнул Кикин, готовый возмутиться несовершенством нашей юридической системы.

– Нет. Но если мы дадим Партри денег, он может заплатить Джеку Кетчу, и тот постарается, чтобы осуждённый умер быстро и уже не чувствовал, как его потрошат.

– Чудная страна, – заметил Кикин. Мне нечего было возразить.

Кикин в ужасе, что ответы будут так нескоро. Думаю, он мысленно прикидывает, за какой срок галера, стоящая сейчас в доке мистера Орни, успеет сделать рейс в Санкт-Петербург и привезти оттуда русского графа с поручением отрешить Кикина от должности и доставить на родину в кандалах.

Я сказал, что у меня готовы золотые карты для отправки с галерой. Кикин заметно повеселел и объявил, что немедля отправится за ними. Он ушёл, а я жду доверенного человека, который отнесёт Элизину расписку золотых дел мастера моему банкиру Уильяму Хаму в Сити. Так я и сижу, чужак в чудной стране, и гадаю, как я сюда попал и к чему мне готовиться.

Ваш преданный и покорный слуга,

Даниель