Текст книги "Ураган «Homo Sapiens»"

Автор книги: Николай Балаев

Старик и волки

…в отчетах совхозов увеличилось количество сообщений о потравах оленепоголовья волками.

Из газет

Трук-трук! Трук-трук! – покряхтывал снег.

Иногда большой пласт оседал с громким вздохом «шру-ух-х», и ноги на короткий миг теряли устойчивость.

Весной нижние слои снега постепенно испаряются. С середины дня до вечера, когда все залито солнцем, ноги проваливаются в пустоты. А утром, когда наст еще крепок, под тяжестью человека оседают целые купола, и изнутри вылетают клубы теплого воздуха. Если в снежном куполе прорезать щель и сунуть туда замерзшие руки, сразу ощутишь, как горяча живая грудь земли.

Трук-трук! – покряхтывал снег. – Трук-трук!

Старый охотник Питычи давно был на пенсии, жил на центральной усадьбе совхоза и работал теперь, пока позволяли силы, заведующим пушной мастерской.

Однако раз в году, по окончании пушного сезона, весеннее солнце и южные, из глубин тундры, ветры, приносившие запахи разбуженной земли, будоражили душу охотника, и он уходил к многочисленным своим друзьям и родне. С берега Ледовитого океана шел по бригадам оленеводов, пока не добирался до самой дальней, кочевавшей в дремучих горах за речкой Мечег – Кустистой, на границе совхозных угодий. Там жили его дети и внуки, и там он проводил лето, помогая пастухам в их нелегких делах.

Этой весной он по давно известному ему маршруту обошел почти все бригады оленеводов, заглянул к охотникам и теперь приближался к своему тундровому дому.

Ранним утром Питычи вышел на берег речки Мечег, густо заросший ивняком, постоял над обрывом. Надувы в этом году толстые. Хорошо. Старик спустился на речной лед и пошел руслом, внимательно осматривая берег. Наконец остановился у пузатого надува, свисавшего до самого льда. Послушал с минуту. Внутри несколько раз тихо булькнула вода. Питычи достал нож, прорезал в снегу дыру. Открылась широкая щель. Льда там не было. В снежной пещере, пронизанной зеленым полумраком, зияла полынья. В воде плотно, почти впритык, стояли рыбы. Питычи опустился на колени. Лыгиннээн – настоящая рыба. Хорошо она тут перезимовала, видно, никто не тревожил. Потому что не знал.

Рыбы чуть шевелили хвостами, медленно открывали рты. Иногда одна из рыб высовывала наружу нос и громко булькала, прихватывая верхней губой воздух. Питычи сбросил рукавицу, согнул крючком указательный палец и, ловко уцепив за жабры рыбу покрупнее, без плеска вытянул ее на лед, толкнул между колен дальше, к середине реки. Голец растопырил красные плавники, широко открыл пасть и замер, блестя зеленой спиной и розовыми боками.

Старик вытянул на лед восемь рыб, потом нарезал снежных плиток и закрыл отверстие в надуве. Сильный мороз еще может вернуться, и тогда вода замерзнет, а рыбе надо дышать. Мечег зимой не течет, поэтому голец дышит только через полыньи под надувами.

Питычи собрал в рюкзак рыбу, обошел надув, поднялся на берег и увидел росомаху.

– Етти, здравствуй, Кэпэр. – Охотник покачал головой. – Ты уже тут! Как всегда, узнаешь новости самая первая. Ладно, я угощу тебя рыбой. Ты ведь давно не ела настоящую рыбу?

Старик достал гольца и понес росомахе. Зверь подпустил близко, нехотя попятился, Левое ухо у него было разодрано.

– Ты ходила в бригаду и подралась с собакой, Кэпэр? – спросил охотник. – Смотри, собаки соберутся вместе и поймают такую смелую.

