Текст книги "Движение"

Автор книги: Нил Стивенсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

«Чёрный пёс» в Ньюгейтской тюрьме
^{Тогда же}

Бывает, что человек, долго бившийся над трудным уравнением, внезапно находит способ кардинально его упростить. Два выражения, которые он переписывал вновь и вновь, так что они стали ему знакомей собственной подписи, в результате наития или каких-то дополнительных данных оказываются равными и полностью исчезают из формулы, оставив для раздумий совершенно новое математическое равенство. В первый миг он ликует: гордится собой, радуется, что дело пошло. Затем приходит отрезвление. Он смотрит на оставшуюся запись и видит, что получил совершенно новую задачу.

Нечто подобное произошло с Даниелем в «Чёрном псе». Например: Джек Шафто был при сабле. Покуда он оставался Шоном Партри, она Даниеля не смущала: многие ходят вооруженными. У Джека сабля сразу приобрела иной смысл. Он нарочно всё подстроил, чтобы убить Исаака и Даниеля, если до этого дойдёт. Или свечи: со стороны Шона Партри – просто блажь, со стороны Джека – средство видеть лица противников, самому оставаясь в тени. И это лишь очевидное и поверхностное; о более глубоких последствиях можно было бы раздумывать неделями.

– Ньютон ошарашен; Уотерхауз кивает, как будто с самого начала обо всём догадывался. Похоже, Уотерхауз умнее, чем о нём думают, – сказал Джек.

– Я чувствовал какой-то подвох, поскольку не мог уяснить недавних событий, – произнес Даниель. – Но такого я не ждал.

– Теперь уяснили?

– Нет.

Даниель посмотрел на Исаака, который в кои-то веки соображал медленнее него. Тот как раз остановил взгляд на рукояти Джековой сабли, затем принялся озираться в поисках выхода.

– Вся работа последних месяцев: Бедлам, «Грот-салинг», аукцион – зачем? Какова цель? – выговорил Даниель.

– Спросите де Жекса, – отвечал Джек. – Я принимал в этом кукольном балагане куда меньшее участие, нежели вы думаете. По большей части был просто зрителем. Смотрел и посмеивался. Хотя и осерчал под конец, когда увидел его в реке и понял, что он спасся.

– Так вы впрямь его ненавидите?

– И всегда ненавидел, – кивнул Джек. – Хотя, полагаю, он об этом не догадывался, пока у него в карете не взорвалась ваша штучка. Тут до него, наверное, дошло, что я ему не друг.

– Поскольку вы затеяли двойную игру…

– Все годы, что я имел несчастье его знать, он обращал минуты в часы, а часы – в дни трескотнёй про алхимию. В последнее время – с тех пор, как стало известно, что вас вызвали из Бостона – он сделался совершенно невыносим. И я подумал: раз он столько мучил меня алхимией, будет только справедливо с её помощью его и прикончить.

При упоминании алхимии Ньютон ожил. (Что показалось Даниелю исключительно характерным: и впрямь, когда Исаак бывал общителен, кроме как в среде алхимиков и в разговорах об алхимии? Не зря они зовут себя Эзотерическим братством. Только из этого круга он черпал новые знакомства за единственным исключением Даниеля; на алхимии строилось всё его взаимодействие с другими людьми, и в этом была своя магия.)

– Если где-нибудь и когда-нибудь было уместно задать крайнее неделикатный вопрос, то здесь и сейчас, – начал Исаак.

– Валяйте, Айк, – подбодрил Джек.

– Если вы так давно питали к де Жексу смертельную вражду, то почему не убили его раньше? Ибо, если я не ошибаюсь, вам такое не составило бы труда?

– Вы, прикончивший стольких на Тайберне, можете думать, что нет ничего проще, и воображать, будто я отправил на тот свет не меньше людей, чем Тамерлан, – отвечал Джек. – Однако убийство по закону – сущая безделица по сравнению с тем, что надо проделать в моём мире, чтобы убить духовника французской королевы.

– И в одержимости де Жекса алхимией вы увидели средство убрать его чужими руками, – сказал Даниель.

