Текст книги "Пьесы. Интермедии. Письма. Документы. Воспоминания современников"

Автор книги: Николай Эрдман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 36 страниц)

Интермедии к спектаклю по трагедии У. Шекспира «ГАМЛЕТ»

Разговор о приезде актеров

Розенкранц. …и они едут сюда, предложить вам свои услуги!

Гамлет. Актеры? Я люблю актеров. Герой, который изображает из себя короля, мне гораздо приятнее, чем король, изображающий из себя героя. Умный шут, играющий маленькую роль на сцене, не лучше ли глупого шута, играющего большую роль при дворе? Первый любовник в театре остается первым любовником до конца представления, даже если между одним актом и другим проходит десять лет. Первый любовник в жизни часто становится вторым и даже четвертым и пятым любовником, хотя бы между одним актом и другим прошло десять лет. А что это за актеры?

Розенкранц. Те самые, которые вам так нравились. Здешняя городская труппа.

Гамлет. Как это случилось, что они странствуют? Ведь давать представления в одном месте выгоднее и для славы и для кармана.

Розенкранц. Мне кажется, что это происходит от последних новшеств: раньше зритель приезжал в театр, теперь театр приезжает к зрителю.

Гамлет. Что же, они так же популярны, как в то время, когда я был в городе? Их представления посещаются так же охотно?

Розенкранц. О нет, принц, – много хуже.

Гамлет. Почему? Разве у них изменился репертуар?

Розенкранц. Нет, у них изменилась публика.

Гамлет. Что же, разве новая публика перестала понимать старых авторов?

Розенкранц. Нет, старые авторы перестали понимать новую публику.

Гамлет. Но разве в театре нет новых авторов?

Розенкранц. Есть.

Гамлет. Почему же они не пишут новых пьес?

Розенкранц. Потому что они предпочитают переделывать старые.

Гамлет. Чем вы это объясняете?

Розенкранц. Многие из них, вероятно, смущены проблемой творческого метода, споры о которой не прекращаются в Дании.

Гамлет. Споры о чем?

Розенкранц. О том, что является столбовой дорогой нашей датской литературы. Живой или неживой человек.

Гамлет. К какому же выводу пришли авторы?

Розенкранц. Они решили, что в настоящее время писать о живом человеке – это мертвое дело. Следовательно, нужно писать о неживом человеке, то есть о мертвом. О мертвом же принято либо хорошо говорить, либо не говорить ничего. А так как о том мертвом человеке, о котором они хотели говорить, ничего хорошего сказать нельзя, они и решили пока не говорить ничего.

Гамлет. Но есть все-таки новые пьесы, которые нравятся зрителям?

Розенкранц. Есть.

Гамлет. Почему же их не играют?

Розенкранц. Потому что они не нравятся критикам.

Гамлет. О каких критиках вы говорите?

Розенкранц. О тех, которые играют главную роль во время антракта.

Гамлет. И что же, они играют ее хорошо?

Розенкранц. Нет. Они играют свою роль под суфлера, в то время как вся публика уже знает эту роль наизусть.

Гамлет. Что же говорят критики?

Розенкранц. Они говорят всегда одно и то же.

Гамлет. Что же именно?

Розенкранц. Когда они видят героическую пьесу, они говорят, что этого еще недостаточно, а когда они видят сатирическую пьесу, они говорят, что это уже чересчур.

Гамлет. Но ведь в таком случае у авторов есть простой выход из положения.

Розенкранц. Какой?

Гамлет. Они должны Делать наоборот: в сатирической пьесе говорить недостаточно, а в героической – чересчур.

Розенкранц. Вы совершенно правы, многие этим и занимаются.

Гамлет. Что же говорит критика?

Розенкранц. Она говорит, что этого еще чересчур недостаточно. А вот и актеры!

Сцена могильщиков (Отрывок)

Кладбище. Ночь. Один из могильщиков спит, прикрывшись рогожей. Другой входит с бутылкой.

