Текст книги "Движение"

Автор книги: Нил Стивенсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

Второй лакей вышел с противоположной стороны и теперь присоединился к Сцилле и Харибде у калитки. У него тоже был в руке кинжал. Однако Элиза не дала принцессе встать. По дороге прогрохотал экипаж – бедняга Мартин еле-еле сдерживал готовых понести лошадей.

– Что случилось? – вопросила Элиза, когда он наконец остановил упряжку.

Кучер тоже не торопился отвечать. Он привстал на козлах и оглядел лес. В руке он держал пистолет и поворачивал его вместе со взглядом, чтобы; увидев, выстрелить в тот же миг.

– По ту сторону этого чудного дерева собаки учуяли злоумышленников, – мягким голосом сообщил он.

Даже придавленная к земле герцогиней, Каролина сохраняла натурфилософическую пытливость.

– Откуда вы взяли, что это не благонамеренная белка? – спросила она.

– По тому, как вели себя собаки, – ответил Мартин, явно раздражённый вопросом. – Они пробежали по следу от ограды, через которую эти люди, надо думать, перелезли, до соседней части сада, но тут я крикнул им искать госпожу. Когда я поворачивал сюда, то увидел, как по дороге со всех ног бегут двое.

– К нам?

– Прочь от нас, госпожа.

– Луки? Ружья?

– Ни того ни другого, госпожа.

Лишь теперь Элиза поднялась на ноги и потянула за руку Каролину, помогая встать. Лакеи продолжали рыскать вокруг с обнажёнными кинжалами.

– Необычная процедура, – заметила Каролина.

– В Константинополе – вполне заурядная.

– Где вы набрали слуг? – спросила Каролина.

– На палубе капера в Дюнкерке. У меня там был знакомый приватир, некий Жан Бар. Он был ко мне неравнодушен и пёкся о моей безопасности.

Элиза снова повернулась к Мартину.

– Ты узнаешь их, если увидишь снова?

– Госпожа, они были в чёрных балахонах, вроде монашеских, с опущенными капюшонами. Думаю, балахоны мы найдём брошенными не дальше, чем на выстрел отсюда.

– А убийцы смешаются с гостями раньше, чем мы доберёмся до дворца, – заметила Элиза.

– Вероятно, – согласилась Каролина, потом воскликнула: – Простите, вы сказали: «убийцы»?!

– Письмо принцессы Каролины ко мне было запечатано в присутствии Еноха Роота и вручено ему раньше, чем застыл воск. Мистер Роот поехал отсюда в Амстердам по западной дороге без особой спешки, но и без промедлений. Через два дня он был в Схевенингене, ещё через три – в Лондоне. На то, чтобы отыскать корабль и отплыть в Нью-Йорк, ушла неделя. Путешествие через океан не было особенно долгим. Проведя на острове Манхэттен всего ночь, он верхом отправился в Бостон и отыскал меня в день своего прибытия. Письмо оставалось при нём с той минуты, как было запечатано в Лейнском замке.

Странный англичанин кивнул на городские укрепления Ганновера, угадывающиеся в дымке на дальнем конце Герренхаузенской аллеи.

Молодой барон, приметив, что отстал, прибавил шаг.

– Скажите, а вы с Енохом – я называю его Енохом, потому что он старый друг нашей семьи…

– Мне казалось, что он числился её членом, очень давно, когда его звали иначе.

– Это другой разговор для другого дня, – ответил барон на хорошем английском. – Мой вопрос: обсуждали ли вы с Енохом ваше дело в Бостоне при посторонних?

– Да, в таверне. Однако мы были очень осторожны. Я не сказал, от кого письмо, даже собственной жене. Сообщил только, что меня вызвало в Англию влиятельное лицо.

– А само письмо?

– Мистер Роот показал нескольким людям печать. Они могли сделать вывод, что письмо из Ганновера.

– Будьте добры, продолжайте.

– Всё очень просто. Тем же вечером я был на «Минерве». В течение месяца нас удерживали у берега противные ветра. И вдруг на нас обрушивается целый пиратский флот! Чёрт возьми, это было нечто невообразимое! За всю свою жизнь…

Иоганн фон Хакльгебер, чувствуя, что рассказчик сейчас ударится в многословие, перебил:

– Говорят, пиратов у берегов Новой Англии больше, чем у собаки блох.

