Текст книги "Люди трех океанов"
Автор книги: Николай Котыш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)
КУРСКИЕ ПРОМЕТЕИ
– Хотелось бы на Берлин взглянуть.
– Полетим поэскадрильно.
– Какая полетит первой?
– Ну, конечно, рудимовская…
Рудимовская дивизия, некогда последней оставившая севастопольское небо, теперь первой возвращалась в Крым. Морские авиаполки вновь занимали старые аэродромы. Немцы были зажаты на херсонесском «пятачке». Сброшенные в море, они спешно грузились на транспорты и брали курс к турецким берегам. На переходе их топила морская авиация.
По-прежнему летчики Рудимова взаимодействовали с пикировщиками. Как и тогда под Новороссийском, истребители пикировали вслед за бомбардировщиками. Но теперь каждая пара прикрытия отвечала за сохранность своего звена тяжелых машин от взлета до посадки. Эти свои знали друг друга еще на земле, и нередко, обедая в одной столовой, пикировщики чокались с истребителями стаканами с компотом:
– Пьем, хлопцы, за второй этаж, то есть за прикрытие.
Те пили за первый этаж и наказывали:
– Только не очень мотайтесь там, внизу, а то наш домик развалится.
В один день Рудимов получил три письма – от жены, от стариков Даждиевых и от Лильки. Вместе с письмом Тамара прислала портрет сына и обведенную карандашом на чистом листе короткопалую детскую пятерню. Долго вертел снимок, вглядывался в разрез глаз, губы, темные завитки волос: на кого больше похож – на него или на Тамару? А смотревший с глянца крупноголовый пацан будто говорил, глядя прямо в глаза: «Ну какие могут быть разговоры, конечно, на тебя, папа». «На меня, сынок, на меня», – Рудимов прижался губами к снимку.
Тамара обижалась, что муж редко пишет, спрашивала, нельзя ли к нему приехать повидаться. «Какая ж ты глупая, Томка, – усмехнулся Степан. – На месте ведь не стоим. Движемся на запад. Приедешь – а мы уже улетели».
Лилька писала, что с трудом добралась в горы к старикам Косты,
«так как никогда в этих местах не бывала, да и здешние люди толком не могут объяснить. Встретили меня хорошо, как свою. Родилась дочь. Назвала Надей. Надежда. Неплохо ведь: Надежда Константиновна. Почти Крупская… Уже большая стала».
Лилька спрашивала о полковых новостях и… тоже собиралась приехать.
Степан разорвал третий конверт.
«Добрый день или вечер, дорогой наш сын Степан, – выводила чья-то аккуратная, явно ученическая рука. – Мы сообщаем, что живы-здоровы, чего и тебе желаем. А еще сообщаем, что приехала к нам дочь Лиля и у нас родилась внучка. Она очень, очень похожа на Косту. Мы очень счастливы. Пропиши нам, сынок, когда ты приедешь к нам. За деньги спасибо. Только себя не обижай и жену свою. Передавай ей поклон, и приезжайте к нам вместе, как только кончится война…»
– Надо будет съездить, – вслух подумал Рудимов.
– С кем разговариваешь? – окликнул с койки проснувшийся комиссар Гай, летавший ночью с Гарнаевым на передовые позиции.
– Да вот с родственниками веду политинформацию, – сказал Степан и подал письмо стариков. Гай прочитал и как бы вспомнил:
– Да, Степан, надо не забыть стариков пригласить – пусть на могилу Косты посмотрят.
– Ну, а как там линия фронта? – Рудимов подсел к комиссару.
Гай нарисовал полную картину передовых позиций. Наступление идет по всему Крыму. Немцы отступают к Севастополю.
13 апреля противник был выбит из Евпатории, 14-го – из Бахчисарая и Судака, а 15-го наша пехота, танки и артиллерия вплотную подошли к внешнему оборонительному обводу Севастополя. При ударе по Судаку Рудимов вылетел во главе сорока двух истребителей, сопровождавших восемьдесят штурмовиков. Такого удара пока не видели ни немцы, ни наши летчики. Было потоплено более десяти транспортов.
Первого мая над аэродромом взметнулась целая стая парашютов. Степан Осипович стоял возле самолета и, запрокинув голову, полусерьезно-полушутя спрашивал старшину Петюренко:
– Наш или немецкий десант?
– Цэ наши, товарищ полковник! – знающе отвечал Петюренко. – Идэ пристрелка дэсанта.