Первый шут. Ну, дело в шляпе. Я бутылочку раздобыл, теперь… (Откидывает край рогожи.) Что такое? Ноги. А когда я уходил, здесь была голова. Правильно, значит, говорят, что земля вертится. Придется подождать, пока земля еще один круг сделает и голова опять будет здесь. (Садится.) Впрочем, в конце концов, я думаю, можно поговорить и с ногами. С ногами, по-моему, даже лучше, чем с головой, потому что ноги важнее. О чем человек в критический момент просит? Он говорит: «Давай бог ноги». Значит, ноги важней. Опять же в критический момент душа куда уходит? В пятки. Значит, вместилище души – ноги. Или, скажем, какой-нибудь король. Как ему кланяются? В голову или в ноги? В ноги. Значит, ноги важнее. Или, например, Магдалина Христу ноги мыла, а голову она ему никогда не мыла. Опять, значит, ноги важней. А теперь разберемся в голове. В критический момент что человек прежде всего теряет? Голову. Встретит, например, какую-нибудь пастушку и сейчас же потеряет голову. А ноги небось он из-за нее не потеряет. Поэтому с ногами можно гораздо лучше договориться, чем с глупой головой. Господа ноги, вы хочете пить? Нет? Ну я сам выпью. (Пьет. Заметив, что второй шут проснулся, прячет бутылку и начинает смотреть в небо).

Второй шут. Ты чего сидишь? О чем это ты думаешь? Отчего ты не роешь?

Первый шут. Рыть иль не рыть – вот в чем вопрос.

Второй шут. Какой же это вопрос? Раз начальство приказало рыть, значит, ты и будешь рыть.

Первый шут. Разве я отказываюсь рыть? Рыть я буду. Я хочу только сначала немного посомневаться. Кто мне может запретить сомневаться?

Второй шут. Начальство может.

Первый шут. Запретить?

Второй шут. Запретить.

Первый шут. Сомневаться?

Второй шут. Сомневаться.

Первый шут. Сомневаюсь.

Второй шут. И досомневаешься. Нашему брату надо работать. А чем человек больше сомневается, тем он меньше работает.

Первый шут. Чем человек больше сомневается, тем он меньше работает? Сомневаюсь. Я вот, например, всегда работаю и сомневаюсь. Параллельно. Я очень люблю сомневаться.

Второй шут. Почему?

Первый шут. Такой уж у меня характер. Я энтузиаст сомнения.

Второй шут. А в чем же ты сомневаешься?

Первый шут. Вот я, например, последнее время сомневаюсь, стоит мне сомневаться или не стоит.

Второй шут. По-моему, не стоит.

Первый шут. Сомневаюсь.

Второй шут. Ну, нечего тебе прогуливать. Рой.

Первый шут. Вот ты говоришь – рой. А хорошая это работа – всю жизнь рой да рой? Вот в чем вопрос.

Второй шут. Я считаю, что это самое разлюбезное дело. Сам посуди: наш брат бедняк всю жизнь работает на других. Скажем, каменщик строит дом, а живут в нем другие. Ему обидно. А мы роем могилу, а лежат в ней другие. Нам приятно.

Первый шут. Сомневаюсь. Приятно, да не всегда. Скажем, начальству могилу рыть – это действительно очень приятно. И как-то работать хочется, какое-то вдохновение появляется, кажется, всю бы жизнь рыл и рыл. А если какому-нибудь бездомному бродяге или студенту, то такому могилу рыть – прямо руки опускаются. Ему бы, мерзавцу, жить надо, а вместо этого рой для него могилу. Вот и сейчас. Для кого мы роем могилу? Для самоутопленницы. А можно такую хоронить по христианскому обычаю? Сомневаюсь.

Второй шут. А я вот не сомневаюсь, что за твои сомнения тебе скоро по шапке дадут. Раз начальство решило, что это христианская смерть, значит, и христианская.

Первый шут. Сомневаюсь. Если бы ее утопил какой-нибудь пьяный матрос или подгулявший придворный, это была бы христианская смерть, а если она утопилась самостийно – какая же это христианская смерть? Это поступок прямо антигосударственный. Это даже, можно сказать, форменное воровство.

Второй шут. Почему воровство?

Первый шут. Ежели человек убивает себя сам, значит, его никто другой не может убить. Даже власть. Он, значит, обворовывает в некотором роде государство. Как же можно после этого хоронить ее по христианскому закону на общем кладбище? Вот в чем вопрос.

Второй шут. Христианский закон написан для утопленников простого происхождения, а дворянам закон не писан. Копай.