– Да, там были такие, – с неожиданным энтузиазмом произнёс Даниель Уотерхауз. – Жалкие разбойники на гребных суденышках. С ними мы расправились без труда. Я говорю о настоящем флоте под командованием бывшего британского капитана по имени Эдвард Тич.

– Чёрная Борода! – вырвалось у Иоганна раньше, чем он успел прикусить язык.

– Вы о нём слышали.

– О нём пишут в авантюрных романах, которые бочками продаются на Лейпцигской книжной ярмарке. Не то чтобы я стал такие читать…

Иоганн замер в напряжённом ожидании, боясь, что Даниель Уотерхауз не способен оценить иронию и примет его за чванливого барончика. Однако старик поймал шутку на лету и отбил, как мяч:

– Выяснили ли вы в своих исследованиях, что Чёрная Борода связан с якобитами?

– Я знаю, что его флагман зовётся «Месть королевы Анны», и могу из этого заключить, на чьей он стороне.

– Он атаковал корабль, на котором я находился, «Минерву», и потерял одно или два судна в попытке меня захватить.

– Вы имеете в виду «захватить «Минерву», или…

– Я сказал то, что имел в виду. Он назвал моё имя. И любой другой капитан меня бы выдал, но Отто ван Крюйк не отдаст пиратам червивого сухаря, не то что пассажира.

– Если позволите, я сыграю роль скептика. В Бостон, который с ваших слов представляется лагерем поселенцев в лесной глуши, приезжает Енох и начинает размахивать конвертом с ганноверской печатью. Это не могло не возбудить любопытства. Ваш отъезд наверняка обсуждал весь город.

– Как пить дать, обсуждает до сих пор.

– В каждом порту есть люди, которые передают такого рода сведения пиратам и другим преступникам. Вы сказали, что штиль задержал вас на целый месяц.

– Я скорее употребил бы слово «шторм»…

– За такой срок весть наверняка облетела все пиратские бухты Новой Англии. Тич мог сделать вывод, что вы – важная особа, за которую заплатят большой выкуп.

– В этом я убеждал себя всю дорогу через Атлантику, чтобы успокоить свои страхи, – сказал Даниель. – Я даже приучил себя закрывать глаза на главный недостаток этой гипотезы, а именно, что за пределами Берберийского побережья пираты редко берут пленников с целью получить выкуп, особенно стариков, которые, того гляди, отдадут концы. Однако, едва я въехал в Лондон, меня или кого-то, находившегося рядом со мной, попытались взорвать. За последующие два месяца я получил сведения из двух разных источников, одного высокого и одного низкого, что здесь, в Ганновере, есть шпион, связанный с лондонскими якобитами.

– Об этом я хотел бы услышать поподробнее. – Минуту назад Иоганн пытался успокоить нелепые опасения старого англичанина; теперь сам встревожился не на шутку.

– Мой старый знакомый…

– Знакомый, но не друг?

– Мы такие старые друзья, что порой не разговариваем по двадцать лет кряду. Взорвалась адская машина, начинённая порохом. Убить хотели либо меня, либо его, либо нас обоих. Он начал расследовать эту историю, используя свои возможности, которые превосходят мои практически во всех отношениях. Он узнал, что высокопоставленные якобиты…

– Болингброк?

– …высокопоставленные якобиты получают сведения из источника, близкого к курфюрстшему двору. От кого-то, кто, судя по оперативности и точности депеш, вхож и в Лейнский дворец, и в Герренхаузен.

– Вы сказали, что кроме высокого источника у вас был ещё и низкий?

– Я знаком с человеком, у которого обширные связи на лондонском дне – среди воров, монетчиков и тому подобного люда, то есть той самой публики, из которой Чёрная Борода вербует свою команду.

– И вы доверяете такому субъекту?

– Безотчетно, иррационально, вопреки логике – доверяю. Я его пастырь, он – мой ученик и телохранитель, но это другой разговор для другого дня.

– Склоняю голову.

– Он навёл справки и выяснил, что приказ захватить меня поступил Эдварду Тичу из Лондона.