Джек вздохнул.

– У меня почти получилось. И может ещё получиться так или иначе. Однако сейчас время неспокойное, поэтому нам надо утрясти наши дела честь по чести.

– И вам хватает дерзости помыслить, будто после всего вами совершенного дела можно просто утрясти! – вскипел Исаак.

– А не поинтересоваться ли вам мнением маркиза Равенскара? – спросил Джек. – Если он обещал свободу и ферму в Каролине мошеннику, который всего лишь выведет на мой след, что он предложил бы мне, если б оказался сейчас с нами? Что дали бы вы за то, чтобы прежнее содержимое ковчега доставили вам сегодня домой?

Даниель на миг забыл, что заперт в Ньюгейте с опаснейшим преступником Лондона – так явственно представился ему гнев Роджера, когда тот узнает, что Даниель с треском провалил переговоры.

Покуда он воображал свою встречу с Роджером, Исаак, замешкавший было вначале, стремительно вырвался вперёд.

– Допустим, в вашем предложении что-то есть, – сказал он. – Как в таком случае оно согласуется с вашей ролью платного агента французского короля?

– Ах да, очень важно, – проговорил Джек. – Луй – дальновидный малый. Заслуживает всего, что о нём говорят. Между двумя войнами придумал, как ему выиграть следующую: обрушить английскую денежную систему. Отличный план. Нужен исполнитель. Тут подворачиваюсь я. Я знаю Лондон. Кумекаю насчёт металлов и чеканки монет. Есть организаторский опыт по Бонанце, Каиру и всему такому. Вот только светского лоску нет, да и верить мне сложно. Как восполнить мои изъяны, чтобы использовать достоинства? Де Жекс. Родовитости – хоть отбавляй. Сумеет втереться в любую гостиную – а я тут как раз не силён. Видел, и не единожды, как я чудил из-за некой Элизы – да, доктор Уотерхауз, я называю её имя вслух, – и понимает, что это крюк, которым меня легко зацепить. Гадюка-судьба подстроила так, что Элиза вышла за молодого герцога д’Аркашона, рожала ему детей и половину времени проводила среди французской знати, имеющей привычку запросто убивать родителей, братьев и прочих родственников. Отравить её де Жексу было бы проще, чем волосок из носа вырвать. На том и сговорились: я еду в Лондон рушить хвалёный фунт стерлингов под приглядом несносного де Жекса, а Элизу оставляют в покое.

Как всё изменилось за двадцать лет! Война окончена, друзья мои, и Франция одержала верх. Хотя Англия получила кое-какие обглодки, не обольщайтесь – на испанском троне сидит Бурбон. Луй не прочь посадить на британский трон Джеми-скитальца, но ему это вовсе не так важно, как было в 1701-м заполучить Испанскую империю! То, над чем я трудился – подрыв денежной системы, – приняло новую форму. Раньше целью было сгубить заморскую торговлю – единственное средство финансирования войны. Теперь цель помельче: разжечь скандал, настроить дельцов из Сити против вигов. Не надо кроить возмущённую мину, Айк, вы отлично знали, чем я занимаюсь. Сейчас я в силах это осуществить, или буду в силах, когда Болингброк назначит испытание ковчега. Стану ли? Предам ли я свою страну Франции? Возможно. Англия много сделала, чтобы заслужить мою ненависть. Есть ли у меня сильный мотив? Уже нет. Элиза овдовела. Её французские дети выросли и делят своё время между Парижем и Аркашоном. Её немецкий мальчик всегда при ней. Она уже два года не ступала на французскую землю. В итоге теперь де Жексу куда труднее её убить – и будет ещё труднее, если я с ним покончу.

– Всё это к тому, что вы о чём-то намерены нас попросить? – предположил Даниель.

– Я хочу одного – достойно удалиться от мирских дрязг, – сказал Джек. – Но раз уж вы упомянули ферму в Каролине, я не прочь отдать её своим сыновьям. Оставаясь в Лондоне, они будут только влипать в новые переделки.

– О да, – заметил Даниель. – И помыслить нельзя, чтобы в Америке кто-нибудь впутался в неприятности.