Первый шут. Копать – это ерунда, а вот когда ее будут закапывать, угодно это будет богу или не угодно?

Второй шут. Говорят теперь, что и бога-то никакого нет.

Первый шут. Кого нет?

Второй шут. Бога.

Первый шут. Бога нет?

Второй шут. Да.

Первый шут. Сомневаюсь.

Второй шут. Я вот тоже думаю, что он есть.

Первый шут. Кто есть?

Второй шут. Бог.

Первый шут. Бог есть?

Второй шут. Да.

Первый шут. Сомневаюсь.

Второй шут. Как же так?

Первый шут. А так. Есть бог или нет – это одному богу известно. Пока он сам к нам не явится и не скажет, что его нет, до тех пор я буду сомневаться.

Второй шут. В чем сомневаться?

Первый шут. В том, что он есть.

Второй шут. Раз ты сомневаешься в том, что он есть, значит, по-твоему, его нет?

Первый шут. Ясно, что нет.

Второй шут. Как это нет? Куда же он девался?

Первый шут. Куда девался. Бог – он всемогущий, куда захотел, туда и девался.

Второй шут. Это верно, конечно. Давай по этому случаю выпьем за христианскую веру.

Первый шут. Пожалуйста.

Второй шут. Тогда сходи в трактир за косушкой.

Первый шут. Пожалуйста. (Не двигается с места).

Второй шут. Чего же ты дожидаешься? Почему ты стоишь?

Первый шут. Пить или не пить – вот в чем вопрос.

Второй шут. Какой же тут вопрос? Ясно, что пить.

Первый шут. Разве я отказываюсь пить? Пить я буду. Я только хочу сначала немного посомневаться.

Второй шут. Если дело идет о выпивке, в чем же тут сомневаться?

Первый шут. Как – в чем? Хватит нам одной бутылки или не хватит? Вот в чем вопрос.

Второй шут. Конечно, хватит.

Первый шут. Хватит?

Второй шут. Да.

Первый шут. Одной бутылки?

Второй шут. Одной бутылки.

Первый шут. Сомневаюсь. (Уходит).

Входят Гамлет и Горацио.

Второй шут (поет).

 
Я прежде молод был и смел,
Была иная стать.
Жениться так я захотел,
Что и не рассказать…
 

Гамлет. Неужели этот молодец не чувствует, чем он занят, что поет, роя могилу?

Горацио. Привычка превратила для него это занятие в самое простое дело.

Гамлет. Так всегда: рука, которая мало трудится, всего чувствительнее.

Могильщик выбрасывает череп.

У этого черепа был язык, и он мог петь когда-то. А этот мужик швыряет его оземь, словно это челюсть Каина, совершившего первое убийство. Может быть, это башка какого-нибудь политика, которую этот осел теперь перехитрил…

И т. д. по тексту до слов Гамлета.

Гамлет. Я поговорю с этим малым. – Для кого ты роешь эту могилу?

Второй шут. Для себя.

Гамлет. Разве ты собираешься умирать?

Второй шут. Наоборот, я собираюсь жить.

Гамлет. Если ты собираешься жить, тебе не нужна могила. Могила нужна тем, кто умер.

Второй шут. Если бы я умер, я не мог бы ее рыть. Я ее рою для себя, а лежать в ней будут другие.

Гамлет. Если лежать в ней будут другие, значит, ты роешь ее не для себя.

Второй шут. Нет, для себя. Я ее рою не для того, кто в ней будет лежать, а для того, чтобы мне за нее заплатили. Значит, я ее рою для себя, а не для других.

Гамлет. Кто же в ней будет лежать?

Второй шут. Тот, кого в нее положат.

Гамлет. Кто же этот человек?

Второй шут. Это не человек.

Гамлет. А кто же?

Второй шут. Бездыханное тело.

Гамлет. Но ведь при жизни это бездыханное тело было человеком.

Второй шут. Нет, сударь…

Интермедии к сказке Карло Гоцци «ПРИНЦЕССА ТУРАНДОТ»

Тарталья. Позвольте представиться – Тарталья. Сознаюсь в своих ошибках. В 1910 году, при поступлении в гимназию, я написал «хлеб» через «ять». Теперь мне стало совершенно ясно, что это была грубейшая орфографическая ошибка, с которой я в настоящее время порываю навсегда. Теперь, когда я сорвал с себя маску и показал свое настоящее лицо, другими словами, стою перед вами совершенно разоблаченный, позвольте предложить вам что-нибудь из нижнего белья – мой друг Панталоне.