– Вот уж не знал, что пираты исполняют приказы Лондона.

– О, напротив, это древняя, освящённая веками традиция.

– Итак, исходя из полученных данных, вы остановились на гипотезе, что некий здешний шпион узнал о письме, которое её высочество отправила вам с Енохом Роотом, сообщил об этом высокопоставленным якобитам в Лондоне, а те отправили депешу Эдварду Тичу, используя в качестве Меркурия кого-то из лондонских преступников.

– Такова моя гипотеза, превосходно изложенная.

– Гипотеза хороша. У меня только один вопрос.

– Да?

– Почему мы гуляем по Герренхаузенской аллее ни свет ни заря?

– Помилуйте, солнце взошло много часов назад!

– Мой вопрос остаётся в силе.

– Вы знаете, зачем я приехал в Ганновер?

– Явно не на похороны, потому что когда вы сюда приехали, София была жива. Если память меня не подводит, вы были в составе делегации, доставившей Софии письмо, которое, как говорят, её и убило.

– Я такого не слышал!

– Говорят, оно было столь едким, что курфюрстина скончалась на месте.

– Виконт Болингброк славится такого рода талантом, – задумчиво проговорил Даниель, – и письмо, вероятно, написал он. Однако речь о другом. Да, меня включили в делегацию в качестве символического вига. Вероятно, вы уже видели моих спутников-тори.

– Имел неудовольствие. И всё же, почему мы идём по Герренхаузенской аллее в такую рань?

– По пути из Лондона мне подумалось, что если у якобитов и впрямь есть в Ганновере шпион, мои спутники-тори постараются с ним встретиться. Поэтому я с самого начала был начеку, одновременно распространяя слух и поддерживая иллюзию, будто выжил из ума и вдобавок туг на ухо. Вчера вечером, за обедом, я услышал, как два тори спрашивают незначительного ганноверского придворного: что за парк тянется к северу и к западу от Герренхаузена до берега Лейне? Твёрдая там почва или болото? Есть ли там приметные ориентиры, вроде большого дерева…

– Есть старый высокий дуб чуть впереди и справа от нас, – сказал Иоганн.

– Знаю, потому что именно так ответил ганноверец.

– И вы предполагаете, что они подыскивали место для встречи со шпионом. Но почему вы избрали столь неурочный час?

– Вся делегация будет на похоронах Софии. Сразу за тем мы отбываем в Лондон. Другого времени не будет.

– Надеюсь, вы правы.

– Я знаю, что прав.

– Откуда?

– Я велел слуге разбудить меня тогда же, когда других англичан. Он поднял меня на рассвете.

С этим словами Даниель Уотерхауз двинулся наперерез, заставив Иоганна остановиться. Даниель шагнул с центральной дороги в просвет между липами, отделяющими её от более узкой боковой. Иоганн последовал за ним и, обернувшись в сторону Ганновера, увидел одинокого всадника.

Даниель уже нырнул в парк и отыскал вьющуюся среди кустов тропку. Несколько минут Иоганн шёл за ним, пока справа не замаячила крона огромного дуба. Издали доносились голоса, говорящие не по-немецки. На слух Иоганна они звучали, как молотком по жести.

Он едва не споткнулся о Даниеля Уотерхауза, присевшего на корточки за кустом, и, последовав его примеру, посмотрел в ту же сторону. На вержение камня от них, под раскидистым дубом, словно три натурщика, позирующие для буколической сцены, расположились трое английских тори, прибывших с Даниелем из Лондона.

– Сэр, я в равной степени восхищаюсь вашей проницательностью и дивлюсь тому, что человек ваших лет и достоинства проделывает такие вещи.

Даниель повернул голову, чтобы взглянуть Иоганну в глаза; морщинистое лицо было серьёзным и спокойным. Сейчас он ничуть не походил на впавшего в детство старика, который вчера за обедом, к смущению соотечественников, закапал вином рубашку.

– Я не напрашивался на приглашение вашей принцессы, а получив его, не хотел ехать. Однако, будучи приглашён и приехав, я намерен показать себя наилучшим образом. Так учили меня отец и люди его эпохи, которые сметали с пути истории не только королей и правительства, но целые системы мышления. Я хочу, чтобы мой сын в Бостоне знал о моих поступках, гордился ими и передал мои принципы другим поколениями на другом континенте. Противник, не знающий этого обо мне, находится в невыгодном положении и даёт мне преимущество, которым я бессовестно пользуюсь.