– Для своих сыновей я ищу всего лишь других неприятностей, – отвечал Джек. – Здоровых неприятностей на свежем воздухе.

Монмаут-стрит
^{Тогда же}

Толпа приходит в возмущение всякий раз, как полагает, что у неё есть для этого основания.

«Беды, которых можно справедливо ожидать от правительства вигов», анон., приписывается Бернарду Мандевиллю, 1714.

В конюшне Лестер-хауз Иоганн и Каролина взяли двух серых коней: непримечательных, в простой сбруе. Бок о бок они выехали на Монмаут-стрит. Каролина сидела по-мужски; это облегчалось тем, что на ней были штаны. Волосы её скрывал белый мужской парик, а на боку даже висела шпага. Иоганн был одет так же, но вооружён длинной старой рапирой, которую носил с тех пор, как неизвестные стали покушаться на жизнь близких ему людей. Вместе они должны были выглядеть как два молодых джентльмена на прогулке.

Каролина часто оглядывалась на Лестер-филдс. Иоганн посоветовал ей этого не делать, но лица королевской крови не любят следовать столь приземлённым рекомендациям. Она была совершенно уверена, что за ними едет человек на вороном коне. Однако Монмаут-стрит всё время изгибалась влево, поэтому принцесса то и дело теряла всадника из виду. По той же причине они видели лишь небольшой отрезок пути и постоянно натыкались на всё новые препятствия.

– Составляя план, я не знал, когда его придётся осуществлять, – сказал Иоганн, – и не принял в расчёт Висельный день.

– Он ведь только в пятницу? – спросила Каролина. Был вечер среды.

– Да, – отвечал Иоганн. – Я ждал толп к завтрашнему вечеру, никак не к сегодняшнему.

Он не договорил. Чуть впереди в Монмаут-стрит, как притоки в реку, впадали ещё две улочки, образуя короткий, но очень широкий проезд, ведущий к Брод-Сент-Джайлс – не площади и не улице, а своего рода отстойнику, в который втекали Хай-Холборн (справа) и Оксфорд-стрит (слева, в направлении Тайберн-кросс). От Иоганна и Каролины Брод-Сент-Джайлс закрывало длинное невысокое здание, воздвигнутое прямо посередь дороги, словно песчаная отмель поперёк устья реки. Оно было кирпичное снизу, дощатое наверху, под выщербленной черепичной крышей, и такое невзрачное, что издали многие приняли бы его за конюшню. Однако для конюшни у него было слишком много печных труб, и все они кренились, как престарелые плакальщики на ветру. Со стороны, обращённой к Иоганну и Каролине, вдоль всего фасада тянулся дворик, на который выходила веранда. Здесь на скамьях сиротливо жались несколько стариков с белыми волосами и серыми лицами. Это была богадельня, где никчемных прихожан, оставшихся под старость без средств и без семьи, временно складировали до переселения на ближайшее кладбище. По какой-то причине её выстроили на перекрёстке, так что людям и каретам приходилось огибать богадельню.

В обычное время за невозможность увидеть Брод-Сент-Джайлс следовало возблагодарить Бога. Как часть Большого Лондона она, безусловно, имела свою историю и законное право на существование, но как магистраль, соединяющая Тайберн с центральной частью города, не выдерживала никакой критики. Позже в трущобах к северу от неё взорвут несколько бочонков пороха, Хай-Холборн и Оксфорд-стрит свяжет прямая дорога, а Брод-Сент-Джайлс превратится в заболоченную старицу; в то время, когда Иоганн с Каролиной к ней подъезжали, упомянутые благие перемены были ещё делом будущего.

Сейчас невозможность видеть, что творится впереди, грозила опасностью. Народа вокруг было гораздо больше обычного. Толпа – по большей части кочевые трибы молодых людей, – подпряженная богадельней, закручивалась в водовороты перед её оградой. Молодые люди никуда не направлялись и никакой явной цели не преследовали, если не считать целью поиск неприятностей на свою и на чужую голову. Некоторые уже смотрели на Иоганна и Каролину и указывали пальцами.