Старик положил гольца на место, где только что сидела росомаха, вернулся к реке. Росомаха подошла к гольцу, долго ловила запахи рыбы и охотника, а потом села рядом с добычей и, часто слизывая с губ обильные слюни, стала наблюдать за человеком. Питычи махнул ей рукой и пошел дальше. Километрах в двух от рыбалки, в узкой ложбине, он увидел густой ольховый куст, подошел и сказал:

– Етти, Ёмромкыкай. Здравствуй, Куст. Давно мы с тобой не встречались. Помнишь, как ты укрыл меня от пурги? Как ты поживаешь? – Он внимательно оглядел ольху. – О-о, вчера ты кормил зайца. А на этой ветке сидела куропатка и кушала почки… Летом сюда приходил олень, и его ты тоже накормил… – Питычи посмотрел вокруг. Везде из-под снега торчали тонкие веточки. – А сколько у тебя стало детей! Ты правильно живешь, Куст. Сейчас я буду лечить тебя, а ты напоишь охотника горячим чаем и послушаешь мои новости.

Старик достал нож, вырезал ветви засохшие, обломанные диким оленем, и те, на которых съел кору заяц. По срезам последних выступили капельки сока.

– Уже проснулась твоя кровь, – сказал охотник. – Значит, будет ранняя и дружная весна. Спасибо, что ты сказал мне об этом, Куст. Сейчас я закрою твои раны жиром гольца.

Старик унес высохшие ветви под обрыв, выковырнул из песка три камешка, приладил над ними литровую консервную банку и разжег маленький, в ладонь, костерок. Пока в банке таял снег, старик достал рыбину, жирным куском натер срез куста, а потом, начиная с носа гольца, стал резать тонкие пластинки и класть в рот. Аромат свежей рыбы мешался с нежным запахом горящих веток, на зубах старика похрустывали хрящики. Солнце высушило туманы, и разбухшие снега мерцали многоцветными блестками…

Вода в банке закипела, старик достал галеты, чай и сахар. Он долго с наслаждением чаевничал в разогретой ложбине, рассказывал кому-то невидимому о своем путешествии, слушал тихий шепот ветвей в струях ветра и кивал, полуприкрыв, глаза.

Отдохнув, старик собрался и зашагал по хрустким мхам берегового обрыва – весной снег в долинах испаряется в первую очередь на берегах рек и озер. Повторяя их изгибы, пролегают в тундре твердые дорожки. Мудрая природа, видно, специально готовит их на время, когда снег становится вязким и ходить по нему невозможно.

Солнце взошло над сопками, загнало синие тени в распадки, а вместо них разлило по склонам голубые, зеленые и розовые. Каждый кристаллик снега превратился в самоцвет. Тепло рождало в бесконечных снегах неуловимые звуки. Они тонкими ручейками просачивались в сердце старика, а там превращались в аккорды. Аккорды складывались в музыкальные фразы, и старик не заметил, как затянул мотив:

 
А-а, а-а, а-а-а-а!
 

Настроение подсказало слова, и полилась песня:

 
Зиму прожил Лыгиннээн
Среди гор в глубоких водах.
Тиркытир, хозяин жизни, —
Солнце теплыми лучами
Разбудило лежебоку.
Скоро, скоро Лыгиннээн
С косяков ее огромных
Темной осенью обильной
К нам вернется Лыгиннээн
Толстобрюхим, жирнобоким.
Щедро соки океана,
Передаст он веем живущим
В этих тундровых долинах,
По нагорьям и в распадках
Нашей родины прекрасной,
Перед тем, как к нам нагрянет
Ветер северный Керальгин
И укроет эту землю
Пэнэпин – летящий снег…
 

В середине дня старик отыскал бугорок с хорошо просохшими мхами, снова вскипятил чай, поел сухого мяса и лег спать до того часа, когда наст окрепнет и можно будет идти дальше.

* * *

Вечером Питычи направился на другую сторону реки, к плоским буграм, за которыми стояла гряда сопок.

Из кустов выбежала куропатка. Зимнее оперение ее было исчеркано коричневыми крапинками, со спины сыпались белые перья. Линяет. Следом с треском и шумом выбежал петух и понесся вдогонку, хлопая по снегу концами растопыренных крыльев. Куропатка скользнула в ивняк. Петух остановился и, тряся сизой, с ярко-красными бровями, головой, закричал:

– Крэ-кэк-крэкс!