Стук копыт стал глуше – одинокий всадник съехал с дороги на мягкую землю парка. Он направлялся прямиком к дубу. С первого взгляда было видно, что он роскошно одет, а значит, вероятно, прибыл из Лейнского дворца. Со второго взгляда Иоганн его узнал и, пригнувшись, шепнул Даниелю на ухо:

– Это англичанин, якобы истый виг, Гарольд Брейтвейт.

– Задним числом всё очевидно, – посетовал Иоганн четверть часа спустя, когда они тихо выбрались из парка на аллею и зашагали к Герренхаузенскому дворцу.

– С великими открытиями так всегда, – пожал плечами Даниель. – Напомните мне как-нибудь рассказать мои ощущения от закона обратных квадратов.

– Они с женой приехали сюда пять лет назад, когда власть вигов пошатнулась. Оксфорд и Болингброк готовили реставрацию тори. Как я припоминаю, все бросились забирать деньги из Английского банка из-за слухов о якобитском восстании в Шотландии.

– Это Брейтвейт и рассказал, когда прибыл сюда с пустым кошельком? Что разорился на банковском кризисе?

– Он упоминал, что толпа штурмовала банк.

– Так и было, но к Брейтвейту это отношения не имеет. Он из тех англичан, которых соотечественники экспортируют с большим удовольствием.

– Слухи ходили…

– Уверен, ровно такие, чтобы представить его дерзким авантюристом, которого занятно будет пригласить на обед.

– Именно.

– Его история банальна до отвращения. Он спустил наследство в карты, потом стал разбойником – не слишком успешным, потому что в первой же вылазке схватился с человеком, которого собрался ограбить, и рубанул его саблей. Рана воспалилась, человек умер, и его родственники – состоятельные тори – назначили такую награду, что все лондонские поимщики отложили другие дела. Брейтвейт бежал из Англии, совершив тем самым единственный разумный поступок в своей жизни.

– Он изображал себе архивигом.

– Не совсем безосновательно, ведь его гонители были тори. Однако на самом деле у него вообще нет убеждений.

– Теперь это доказано. Но как такой человек мог стать шпионом у тори?

– Положение его крайне шатко. А значит, ему были бы крайне выгодны некоторые ловкие манипуляции лондонскими делами. Он должен идти на союз с теми, кто в силах ему помочь. Сейчас у власти тори.

– Что выдумаете о письме? – спросил Иоганн настолько некстати, что Даниель даже обернулся. Дойдя до конца дороги, они уже обоняли аромат зелёных плодов в оранжерее и слышали, как пробуждаются конюшни и кухни; резкие звуки заглушал далёкий гул большого фонтана.

– О чём вы, майн герр? – Даниель машинально возвратился к формальному тону, поскольку они шли между конюшнями к партерам северной части сада, где разминали ноги несколько рано проснувшихся придворных.

Иоганн продолжил:

– Как оно было написано – письмо, которое вы получили от Каролины. На французском?

– Нет, на английском.

– На хорошем?

– Да, на очень грамотном. Теперь я понимаю, к чему вы клоните.

– Если оно было на грамотном английском, значит, его помогала писать наставница принцессы, то есть миссис Брейтвейт.

– Будет весьма неловко, – заметил Даниель, – если обнаружится, что любовница принца Уэльского шпионит в пользу людей, противодействующих вступлению его семьи на престол.

– Я её знаю. Она безнравственна, но не злокозненна, если вы понимаете о чём я. Скорее всего она помогла составить письмо и без всякой задней мысли рассказала об этом мужу, который, как мы только что узнали, и есть настоящий шпион.

– От него трудно будет избавиться без крупного скандала.

– О, не так уж и трудно, – пробормотал Иоганн.

Они вступили в сад и заметили карету, запряжённую четверкой, которая как раз показалась из-за водяной дымки большого фонтана. Когда её очертания стали чётче, Иоганн заметил:

– Кажется, это карета моей матушки. Однако из окна выглядывает не она, а принцесса Каролина. Странно, что они едут, хотя могли бы пройтись. Пойду пожелаю им доброго утра.