Белые колокола парашютов зарябили на аэродромном поле. Но один, чуточку запоздавший, еще колыхался в воздухе, и его несло прямо на стоянку.
– Не умеет управлять стропами, что ли? – с досадой заметил командир дивизии.
– Ни, товарищ полковник, цэ форс-мастерство, – пояснил Петюренко. – Хоче именно тут примоститься.
И верно, через минуту парашютист удивительно расчетливо опустился рядом с самолетом. Пружинисто коснулся земли, подхватил, намотал на руку стропы и враз погасил купол.
– Ловко работает матросик, только росточком маловат, – вслух подумал Рудимов.
– Так це ж наш Катеринко! – ахнул от удивления Петюренко.
– Так точно, товарищ полковник, – парашютист подошел к комдиву и метнул ладонь к бескозырке, лентами прихваченной к подбородку: – Старший матрос Катеринко.
Рудимов глядел на паренька и не верил своим глазам: на фланелевке Катеринко позванивали два ордена Красного Знамени и медали.
– Молодец! Значит, не подвел? – потряс Рудимов руку матроса.
– Вроде, – краснея по-прежнему, как девчонка, говорил Катеринко. – А я видел вас, товарищ полковник, там, над Судаком. Ваш Як-9 со звездами узнал. Бегу, кричу ребятам, что это мой командир летит, а они не верят, смеются…
…Пришел час, когда Степан Осипович ступил на севастопольскую землю. Город лежал растерзанным у помутневших от пепла бухт. Ребра рухнувших зданий, еще не остывшие после пожаров камни, неживая тишина улиц – все, что осталось от говорливого, веселого, белокаменного Севастополя.
А война, покашливая орудийными глотками, катилась все дальше на запад. Дивизия Рудимова пролетела пол-Европы и приземлилась в Бургасе. Пахло озоном и березовым соком. Теплое майское небо полосовали первые молнии. Над Балканами громыхала гроза. Веселая, шумная, заряженная дождями и урожаями. Рудимов снял фуражку и подставил голову ливню:
– Нет, все же есть бог, черт побери, если так нас встречает.
Когда дождь улегся, д в долинах еще шумело половодье, летчики увидели: под самыми облаками тянется журавлиный косяк. Перед глазами Рудимова встала давняя госпитальная ночь. Тогда тоже трубили журавли. Но каким печальным был их зов! Птицы тайком, под покровом ночи, перебирались в обетованные места. А сейчас летели спокойно, неторопливо, и в их безмятежном кличе чувствовалась неотступная власть весны. Кто-то вздохнул:
– По нашему маршруту идут – в наши края…
Кто-то с тоской добавил:
– Скоро и нам туда.
– Девчата там ждут, – вздохнул Ростокин.
Гай не то осуждающе, не то с пониманием прокомментировал вздох Кирилла:
– Семьянин думает о хлебе, холостяк – о любви.
Девятого мая Рудимов выхлопотал у армейского начальства транспортный самолет и поэскадрильно отправил полки в Берлин – столицу фашизма, ставшего синонимом кровавого безумства и всечеловеческой ненависти.
Когда собирались в дорогу, комполка Злыгарев позвонил комиссару Гаю:
– Какая эскадрилья полетит первой?
– Ну, а сами вы как считаете? – спросил Гай.
– Конечно рудимовская.
– Я тоже так думаю.
Положив трубку, Серафим Никодимович ухмыльчиво потянул за ус, посмотрел на комдива:
– Оказывается, Степан Осипович, ты по-прежнему в комэсках ходишь?
– Это как понять?
– Звонит Злыгарев и говорит, что первой в Берлин должна лететь рудимовская эскадрилья.
– Выдумает такое твой Злыгарев, – сконфуженно буркнул комдив, а самого тронули те злыгаревские слова.
Последним рейсом полетели Рудимов с Гаем и Сухорябовым.
Вода в Одере казалась густой, как олифа. Берлин лежал бездыханный и раздавленный. Кое-где дымились развалины, но дым не уходил, стоял стоймя: безветрие. Рудимова кольнуло чувство, близкое к жалости и сочувствию. Да, горькая судьба у этого красивого и надменного города. Но сколько из-за него обратилось в пепел других городов…
К рейхстагу едва пробились – оказалось, не один Рудимов догадался привести полк к Бранденбургским воротам. То и дело слышались команды:
– Сто семнадцатому истребительному собраться у левого крыла!
