Текст книги "Ураган «Homo Sapiens»"
Автор книги: Николай Балаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)
Там, за холмами
Колеи и тропыНа серой щебенке блестели масляные пятна, по обочинам валялись куски горелых шоферских ватников, размочаленные траками обломки бревен и досок, проволока. В кюветах – бочки из-под горючего, разорванные морозом скаты. Перед крутым подъемом – прицеп, груженный строительным брусом. Прицеп осел на одну сторону, я сбоку, как кость, вылезла сломанная рессора.
Тут и Папа Влад старался, подумал Михаил.
В двухстах километрах от районного центра открывали новый прииск, и трасса всю зиму работала с двойной нагрузкой. Даже из соседнего района часть автопарка перебросили сюда. На новое месторождение везли материковский вербованный народ, стройматериалы, горючее, промывочные установки и многое другое, необходимое современному металлодобывающему предприятию. А Михаил ехал туда в командировку по делам инспекции.
В тундре бушевала полярная весна. Свежая зелень прикрыла спаленное морозом прошлогоднее одеяло земли, пятна ее расползались яркой паутиной. Зелень не трогала только близкие подступы к трассе. Справа и слева от дороги лежали мертвые участки со следами объездов, костров и пробуксовок, где растительный спой был содран до вечномерзлых суглинков.
Покачиваясь на пружинах сиденья, Михаил вдыхал настоянный на бензине воздух. В тундре из обвисших желтых косм заболоченного кочкарника тянулись молодые стебли пушицы. Среди кочек торчали узкие стрелы осоки, корявые бледные веточки ивы, еловые лапки багульника. Растения на вид очень нежны и хрупки. Удивительно: Заполярье – и эта непостижимая нежность красок, прозрачность лепестков, ажурность стеблей. Все, конечно, объяснено наукой, но стоит весной глянуть на цветастый ковер, и снова в сердце рождается изумление.
Перед небольшим подъемом в сторону от трассы потянулся тракторный след. Свежий. Стоп! Охота уже неделю как запрещена. Рыбалка тоже: нерестится хариус. Значит, поехали «добытчики».
Две канавки от гусениц, заполненные коричневой жидкостью, уходили к гряде сопок, оторачивающих долину. Поюжнее, в материковском лесу, такой след не отыщешь через неделю: затянет зелень. А в тундре он держится десятилетиями, плодит массу оврагов, меняет поймы ручьев и рек. Полярные растения не в состоянии быстро справиться с ним, они все силы отдают борьбе с холодом. Мерзлота и морозы – их главный противник. Где уж тут успешно бороться и с бедами, неожиданно возникающими по вине человека. Что же делать?
Сопки справа чуть расступились, открыв перевал, уставленный кекурами. Колея полезла туда. На Паляваам пошли «добытчики».
– Тормозни, – попросил Михаил. – Приехал, спасибо.
– Ты чего? – удивился водитель. – Пустыня же. Куда тут?
– Туда, – Михаил показал в сторону перевала.
– Эге-е… А ружье?
– Зачем? Охота сейчас запрещена. Да и на работе я.
– На случай. От Потапа, к примеру. Говорю же – пустыня.
– Потапу, брат, без нас забот хватает. Будь здоров.
– Да чего там! Бывай… – водитель захлопнул дверцу, покачал головой.
Пристроив лямки рюкзака поудобнее, Михаил зашагал к перевалу. На тундре оттаял лишь тонкий слой, и под ногами даже через подушки мха чувствовалась мерзлота. Монолит, вроде бы, а от траков становится как губка, плывет, оседает, сочится – и вот уже лужа, потом озерко, а дальше – ручьи…
Наконец Михаил вышел на каменистый склон, покрытый ковровыми пятнами вечнозеленой «ивы чукчей». Заросли ее густы и пружинят, как батут. Десяток кривых упругих веточек, узкие листики – все растение в ладонь, а корень змеится под мхами на три-пять метров. Толстый могучий корень. На материке он обеспечил бы жизнь приличному дереву, а тут в состоянии прокормить лишь крохотный кустик. Ковры «ивы чукчей» разрывались зарослями диопенсии, тоже вечнозеленого кустарничка. Кое-где сверкали снежинки, а рядом цвела Кассиопея. Чаще стали попадаться безжизненные участки серой щебенки.