Питычи вспомнил анекдот, рассказанный недавно охотником Егором Мартским, засмеялся и сказал:

– Это ты кричишь: «Не догнал, зато хорошо погрелся», да?

Петух, выставив воинственно грудь, сделал в его сторону несколько шагов. Но, видно, решил не связываться, остановился и начал торопливо хватать с ивняковой ветви набухшие почки.

Питычи прошел широкую полосу кустарников у реки. До бугров было еще далеко. Впереди лежала в крепких застругах тундра. Здесь гуляли ветры. Снег скапливался в кустах да на реке, а тут лежал тонким слоем, но был хорошо спрессован и надежно укрывал колонии мышей.

Питычи огляделся. А вот и лис Ятъел со своей женой. Охотятся на Пипикыльгина, мышку. Ишь как хозяин старается: не сегодня завтра в семье будут щенки.

Лисья пара охотилась на границе голой тундры и полосы кустарников. Здесь снег не так крепок. Красный Ятъел торопливо перебегал с места на место, не отрывая носа от снежной поверхности. Его светлая, почти желтая супруга суетилась меньше. Она ходила маленькими плавными шагами.

Но вот лис замер, потом быстро начал копать. Снег полетел под брюхо. Лис дважды замирал, слушал несколько секунд и снова принимался копать. Наконец он, припав на передние лапы, сунул голову в снег. Еще несколько резких движений, и вот лис медленно и торжественно выпрямляется, держа в зубах толстого лемминга. Постоял с минуту, тряхнул головой, сбрасывая с мордочки налипший снег, и пошел к жене. Она сидит, обвив ноги хвостом, и смотрит, как важно муж шествует с добычей. Лис подошел и положил лемминга. Жена обнюхала зверька, благодарно полизала лиса в пушистую щеку и принялась за еду, а лис, радостно подпрыгивая, побежал искать новую добычу.

Питычи стало очень хорошо и весело от такой семейной картины, и он снова запел:

 
Как совсем, совсем немного
Надо Кляволу, мужчине.
Чтоб работал он, как Ятъел
И кормил свою семью!
 

Наступила ночь. Над сопками, за которые ушло солнце, повисла лимонная заря. Чуть выше небо окрасилось зеленью, а сам купол из светло-голубого стал нежно-серым.

Питычи дошел до бугров и запетлял в мешанине лощин, скатов и обрывов. Шуршание легкого ночного ветерка, скрип шагов и звуки собственного дыхания давно стали частью тишины. Охотник и не воспринимал их, как не воспринимается долгая тишина. От нее только покой в душе и простор мыслям. И Питычи думал о том, как придет в бригаду, как встретят его дети и внуки и устроят в честь деда праздник. Будут петь песни о его охотничьих делах, об ордене, которым наградили его за работу, о долгих годах, которые он еще должен прожить на радость всем вокруг.

Неожиданно в мысли старого охотника вплелось далекое глухое жужжание. Вертолет? Вроде не похоже, Может быть, самолет, который летает из райцентра в Анадырь? Нет, нет. Самолет летит высоко, его голос растекается над всей тундрой и слышен сразу отовсюду, пока не увидишь его почти над головой. А это звук одного направления. Питычи повернулся. Да, звук идет сзади, от речки Мечег. Наверное, это совхозный вездеход.

Внезапно жужжание оборвалось. Питычи постоял минуту, вторую и пошел дальше. Да, совхозный вездеход. Как всегда, до паводка развозит по бригадам, болотные сапоги, резиновые лодки и другие вещи, необходимые в летних кочевках.

Через полчаса новый посторонний звук, теперь уже впереди, за увалом, заставил Питычи остановиться. Он услышал шуршание и звяканье. Этот звук был ему хорошо знаком; так шумит зверь, убежавший от человека вместе с капканом. И, подтверждая догадку охотника, навстречу ему выскочил песец. Зверек заметил человека, но не остановился, а торопливо запрыгал к нему. Прыгал он боком, изогнувшись, на трех лапах. Сзади волочилась в снежной пыли цепь. В широко открытых глазах метались красные искры, из распахнутой пасти висел лиловый язык. Песец сунул голову между торбасами Питычи, закрыл глаза. Ногам Питычи передалась его дрожь.