– Четыреста двенадцатый, станови-ись!
– Двести двадцать пятый стрелковый приглашают наверх!
«Надо же, «приглашают», – улыбнулся, покачал головой Корней Иванович. – Дожили солдатики…»
Все колонны рейхстага были исписаны русскими, украинскими, грузинскими, узбекскими и прочими фамилиями. Оставались свободными места повыше, куда рука не доставала. Но на одной колонне уже и на высоте далеко виднелись крупные, слегка хромающие два слова – «курские прометеи». А ниже фамилии – около двадцати, – и еще чуть ниже:
«Они не дошли до Берлина, но в боях сгорели как прометеи».
– Ну что, распишемся, Серафим Никодимович? – посмотрел Рудимов на притихшего в задумчивости комиссара.
– Да мы успеем, Степан… – Гай глядел на те высокие надписи, прочитал вслух незнакомые фамилии «курских прометеев» и наклонился к Рудимову, стоявшему на ступеньку ниже: – Знаешь, Степан Осипович, давай и наших прометеев впишем.
– Каких наших? – не понял Рудимов.
– Да тех, что не дошли сюда.
Комдив закивал головой и озабоченно посмотрел вверх:
– Вот только как туда дотянуться.
– Ну что ж, кому-то придется подставить спину, – быстро сориентировался Гай.
– Ты полегче, Серафим, давай полезай, – покорно согнулся Корней Иванович, подставив свою широченную спину и тугую красную шею. Рудимов тоже встал рядом, нагнулся. Сняв ботинки, Гай, кряхтя, взобрался на подставленные спины и гвоздем выцарапал рядом с «курскими Прометеями»:
Даждиев К.
Алафердов А.
Шеремет К.
Дикарев Г.
Нешков С.
Шалагин Д.
…И вот на восток уходят последние эшелоны демобилизованных. Рудимов обращается с напутствием:
– Товарищи! Родные мои! Что вам сказать на прощанье? Я счастлив, что довелось с вами служить, делить и горе и счастье. Вы многое сделали для победы. О честной службе и доблести вашей говорят ваши ордена и медали. Теперь вы пойдете на поля и заводы. Уверен, что и там будете… – комдив оглядывает длинный строй и, не стесняясь, вытирает глаза зажатыми в ладонь крагами.
ОПЯТЬ ЗОВУТ ЖУРАВЛИ
– Вас давно ждут, товарищ генерал.
– Кто именно?
– Все.
– А «старики» есть?
– Найдутся.
Холода в ту весну затянулись. Уже стоял апрель, а кружавины снеговых наметов все еще дымились от Москвы до Украины. Слегка оттаявшую за день землю ночью бетонировали морозы. Люди тревожились за посевы и сады. И вдруг на исходе второго месяца весны теплынь разлилась парным молоком. Земля, накопив обилие вод, сладостно изнемогала от влаги и солнца. В рост пошли озимые. Зацвел терновник.
С высоты полета Ту-104, шедшего за облаками, земля казалась близкой. Но когда солнце прожигало проемы в облаках, синеватые поля угадывались далекими, будто погруженными в воду. Где-то за Мелитополем облака расступились еще шире, и к земле потянулись длинные лучи солнца. Они казались накаленными докрасна стропами, на которых раскачивалась вся планета. Когда же тучевая гряда начисто ушла с маршрута, забелели взявшиеся первоцветом сады. Они вспыхивали белыми костерками, как мираж в степи. Генерал Рудимов, преподаватель Академии Генштаба, летевший в свой полк на праздник, сидел у иллюминатора и неотрывно глядел за борт. Узловатые пальцы теребили занавеску. Вот она, знакомая до последней морщинки степь. Вон там горбились земляные валы. За тем холмом он, Рудимов, был ранен. По этому тракту его везли в гарнизон. Вроде бы степь осталась та же. И не та… Силится Степан Осипович понять перемену и не может. Ах, вот оно что. Сады! Сады-то белеют – будто облака на землю упали. А ведь они в то жуткое лето сгорели…
Подошла стюардесса, миленькое, с наивно детскими глазками создание, в неведомо каким образом державшейся на вспушенных волосах пилотке, остановилась возле кресла Рудимова и заученным голосом объявила:
– Мы пролетаем знаменитые Сивашские озера, где в гражданскую войну и в Великую Отечественную…
– Дочка, Сиваши давно пролетели, – тихо сказал генерал. – Уже крымская степь пошла.
