Текст книги "Люди трех океанов"

Автор книги: Николай Котыш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

ЖУРАВЛИ ТРУБЯТ ДОРОГУ

– Хочешь домой?

– Хочу.

– Летим.

– А я сам летать буду?

Палата проснулась в полночь. Не от орудийной пальбы и воя бомб. С этим тут свыклись. Ночь выдалась необыкновенно тихой. И вдруг кто-то сказал:

– Журавли…

Все, кто могли передвигаться, потянулись к распахнутому окну. Птиц не было видно, но где-то в сумеречной выси слышался трубный клич. Рудимов удивился:

– Странно – ночь и… журавли.

Сосед по койке, контуженный танкист, знающе пояснил:

– Так ведь днем-то невозможно пробиться – огонь кромешный кругом. Вот и пользуется ночной передышкой птица.

Давно умолк протяжный птичий зов. Но раненые не отходили от окна. Из палисадника тянуло йодисто-терпкими запахами дубняка и палых листьев. На пожухлой траве голубела холодная роса.

В Новороссийск причалила осень. Ее печально-радостному приходу выздоравливающие радовались и одновременно грустили. С наступлением ненастных дней обострились чувства. Все говорили, как о самом большом счастье:

– Скорее бы к своим.

Это означало – в полк.

Думал об этом и Рудимов. Конечно, хотелось домой съездить, жену повидать. Но только повидаться. С момента ранения он послал домой десятки телеграмм с одним и тем же текстом: «Все хорошо». И вот теперь решил написать первое письмо. Но как сообщить о том, что десятками ран пригвожден к больничной койке, о том, что вернется домой на костылях или на протезе?

Вначале хотел рассказать обо всем откровенно, но потом решил не тревожить до времени. Написал уклончиво, а получилось путано, несвязно: сам того не замечая, все выдал.

И вот первое письмо из дому получено. Жадно, через строчку пробежал глазами мелко исписанный листок. Потом вновь и вновь перечитал. Дома все хорошо. Тамара укоряла:

«Не хитри. Чувствую, что с тобой неладное. Напиши откровенно. И помни, каким бы ты ни вернулся, для меня останешься самым дорогим на всем белом свете…»

Окрылило Степана письмо. Как бы торопясь домой, он стал передвигаться на костылях. По утрам занимался даже физзарядкой. Садился на коврик, отвешивал поклоны. Брал на бокс подушку. Массажировал ноги, руки.

А вскоре врач – старый севастопольский знакомый – прилаживал протез. Делал он это с такой торжественностью, словно возвращал живую ногу. Его ликование передалось и Рудимову. Он сделал первый самостоятельный шаг.

– Ну, а теперь за тренировки, капитан, – похлопал по плечу пациента врач и, забрав стоявшие у койки костыли, бросил на прощание привычное: – Будем надеяться.

– Теперь есть на что надеяться, товарищ доктор, – впервые поверил Степан в оптимистическую фразу «железного доктора».

Почти целыми днями Рудимов пропадал в госпитальном парке. Тренировался не просто в ходьбе, а в умении подчинить своей воле неживую материю. Надо было предугадать и высоту шага, и его размах, а главное – свободное, без напряжения чередование движений ног – чужой и своей, в которой только что срослись разорванные осколками сухожилия.

За этой тренировкой и застал его неожиданно появившийся Шеремет.

– Что это вы так задержались? – спросил Кузьма таким тоном, словно они расстались час назад.

Жадно, нетерпеливо расспрашивал Рудимов:

– Что нового? Как там Пал Палыч? Насчет моего назначения ничего не слышно?

Кузьма начал с последнего:

– Слышно. Дают самолет, чтобы я вас отправил домой.

– Как домой?

– Просто. Сядем и полетим в Чистополь. Командир дивизии распорядился.

«Коль провожают, значит, не нужен». Начал допытываться:

– Как насчет моего возвращения в полк?