– А я откланяюсь, – отвечал Даниель, – ибо моё появление в таком обществе выглядело бы весьма странно.

Апартаменты принцессы Каролины, Герренхаузенский дворец
^{То же утро, позже}

– Миссис Брейтвейт, я попрошу вас всё время держать ту костяную вещицу под рукой, – сказала принцесса Каролина.

– Я как раз помню, где она лежит, ваше высочество. – Генриетта Брейтвейт, хлопотавшая над париком принцессы, встала с табурета и чрезвычайно грациозно прошествовала через комнату к столу с разложенными на нём принадлежностями. Их можно было бы принять за орудия повара, лекаря или палача, если бы они не покоились на столешнице розового мрамора, венчающей белый с золотом туалетный столик в новом, сверхбарочном стиле рококо. На первый взгляд он казался скорее скульптурной группой, чем предметом мебели. В частности, его украшали купидоны с отполированными до блеска пухлыми ягодицами, метящие из луков в невидимую цель. Другими словами, это явно был дар принцессе от кого-то очень богатого, но плохо её знающего. На столе расположились всевозможные ступки и пестики, чтобы растирать румяна и пудру, шпатели, лопаточки и кисточки, чтобы их накладывать, а также некоторые предметы менее очевидного назначения. Генриетта взяла палочку с плоским, чуть изогнутым наконечником из слоновой кости; заостренные края наконечника были испачканы чем-то розовым.

– Проверьте, чтобы она была гладкой, – сказала принцесса, – а то прошлый раз у меня осталась царапина.

– Да, ваше высочество.

Миссис Брейтвейт, сделав реверанс, повернулась к принцессе спиной. Три другие фрейлины монтировали платье, парик и драгоценности Каролины, частью на ней самой, частью на её деревянных подобиях. Напротив её высочества сидела герцогиня Аркашон-Йглмская, уже наряженная, хотя значительно проще. Для всякой дамы рангом ниже принцессы облачиться к похоронам не составляло труда. Волосы Элизы скрывал фонтанж чёрного кружева, всё остальное было из чёрного шёлка. Платье, дорогое и хорошо сшитое, тем не менее подпадало под определение скорбного.

– Мой сын меня упрекнул, – объявила герцогиня.

Каролина ахнула и в притворном возмущении схватилась за горло, понимая, что Элиза шутит. Генриетте Брейтвейт, знавшей герцогиню только по слухам, пришлось повернуться, чтоб увидеть её улыбку. В следующий миг Генриетта сообразила, что выказывает недолжное любопытство, и вернулась к своей работе – водить пальцем по краям инструмента из слоновой кости.

– И отчего же столь благовоспитанный молодой человек позволил себе так говорить со своей матушкой? – спросила Каролина.

Герцогиня подалась вперёд и понизила голос. Тут же обнаружилось, что каждая из присутствующих фрейлин может заниматься своим делом совершенно беззвучно. Генриетта Брейтвейт внезапно поняла, что ей темно, и повернулась к свету; теперь одно её ухо было обращено в сторону герцогини.

– Приношу извинения! – продолжала герцогиня. – Пока сын мне не сказал, я понятия не имела, что чему-то помешала. Я была уверена, что застану вас одну.

– Вы застали меня одну, но потому лишь, что он, заслышав карету и не зная, что в ней вы, поспешил скрыться.

– Ах уж эти матери! Потревожить сына в такую минуту! Вам следовало меня прогнать!

– Ах нет, нет, какие пустяки! – воскликнула принцесса. – К тому же мы были не одни – я определённо слышала рядом крадущиеся шаги.

– Соглядатаи?!

– О нет, здесь не Версаль с его византийскими интригами и шпионами за каждым кустом. Без сомнения, просто кто-то из гостей, прибывших на похороны, позабыл о своих манерах.

– Наверное, на них и залаяли мои несносные псы!

– Ничего страшного. Вечером София упокоится в семейном склепе. Английская делегация покинет дворец и августейшие гости тоже. Тогда мы вновь встретимся на том же месте, где сегодня утром, и начнём с того, на чём остановились.