Никто не знал – ни маленькая стюардесса, ни сидевшие рядом пассажиры, – о чем думал приникший к иллюминатору генерал. Только занавеска подрагивала да с виска скользил пот.
Генерал жадно глядел на степь. Где-то над этой ширью сгорело мятежное сердце Косты. Не вернулся из-за Сивашей Алафердов. В этой вот неоглядной, раскинувшейся до самого горизонта степи его, Рудимова, раненного, расстреливали «мессеры». Тут он оставил частицу своего тела. Хотелось увидеть место, где лежал пригвожденный осколками. Это намного южнее Сивашей, неподалеку от позиционных траншей. Здесь некогда приветствовала его пехота. Но траншей уже нет. Остались лишь чуть приметные буроватые полоски, зажатые массивом пшеницы. Нет, с высоты ничего не увидишь.
На траверзе показался Севастополь. Третий раз увидел его Степан Осипович. И каждый раз он представал разным. Чистый, опрятный, в искусном сплетении арок и равелинов – перед войной. Черный, в адовом хаосе камней, железа и щебня – после освобождения. И вот сейчас – белый, легкий – он, казалось, летел под парусами навстречу морю. Город родился заново. О прошлом напоминали лишь памятники – стерегущий вход в Севастополь обелиск на Сапун-горе, парящий у Приморского бульвара старый бронзовый орел с венком в клюве да устремившийся ввысь с крутизны Малахова кургана истребитель.
Прихрамывая, генерал подходил к шлагбауму. Вот так он когда-то возвращался в полк после ранения. И опять те же мысли. Что нового там? Найдутся ли люди, которые узнают его? Сохранилось ли что-нибудь от яровиковского полка? Признают ли его самого?
Сомнения рассеялись, едва подошел к проходной. Часовой, высоченного роста матрос, без документов узнал:
– Все вас ждем, товарищ генерал.
Навстречу идут комполка – совсем молодой подполковник с академическим значком, замполит – майор, крепкий, ширококостый, чем-то похожий на Кузьму Шеремета, начальник штаба – тоже молодой, но уже в звании подполковника.
Нашлись и «старики». Это были Малыш и Володя Зюзин. Малыш так и остался малышом, только появились усики да в глазах поселилась какая-то задумчивая озабоченность. У него тоже на тужурке ромбик. Он заместитель комполка. Как хотелось Рудимову запросто обхватить Димку и воскликнуть: «Жив, Малыш?! Ведь как трепала судьба, а выжил…» И генерал обнял Димку, прижался седым виском к торчковатым вихрам, но сказал уважительно:
– Здравствуйте, Дмитрий Иванович…
С Зюзиным встретились у него дома. Володя сидел без рубашки, босой на приступке крыльца финского домика и кормил вареной картошкой голубей. Увидев генерала, смутился, мигом вскочил, подтянул штаны и чуть было не козырнул, хотя был без фуражки. Но тут же узнал Рудимова и побежал навстречу. Ткнулся в плечо Бати и не может слова выговорить. Лишь минуту спустя как бы оправдывался:
– А я гляжу, кто это такой… Вроде и знаю и нет… А потом гляжу – так это ж вы…
У Володи никаких особых новостей, кроме троих малышей, похожих на него, как размноженные портреты. Работает по-прежнему техником самолета, старший лейтенант. Учиться не стал – поздно. Собрал в кучу, обхватил своих мокроносых пацанов:
– Моя забота теперь вот их в люди вывести.
В день юбилея полка в гарнизоне появился комиссар Гай. Его появление обозначилось шумом еще у шлагбаума. Он что-то рассказывал встретившим его летчикам и техникам, и те смеялись так, что слышно было в штабе. Когда Серафим Никодимович вошел в штаб, пороху на смех не хватило. Увидев Рудимова, весь сник, съежился, глаза повлажнели. Протянул худые, длинные руки:
– Здо́рово мы с тобой, Степан, постарели.
– Ну еще бы, Серафим Никодимович, уже шестой десяток распечатали…
– Да… А Корнея Ивановича нет, – сразу вспомнил комиссар своего фронтового друга. – Инфаркт в поезде прихватил. Уснул и не проснулся. Похоронили у тебя на родине – в Чистополе. Рядом с Варварой Ивановной. Завещание такое оставил.