Панталоне кланяется.

А теперь позвольте вам предложить кое-что из плод-вин-овощ-союза – Трюффаль-дино.

Бригелла. Тарталья, почему меня не представляешь?

Тарталья. А вы кто такой?

Бригелла. Я Бригелла.

Тарталья. Как?

Бригелла. Бригелла.

Тарталья. Первый раз слышу.

Бригелла. Тарталья, это типичное актерское зазнайство и неузнайство… Стыдись. Ты знаешь, перед какой публикой ты выступаешь? Эта публика – съезд работников искусства.^{12}

Тарталья. Как, Бригелла? Неужели ты думаешь, что эта публика съест работников искусства?

Панталоне. Я думаю – непременно съест.

Труффальдино. Кого съест?

Панталоне. Работников искусства.

Труффальдино. Ой…

Панталоне. Куда ты бежишь, чего ты испугался?

Труффальдино. Как – чего испугался? А если съест?

Панталоне. Что ж, что съезд? Ну съезд и съезд.

Труффальдино. Да, ты думаешь, приятно будет, если публика тебя съест?

Панталоне. Какой-то ты ограниченный, Труффальдино. Это съезд, понимаешь? Всесоюзный съезд, «ды», а не «ты».

Труффальдино. Ах, не я, тогда это меня не касается.

Панталоне. Вот именно. А раз это съезд, мы должны его приветствовать. Товарищи, разрешите мне приветствовать вас от имени многих тысяч работников искусства в количестве четырех человек.

Тарталья. Нет, Панталончик, постой. Лучше я буду приветствовать. А то ты будешь все время заикаться и никогда не кончишь. А я прирожденный оратор, у меня речь всегда течет так гладко и плавно, без сучка без задоринки, и я сразу все скороговоркой скажу. Только мне непременно нужно стенографистку.

Панталоне. Бригелла, в порядке общественной нагрузки мы назначаем тебя стенографисткой. Он будет говорить, а ты будешь записывать.

Бригелла. Есть, капитан!

Панталоне. Есть ты будешь потом.

Труффальдино. Есть он вообще не будет, потому что общественная работа не оплачивается.

Тарталья. Слушайте, я буду приветствовать. Коллек… коллек…

Панталоне. Тиф.

Тарталья. …тив Театра имени Вахтангова приветствует Всесоюзный съезд работников искусства от имени нашей четверки.

Панталоне. Бригелла, записывай: бурные аплодисменты, переходящие в овацию.

Тарталья. Приветствует и же… же…

Труффальдино. Лает.

Тарталья. …лает ему плодотворной работы.

Панталоне. Бригелла, пиши: съезд сидя приветствует Тарталью, покрывая оратора последними словами.

Тарталья. Что ты говоришь, Панталоне? Как это «покрывая оратора последними словами»?

Панталоне. То есть покрывая последние слова оратора громкими возгласами – ура, браво, бис.

Труффальдино. Это все?

Т арталья. Все.

Панталоне. Я не согласен.

Тарталья. С чем ты не согласен?

Панталоне. Я считаю, что приветствовать съезд недостаточно. Мы должны передать съезду какой-нибудь конкретный наказ.

Тарталья. Наказ?

Панталоне. Да.

Тарталья. Знаешь, Панталоне, по-моему, это ты очень правильно придумал. Что же нам пожелать? Давайте все вчетвером подумаем.

Панталоне. Труффальдинчик, ты что-нибудь придумал?

Труффальдино. Нет. А ты?

Панталоне. И я нет. Бригелла, а ты?

Бригелла. И я нет.

Панталоне. Давайте еще подумаем.

Бригелла. Знаю.

Труффальдино. Что ты придумал?

Бригелла. Вот: «Дай боже, чтоб завтра то же».

Панталоне. Знаешь что, Бригелла, по-моему, это ты очень глупо придумал. Я считаю, что мы должны пожелать съезду что-нибудь диалектическое.

Тарталья. Диалектическое?

Панталоне. Да. Такое, которое заключало бы в себе самом некое противоречие, в котором был бы переход количества в качество и которое являло бы собою некоторое единство противоположностей. Ну, думайте, думайте.