– Мне показалось, что мой сын немного не в духе, как будто его чего-то лишили.

– Хорошо, когда мужчины не сразу получают желаемое, – объявила Каролина. – Тогда они ведут себя наиболее любезным для нас образом: проявляют отвагу и галантность.

Герцогиня ненадолго задумалась, прежде чем ответить:

– В словах вашего высочества есть резон. Однако когда-нибудь, когда у нас будет больше времени, я, возможно, расскажу о человеке, который слишком сильно желал того, чего не мог получить.

– И как же он поступил?

– Повёл себя чересчур отважно, чересчур галантно и не смог вовремя остановиться.

– И всё ради вас, Элиза?

Вновь молчание. Элиза, только что свободно болтавшая при посторонних о Каролининых сердечных делах, внезапно стала куда сдержанней.

– Вначале не исключено, что из-за меня. Потом – трудно сказать. Он добился богатства и определённой власти. Возможно, дальше им двигало желание их упрочить.

– Значит, он много лет совершал подвиги галантности и отваги ради вас, затем – ради богатства и влияния. Почему вы до сих пор не вышли за него замуж?

– Всё очень сложно. Когда-нибудь вы поймёте.

– Я вижу, мои слова вас сильно задели – вы ни с того ни с сего взяли покровительственный тон. – Это было произнесено с оттенком весёлости.

– Прошу простить меня, ваше высочество.

– Мне кое-что известно о сложностях – разумеется, в сотни раз меньше вашего. И я знаю, что всегда есть способ их преодолеть. Вы его любите?

– Человека, о котором я говорила?

– Разве мы обсуждали кого-то ещё?

– Наверное, любила, когда у него не было ничего.

– Ничего, кроме вас?

– Меня, сабли и скакуна. Потом, когда он начал затевать безумные прожекты, чтобы приобрести больше, мы поссорились.

– Зачем ему было приобретать больше, если у него были вы?

– Это я и пыталась ему втолковать. Мне было обидно!

– Если хотя бы половина того, что я о вас слышала, правда, вы вполне могли обеспечить и себя, и его… А, вот оно! Мужская гордость?

– Да, и глупое желание доказать, что он не хуже меня. Сделаться таким же, как я. Он не понимал, а я не сумела объяснить, что люблю его именно за наше несходство.

– Почему вы не объясните это сейчас? Он приедет на похороны?

– О нет, нет! Вы не понимаете, ваше высочество. Я говорю не о событиях недавнего времени. Это было тридцать лет назад. С тех пор я его не видела. И уж будьте уверены, на похороны он не приедет.

– Тридцать лет.

– Да.

– Тридцать лет.

– ТРИДЦАТЬ ЛЕТ! Больше, чем я живу на свете! Это тянется всё время, что я вас знаю!

– Я бы не сказала «тянется». Это эпизод моей юности, давно позабытый.

– Я вижу, как вы его позабыли!

– Где он сейчас? В Англии?

– Людей может разделять целый мир, даже если они находятся в одном городе…

– Он в Лондоне?! И вы ничего не предприняли?!

– Ваше высочество!

– Ну вот, у меня появилось ещё одно основание стать принцессой Уэльской, а со временем и королевой – чтобы монаршей властью уладить ваши сердечные дела.

– Умоляю вас не… – начала герцогиня, теперь смущённая не на шутку, и тут же умолкла, потому что их перебила Генриетта Брейтвейт.

– Церемония скоро начнётся, ваше высочество, – объявила та, глядя в окно, за которым толпа в чёрном сукне и шёлке устремилась к дворцовой церкви. Затем Генриетта смиренно потупила взор и показала палочку из слоновой кости. – Совершенно ровная. Сколько бы раз нам ни пришлось ею воспользоваться, на коже вашего высочества не останется и следа.

– Генриетта, – сказала принцесса, – без вас моя жизнь была бы совершенно иной.

Двусмысленное высказывание, однако миссис Брейтвейт предпочла истолковать его лестным для себя образом и сделала реверанс, даже слегка зардевшись.

– У меня к вам деловое предложение, мадам, – произнёс сухопарый господин, маячивший на краю Элизиного зрения последнюю четверть часа. – Вы могли бы меня выручить.