– Ну, а про остальных что слыхать? – расспрашивал Рудимов, и они, наверное, до бесконечности вспоминали бы и людей, и дороги, и места, знакомые с войны, если бы не полковое построение.
На широченный, обсаженный липами и кленами плац вынесли знамя. Комполка доложил Степану Осиповичу о том, что гвардейский полк построен для торжественной встречи. Рудимов и Гай пошли вдоль строя, глядели в молодые незнакомые лица, и виделись им те, кто навсегда остались там, у Сивашей и Новороссийска, под Геленджиком и Севастополем, у берегов Румынии и над туманными Татрами. Взгляд Рудимова остановился на знаменосце – высоком, узколицем капитане с черными до синевы бровями. Он чем-то напомнил Даждиева. Над капитаном тяжко колыхалось алое, с малиновым отливом полотнище, и лицо его казалось красным от напряженного волнения.
– Дорогие товарищи! – необычно тихо начал генерал. – Смотрю на вас и думаю о моих старых товарищах. Многие из них не вернулись с войны. Но сегодня они здесь с вами. Коста Даждиев, Герман Дикарев, Кузьма Шеремет, Толя Алафердов, Степан Нешков, Коля Шалагин… Помните их. Служите, как они служили…
Как и двадцать лет назад, состоялась встреча двух полков – истребительного и бомбардировочного. Пахнуло боем, далеким и близким, столь зримо ворвавшимся в нынешнюю жизнь авиаполков. Прямо из зала тревога позвала летчиков на аэродром.
Спешно уехали туда Рудимов и Гай. Они видели, как один за другим в воздух уходили сверхзвуковые истребители. И вдруг в сердце ударил давно знакомый с фронтовой поры позывной, переданный с КП летчику-перехватчику:
– Идите на Зарю!
Это был позывной, кажется, Косты Даждиева.
Белесые стрелы врезались в ночь и бесследно исчезали. Комполка пояснил генералу:
– Идет сразу несколько целей. Все на сверхзвуке. И все надо перехватить.
Но эти слова не удивили генерала. Он набросал что-то карандашом на листке ватмана и протянул командиру полка:
– Я, конечно, не настаиваю, но в следующий раз испробуйте вот такой порядок перехвата. Тут учтен и сверхзвук и большие высоты…
Нет, Степан Осипович пока не завидовал боевой осведомленности младшего коллеги. Он может сам подсказать ему многое. Единственное, что вызвало и зависть и грусть генерала, так это то, что он уже не может посоперничать с подполковником в воздухе. Вот когда отлетался! А как бы хотелось еще хоть разок испытать захватывающие дух высоту и скорость! Но ничего не поделаешь, жизнь свое берет.
Очень рано проснулся на второй день Рудимов. То ли оттого, что предстоял скорый отъезд, то ли оттого, что разнылась нога к непогоде. А скорее всего просто потому, что полковые встречи разбередили душу. Долго лежал с открытыми глазами, перебирая в памяти захлестнувшие одно другое события прошлого и настоящего. И вдруг он услышал знакомый вскрик. Негромкий, протяжный, печально-трубный. Где он его слыхал, этот далекий, зовущий стон?
Он мигом сбрасывает одеяло, добирается до окна, открывает его настежь, смотрит в небо над черепичной крышей. Нет, ничего не видно. Генерал одевается, выходит на улицу, поднимается на приаэродромный взлобок. Опять вглядывается в небо – ночное, посыпанное солью стожаров. Но вот соль тает, и над окаемкой моря прорезается абрикосовая полоска. Потом по ней словно горячий луч проходит. Она теплеет, наполняется малиновой сочностью. И вот уже на полнеба распласталась заря.
Рудимов глядел на этот рассвет и прислушивался, не повторится ли вновь трубный клич. И услышал – трубили журавли. Да так близко, что с трудом верилось, что эти осторожные птицы так низко могут летать. Они летели над головой, вытянув длинные шеи. Даже клювы виднелись. Почему так низко? Так это же не перелетные журавли. Они уже оседлые. Где-то тут, неподалеку от аэродрома, облюбовали гнездовья и, наверное, уже высиживают потомство. Потому-то и опустились сразу за ближними холмами. И будто им вдогонку подали голос истребители, трубную песнь подхватили.
Генерал долго стоял на приаэродромном холме, словно боясь расстаться с вернувшейся внезапно молодостью.
Неужели его журавли оттрубили свое?