Тарталья. Труффальдинчик, ты еще ничего не придумал?

Труффальдино. Нет. А ты?

Тарталья. Ая наоборот, тоже ничего не придумал.

Панталоне. Знаю!

Все. Ну?

Панталоне. Слушайте: «Мы требуем, чтобы в нашем союзе Монахов и Попов^{13} были, а монахов и попов не было».

Бригелла. Чтобы Монахов и Попов были, а монахов и попов не было?

Панталоне. Да. Здорово придумал? Противоречие есть. Переход количества в качество есть. Единство противоположностей есть. Все есть.

Труффальдино. Знаешь, Панталоне, по-моему, это – гениально.

Бригелла. По-моему, это больше чем гениально. Это конгениально.

Тарталья. По-моему, это больше чем конгениально, это Феликс-Кон-гениально.^{14}

Бригелла. Скажи, пожалуйста, Панталоне: как это ты мог придумать? Неужели ты такой умный?

Панталоне. Я? Да.

Бригелла. Как же это с тобой случилось?

Панталоне. Видите ли, я недавно слушал лекции по диамату в Теаклубе и совершенно переродился. Я скинул с себя все старое мракобесианство и усвоил совершенно новое мировоззренчество, мироощущенчество и миросозерцианчество. Я стал законченным диалектиком и материалистом. Я считаю теперь, что материя лежит в основе всего и что само наше представление есть только продукт материи.

Тарталья. В таком случае я тоже материалист. Я тоже считаю, что представление зависит от материи.

Бригелла. Как же так?

Тарталья. Очень просто: если нам, например, на новую постановку не дадут материи, то никакого представления мы дать не сможем.

Бригелла. А по-моему, представление может существовать и без материи.

Панталоне. Как же так?

Бригелла. Например, в мюзик-холле. Танцы. Представление есть, а материи почти нет.

Панталоне. Типичный идеализм. Вот и нужно таких танцовщиц разоблачать.

Бригелла. А по-моему, они уже достаточно разоблачены. Их не разоблачать, а, наоборот, облачать надо.

Тарталья. А по-моему, их нужно одновременно и разоблачать и облачать. С одной стороны разоблачать, а с другой – облачать.

Бригелла. В твоих словах есть какое-то противоречие.

Тарталья. Какое же противоречие?

Панталоне. Диалектическое.

Тарталья. Это он, по-моему, верно заметил.

* * *

Труффальдино. Послушай, Бригеллочка: почему ты все время снимаешь шляпу?

Бригелла. Видишь ли, Труффальдинчик, она мне ужасно жмет голову. Я страшно мучаюсь.

Труффальдино. В таком случае брось скорее эту шляпу и купи себе новую.

Бригелла. Бросить шляпу?

Труффальдино. Ну да.

Бригелла. Вот эту?

Труффальдино. Ну да.

Бригелла. Вот так? (Бросает).

Труффальдино. Ну да.

Бригелла(поднимает шляпу). С какой стати?

Труффальдино. Ну как – с какой стати? Раз она тебе жмет, значит, эта шляпа слишком маленькая для твоей головы.

Бригелла. Шляпа?

Труффальдино. Ну да.

Бригелла. Для головы?

Труффальдино. Ну да.

Бригелла. Для какой головы, для вот этой?

Труффальдино. Ну да.

Бригелла. Ой, ой, ой, ой, ой, какой же ты глупый, Труффальдино. Ты думаешь, что мне жмет, потому что эта шляпа слишком маленькая для моей головы?

Труффальдино. Ну да.

Бригелла. Ничего подобного. Шляпа у меня в самый раз.

А вот голова у меня действительно слишком большая для этой шляпы. Вот поэтому-то она и жмет. Ну что тут сделаешь? Нельзя же выбросить голову и купить себе новую. Ничего не попишешь, придется мучиться.

Труффальдино. Знаешь, Бригелла, а случай-то много серьезнее, чем я думал.

Панталоне. Безвыходное положение.

Труффальдино. Значит, дело совсем не в шляпе?

Бригелла. Конечно, нет.

Труффальдино. А в чем?

Бригелла. В голове.

Труффальдино. А голова в чем?

Бригелла. В шляпе.