В одном месте дорогу Михаилу пересекла баранья тропа. Он постоял. Ветер шевелил клочья зимней шерсти, кое-где темнел довольно свежий помет. Действующая тропа. Передохну минуту, решил Михаил, и сел на широкий теплый камень, огляделся. Бурые, покрытые цветными пятнами лишайников кекуры торчали тесными группами в боковых осыпях, ломаной цепью перегораживали перевал. Как сторожевые башни древних воителей. Тракторный след, попетляв среди них, пересекал баранью тропу и уходил вниз. Там светлела уютная долина. Среди желтых песчаных кос бежал зеленый ручей. По его пойменному уступу тянулись фиолетовые заросли полярной березки, сверкали синие, еще не растаявшие ледышки озер. Над долиной тек мелодичный звон, родившийся из журчания воды, свадебного пения птиц, шипения ветра в кустах и свиста в скалах. Кругом царили покой и безмятежность.
Взгляд Михаила остановился на тракторной колее уже там, внизу, и в душе сразу вспыхнула тревога. Черные параллельные линии фантастическим росчерком перечеркивали долину. Росчерки казались злыми, словно обладателю гигантского пера помешал в каких-то тайных делах этот кусочек прекрасного первобытного мира.
Вдруг Михаил боковым зрением заметил движение и повернул голову. Справа, по осыпи, двигался непонятный лохматый ком. Михаил пригляделся. Вроде… баран… Да… Да, снежный баран!
Животное было в грязной зимней шубе. Шерсть на спине и груди сбилась култуками, клочьями висела по бокам, волочилась под брюхом. – В ней торчали сухие ветки и длинные космы лишайников. Животное походило на ком мусора, и определить, что это баран, можно было только по массивным, закрученным почти в два оборота рогам.
Могу-уч! – восхищенно подумал Михаил.
Баран обошел одну группу кекуров, потом вторую. Потерся о выступы, перешел к третьей. Здесь, между двумя скалами, была тесная выемка. Зверь прыгнул в нее, потоптался и, резко упав на бок, завертелся юлой, несколько раз кувыркнулся через голову. Михаил привстал от изумления, вытянул шею, стараясь увидеть все как можно лучше. Эх, жалко камера в рюкзаке! Он сбросил с плеча лямку, но в тот же миг движение в яме прекратилось, и из грязной серой кучи, похожей на пепел костра, возникло стройное животное в белом, с бледным золотистым оттенком наряде. Легко вознеся ставшие изящными и словно невесомыми рога, оно гордо посмотрело кругом, грациозно перебрало ногами, словно освобождаясь от остатков истрепанной зимней спецовки, и вышло из тесной ямы в сверкающий чистотой и радостью весенний мир. Михаил, пораженный неожиданным преображением, замер с поднятой к плечу рукой. Находись кто-нибудь рядом – подумал бы, что Михаил приветствует удивительное видение, подаренное ему судьбой.
А снежный баран легко подпрыгнул на месте, крутанулся и гигантскими скачками полетел вверх по осыпи. Два, три мгновения – и он исчез за гребнем. Стараясь сохранить и запечатлеть прекрасное мгновение, Михаил закрыл глаза, и перед ним еще долго сверкал, постепенно растекаясь и бледнея, золотой зигзаг на ржавом фоне осыпи.
* * *
В долине было светло и жарко. Михаил отшагал по терраске километра четыре, потом спустился к воде и разложил костерок из плавниковых веточек. Пока в эмалированной кружке закипала вода, достал заварку, галеты, сахар, банку говядины.
Выскочив из травы, захлопал на камешках в ручье кулик-перевозчик. Бурые перышки отливали бронзой, матово посвечивали черные пятна на спине.
– Б-э-э! Ш-ш-ш! Б-э-э! – крикнул с высоты бекас.
Рядом, в бочажке, булькнул носом хариус. Смотри-ка: подошел – пусто, посидел тихо – густо. Да-а, запугали мы зверье. Все кругом цепенеет при виде человека. Иногда кажется, что даже трава с кустами затаились, ждут: что будет? Как себя поведет вышедший из-под контроля матери-природы сын? Не топчет, не орет, не стреляет? Тогда можно заниматься своими делами. Вот, любуйся!