НОВЕЛЛЫ
«ДЬЯВОЛЫ»
Они познакомились еще в дни совместных «мучений» на приемных экзаменах и госпитальных комиссиях и теперь встречались, как свои. Гагарин, Комаров, Титов, Попович, Леонов, Николаев и еще кое-кто уже держались кучно. Приходя в городок, каждый оставлял чемодан в гостинице и подходил к группе. Шутливо представлялся:
– Разрешите доложить, прибыл…
Гагарин осведомился:
– Есть северяне?
Никто не ответил, но все поняли – человек не из теплых краев. Николаев спросил, нет ли из-под Смоленска – он там служил. Юрий оживился:
– Смоленщина? Это ж моя родина! А где ты там? А-а, знаю, знаю. Ну, как там сейчас? Холодно, наверно?
– Да нет, не очень. Снегопады только…
– Чего, чего, а снега у нас хватает. А вообще места наши красивые! Скажи?
– Скажу, – тихо согласился Андриян.
Разговор пошел о покинутых гарнизонах, о родных местах. Потом – о предстоящих делах. Как-то дальше сложится судьба? Не забракуют ли по каким-нибудь новым мотивам? Сомнения рассеяли врачи:
– Считайте, все позади.
Поселили отряд в гостинице. Ее хозяйка тетя Степанида совсем по-родительски запричитала:
– Откуда же это вы, родненькие, так кучно нагрянули? Не с одних ли мест?
– Нет, мы из разных.
Объяснять не стали, кто откуда. Позже тетя Степанида сама узнала. Когда ребята вернулись из отпусков, на подоконнике гостиницы появились цветы. Тут были мальва и гвоздика, маки, глицинии, ландыши, анютины глазки, смолка. Судьбы людей можно было прочесть по этой «географии» вазы.
Отряд тоже оказался пестрым букетом. Это был народ разный, непохожий – тихий и шумный, спокойный и порывистый, рассудительно-уступчивый и горячий, несговорчивый. А в общем-то беспокойный. Во всяком случае, так полагала тетя Степанида. Ребята подшучивали друг над другом, до хрипоты о чем-то спорили, горланили песни. А то вдруг затевали борьбу, и на втором этаже грохотали стулья. Степанида выходила из своей тихой обители и незлобиво корила:
– Что же вы, дьяволы, не спите? Ведь вставать рано.
«Дьяволы» просили прощения, утихомиривались. Но засыпали где-то около полуночи. А утром с трудом поднимались по хриплому зову жилистого, прозванного «йогом» тренера по физподготовке. Но им предстояло еще притереться, или, как говорят в авиации, слетаться.
В полном сборе пришли на первое партсобрание. Выступили начальник группы, замполит, врач, инженер. Летчики сидели присмиревшие. Высказаться долго никто не решался. Лишь после того как председатель, обеспокоенный пассивностью прений, перешел на поименное обращение: «По вашим глазам вижу – хотите выступить», – поднялся Георгий – сослуживец Гагарина по гарнизону. И то он больше спрашивал, чем рассуждал: когда начало занятий, что требуется от них, слушателей, чтобы быстрее начать учебу? Гагарин и Попович заговорили чуть смелее о том, что надо немедленно оборудовать классы. Более деловой была речь Беляева. По его советам об усовершенствовании тренажеров сразу угадывался боевой комэск. Замполит подытожил:
– Ну, что ж, разговор, кажется, получился.
На этом собрании оформилась первая «космическая» парторганизация. Секретарем избрали Поповича. Павел не замедлил дать поручения. Леонов стал редактором сатирической газеты «Нептун», кстати начавшей свое существование еще в госпитале и называвшейся тогда «Шприцем». Николаев стал агитатором. Комарова прикрепили к комсомолу.
Как-то ребята вернулись в гостиницу поздно вечером. Проходя мимо дремавшей тети Степаниды, заметили, что на подоконнике не оказалось «географической» вазы. Спросили где. Хозяйка зевнула и довольно спокойно протянула:
– Да помыла я ее.
– А цветы где?
– А сколько им стареть, милые? Цветы тоже обновление уважают.
Утром увидели на подоконнике… цветы. Только другие. Свежие, яркие. Видно, тетя Степанида только что нарвала их здесь, в Звездном. Они принадлежали всем, потому что были ничьи: росли рядом, на лесной поляне, пока никем не сеянные.