Шеремет ответил неопределенно:

– Этого сказать не могу. Вряд ли что получится. Куда вам в воздух? По земле ходить не умеете.

– Я не умею?! – обида сдавила Степану горло. – Неужели и ты не веришь, что я смогу летать?

– Да я что, – пожал плечами Кузьма. – Врачи как…

– А что врачи? Это не их дело! Как командир скажет, так и будет. Он обещал.

– Может быть, – примирительно поддакнул Шеремет и тут же осведомился: – Так когда тронемся в путь?

– Хоть завтра. – Рудимов безнадежно махнул рукой и, поскрипывая еще не обхоженным протезом, направился в палату.

ДОМОЙ

– Ты, Степа?!

– А кто же еще…

– А я видела сон. Вроде ты идешь по пояс в снегу…

Короткокрылый УТ-2 бодро стрекочет над прихваченными утренним заморозком полями. Под плоскостью проплывают лоскутные одеяла озими, зяби, оголенные сады, словно циркулем опаханные стога соломы. За ними открываются новые дали. Зелено полыхают сосновые боры, ельники, голубеют воды помутневших рек. Лишь у берегов искрится первая наледь.

До Сталинграда шли ломаным маршрутом. Оттуда взяли курс вдоль Волги. До сих пор Рудимов терпеливо ждал, пока Кузьма предложит «за ручку подержаться». Но тот не догадывается или делает вид, что не замечает его желания. На вопросы-намеки, как «ведет себя машина», отвечает ничего не говорящим «так себе». Видно, ему строго наказано не доверять управления. Степан не выдерживает, отрывает из блокнота листик и пишет: «Будь добр, дай повести машину. Хоть немного. Руки чешутся». Шеремет минуту раздумывает и с видом проигрывающего соглашается:

– Берите.

И вот в Степановых еще слабых ладонях подрагивает ручка управления. Как он ждал этих дорогих мгновений! Вот она, его власть над машиной! Он подает ручку вперед, и самолет послушно опускает нос. Затем берет некрутую горку. Шеремет ежится:

– Осторожнее, не свалите машину в штопор.

Удивительно, как это он, летчик, не может понять летчика.

Пробует Степан управлять педалями. Левой ногой получается хорошо. Начал прилаживать холодный носок протеза. В коленке отдается колкий хруст. Сделал передышку. Боль, кажется, улеглась. Нажал на педаль. Рули перемещаются. Движение назад – и коленку вновь пронзают невидимые иглы. Едва не вскрикнул, но стерпел. Поставил рули в нейтральное положение, повел машину по прямой. Шеремет весело комментирует:

– У вас классически получается.

Рудимов благодарно кивает головой и ждет, пока угомонится боль. Передать управление не решается – отступать неудобно. Тем более что показался Сталинград.

На Волге еще хозяйничала осень, а Заволжье уже белело снегом.

Впереди раскинулся Чистополь. Сердце Степана защемило. Скоро, через несколько минут он увидит жену, свою Томку. Но едва приблизились к аэродрому и приготовились снизиться, как внизу показался черный крест. Он означал – на снег колесной машине не приземлиться.

Иного же выхода нет – стрелка бензинометра подползала к нулю. Шеремет повел самолет на снижение. Приземлились удачно.

К летчикам подъезжает мальчуган на резвом в белых яблоках жеребце и приглашает в сани. Кузьма берет у мальца вожжи и, несмотря на свою летную форму, чувствует себя настоящим кучером. Понукаемый его свистом и кнутом, жеребец стремительной рысью проносится по центральной улице Чистополя и как вкопанный останавливается у дома, номер которого Степан помнил, как свое имя.

Вылез Рудимов из саней, поправил подвернувшийся протез, растер онемевшую ногу. Хотелось хоть в первую минуту встречи не показаться калекой. И он уже слышит знакомое, со всхлипом:

– Боже мой, Степа-а… Ты?!