Из кустарника, метрах в двадцати, вышел песец и устроился на бугорке, подмяв бархатные стебли кошачьей лапки. В бурой шубе зверька торчали грязные клочья.
– Подгулял, бродяга? – спросил Михаил. – Где манто оставил?
Песец сконфуженно зевнул, всем своим видом говоря: «Ну с кем не случается, братец?»
Михаил поел, оставил кусочек мяса гуляке и пошел дальше. А все же доверие до конца неистребимо. Две-три такие мирные встречи – и прямо на глазах начинают складываться у зверя с человеком дружеские отношения. А в контактах с песцом появилось кое-что новое. Зверек перестает бояться человека через несколько дней после закрытия охотничьего сезона и спокойно бродит рядом до первого дня в начале новой охоты. Словно местные газеты читает.
Впереди возник шум. Долина ручья раскрылась, и Михаил увидел могучие галечные косы, уступы древних террас и зеленые воды Паляваама. Над ними висел грохот, мерцали радужные столбы водяной пыли, в лицо повеяли волны сырого ветра.
Михаил вышел к берегу крайней протоки и на мелководье увидел крупную рыбину. От нее недовольно запрыгали три чайки, одна из них взлетела. Михаил вошел в воду. Голец. Бок расклеван, в рваную рану проглядывает ястык. Михаил взял гольца за голову и хвост. Килограммов пять. Краски почти свежие, несколько часов назад погиб. А тело – как студень.
Он перенес рыбу на берег, вспорол брюхо. Печень дряблая, позвонки все врозь. Знакомая картина. Только ударная волна делает такое. Значит, точно – на тракторе «добытчики». Откуда только? Геологи километрах в тридцати, да им сейчас не до прогулок: золотая погода для работы. До ближайшего прииска – все семьдесят. Хотя что эти километры трактору…
Михаил вылез на террасу к колее, поводил биноклем. Вот. Выше по реке, за густым ивняком, стоял балок. Самого трактора не видно. Где он? Мог оставить балок, дальше есть еще перевалы к трассе. Значит, пойдем – на месте все обрисуется.
Недалеко от балка Михаил увидел сеть с мелкой ячеей. Она наглухо перекрывала протоку. Под верхней веревкой висели крупные хариусы. Один бился, и из него струйкой текла икра. Рядом другой запутался так, что над водой торчал фиолетовый, с красной каемкой хвост. Как сигнал бедствия. Михаил дернул веревку, обмотанную вокруг куста. На той стороне протоки шевельнулись ветви. Привязана. От веревки по воде пошли волны, из коричневых глубин метнулись вверх по реке зеленые, чуть не в метр, тени: уходили от опасного места гольцы, ждавшие, когда исчезнет преграда. Давно бы им пора быть в море, отъедаться после голодной зимовки… Ладно.
Михаил распутал веревку, бросил в воду. Течение потащило сеть, разворачивая вдоль противоположного берега. Пока сойдет.
Минут через десять он вышел к балку. Добротный полозья окованы толстым листовым железом, углы стен тоже, а через стены крест-накрест еще полосы. Все подогнано, сварено из хорошей стали. Крепкий балок. Для личных нужд сработан. Такое жилье сооружают на приисках компании охотников и рыболовов. Бесплатно, из государственных, конечно, материалов. На крыше короб в полметра высотой для снастей и улова. Под ним, над дверью, прибито обтрепанное, закопченное крыло ворона.
Михаил обошел кругом. За задней стеной на четырех рейках легкий навес. Под ним веревки, густо увешанные потрошеным хариусом. На одной, вниз головами, десятка два крупных гольцов. Мясо тощее, синеватое: откуда весной жир. У стены балка бочка соленого хариуса, рядом три пустых, штабель ящиков, тоже, пустых. Солидно экипировались. На песке, у воды, резиновая лодка. Борта вымазаны прозрачной икрой хариуса.
Михаил зашел в балок, привыкнув к полумраку, огляделся. Все на виду, искать ничего не надо. В угольном ящике у печи комок вощеной малиновой бумаги: обертка от патронов аммонита. На столе коробка взрывателей, готовые к употреблению заряды: длинный аммонитный патрон разрезан пополам, в каждую половинку вставлен взрыватель с коротким куском детонирующего шнура. Над столом, на гвоздике, новая пятизарядка двенадцатого калибра. Да, солидная экипировка, сразу под несколько статей Правил рыболовства, охоты и Уголовного кодекса… Где же хозяева жилья? А где им быть: конечно на протоках. Подождем.