Охотник посмотрел вокруг. Никого. Ни звука. Природа застыла в молчании. Питычи оглядел зверька. Какой толстый! Самка, Нэврикук. Капкан держал зверька за ступню левой передней лапы. Охотник подобрал конец стальной цепочки, сказал:

– Нэврикук, тебя ловил плохой человек. Разве он не знает, что в тундру пришла весна? А может быть, этот человек забыл, где поставил капкан? Тогда он еще и плохой охотник. Давай твою лапу, Нэврикук. – Питычи одной рукой ухватил лапу, второй сжал пружину. Дужки капкана разошлись, и лапка легко выскочила наружу. Значит, Нэврикук попалась недавно, ступня не успела закоченеть и примерзнуть к металлу.

– Ты счастливая, Нэврикук, – сказал Питычи. – Теперь иди домой. Ну, иди, уже нечего бояться. Исполком давно закрыл зимнюю охоту.

Старик распрямил спину и прямо перед собой, на увале, из-за которого прибежала Нэврикук, увидел большого волка, Ины. Зверь смотрел на человека, высоко подняв голову. Слева от него вышла волчица, а еще левее и справа появились два годовалых волка. Склонив головы почти к снегу и вытянув морды, молодые волки продвинулись на несколько шагов вперед и легли, изготовившись к прыжку. Питычи оказался в полукольце. След улыбки на его лице растаял, оно закаменело. Узкие и без того глаза превратились в тонкие щели. Питычи видел сразу всех четырех волков. Крайних, молодых, – только боковым зрением. Лишь очертания тел. Но этого было достаточно. Говорят, главное в такую минуту не показать страха. У Питычи его не было. Но охотник знал, что не страха надо опасаться, а растерянности, которая всегда шагает рядом с неожиданностью. Вот и волки растерялись. Они шли по следу слабого да еще раненого животного. Такая охота сродни веселой игре, но вдруг вместо легкой добычи на пути – человек. А для волка это самый могущественный в мире враг. Питычи сразу увидел, что Ины в нерешительности; он поджал лапу. Конечно, ему приходилось встречаться с людьми… Поэтому и колеблется. И еще потому, что не сильно голоден, – вид у зверей сытый. Глаза волчицы в янтарной дымке, масляные; хранительнице рода, особенно сейчас, достаются лучшие куски. На первом месте у нее мысли о материнстве и, стало быть, о соблюдении осторожности. Нет, она первой не бросится.

Наиболее опасны дети, молодые волки, понял Питычи. За год жизни еще не успели ничего узнать о человеке. Значит, любой может прыгнуть. Волчата в возрасте Нинылина, юноши, когда каждый горит желанием показать свои способности и умение. И часто вопреки приказу старшего. А если один прыгнет, остальные последуют не раздумывая; сработает волчий закон. Поэтому главное – опередить их. Спокойно и уверенно Питычи медленно поднял руку над головой, другую положил на рукоять ножа, чуть тронул его в ножнах и сказал;

– Ины, разве это добыча? Ты смелый охотник и, наверное, мудрый вождь, Ины. Разве такая добыча нужна тебе? Посмотри на те вершины. Там живет Кытэпальгын, снежный баран. А ниже, в долинах, ты найдешь Ылвылю, дикого оленя. Они могучи, как и ты, с ними не стыдно сражаться. А преследуя такую добычу, – охотник тронул ногой Нэврикук, – ты теряешь свой вид, Ины. Видишь, как она трясется от страха. Стыдно мужчине пугать ее еще сильнее, Ины. Скажи мне, разве не прав твой старый враг, охотник Питычи?