– Почему столько народа – из-за Висельного дня?

– Слишком рано. О, если бы мы спросили кого-нибудь, зачем он здесь, он бы ответил, что пришёл смотреть повешение.

– Но поверить ему было бы глупо, – сказала Каролина. – Ты думаешь, это то, о чём предупреждал нас доктор Уотерхауз?

– Да. И виги, и тори используют повешение как предлог, чтобы вывести сочувствующих, как их ни называй…

– Ополчение?

– Может быть, чуть хуже ополчения и чуть лучше толпы. Не знаю. Так или иначе, они на улицах и готовятся жечь костры.

– Уже жгут, – заметила Каролина.

Они подъехали к тому месту, где, перед самым двором богадельни, улица расширялась. Справа пылал костёр. Его только что зажгли, и пламя сразу взметнулось ввысь; в столбе дыма кружили тлеющие листья и веточки. Костёр горел посередине Брод-Сент-Джайлс, имевшей здесь ширину в добрых сто футов.

– Держу пари, что это место сбора той или иной партии. – Иоганн привстал на стременах и обвёл взглядом улицу. И впрямь, многие потянулись к костру; некоторые осознанно, другие – следуя некоему стадному инстинкту. – Нам это только на руку. Смотрите, там, справа, толпа редеет – мы легко проедем на Хай-Холборн.

Он резко поворотил коня вправо. Каролина последовала его примеру; однако она невольно обернулась на Монмаут-стрит. Всадник на вороном коне был теперь так близко, что принцесса могла бы его окликнуть. Он ничуть не таился и даже, напротив, размахивал руками над головой, словно хотел привлечь чьё-то внимание. Достигнув желаемого, он указал на Иоганна и Каролину, затем чиркнул себя пальцем по горлу.

Каролина повернулась так резко, что непривычный парик съехал набок. Поправляя его рукой, принцесса взглянула через площадь – туда, куда смотрел всадник на вороном коне. На крыше богадельни, на самом коньке, держась за трубу, стоял человек. Он повернулся – настолько быстро, насколько это можно было сделать, не упав с крыши, и поглядел через Брод-Сент-Джайлс в одну из боковых улочек.

– Чарльз! Не отставай! – крикнул Иоганн. (Каролина должна была оставаться Чарльзом, покуда она в штанах.)

Он опередил её примерно на два корпуса, и «Чарльз» не мог откликнуться, не выдав всем на расстоянии слышимости свой пол. Она пропустила вереницу мальчишек и заторопилась за Иоганном в надежде поравняться с ним и рассказать, что видела. Однако, едва расстояние между ними сократилось вдвое, Иоганн пришпорил коня и поскакал в направлении Сити.

Каролина уже видела недостатки плана. Он казался беспроигрышно простым. Элиза надевает парик, в котором её издали можно будет принять за Каролину, садится в лучшую карету, какая у неё есть, и мчит на юг вдоль Лестер-филдс на виду у всех соглядатаев. Она едет мимо дома сэра Исаака Ньютона и дальше на запад в направлении Сент-Джеймс-сквер, как если бы стремилась попасть во дворец герцога Мальборо. Именно этого тори с их подозрительным складом ума ждали бы от принцессы Каролины; Мальборо ещё не вернулся в Англию, но вовсю отделывал особняк, давая понять, что второе пришествие не за горами. С Ганноверами его связывали давние узы, и принцесса могла бы укрыться в герцогском особняке, зная, что ни толпа, ни ополчение, ни партия не посмеют её там тронуть.

Тем временем Иоганн и Каролина должны были проехать примерно три мили в противоположном направлении, до Биллинсгейтской пристани, и оттуда на лодке добраться до ганноверского шлюпа. Через несколько дней они были бы в Антверпене, а ещё через несколько – в Ганновере. Так предполагал план, но Каролина только сейчас поняла, что будет, если маскарад удастся, и враги поверят, будто она не принцесса Каролина, а безвестный Чарльз – велика ли важность, если безвестного Чарльза найдут во Флитской канаве с перерезанным горлом, обобранного до нитки?