Он вышел на улицу, спустился к воде. Вечерняя тишина растекалась по долине. Шумела вода на перекатах, прозрачно струился воздух, легкие тени затягивали распадки. Михаил опустился на валун, наполовину замытый песком. Сколько тысячелетий течет эта река? Создавались и рушились царства, уходили в забвение народы, а эти волны плескались, перемывая песчаные косы, шлифуя камни и прорубая в горах ущелья. Мудро и терпеливо природа оттачивала не сравнимую ни с чем красоту Севера. Все она приготовила для людей, прежде чем привести их сюда. А пара подонков…
За спиной скрипнула галька, зашелестели ветви. Хозяева. Михаил повернулся. Из кустов, согнувшись под метком, вышел парень в ватной одежде и болотных сапогах, заляпанных рыбьей чешуей и икрой. Остановился у навеса, опустил мешок. Высокий, плечистый, руки длинные, кисти торчат из ватника широкие, в чешуе и слизи. Михаил встал.
– Елки-моталки! – оторопел парень. – Глянь-ка – гость! – Несколько секунд он молча разглядывал Михаила, в упор уставив светло-серые глаза, наморщив лоб. Потом возбужденно заговорил: – Немудрено проглядеть – замотался! Харитоны там из речки в озеро драпают! Низинка, понимаешь, мокрая, и они этой мокротой навроде ужей, да так шустро, аж трава шевелится, Я иду по берегу сетку смотреть и не пойму: откуда шевеление? Ветер вроде стих. А пригляделся – елки-моталки, сплошной фарт! Ну, бегом за тарой. Эн, сколько нахватал! – парень пнул мешок ногой. – Отродясь такого не встречал. Ну, страна-а-а… Да и то – глухомань… А ты – геолог? На прииске говорили – стоит где-то тут партия.
Михаил на вопрос не ответил, спросил сам:
– С какого же вы прииска? – и сразу понял, что совершил ошибку. Надо было без «вы» и сказать что-нибудь о геологии. Нарушитель всегда начеку, и вопрос о месте работы или жительства тут же настораживает.
– А недалеко, – неопределенно ответил парень и уже с сомнением спросил: – Геолог? Звать-то как?
«Да чего хитрить», – подумал Михаил и сказал:
– Комаров моя фамилия. Инспектор рыбнадзора.
– Шу-у-утник. Какая инспекция в этой дикости?
Михаил вытащил из нагрудного кармана удостоверение.
– Так… Яс-сна… – парень шагнул к балку.
– Не спеши, – сказал Михаил. – Я все видел.
– Без хозяев шарил? – зло сказал парень. – Обыск без прокурора, так? З-законники…
Михаил промолчал, подошел к мешку, вытянул за голову хариуса. Рыба дрогнула в руке, шевельнула хвостом и бессильно повисла. Чешуя переливалась матовым фиолетовым цветом, алели кончики плавников. Михаил чуть тронул брюхо, и в ладонь ему засочилась струйка икры.
– На нерест шла. По всей стране нерестовую рыбу запрещено ловить даже на удочку, особенно лососей… Сетей сколько?
– Сам гляди, вроде умеешь, – ехидно сказал парень.
– Хорошо, – Михаил сунул хариуса в мешок. – Пошли.
– Брось ты это паскудное дело, инспектор, – торопливо заговорил парень. – Ну, чего ты, елки-моталки? Невидаль – пара бочек харитонов. Да их тут мильен, бульдозером греби сто лет, все одно останется. Дак ни я, ни ты здесь сто лет не вытянем, ха! Ужинать лучше давай, заначка у меня богатая. Рассосем все пузырьком, а?
Откуда это наваждение в последние годы? За водку прямо в открытую пытаются откупить любой грех. И ведь откупают. Вон Михеев, сгорел на работе. «Сгорел», да…
– Пойдем в балок, – сказал Михаил.
– И лады, – парень засуетился, забежал вперед, дернул дверь.