Волки выслушали человека. В его словах не было ни страха, ни насмешки – уважение. Правда, слышались нотки укора, но Ины принял укор. Он посмотрел на дрожащий комок под ногами охотника и сморщил нос, обнажив в небрежной улыбке зубы. «Мы сыты и вот решили развлечься, попугать Нэврикук, – говорил его вид. – Весной всем весело. Волкам тоже. До свидания, человек». Именно так понял его старый охотник, потому что волк, не опасаясь, повернулся к нему спиной. Это походило на жест уважения и доверия равного к равному. И молодые волки поняли, что перед ними не добыча, а такой же великий охотник, как их отец, глава стаи, Ины.

Питычи проводил взглядом волков и сказал:

– Ты совсем счастливая, Нэврикук. Да перестань дрожать, они больше не придут. Ины умный, он не станет в один день дважды подходить к человеку. А теперь я хочу отдохнуть, Нэврикук… – Старик опустился на снег, стесненно вздохнул и, стянув с головы малахай, вытер с лица обильный пот. Потом уставшая рука его легла на Нэврикук, пальцы машинально углубились в шерсть и стали гладить теплую, все еще пульсирующую мелкой дрожью кожу. Зверек так и не открыл глаз.

– Како-о, – почти беззвучно протянул старик. – Да-а…

Так Питычи просидел долго, мысленно снова переживая мгновения встречи. Он припомнил все до мельчайших подробностей. Наконец вздохнул, теперь уже глубоко и освобожденно.

– Тебя поймали мои дети, Нэврикук, – сказал. Собираясь уходить, старик. – Я накажу их. А ты не сильно ругайся. Вот прими подарок.

Он достал и положил перед носом зверька гольца. Потом перекинул цепь с капканом через плечо и пошел дальше, рядом со следом стаи. В душе под впечатлением пережитой встречи снова зазвучала музыка и родилась песня:

 
Все живое в нашем мире
Пусть богатое потомство
Принесет порой весенней
В гнездах, норах и кустах!
Всем удачи в их охоте:
Лыгиннээну на море,
Ины в горах, а Кораны,
Быстроногому оленю,
Корм в долинах, соль в лагунах
И хороших пастухов.
Пусть моржи плывут на льдинах,
Пипикыльгин точит травы,
Гусь летит, журавль курлычет
И дают потомство все...
 

Километрах в двух от места встречи со стаей дорогу охотнику пересекла распаханная полоса. Старик остановился. Недавно здесь прошли олени. Больше десяти. Размашистый шаг, крупные отпечатки – Ылвылю – дикари. Питычи посмотрел влево, куда уходили следы. У горизонта плавала в тумане большая горная страна Вэйкин, травяная. Там на многочисленных террасах всегда много корма. Там дикари спокойно переждут половодье, А где Ины? За оленьей тропой Питычи не увидел следов стаи. Тогда он нагнулся. А-а, вот они. Волки разбрелись по тропе. Волчица хватала шарики оленьего помета и жевала их. Молодые тоже. Потом стая выстроилась цепочкой и пошла за дикарями.

– Ины нашел достойную добычу, – сказал Питычи.

И тут снова возник шум мотора. Старик послушал. Звук натужный и однотонный. Теперь он гораздо ближе и правее. Вездеход, окончательно определил Питычи. Он стоял и ждал, а звук делался все громче. И опять оборвался. Старый вездеход в совхозе, все время ломается. Питычи зашагал дальше. Мешанина бугров, кончилась, и он вышел на длинный пологий склон холма. За ним высились крутой грядой сопки Ымылин, снежные. У их вершин снега не тают даже летом. По этой гряде проходит граница совхозных пастбищ. А между холмом и грядой лежит тесная долинка, закрытая от ветров. Если идти по ней влево, к середине дня будешь в родной бригаде.

Скоро Питычи снимет кухлянку и торбаса и отдаст дочери. Она аккуратно вывернет одежду и обувь и повесит сушить. А старый охотник будет пить чай в пологе и рассказывать людям о новостях из соседних бригад, об охотниках и жителях центральной усадьбы, о всех, кого довелось встретить в тундре.