Труффальдино. Подожди. Если дело в голове, а голова в шляпе, значит, и дело в шляпе.

Бригелла. Знаешь, Труффальдинушка, кажется, мы напали на верный путь.

Труффальдино. Конечно. Стоит тебе только купить шляпу немного побольше…

Бригелла. Как голова у меня станет немного поменьше?

Труффальдино. Нет.

Бригелла. Что – нет?

Труффальдино. Голова у тебя останется такая же.

Бригелла. Голова такая же? Какое несчастье. Тогда ничего не выйдет.

Труффальдино. При чем здесь голова? Мы же условились, что дело в шляпе.

Бригелла. А голова?

Труффальдино. Тоже в шляпе.

Бригелла. Ну, раз голова в шляпе и дело в шляпе, значит, дело в голове.

Труффальдино. Заколдованный круг.

Бригелла. Тупик.

Труффальдино. Подожди, попробуем рассуждать диалектически.

Бригелла. Диалектически?

Труффальдино. Да.

Бригелла. Послушай, Труффальдино: а может быть, лучше не надо?

Труффальдино(отводит Бригеллу в сторону). Другого выхода нет, все равно придется.

Бригелла. Ну, если все равно придется, давай.

Труффальдино. Значит, рассуждая диалектически… Что ты дрожишь?

Бригелла. Послушай, Труффальдинушка: у меня жена, дети, я сам еще жить хочу, я молодой… (Падая на колени.) Ваше идеологичество, не заставляйте меня рассуждать.

Труффальдино. Вот чудак, ну чего же ты испугался?

Бригелла. Чего испугался? Вот так нарассуждаешь, нарассуждаешь чего-нибудь, а потом кэк начнут тебя выявлять, да кэк начнут тебя прорабатывать, да кэк авербабахнут^{15} тебя раза, – вот тогда узнаешь, чего испугался. Ой, даже страшно подумать.

Труффальдино. А я вот, между прочим, страха не знаю.

Бригелла. Тсссс… Тише говори.

Труффальдино. А что?

Бригелла. Может быть, Афиногенов здесь. Неудобно. Ну не знаешь «Страха»^{16} – и слава богу, но зачем об этом вслух говорить? Вообще никогда не надо ссориться с драматургами. А то вот посадят тебя, как МХАТ, на хлеб, на воду.

Труффальдино. «Хлеб»^{17} действительно в МХАТе есть, а вода где?

Бригелла. В хлебе.

Труффальдино. Если вода в «Хлебе», а «Хлеб» в МХАТе, значит, и вода в МХАТе? Тупик.

Бригелла. Безвыходное положение.

Труффальдино. Значит, нужно все-таки рассуждать диалектически.

Бригелла. А если авербабахнут?

Труффальдино. Можно сделать, что и не авербабахнут.

Бригелла. Как же это сделать?

Труффальдино. А ты слово скажешь – и отмежевывайся, слово скажешь – и отмежевывайся.

Бригелла. А что мне за это будет?

Труффальдино. Хвалить тебя будут за это. Скажут: «Он признал свои ошибки, он признал свои ошибки». Вот у вас такая методологическая кадриль и получится. Только я вот что тебе посоветую: ты ошибайся оптом, а отмежевывайся поштучно, чтобы тебе надольше хватило.

Бригелла. Ну что ж, Труффальдино, попробуем.

Труффальдино. Итак, на сегодняшний день у нас имеется: шляпа, хлеб, голова и вода. Голова в шляпе и вода в хлебе. Что нужно выбросить, чтобы не жало: голову и воду или шляпу и хлеб? Другими словами, вопрос идет о форме и содержании. Ну, скажем, шляпа. Форма это или содержание?

Бригелла. Шляпа?

Труффальдино. Да.

Бригелла. Одна шляпа? Форма. А, скажем так, двадцать в каждый месяц – это уже довольно приличное содержание.

Труффальдино. При чем тут двадцать шляп?

Бригелла. Как же, Труффальдинчик, я же рассуждаю материалистически…

Труффальдино. Ничего подобного. Это грубейшая ошибка.

Бригелла. Ошибка? Отмежевываюсь.

Труффальдино. В таком случае как же ты теперь считаешь?

Бригелла. Я считаю так: форменная шляпа – форма, а штатская – содержание.