– А кто же еще…

Чувствует Степан теплое прикосновение мокрых щек жены. Вышла на крыльцо мать Тамары и заголосила, запричитала так, что слов не понять. Соседский мальчишка обхватил Степанову ногу, видимо не подозревая, что прижался к бесчувственному протезу. Берет Рудимов его на руки и, стараясь шагать как можно тверже, поднимается по скрипучим, чисто вымытым ступеням. Тамара размазывает слезы и взахлеб рассказывает:

– А я видела вчера сон. Вроде ты идешь по пояс в снегу и никак не выберешься. И я никак к тебе не подойду – нет сил с места сдвинуться…

– Ну вот видишь, выбрался я из этого снега.

Через пять минут в тесной комнате полно народу. Пришли незнакомые Степану соседи, целая бригада приятельниц Тамары с завода, какой-то старичок с георгиевскими медалями и его сухонькая, печальная жена, явившиеся лишь за тем, чтобы спросить у Степана: не встречал ли он где-нибудь там, на фронте, их сына – моряка.

До поздней ночи вели разговоры, пели песни, плакали, вспоминали, загадывали, скоро ли кончится война.

…Тепло, уют, тишина – как давно не видел Степан этих благ. И все же ничто не могло заглушить тяжелых раздумий. На душе было неспокойно. С настороженным вниманием прослушивал последние известия.

В Чистополе Рудимов познакомился с писателями Леонидом Леоновым и Аркадием Первенцевым. Рассказал им о виденном и пережитом на фронте. Часто, сумерничая, говорили о положении на фронтах, о долге человека. Леонов как-то тихо, словно про себя, размышлял:

– Главное – найти свое место, чтобы до зарезу быть нужным людям.

Слушал Рудимов, прикидывал: «Понимаю – писатель может помочь пером, словом. Но чем я могу служить людям? Пока единственным – полетом, боем. На другое не мастак. Значит, надо туда, в полк».

Жена и теща уже свыклись с мыслью, что Степан с ними не расстанется. И когда он сказал, что ему пора собираться, наступило тягостное молчание.

ВОСХОЖДЕНИЕ

– Был сегодня в лесу?

– Да как сказать…

– Что делал?

– Просто отдыхал.

– А почему на траве след колес?

Простите его, кадровики. Документы на демобилизацию, которые выдали в госпитале, Рудимов никому не показал. Они с ним кочевали до возвращения в полк.

Нашел однополчан на Кавказе. Еще в пути почувствовал тревожную близость фронта. На станциях и разъездах с грохотом проносились эшелоны с пехотой и оружием. Длинными вереницами тянулись колонны танков и орудийных самоходок.

На третий день Степан подходил к штабу родного полка. Что там нового? Кто встретит? Все ли живы? Опираясь на кизиловую палку, он старался идти ровнее. У самых ворот остановился, подумал и бросил палку в кусты. И тут же пожалел: натруженные за дорогу ноги без опоры показались ватными.

Потихоньку приноровился к неторопливому шагу. Открыл ворота. Часовой узнал, приветливо пропустил. Подошел Рудимов к штабу и не может дальше идти. Ноги отказывают, и грудь будто прессом сдавило… У низенького штабного домика стоят и о чем-то озабоченно толкуют комполка Яровиков с неразлучными крагами в руке, комиссар Гай, Корней Иванович. Кажется Степану, что эти люди никуда не уходили все эти месяцы. Первым Рудимова заметил Сухорябов. Взмахнул короткими руками и объявил, как на построении:

– Капитан Рудимов прибыл!

Все бросились к Степану. Объятия, восклицания. Ощупывая, словно не веря в то, что он цел, Павел Павлович долго вертел Рудимова и наконец произнес:

– Да ты ж совсем герой, Степан Осипович! Хоть сейчас в полет.

Хотелось ответить: «За тем и приехал», но воздержался – как бы не приняли за бахвальство.

Не сразу сказали Степану о гибели летчиков его эскадрильи Ивана Бугримова и Анатолия Алафердова. О таком сразу не говорят. А когда сказали, Рудимов не стал расспрашивать подробности – тоже некстати.