– О нет, только не это! – сказала Элиза и повернула голову к докучливому незнакомцу, который неотступно преследовал её в толпе придворных.

Они стояли в Герренхаузенском саду, между партерами в северной его части. Маленькая дворцовая церковь не могла вместить всех, прибывших на похороны. Служба началась час назад. Каролина и другие члены семьи были в церкви, остальные стаей чёрных голубей облепили садовые дорожки.

Уголком глаза Элиза видела, что навязчивый господин одет в чёрное, а парик у него белый, но в этом он не отличался от остальных присутствующих мужчин. Теперь, впервые взглянув ему в лицо, она поняла, что белые волосы, хотя несомненно чужие, не выглядят неестественно: её собеседник был очень стар.

– Даже в самые радостные дни я не люблю, когда меня одолевают якобы деловыми предложениями. А уж в такой…

– Речь о нашем отсутствующем друге…

Элиза почти не сомневалась, что он говорит о Лейбнице. Доктор не прибыл на похороны. Редкие замечания придворных касательно его отсутствия, как дымок, выдавали тлеющее пламя сплетен. Кто же этот человек? Старый англичанин, знающий её, друг Лейбница.

– Доктор Уотерхауз?

Он опустил веки и поклонился.

– Сколько же…

– Если судить по наружности, сто лет для меня, полчаса для вас. Если вы предпочитаете календарь, ответ – примерно четверть века.

– Почему вы не заехали ко мне в Лестер-хауз?

– До того, как получить ваше приглашение, я принял приглашение другой дамы, – Даниель взглянул на вход в церковь, – и оно не оставило мне времени ни на что иное. Надеюсь, вы простите мою неучтивость?

– Которую? Что вы не заехали ко мне? Или что одолеваете меня деловыми предложениями?

– Если они и впрямь вам неприятны, считайте, что я действую от имени самого доктора.

– Когда я впервые с ним познакомилась, он носился с прожектом ветряного двигателя для откачки воды из гарцских рудников, – с нежностью проговорила Элиза. – Надеялся добыть столько серебра, чтобы построить логическую машину.

– Удивительное совпадение. Когда я с ним познакомился, по меньшей мере на десять лет раньше вас, он работал над самой машиной. Потом отвлёкся на дифференциальное исчисление.

– Я пытаюсь в мягкой форме намекнуть вам…

– Что прожекты доктора безумны? Да, я сразу вас понял.

– Как бы я ни любила доктора и его философию и как бы ни любили их вы…

– Разумеется. – Старик дружески улыбнулся, старательно не разжимая губ, чтобы не показывать плохие зубы.

– Если он не может осуществить свои прожекты при всей финансовой помощи русского царя, то что ему проку от меня?

– Об этом-то я и хотел с вами поговорить, – начал Даниель, но тут двери церкви распахнулись. Гроб Софии несли короли, курфюрсты и герцоги. Его поставили на лафет, запряжённый вороной лошадью. Из церкви вышли остальные члены семьи. Лафет с гробом тронулся по центральной аллее к большому фонтану, за ним – те из провожающих, кому позволяли силы и возраст. Даниель пристроился в хвост процессии. Там его и отыскала Элиза.

Даниель сказал:

– Вы, наверное, догадались, что отсутствие Лейбница связанно с его работой у русского царя. Я полагаю, что доктор сейчас в Санкт-Петербурге.

– Тогда его отсутствие вполне объяснимо, – заметила Элиза. – За такое время получить известие и проделать обратный путь при том, что русские воюют со шведами…

– Невозможно, – согласился Даниель. – И вы даже не удосужились спросить, отпустят ли его.

Пауза и несколько шагов по гравийной дорожке, прежде чем Элиза ответила, уже совершенно другим голосом:

– Почему его могут не отпустить?

– Царь не отличается терпением. Он хочет получить нечто и впрямь работающее.

– Тогда наш друг действительно в опасности.

– Не совсем. Я этим занимаюсь.

– В Лондоне?

– Да. Маркиз Равенскар изыскал средства для строительства Двора технологических искусств в Клеркенуэлле.

– Зачем? – спросила Элиза, показывая, что немного знает маркиза.