Труффальдино. Это механический подход.

Бригелла. Механический? Отмежевываюсь.

Труффальдино. Да подожди, выслушай меня…

Бригелла. Отмежевываюсь.

Труффальдино. Но, Бри…

Бригелла. Отмежевываюсь, отмежевываюсь, и кончен разговор.

Труффальдино. Значит, теперь ты считаешь…

Бригелла. Я считаю, что шляпа фф… сс… Отмежевываюсь.

Труффальдино. От чего?

Бригелла. От всего отмежевываюсь. От всех шляп отмежевываюсь.

Труффальдино. Но в таком заявлении нет никакой мысли.

Бригелла. Я и от мысли отмежевываюсь.

Труффальдино. Значит, ты отмежевываешься формально?

Бригелла. Формально? Отмежевываюсь.

Труффальдино. От чего?

Бригелла. От отмежевывания.

Труффальдино. Так нельзя.

Бригелла. Нельзя? В таком случае отмежевываюсь от отмежевывания.

Труффальдино. Тупик.

Бригелла. Безвыходное положение. (Начинает танцевать).

Труффальдино. Что ты делаешь?

Бригелла. Я признал свои ошибки, я признал свои ошибки!

Тарталья. Слушай, Труффальдинчик, все-таки скажи мне по секрету: что есть форма и содержание?

Панталоне. Сейчас скажу. Слушай, Бригелла, ты знаешь Гегеля?^{18}

Тарталья. Это какого, которого на голову поставили?

Панталоне. Да. Так вот Гегель сказал: «Обусловленная своим содержанием форма становится законом развития своего содержания». Понял?

Бригелла. Слушай, Труффальдинчик, а от этого не надо отмежевываться?

Труффальдино. Пока не надо.

Бригелла. Ну тогда понял.

Труффальдино. Значит, форма и содержание – это одно. Форма переходит в содержание, а содержание – в форму.

Бригелла. Это правильно. Например, если взять воду из МХАТа и налить ее в шляпу, то шляпа потеряет свою форму, а вода станет ее содержанием; если же шляпу бросить в воду, то вода станет формой, а шляпа – ее содержанием, а если ее вынуть из воды и надеть на голову, то голова потеряет всякое содержание, а шляпа приобретет форму головы. Вот только я не знаю – при чем же тут хлеб?

Труффальдино. Действительно, при чем же тут хлеб?

Бригелла. Знаешь, Труффальдинчик, нам с тобой нужно немножечко подучиться. Отмежевываться мы уже научились, а рассуждать еще нет. Эдак нас все театры перегнать могут. Даже Большой театр и тот выкинул лозунг «Искусство – трудящимся».

Труффальдино. Неужели выкинул?

Бригелла. Да.

Труффальдино. И далеко выкинул?

Бригелла. Так далеко, что невозможно отыскать.

Труффальдино. Бригелла, мне кажется, что ты сейчас вызвал у публики не тот смех?

Бригелла. Как это – не тот?

Труффальдино. Ты должен стараться вызвать у нее здоровый и бодрый смех, а она смеется нездоровым животным смехом.

Тарталья. Действительно, типично животный смех. Уважаемая публика, вы уж не подводите меня, пожалуйста. Смейтесь каким-нибудь менее животным, не таким бездейственным смехом. Смейтесь так, чтобы от вашего смеха ну вентилятор, что ли, работал. Ну, не вентилятор, скажем, буфет. Вы должны смеяться шекспировским смехом. Слушай, Труффальдинчик, а Шекспир каким смехом смеялся?

Труффальдино. Это еще не выяснено. Если он был сыном лорда, то он смеялся утробным смехом загнивающей верхушки, а если он был сыном торговца солодом, то он смеялся бодрым и здоровым смехом полуголодного разночинца.

Бригелла. А когда у нас в театре пойдет Шекспир, то каким мы смехом будем смеяться?

Труффальдино. Смотря какой режиссер будет ставить. Если какой-нибудь чужой режиссер, то нездоровым. А если наш молодой советский режиссер Акимов^{19} – то будем смеяться нашим молодым, советским, бодрым, здоровым смехом… сквозь слезы.

Бригелла. Знаешь, Труффальдинчик, по-моему, животный смех – это самый здоровый.