С рассветом бор наполнялся птичьим гомоном. В разноголосицу леса вплетался протяжный тенор судейского свистка. Для большинства летчиков началась новая спортивная жизнь. Напряженная, не знающая передышки. Кое-кто не без тоски вспоминал доброе полковое время: никто тебя не неволил – хочешь занимайся спортом, хочешь – рыбалкой. Свободным временем распоряжайся по своему усмотрению. А тут планировалось спортивное время. Три занятия в неделю. Ребята по-разному относились к тому, что предлагалось. Одним, таким, как Герман, не нравился бег. Но он с удовольствием занимался на гимнастических снарядах. Другие не могли терпеть прыжков в воду. Были и такие, кто считал необязательными спортивные игры. А их тоже планировали.
Началось с малого. Преподаватель Борис Владимирович сколотил две команды для игры в баскетбол. Леонов заметил:
– Получаются команды подъездов.
– Хорошо, играйте подъезд с подъездом.
Игра проходила в истинно спортивном накале. Борис Владимирович предложил:
– А что если этот принцип применить и на других занятиях? В каждом подъезде – почти одинаковое количество людей. Да и по силам они почти равны.
– Идея! – поддержал Гагарин. – Только надо все в деталях продумать.
Разработали специальную таблицу очков: выиграет команда игру в баскетбол или волейбол – запишет в свой актив разницу в очках. В футболе каждый забитый мяч оценивался в четыре очка. Каждое подтягивание на перекладине давало одно очко. Десятая доля секунды при беге или плавании, сброшенная сверх определенного времени, – тоже очко. Все это суммировалось по ходу занятий.
Первая встреча принесла успех команде Гагарина. Правда, в первой половине встречи она проиграла 6 очков: «споткнулась» на перекладине. Но с каким упорством каждый старался подтянуться лишний раз!
– Поднажми, Валера! Ну, давай еще разок! – подбадривали Быковского, не очень любившего снаряды.
Даже скептики забыли, что подтягивание – «скучное» упражнение. Когда преподаватель объявил результаты, команда Гагарина не без азарта пообещала:
– Ничего, мы на баскетболе отыграемся.
И отыгрались, уйдя вперед на 10 очков.
Своеобразное многоборье продолжалось. Оно захватило и преподавателей и их подопечных. Успех переходил от одних к другим. Но однажды команда Поповича отстала от соперников на целых 15 очков. В последующие четыре дня ей все еще не везло. Много очков она теряла в баскетболе и прыжках в воду. Два в общем-то неплохих игрока неважно прыгали в воду: с трамплином они познакомились только здесь. «Солдатиком» с пятиметровой вышки еще куда ни шло – решались. А вот полуоборот назад никак не получался.
Но чего не сделаешь ради команды! Один, наконец, набрался духу и довольно удачно выполнил прыжок, который давал больше очков, чем прыжок «солдатиком». Его дружок тоже не удержался и решительно подошел к краю вышки. Все было бы хорошо, но в момент прыжка парень согнулся, чего не следовало делать. Приводнился довольно-таки неудачно. Брызги столбом. И спина – будто кипятком ошпаренная. Однако лишнее очко было заработано. Леонов довольно остроумно проиллюстрировал эту борьбу в очередном «Нептуне».
Впереди по-прежнему шла команда Юрия. Обыкновенные прыжки выполняли запросто. На воде много очков заработал Быковский, который огорчал всех неуважением к снарядам. Валерий один сделал полтора оборота вперед с трамплина и вышки. У его будущего дублера очень хорошо получался прыжок – оборот назад, прогнувшись.
После «водной феерии» разрыв очков увеличился до 40. Преподаватели вовремя заметили, что интерес к состязаниям может пойти на убыль. Что-то надо делать. Пришлось пойти на маленькую хитрость. В таблице еще не были оценены некоторые виды спорта, которыми предстояло заниматься в ближайшее время. Чтобы уравнять шансы команд, за выигрыш в водное поло предусмотрели очки с поправочным коэффициентом. Команда Поповича получила реальную возможность ликвидировать отставание – здесь подобрались сильные пловцы.
За неделю богатыри-Поповичи, как их нарекли, ликвидировали разрыв в очках. Состязание стало еще более острым.
А вечером наступала тишина – покой на втором этаже гостиницы. Тете Степаниде уже не приходилось никого утихомиривать. Едва темнело, «дьяволы» засыпали мертвецким сном.