– Долгота. Он надеется, что люди, которые там трудятся, найдут способ её определять.

– Что за люди?

– По большей части искусные часовщики, органные мастера, ювелиры, механики и создатели театральной машинерии со всего христианского мира.

Процессия достигла большого фонтана. Многие гости уже, вероятно, обдумывали, как опишут его сегодня вечером в своих дневниках: стенающий от горя, омывающий небеса током горючих слёз. Процессия медленно двинулась вкруг водоёма и назад ко дворцу. Элизина кружевная наколка поникла от водяной пыли.

– Если Лейбниц оказался между Петром Великим и Роджером Комстоком, боюсь, ему не поможем ни я, ни вы.

– Всё не так мрачно. Нужен не капитал, а финансирование.

– Нечто вроде переходного займа?

– Пожалуй. Или, скажем, независимое вложение в смежный проект.

– Я слушаю, – сказала Элиза голосом человека, закусившего пулю в ожидании, когда цирюльник будет ампутировать ему ногу.

– Вы славитесь своими познаниями в товарах.

– Простите?

– Вы знаете о Брайдуэлле – месте, куда падших женщин отправляют трепать пеньку и щипать паклю?

– Да?

– Для логической машины нам потребуется много дешёвой рабочей силы, способной выполнять некие повторяющиеся операции. Мы провели негласные переговоры со смотрителями Брайдуэлла и рассчитываем, что часть этих женщин скоро удастся приставить к другому делу. Они не будут больше производить пеньку.

– И она вздорожает, – заметила Элиза. – Это не столько благоприятная финансовая возможность, сколько конфиденциальная информация, сэр. И напоминание – если я ещё в них нуждаюсь, – почему на бирже не часто встретишь натурфилософов, разве что их ставят там к позорному столбу как несостоятельных должников.

– Если конфиденциальная информация принесёт вам деньги, почему бы не вложить их…

– Стойте… не продолжайте… я уже знаю. Товарищество совладельцев машины по подъёму воды посредством огня.

– Да, мадам.

– Невероятно! После стольких лет мы совершили полный круг: доктор хочет, чтобы я инвестировала в замечательное новое устройство для откачки воды из шахт!

– По правде сказать, доктор очень мало знает о машине для подъёма воды посредством огня.

Тут беседа их снова оборвалась, поскольку в шествие начали вливаться те, кто ждал у дворца. Некоторые садились в кареты или портшезы, что удлиняло процессию и придавало ей более пёстрый вид.

Обогнув флигель, они вышли из сада. Дорога в Ганновер проходила по другую сторону дворца – к ней процессия и направилась, очень медленно, поскольку многие простые ганноверцы пришли сюда проститься со своей государыней. Элиза вновь отыскала Даниеля в толпе.

– Так это не прожект по добыче серебра? Потому что мне вполне хватило предыдущего.

– Мне тоже, мадам, – отвечал Даниель.

– О добыче олова я готова подумать, ибо Корнуолл им славится.

– И свинца, и много другого. Однако речь не о серебре, свинце, олове и других металлах, низких либо благородных.

– Уголь?

– Нет, речь вообще не о рудниках! Я говорю скорее о силе.

– Это частая тема для разговоров и средь сильных, и средь слабых мира сего, – заметила Элиза, косясь на короля Пруссии, шедшего под руку с Каролиной. Сейчас к ним как раз подошли две прусские дамы: они по очереди бросились Каролине на шею и приложились мокрыми щеками к её щекам. Каролина обменялась любезностями с обеими и заспешила вслед лафету, который как раз переехал через дорогу в маленький сад по эту сторону дворца. Толпа, следующая за гробом, сразу поредела. Каролина обернулась к Генриетте Брейтвейт, вытянула шею наподобие носовой фигуры корабля и закрыла глаза. Миссис Брейтвейт подскочила ближе и палочкой с наконечником из слоновой кости быстро провела сперва по одной принцессиной щеке, потом по другой, снимая комья смешанных со слезами белил и губной помады. Каролина открыла глаза, одними губами произнесла: «Данке шон» и вновь устремилась вперёд. Миссис Брейтвейт вытерла палочку уже изрядно выпачканной тряпицей.