– Не так ты меня понял, – Михаил снял с гвоздя полотенце, вытер стол, достал бланки. – Прошу фамилию, имя, отчество.
– Не пойдет по-хорошему? – лицо парня потемнело. – От добра бежишь, от чистого сердца? Смотри, промахнешься… – Глаза его сузились в тонкие щели. – Тундра тут, инспектор.
Стандартные приемы. Пункт первый – водка. Не вышло – второй – попугать. Не выйдет это – врать…
– Зачем же пугать? Документы с собой?
– Чеканутый я – таскать по болотам паспорт? На прииске он, у бабы под подушкой, гы.
– Так сколько сетей стоит?
– Ищи, – парень отвернулся, посидел с минуту молча и неожиданно сказал: – Четыре. Одна моя, остальные приятелей. Подъедут…
– Аммонит где взяли?
– Слушай, инспектор, что хошь, но с аммонитом прошу – замнем. Хватит тебе сетей, инспектор, а? И штраф любой заплачу. А взрывчатка – статья известная. Нахлебался я уже казенной каши по завязку… А?.. Сети и фамилию укажу без дураков. Замни?
Так же вот уговаривали первый раз Михеева, бесстрашного предшественника, рубаху-парня, умевшего в одиночку справиться даже с пьяной компанией северных браконьеров, людей зачастую решительных и бескомпромиссных. Знакомая дорожка, детективные истории, шумные, с восхищением, подвиги. Да-а, Михеев был Михеев. А я Комаров, и дорожки у нас разные. Цель, правда, одна.
– Ты же взрослый мужик, – сказал Михаил. – Попался, так имей мужество отвечать.
– Дак и ты не дитя, – сказал парень, – а радуешься, что ребенок. По-о-ймал, мол… Не поймал, а случайно наткнулся! Ну и бери, что дают, не дери шкуру-то, понимай – больно. Эх ты! – Парень подскочил с нар и выбежал на улицу.
Больно… Разная бывает боль. Геолог Караев рассказывал, как лет пятнадцать назад по этой самой реке к берегу жутко было подойти осенью, когда голец возвращался после нагула в океане на «зимние квартиры». Метровые, как будто раскрашенные акварелью рыбы заполоняли сверкающие изумрудными волнами и розовыми шапками пены перекаты. Кричали птицы, возбужденно металось на мелководье тундровое зверье, осенние ветры торжественно свистели последние перед зимней спячкой гимны щедрому и, казалось, бескрайнему потоку жизни. Казалось… Неизвестно, с чьей легкой руки в последнее десятилетие главную вину за оскудение природы стали валить на государственные предприятия. У них химия, у них то, у него се. А браконьерство – дело десятое. Отсюда и инспектор один на район в половину Европы. Отсюда и ухмылочки некоторых руководителей района: «Подумаешь, дюжину куропаточек…», «Подумаешь, сетка на такой богатой реке…». А вот он, древний Паляваам. Приходи осенью и смотри: где нескончаемые косяки гольца? Здесь, между прочим, ни одно промышленное предприятие не работало, практически никто ничего в эту реку не сбрасывал. А рыба исчезла. Пятен мазута не найдешь, зато такие балки понатыканы были каждое лето на каждом километре берега – два-три. И в каждом – приличная компания. И в половине компаний аммонит, а сети и другие запрещенные снасти у всех с запасом. Вначале даже удивительно было: когда горняки и старатели работают?
Три года разбирался в этой механике, пока не установил, что зачастую таких «рыбачков» выставляли руководители предприятий. Оформлен человек каким-нибудь сторожем, а сидит тут, промышляет для начальства, ну и на продажу. Зимой в Пээке мешок мороженой рыбы наполовину со льдом продают за сто двадцать рублей. И находятся покупатели, потому что эту рыбу с мерлузой, например, что лежит в магазине, никак не сравнишь. А раз есть рынок сбыта, будут и такие вот «добытчики», будут и пустые реки.
В балке начало темнеть. Серые тени потихоньку размывали углы и предметы на столе. Хозяина балка не было слышно, и Михаил тоже вышел на улицу.