Сбоку от Иоганна образовалось свободное место. Каролина пришпорила коня и, наконец, догнала своего спутника. «Что там?» – спросила она, указывая туда (налево, то есть на север через Брод-Сент-Джайлс), куда смотрел человек на крыше богадельни.

В том направлении было несколько улочек. Из одной как раз появилась прыгающая цепочка грив, париков и конских хвостов: пять или шесть всадников. Лиц с такого расстояния было не разобрать, но все их озаряло пламя костра, поскольку всадники смотрели в сторону богадельни. Принцесса обернулась: человека на крыше почти полностью скрывала труба, однако видно было, что он машет рукой, указывая на Иоганна и Каролину.

– Улица, из которой выехали всадники – Дайот-стрит, – ведёт к Грейт-Рассел и…

– Дому Равенскара?

– Да.

– Коли так, думаю, мы ввели врагов в опасное заблуждение, – сказала Каролина. – Они считают, что мы – гонцы, отправленные Элизой с важными известиями к маркизу Равенскару или командирам вигского ополчения. Те всадники, боюсь…

– Были поставлены на Дайот-стрит, чтобы перехватить подобных гонцов, – закончил Иоганн. – Поскачем чуть быстрее, но не галопом, чтобы не выказать страх, и повернём направо, на Друри-лейн. Так мы двинемся прочь от дома Равенскара и развеем заблуждение, будто мы – гонцы.

– Я кое-что слышала о Друри-лейн…

– Все решат, что мы едем к шлюшкам, – подтвердил Иоганн. – Не тревожьтесь. Друри-лейн – граница дурного района. Многие из живущих там вышли сегодня на Брод-Сент-Джайлс. Проехать по границе не так уж опасно. Соваться за неё не стоит – да мы и не будем. Поскачем по Друри-лейн до самого Стренда.

С этими словами он направил лошадь направо, на Друри-лейн. Конь принцессы рванулся за ним, и та вновь чуть не потеряла парик. Отсюда Друри-лейн казалась бесконечной и несуразной даже по лондонским меркам: она сужалась и расширялась, сужалась и расширялась, словно ни один землемер не провешивал тут прямой линии, и дома клонило то к улице, то от неё, как пьяных на трактирной скамье. Костров видно не было, и это вселяло надежду: возможно, Друри-лейн оставили шлюхам, сводникам и карманникам, даже когда другие улицы и площади превратились в квадраты на шахматной доске вигов и тори.

– Я видела, как в нашу сторону указывают, – сказала Каролина. – Боюсь, на нас хотят напасть.

Она невольно покосилась на итальянскую рапиру Иоганна.

Тот попытался ободрить спутницу шуткой:

– В таком случае хорошо, что моя правая рука свободна. – Иоганн взмахнул кистью в доказательство своих слов. – И как раз с опасной стороны. – Он указал на тёмные дома справа. – И хорошо, что у вас тоже есть шпага.

– Короткая и лёгкая.

– Зато современная. Никто теперь не фехтует рапирою и кинжалом. Я вооружён, как старик.

– Я рада, – отвечала Каролина. Рапира Иоганна – реликт давних времён – выглядела куда внушительнее, чем усыпанная драгоценными камнями зубочистка на боку у неё самой.

Принцесса вновь невольно обернулась. На Друри-лейн в этот час было мало верховых, и она почти сразу увидела двух всадников, только что свернувших с Брод-Сент-Джайлс. Они натянули поводья, оглядели улицу и, отыскав взглядом Иоганна и Каролину, пустили коней рысью.

Каролина, не тратя слов, тоже пришпорила коня, вынуждая Иоганна последовать её примеру.

– Как видите, на ту сторону Друри-лейн выходят бесчисленные улочки, – сказал Иоганн громко тоном пресыщенного светского льва, показывающего город сельскому кузену, – но чуть дальше есть очень широкая улица, ведущая к Ковент-Гарденскому рынку, где много девиц, которых мы эвфемически называем цветочницами и торговками апельсинами. Оттуда уже несложно попасть на Стренд.