– Ну, а меня бережет твой талисман, – Павел Павлович извлек из кармана портсигар. Степан тоже достал давний подарок комполка. Неподалеку, возле столовой, желтела копна соломы, то ли для растопки, то ли для матрасов припасенная. Яровиков хлопнул перчатками:

– Присядем?

– Можно.

Зачастили затяжками, раздавили каблуками чинарики. Медленно и осторожно Степан опустился на солому. Кряхтя, присел Павел Павлович.

– Эх, старость – не радость.

– Не рано ли в деды? – возразил Рудимов, вытягивая негнущуюся ногу.

– А что ты думаешь, скоро полсотни стукнет. – Яровиков блаженно завалился на спину, напялил на лицо фуражку. Неожиданно спросил: – Чувствуешь, как солома пахнет? Степью, хлебом… Нет, Степан, меня другое пугает. Боюсь затеряться. Гонит, крутит нас ураган – с ног валит, ребра трещат. Но тут все понятно. Так и должно быть. На то и ураган. А вот куда он меня вышвырнет – вот что мне не безразлично.

– О бессмертии беспокоитесь? – совсем просто спросил Рудимов и тоже лег навзничь. – А для меня это неважно.

– Зачем такие слова?! – Яровиков сдвинул фуражку, закрыл лицо ладонью и стал смотреть на солнце сквозь розовые пальцы. – Другое меня интересует. Мне не безразлично, как будут считать люди: жил и ушел из жизни как человек или как последний негодяй.

– А для меня главное, чтобы я знал – не зря голову сложил. А в остальном, кому надо, разберутся.

– Ох, Степан, не так просто…

Яровиков не договорил: подошли, загомонили летчики, техники. Кто-то предложил:

– Качать комэска!

Степан медленно, с усилием поднялся:

– Не надо, ребята. Совсем рассыплюсь.

Потянулся к одному, другому. Обнимались, хлопали друг друга по лопаткам. Лишь Атлантов просто поздоровался – этот не любит сантиментов. А Малыш чуть ли не на шее повис. Рудимов потряс его за вихор:

– Выжил? Да и вырос, кажется?

– А на фронте только так – или на голову выше, или на голову ниже, – изрек Димка. Вразвалку подошел Шеремет:

– Я же вас завез в тартарары, и, оказывается, напрасно.

– Напрасно, Кузьма, – согласился Рудимов. – Я как тот старый пудель: куда ни завези, все равно домой вернется.

Встретили Степана в полку хорошо. Но не все складывалось так, как он предполагал. Назначали его помощником начальника штаба. Не посоветовались, не спросили, а зачитали приказ, и все. Как бы между прочим Яровиков бросил:

– Пойдешь в подручные к Корнею Ивановичу.

Не об этой должности мечтал Рудимов. Он хотел летать. Но комполка ни словом не обмолвился о возвращении на летную работу. Обычно сдержанный, Степан на этот раз вспылил, напомнил:

– Пора бы и мне полетать.

Яровиков уставился на капитана с таким удивлением, словно видел впервые. Рудимов перешел на официальный тон:

– Как вас понимать, товарищ подполковник? Вы же обещали…

Комполка порывисто, с хрустом сжал тонкие нервные пальцы:

– Ну что ж, что обещал… Ради тебя же. Надо было поддержать.

– А теперь можно и за борт?

– Почему за борт? Вот поработаешь в полковом штабе, а там в бригаду заберут. Рост, перспектива…

– Но вы же знаете, что меня не перспектива привела в полк.

Яровиков снял фуражку и задумчиво потер ладонью бритую голову:

– Ладно. Потерпи. Буду пробивать брешь в верхах.