Парень сидел на лодке. Солнце зашло за вершину сопки на севере, сопка потемнела до густой синевы, а по кромке ее зажглось оранжевое сияние. В небе курлыкнул журавль. Из-за реки, словно отзываясь, сонно гоготнул гусь. Неумолчное журчание воды не нарушало покоя. Древняя земля погрузилась в легкий призрачный полусон; солнце выглянет из-за сопки через час-полтора… Благодатные места. Дом отдыха тут надо ставить, охота и рыбалка по лицензиям, строгий контроль за добычей рыбы и зверя – вот что нужно этому уголку. Пока «добытчики» не перебили, не выловили все живое… Да, дом отдыха: у горняков есть профессиональные отпуска, которые они проводят без выезда на материк, да и часть длинных календарных многие используют тут, на такие незаконные рыбацкие и охотничьи выезды. Основная масса любителей с удовольствием поедет в дом отдыха, и не надо будет искать их в тундре… Об этом стоит подумать. А пока разбираться тут…
– Так и будем молчать? – спросил Михаил.
– Пиши, если веришь, – не поворачиваясь, ответил парень. – Сучков Филипп Матвеич. А документы всерьез дома.
Обманывает? Да нет, не похоже. Если врут, то самое обычное: Иванов, Сидоров. Без фантазий, в общем, врут.
– Где работаете?
– Работаю… А на «Светлом» работаю, где еще тут.
– Приисков в районе хватает. И других предприятий. Ну, если на «Светлом» – вместе пойдем. Мне как раз туда.
– Как – пойдем? Ребят надо дождаться. Избу не брошу.
– А откуда все-таки аммонит, Филипп Матвеевич?
– От старателей, дураку ясно. У государства сейчас строго.
– Точнее нельзя? Старательских бригад много.
– Приятели наволокли, они и знают. Но их фамилий не жди. Про себя сказал – все.
– Ну, пойдем снимать сети.
– Ты и иди, инспектор, – сказал Сучков. – А меня от своих обязанностей уволь, я пока стол буду готовить. Закусон и все остальное. Братва вот-вот будет. Рыбой-то своей могу пользоваться?
– Государственной, – сказал Михаил. – Пока пользуйся, а вернусь, составим акт – тогда нет. Лодку я возьму на съем.
* * *
Левое бедро после перевязки чуть ныло. Михаил вытянул ногу, устраиваясь на новом хрустящем диване… В кабинете директора прииска все было новое: шкафы, стол, стулья, диван, телефон. Стены сверкали потеками смолы, до головокружения пахло хвойным лесом – запахом для тундры необычным. В широкое окно хорошо видно строящийся соседний дом. Девчата в комбинезонах таскали раствор по сходням. Почему его всегда таскают девчата?
Афалов положил телефонную трубку и сказал:
– У нас на этот сезон одни вскрышные работы планировались. Ну а план на то и план, чтобы его корректировали. Вот и приказали запустить четыре установки, а на отстойники деньги будут только после нового года. Вот крутим, без них, сам знаешь, какой у нас металл. Государственное дело.
– А у меня частное. Купец Халявин и компания.
– И у тебя государственное, – кивнул Афалов. – Посему мы тут с ребятами покумекали насчет выхода. Сейчас поедем, посмотришь. Как нога?
– Нормально, – Михаил кивнул. – Доктор у вас хороший.
– В милицию звонил?
– Да я и сам вроде милиции. С какими фактами? Засмеют.
– Факт веский – стрельба в представителя власти.
– Мой нарушитель, мне и искать, – сказал Михаил и вспомнил: «Не поймал, а случайно наткнулся». Вздохнул, помолчал, потом добавил: – У вас тут наши внештатники, отделение общества охотников и рыбаков. Вначале там гляну: фотографии есть, документы.
– Ладно, – Афалов встал. – Поехали смотреть наш «Светлый».
* * *
Хозяин балка ушел, пока Михаил спал, устав от первого пешего весеннего маршрута и розыска сетей.
Раз удрал, значит, соврал, понял Михаил. Соорудил на скорую руку чай и пошел догонять беглеца. Догнал почти у трассы.
– Отвяжись, инспектор! – всхлипывая и задыхаясь, кричал Сучков. – Добром пока прошу – отвяжись! Стрельну!