Каролине хотелось спросить: «Зачем ты мне это рассказываешь?», но она не решалась заговорить вслух из-за близости пешеходов. Тут её привлекло какое-то движение справа – не на Друри-лейн, а на боковых улочках, мимо которых они только что проехали. Копыта цокали по мостовой, властный голос кричал: «С дороги, чёрт побери!» Так мог крикнуть только человек благородного происхождения, имеющий право носить оружие. Каролина обернулась. Преследователи уже сократили разрыв вдвое; повернувшись, чтобы сообщить новость Иоганну, она увидела, что он исчез. Вместо прощания до неё донёсся стук копыт в улочке и возгласы всполошенных проституток.

Что он ей сказал? Не въезжать в проулки; искать широкую улицу справа. Так Каролина и сделала и едва не пропустила нужный поворот, потому что он оказался ближе, нежели она ожидала. Оттуда только что выехал шагом всадник на тяжело дышащем коне. В первый миг Каролина обрадовалась, что это Иоганн, но конь был неправильный масти (гнедой), и в седле сидел другой человек. Он смотрел принцессе прямо в лицо и, будь сейчас день, легко распознал бы в ней переодетую женщину.

Всадник, надо полагать, отделился от эскадрона, въехавшего с Дайот-стрит минуту назад, и промчался галопом по боковым улочкам, чтобы перерезать им путь. Однако Иоганн, заслышав стук копыт, понял, что происходит, и свернул в проулок, чтобы, в свою очередь, обойти его с фланга.

Человек на гнедом коне поднял раскрытую ладонь, видимо, приказывая остановиться тем двоим, что нагоняли Каролину. Стук копыт у неё за спиной замедлился, потом стих. Другой рукой всадник приподнял шляпу, приветствуя Каролину. Та за неимением шляпы ответила взмахом руки и кивком. Убедительно ли получилось, она так и не узнала, потому что верховой джентльмен уже смотрел в другую сторону, гадая, куда подевался её спутник.

Джентльмен глядел на своих товарищей у Каролины за спинной. Она обернулась. Оба указывали в проулок, куда ускакал Иоганн, и что-то кричали. Каролину оставили в покое, она могла скакать, куда вздумает. Иоганнов гамбит удался.

По крайней мере, так она думала, пока у неё не стащили шпагу.

Каролина почувствовала резкий рывок и услышала свист вынимаемой из ножен шпаги. Всадник на гнедом коне повернулся на звук, что неудивительно: джентльмены, не замечающие свиста обнажаемых шпаг, редко доживали до двадцати. Каролина запоздало поглядела вниз и увидела парнишку лет шестнадцати, без двух передних зубов, который хищно ухмыльнулся в ответ. Он развернул шпагу, так что остриё теперь указывало на принцессу. Она не понимала смысл угрозы, покуда сообщник «хвостодёра» (как назывались воришки, специализирующиеся на краже шпаг) не потянул за куда более ценные ножны. Они висели на простой кожаной перевязи, идущей наискосок через плечо. Второй воришка – щуплый и проворный, возможно, младший брат первого – действовал грубее: он двумя руками схватился за ножны и потянул так, что ноги его оторвались от земли. Каролина оказалась перед выбором: упасть с лошади или ждать, когда перевязь отрежет ей голову. Многолетние уроки верховой езды приучили её любой ценой удерживаться в седле: она что есть силы сжала его ногами и вцепилась в луку правой рукой, одновременно сильно накренясь влево. Воришка упёрся ногами в конский бок и повис почти горизонтально, держась только за перевязь. Каролина вынуждена была ещё сильнее наклониться влево и пригнуть голову, чтобы перевязь соскочила. Ремень едва не срезал ей правое ухо. Она схватилась за голову, проверяя, на месте ли ухо. Оно никуда не делось, но вот волосы вокруг были её собственные. Не парик. Парик тушкой дохлого зверя лежал посреди Друри-лейн – по крайней мере, пока его не подхватил третий воришка. «Хвостодёр» чертыхнулся и припустил за похитителем париков; его помощник, специализирующийся на краже ножен, встал, потирая ушибленный зад, и побрёл следом.