Пока Павел Павлович пробивал брешь, Рудимов не терял времени, готовился к нагрузкам в полете. Правда, днем заниматься этим почти не удавалось: неудобно на виду у всех демонстрировать свою немощь. Вечерами – дело другое, никто не видит. Как только солнце скрывалось за лесом, он уходил на облюбованную поляну. Упражнения начинал не с ходьбы, как обычно, а с массажа ног. Затем садился на траву, добросовестно наклонял туловище, вращал его широкими кругами. Усердно имитировал бокс. Один из развесистых дубков служил турником. На нем выжимался до десятка раз. Затем приступал к ходьбе – то медленной, то убыстренной.

Но самым любимым занятием стал велосипед. Тайком выкатывал машину на поляну. Потихоньку приноравливался к неспешной езде. Стоило это немалых трудов. Протез упорно не желал вращать педаль. То и дело соскальзывал. А однажды каким-то чудом попал в колесо. Степан упал, и протез подвернулся. Боль, ноющая, немая, отдалась где-то внутри. Лежал недвижно несколько минут. Ползком добрался до куста, вырезал финкой дубовый посох. В сумерках добрался до полковой землянки.

В столовой за завтраком подсел Яровиков:

– Ты что куролесишь в дубняке?

– Ни сном ни духом не видел никакого дубняка, – не моргнув глазом, соврал Степан. Павел Павлович поводил пальцем перед носом капитана:

– Шалишь, следы твоих ног имеют одну особенность…

– Какую такую особенность?

– Слишком большой нажим на пятку и с этаким протягом. Да и велосипед не без следа ездит.

Пришлось признаться. Но не покаяться. Когда боль унялась, вновь отправился на опушку с велосипедом. Повторял пройденное. Уже свободно ездил по прямой, без труда садился и вставал. Теперь надо было научиться скорой езде, поворотам, быстрым остановкам.

Поздним вечером возвращался домой весь в поту, с трясущимися руками, воспаленной култышкой ноги…

Как-то в обеденный перерыв Степан попросил у Зюзина велосипед. Тот посмотрел глазами, в которых было написано: «Машина-то новая… Да и себя пожалейте…»

– Не бойся, Володя. В случае чего новую куплю, – заверил капитан и оседлал машину.

Когда возвратился, у столовой собралась целая толпа, словно человек собирался демонстрировать цирковые трюки. Рудимов притормозил, остановился, поблагодарил Зюзина за услугу. Подошел Яровиков, похлопал по плечу:

– Ну, Степан Осипович, техника пилотирования, считай, проверена. Теперь можно и в воздух. С богом! – На ухо добавляет: – В верхах пробил.

На второй день состоялись «провозные» по кругу. Затем запланировали самостоятельный полет.

Пришло утро. Еще никого нет на стоянке, кроме дежурного. Он не разрешает подходить к самолету. Надо ждать механика. Есть время собраться с мыслями. Рудимов перебирает в памяти подробности пилотажа по кругу, мысленно бросает машину в виражи.

Приходит механик. Степан узнает в нем Галыбердина. Поздоровались. Вспомнив, как когда-то пьяный механик при бомбежке лежал в палатке, Рудимов простодушно поинтересовался:

– Перестал пить?

– Перестал. Нечего пить.

Засмеялись.

– Ну, помоги мне влезть на крыло.

Галыбердин помогает, но бубнит:

– Вы еще ходить не умеете, не то что летать.

– Это поначалу, Галыбердин, – отмахивается Рудимов. – А потом пойдет как по маслу.

– От винта!

– Есть от винта!

Протяжный нажим на стартер. Винт УТ-2 провернулся, качнулся раз, второй. Запахло бензином. Мотор кашлянул и заурчал мягко, доверительно. И вдруг Галыбердин замахал руками, потом скрестил их, что означало: «Выключай!» Рудимов инстинктивно щелкнул по рычагу. Мотор остановился. Механик показал замасленной рукавицей в сторону. К стоянке мчался «козел» – вездеход комполка. Рудимов приподнялся в кабине.

– Сиди, сиди, – остановил подъехавший Яровиков. – Как чувствуешь себя?