Несколько раз он падал. Суетня, бесконечные крики с матом и угрозами сбили беглецу дыхание, и нормальным походным шагом, когда с каждым пройденным километром кажется, что силы только прибавляются, он уже идти не мог. Где скользя в подтаявших суглинках, где торопливой рысью, взмахивая руками, спешил он к трассе. До нее оставалось километра два. Михаил уже слышал автомобильные моторы и постукивание тракторных дизелей, когда Сучков снова упал, и по тому, как он раскорячился, как приподнялся на руках и стал смотреть назад, Михаил понял: выдохся беглец, быстро не встанет. Их разделяло метров семьдесят. Вот и все, подумал Михаил, но тут же увидел, что нет, не все: Сучков потянул с плеча ружье. Выстрелит? Нет. А вдруг? И спрятаться негде. Да чего прятаться, надо просто остановиться, и Сучков опустит ствол. И разойтись, как он просит, «добром»… Нельзя остановиться. И нельзя прятаться. И нельзя расходиться таким «добром». Тогда все сразу одним махом псу под хвост: убеждения, совесть, долг… Высокие слова, а тут… жутко. Вот оно, оказывается, как – под наведенным стволом! Михаил медленно разделился на части. Отдельно руки, отдельно ноги. Всю жизнь они управляются подсознательно, никто ведь всерьез не скажет: «Давайте, ноги и руки, догонять браконьера». Человек скажет «надо догнать», и от этого решения пойдут команды уже из подсознания ногам и рукам. А тут вдруг мозг потушил все остальные мысли и принялся командовать персонально: правая нога – не деревенеть, левая сюда, правая – не поскользнись, вперед, вперед… Руки, спокойно, не тянуться вверх. Да, там лицо, от пули оно не прикрыто даже символически – одеждой – нет и такой призрачной брезентовой защиты. Спокойно, руки, лицо должно быть открыто. Чтобы этот подонок видел, что его не боятся. Пусть убедится, что оружие не страшно.
Ружье дрожало в руках Сучкова, ствол плясал и прямо прыгал, а Михаилу казалось, что он неотрывно смотрит ему в глаза. Не может долго продолжаться это противостояние черного блестящего кольца и глаз. Не так просто – выстрелить в человека. Еще десяток шагов – и опустит. Не посмеет… Посмел!
– Богом прошу, инспектор, отцепись! – захрипел Сучков. – Отцепись, падла… На-а-а!
– На-а-а! – дикий крик ударил Михаила не в уши, а в глаза. Наверное, потому, что в тот же момент ствол ружья пыхнул серым росчерком дыма. А выстрела он вообще не услышал: весенняя тундра растворяет такие звуки в двадцати шагах от источника, уносит их куда-то ввысь, а потом в километре и даже дальше бросает снова на землю, барабанит в скалы, глухим коротким шелестом сыплет по кустам.
Еще четыре патрона, мелькнула мысль, и Михаил вдруг отяжелел и опустился на мох. Ноги перестали слушаться. Оглушительная тишина повисла вокруг. Испугался, испугался! – злорадно завопил кто-то в сознании. И сразу за этим воплем Михаил ощутил боль в ноге. Попал? Да, попал Сучков. Нет, не испугался, просто – ранен. Так он и подумал в тот миг: «просто» – словно это случалось с ним много раз.
– Дождался, гад?! – завопил Сучков. – Сам лез, сам! Я тебе все оставил, все, а тебе и свободу забрать надо?! Сука ты, сука, до чего довел мужика, опять в колонию, да? – Он бросил ружье и, мотая головой, закачался, замахал руками, стуча в грудь, по плечам и шее.
Истерика, понял Михаил. В таком состоянии человек на многое способен. Но второй раз стрелять не должен: задачу-то свою выполнил – остановил погоню…
Однако сегодня у меня что-то много просчетов, подумал Михаил. Остережемся… Он сбросил рюкзак, выложил с его дна, из-под запасной одежды, кобуру наверх и принялся стягивать сапог.
– А из пушки чего не палил? – глухо спросил Сучков. – Верняком ведь таскаешь. Испугался, начальнички не погладят? Ну, ж-живи, рыбий сторож… – Он подобрал ружье и медленно зашагал к трассе. Шагов через двадцать остановился, посмотрел, как Михаил бинтует ногу, и пошел, уже не оглядываясь.