Рядом кто-то заорал: «Это принцесса! Это принцесса!» Каролина повернулась и увидела, что кричит всадник на гнедом жеребце.

К ним галопом мчался кто-то на сером коне; ноги у него были не в стременах, башмаки болтались в воздухе – явный моветон. Миг – и серый без всадника поскакал по Друри-лейн. Гнедой вздыбился, потому что ему на круп запрыгнул второй седок. Тот ухватился за первого, чтобы не свалиться; в одной его руке что-то блеснуло серебром. Рука была у первого седока под подбородком, серебристый предмет двигался, но неспешно, перерезая одну жилу за другой. Всадник завалился на бок; кровь веером брызнула на стену соседней таверны. Тот, кто сидел сзади, пятками вышиб его ноги из стремян и сбросил тело на мостовую. Затем Иоганн фон Хакльгебер перебрался в седло. Он спрятал в ножны окровавленный кинжал, освободившейся рукой схватил узду, а правой вытащил рапиру и помчался по Друри-лейн, чудом избежав лобового столкновения с конём Каролины. Проносясь мимо, Иоганн плашмя ударил его рапирой по крупу. Конь в ответ рванул так, что Каролина чуть не полетела из седла кувырком. Не получая указаний от хозяйки, конь устремился на свободное пространство: в широкую улицу, ведущую к Ковент-Гардену.

Каролина доскакала почти до самой рыночной площади, прежде чем выровнялась в седле и поймала уздечку. Тут она сообразила, что едет на запад – совсем не туда, куда надо, а главное, что ей не следует нестись через открытое место вот так, с волосами, развевающимися за спиной, словно ганноверский флаг.

Надо было вернуться и помочь Иоганну. Впрочем, стычка на Друри-лейн наверняка уже закончилась, а если нет, Каролина могла только отвлечь Иоганна с риском для его жизни. Так чем же ему помочь? Следовать его указаниям, чтобы Иоганн знал, где её искать. Он упомянул, что несколько улочек ведут от Ковент-Гардена к Стренду, по которому она доедет на восток до собора святого Павла. Каролина натянула поводья, остановив лошадь перед самой площадью, и свернула налево, в обнадёживающе широкую улицу, которая тем не менее вскоре закончилась пересечением с более узкой. Каролина наугад выбрала направление и почти сразу вновь оказалась перед Т-образной развилкой. Так и продолжалось, словно улочки были проложены с единственной целью: заманить путника в лабиринт. На третьем повороте она окончательно перестала понимать, в какую сторону едет. На пятом за ней увязалась небольшая толпа мальчишек. На шестом к ним примкнули два подозрительных субъекта. После седьмого улочка стала ещё уже. Более того, она закончилась тупиком.

Однако, бросив взгляд через плечо, Каролина с изумлением увидела, что преследователи отстали.

В тупике ждали несколько портшезов. Носильщики курили и разговаривали; они умолкали, когда Каролина проезжала мимо. В самом конце улочки виднелась дверь с вывеской, освещённой фонарями: кот, играющий на скрипке. Из-за двери доносились говор и смех. В её проеме стоял человек, одетый как привратник. Когда Каролина подъехала ближе, он поднял голову, вынул изо рта трубку и обратился к принцессе так, как ещё никто к ней в жизни не обращался:

– Привет, милочка, ну до чего же ты хороша в мужском платье! Вижу, кто-то из наших досточтимых членов задумал провести особенный вечер. Хлыст захватила?

Принцесса не сразу вспомнила, что означает это слово, потом неуверенно показала хлыст, болтавшийся у неё на запястье.

Привратник ухмыльнулся и кивнул.

– Бьюсь об заклад, ты к епископу ***.

– Что это за место? – спросила она.

– О, ты приехала по адресу, не беспокойся, – отвечал он, берясь за ручку двери.

– Но как оно зовётся?

– Не глупи, малышка, это клуб «Кит-Кэт»!

– А! – воскликнула Каролина. – Здесь ли доктор Уотерхауз? Я к нему!