– Нормально.

– Далеко не ходи. Дойдешь до гор и назад. Дальше – рискованно: «мессеры» охотятся. Попробуй на виражах, как оно получится.

Степан понял: боится не за самолет, а за летчика.

– Ну, с богом! – Павел Павлович поднял над головой перчатки.

Миниатюрный УТ-2, впрямь как утенок, переваливается с крыла на крыло, послушно катится к старту. Рудимов прилаживает носок протеза в выемку педали. Левая рука привычно ложится на сектор газа. «Ну, пошли», – мысленно говорит Степан своей машине и себе. На разбеге замечает столпившихся у старта людей. По высокому росту и особому, темного цвета, реглану узнает Яровикова. Стартер, отмахнув белым флажком вправо, держит его, как жезл. Звенящий на полных оборотах мотор несет машину по взлетной полосе. Зеленым потоком плывет за бортом трава, мелькают матрос – стартер – и стоящие возле него летчики. Они машут фуражками.

С тревожным нетерпением ждал Рудимов первого разворота. Как-то поведет себя искусственная нога в воздухе? Сможет ли она отклонить чуткую педаль на скрупулезную величину. УТ-2 – машина капризная, требует, как говорят летчики, уважительного отношения к себе, точной координации управления. Малейшая неточность – и «утенок» свалится на крыло, а то и в штопор.

Опасения пока напрасны. Степан делает три круга и три посадки. Лишь на четвертом култышка заныла, как некогда при подлете к Чистополю. Но боль была непродолжительна. Улеглась, едва Рудимов выровнял машину.

Посадка. Степан сруливает с полосы. Навстречу бегут летчики и техники. В кабину потянулись руки.

Через восемь дней Яровиков выпустил Рудимова на «яке». Техникой пилотирования комполка остался доволен, но тут же выговорил:

– Хорохориться незачем. Вижу, что педалями управлять тебе тяжело. А что будет в бою?

Пришли на стоянку. Подозвал инженера:

– Сможете поудобнее педаль сделать, чтобы протез не соскакивал?

Тот долго вытирал паклей руки:

– Что-нибудь придумаем.

Степан стал готовиться к самостоятельному вылету на боевом самолете. Механики Зюзин и Галыбердин устроили на истребителе «техническую революцию». Переоборудовали педали, ножные тормоза, понаставили кнопок, рычагов. Все, что можно было, вывели к ручному управлению.

И вот Рудимов в воздухе на превосходном по тому времени истребителе. Не верилось, что он может столь свободно бросать его в пике, выводить на кабрирование, вгонять в петлю, в преднамеренный штопор, вертеть бочки. Но «як» был послушен.

Возвращался Степан из зоны пилотажа, как с праздничного парада. Глядел на плывущие вровень с бортами облака, на залитую закатным солнцем землю и мысленно благодарил тех, кто помог ему выбраться на эту высоту. «Железный» госпитальный доктор, малец Генка, нашедший Степана в степи, Яровиков, поверивший в его силы, добродушный Володя Зюзин и странный Галыбердин, смастерившие новые педали, – это они вернули ему небо.

Как только Степан вернулся из первого самостоятельного полета, Павел Павлович позвонил командующему военно-воздушными силами. Поставил начальство перед фактом: безногий летчик в полет выпущен. Вместо ожидаемого нагоняя в полк пришла одобрительная шифрограмма:

«Поздравляю Рудимова с возвращением в строй».

– Вот это и называется брешь в верхах, – закруглил Яровиков, зачитав Рудимову бумагу.

За первой пришла вторая шифрограмма: Степана произвели в подполковники и назначили штурманом дивизии.

Когда-то, еще до войны, в авиаполку был неплохой духовой оркестр. В нем Рудимов играл на саксофоне. Давно он забросил музыку. В этот вечер впервые за столько времени прикоснулся к инструменту. Подсели другие музыканты, и сырая землянка наполнилась мелодией вальса.