Труффальдино. Он потому и нездоровый, что очень здоровый.

Бригелла. Я этого что-то не понимаю.

Труффальдино. Ты потому не понимаешь, что еще не преодолел метафизической крайности при помощи диалектического единства причины и следствия, случайного и необходимого, необходимого и свободного в системе положительных субъективных ощущений отрицательной субъективной реальности. Понял?

Бригелла. Нет. А ты?

Труффальдино. И я нет.

Бригелла. Тупик.

Труффальдино. Безвыходное положение. Пойдем, Бригелла, подучимся.

Бригелла. Ну пойдем!

Уходят.

* * *

Панталоне. Ну прямо ума не приложу, ваше художественное руководство, какой вам дать совет!.. Разве только художественный совет? Но ведь художественный совет не дают, а назначают. Художественный совет не дают, да и он, антр ну суа ди, ваше высочество, тоже ничего не дает!.. Правда, у нас тут не совет, а диван. Я вот член четырех художественных диванов. Я четыре дивана просидел, давая советы. Бутербродов скушал – четыре тысячи штук. Чаю с сахаром выпил – семьсот пятьдесят стаканов. В прениях выступал – восемьсот девяносто пять раз. Конкретных предложений внес – одно. А почему? А потому, ваше художественное высочество, что я не специалист по конкретным предложениям. Я специалист по поправкам. Вот кто-нибудь внесет предложение – я поправку. Он предложение – я поправку, он предложение – я поправку, он предложение – я поправку, и так далее, и так далее, как в Австралии…

Альтоум.

 
Тарталья, посетили вы его,
Несчастного искателя?
 

Тарталья. Так точно, ваше высочество! Я его посетил в его тюрьме. Принес ему передачу. Удивительный молодой человек! Не кушает! А ведь какую я ему передачу принес!.. Радио-передачу! И учтите, ваше высочество, какое было меню! На первое – хор Пятницкого. Не кушает. На второе – хор Свешникова. Не кушает. На третье – хор радиокомитета, под руководством Александрова, – не кушает!.. Я ему говорю: это же хор! А он говорит: это не «хор», это, скорее, «неуд». И правда, неуд… неудобно получается!.. Я уж его убеждал, убеждал… не дело вы, говорю, молодой человек задумали – загадки разгадывать, а он хоть бы хны!..

Альтоум.

 
Итак, пусть новый принц войдет сюда,
Попробуем его отговорить.
А вы, умы ученые дивана,
Министры верные, мне помогите,
Когда мне горе утомит уста!
 

Панталоне. Мой совет – пойти в Комитет. По-моему, ваше высочество, все дело в этом: зимой и летом ходи за советом по комитетам, будешь авторитетом. Тем более, ваше высочество, что у Комитета есть право вето!

Тарталья. По-моему, ты говоришь глупости.

Панталоне. Не может быть, это тебе показалось!

Входит Калаф и преклоняет колени, коснувшись рукой лба.

Альтоум. Встань, юноша неосторожный!.. Ну!..

Калаф подымается.

Скажи, несчастный, чей ты сын? Откуда?

Калаф.

 
Великий государь, могу ли я
Вам имени пока не говорить?
 

Альтоум.

 
Но, неразумный, я в недоуменье:
Что, если только, боже упаси,
Мне о своем высоком положенье
Ты просто нагло врешь, как Би-би-си?
 

Калаф.

 
Нет, государь, я чистокровный принц,
Я царский сын, и потому-то я
Хочу пока остаться неизвестным!
 

Альтоум. Я эту милость дарую тебе! Такому голосу, такому благородству из-за какой-то фифы – терять голову. Это же просто – нонсенс! Она же вам загвоздит такие три загадки, на которые тридцать три Юзовских^{20} ответить не смогут. А где взять тридцать три Юзовских, когда у нас даже одного хорошего Юзовского и то нет!.. И потом, не понимаю, ваше высочество, зачем вам терять голову из-за принцессы? Если уж вам хочется потерять голову, напишите безыдейную комедию. А если вам хочется совершенно голову потерять, напишите совершенно безыдейную комедию! Если вы хотите знать, потерять голову из-за Турандот – просто глупо, очень глупо, ну абсолютная глупость, прямо какая-то «Новогодняя ночь» Гладкова!..^{21}