Рана больше походила на глубокую царапину, но пришлась по мышце, и Михаил ковылял до трассы часа три. Конечно, Сучкова и след простыл: машин на трассе много. Вот теперь и выступай с заявлениями. Ухмылочки пойдут, хихиканья – проспал браконьера. Буквально. И потом – кому заявлять? Сам инспектор рыбнадзора, самому и дело в руки: нарушение правил рыболовства… Ох, напортачил в самом начале сезона. Первый клин комом? Малое утешение… Ружье на стене висело, записать бы номер… Да что вспоминать неиспользованные шансы. Теперь ищи встречи…
* * *
– Не хватает людей, – вздохнул Афалов, подкручивая баранку. – Шофера вот послал на промывку. Почитаешь литературу – диву даешься: как это раньше на Руси тьма народу была бездельного, скукотища, занятия никакого целым миллионам. Тратили их в войнах, шастали они по тайге, чтоб с глаз долой. А сейчас население намного больше, но все равно не хватает. Особенно дельных людей. С ними, на мой взгляд, просчеты у нас в воспитании. Гоним «на-гора» безликую серость, человека на должность бригадира в этом потоке искать надо. От лавины запретов, видно, еще с яслей: то нельзя, это неможно… Ладно, иди смотри нашу новинку, а я на полигоны забегу.
Михаил вылез из машины, огляделся. Узкий распадок напротив перехвачен дамбой. Там в образовавшемся озерке удерживается паводковая вода – «хлеб» промывочных установок. Оттуда ее по водоводам качают на агрегаты, где моют пески. Там вода забирает глину, «обогащается», даже на глаз становится вязкой. Пусти ее в речку, глина моментально затянет места кормежек, нерестилища. Выгонит из чистых струй кислород, в океан огромным желтым языком поползет и там жизнь слижет на многие километры. Поэтому с промывочных агрегатов она должна поступать на фильтровку, поначалу хоть в самый примитивный отстойник. А его и не видно. Приборы вон крутятся, а отстойника нет. Надо на ручей глянуть.
Ручей Светлый петлял по дну долины и неожиданно был до удивления чист. Как это они ухитрились? Михаил медленно побрел по косам и наконец увидел: с пойменного уступа, сквозь лишайники, мхи и траву, в Светлый сочились многочисленные ручейки. Текли они с пологого склона, бледно-зеленого от молодых побегов пушицы.
– Вот тебе естественный фильтр, – прозвучал сзади голос Афалова. – А этот склон нам все равно вскрывать в будущем.
Михаил зашел в ручей, достал флягу и наполнил водой. Воздух, дрожа, струился над долиной, неназойливо гудели первые комары, журчала вода, звонко шлепались в нее чистые ручьи. Что же, для начала пусть так.
– На этот сезон – согласен, – сказал Михаил.
– Деньги будут с нового года. – Афалов кивнул. – Сделаем.
– Вы родились и выросли в деревне? – спросил Михаил.
– Да, из староверов с реки Оби. – Афалов засмеялся. – Жили тесно по деревенькам, а вот шуганула нефть – побежали по России… Сначала в институт, да… Я вот что заметил: проблемы охраны природы сейчас понимают и принимают почти все нормальные люди. Но кондовые горожане делают это как-то больше умом, а сельский житель – сердцем. Но лишь от ума – маловато. Ум больше тяготеет к плану…
– Да, – согласился Михаил. – Нужен синтез, только тогда и решим проблему. И железная дисциплина. Все у нас хозяева, всего, когда надо взять, а вот найти ответственного за то, что берется незаконно, – почти бесполезно. Кому охота отвечать за какое-то озерко или речушку тут, на Крайнем Севере, если человек живет тут временно, вербованный на три года. Взять из такого ручья – это пожалуйста, это мне хорошо, а дальнейшая судьба – да плевать, я скоро уеду и никогда его не увижу. У меня дом вон – на Днепре. К сожалению, не каждый еще способен всерьез воспринимать неразрывность природы, понять, что Волга, Днепр и этот ручей Светлый – одна цепочка жизни. Оборви тут – завянет и там. Вон беглец мой так объяснил: рыбы тут «мильен», бульдозером сто лет греби – не выгребешь, а мы надолго не задержимся. Примитивно, недалеко, но примитив особенно понятен мещанину, а его у нас словно специально последние двадцать лет плодили.