Гырр-рыр-рыр! – заревел сзади вездеход. Питычи наконец увидел его. Машина показалась в километре правее. Вездеход выбежал на склон и исчез за его изгибом. Наверное, в бригаде догоню, подумал Питычи. Будут совсем свежие новости из поселка. Хорошо!

На вершине холма торчали камни, пучки прошлогодней травы, сверкали серые зеркала крохотных озерков. А впереди, там, где холм начинал понижаться, охотник увидел домашних оленей. Он подошел ближе. Перед ним паслись только быки. Ни одной важенки. Ясно. Весной, перед отелом, пастухи делят стадо на две части. Отбивают важенок и гонят их на самые лучшие весенние пастбища, где не бывает сильных ветров и где вволю хорошего корма. Там важенки приносят потомство. Это – мужская половина стада. Интересно, не дочь ли с мужем тут дежурят? Нет, он лучший пастух бригады, он нужен в маточной половине, там может управиться только опытный работник. А в мужскую отправляют старых пастухов, пенсионеров, и с ними молодых, не очень опытных еще.

Потихоньку Питычи дошел до начала спуска в долинку. Это был сильно обтаявший южный склон, по которому бродили олени. Внизу они почему-то сбились плотной настороженной массой. Что их напугало? И почему не видно приметных оленей? Всегда в стаде есть олени необычного вида: особенные рога, или расцветка, или еще что-нибудь. Сегодня Питычи не увидел ни одного из своих старых знакомых. Он перевел взгляд на ярангу и стоявший рядом вездеход. Любую ярангу своего совхоза, тем более своей бригады, старик узнал бы издалека. Внизу стояла чужая яранга. Соседи пришли. Так бывает. Наверное, плохие корма за горами Ымылин. Пусть пасут. Мы тоже ходим к ним, если плохо на наших пастбищах. Соседи всегда выручают друг друга.

И вездеход тоже чужой. Наш старый, а этот блестит, новенький. На бортах ничего не написано и нет желтой жестянки с номером. Наверное, не успели повесить, сразу поехали к стаду, работы много.

Питычи спустился в долинку и недалеко от яранги на утоптанном снежном пятачке увидел забитого оленя, воткнутый в снежный ком нож и распущенный чаат, аркан. Рядом большое пятно крови. От него к вездеходу тянулся волок, усыпанный шерстинами, в красных мазках. Оленей забивали. А почему не разделывали?

Питычи подошел к вездеходу, открыл заднюю дверцу. В лицо пахнул дух оленьего мяса, настоянный на запахе крови. В кузове лежали туши трех годовалых оленей и взрослого быка. Слева, в углу, горбатился кусок старого брезента. Питычи откинул край. Из-под брезента показалась морда росомахи с разодранным ухом. Старик потянул за шерсть на боку, и в руке его остался пучок. Конечно, давно линяет Кэпэр. Выбрасывать будут. От ветра обнажился налитый розовый сосок. Плохо. Пропали дети Кэпэр.

Старик откинул брезент сильнее и увидел лисью семью. Ятъел лежал поперек жены. Одна его лапа прикрывала окровавленную голову подруги. Вот почему останавливался вездеход. Нет, это не совхозная машина. Питычи опустил брезент и обошел вокруг. Да, совсем новая, в совхозах таких почти не бывает. Зато их много по приискам. Горняки ездят охотиться и рыбачить. Но разве это охота? Безголовая стрельба. Как по пустым бутылкам. Стрельба не ради пищи, а ради убийства.

Питычи повернулся и пошел к яранге.

– Да, волки! – кричал там кто-то тревожно. – У одного лапы как у медведя! Прошли краем стада, зарезали пять штук… Акт на потраву? Само собой, сегодня же составим…

Голос показался Питычи знакомым.

– Рэклин-то?! – продолжал кричать в яранге человек. – В стаде, где ему быть? Караулит. Я скоро менять пойду… Ясно. У меня все. Конец связи. – Знакомый голос умолк, но тут же зазвучал снова, уже весело и бесшабашно:

– Ты чего скопытился, Рэклин? Давай еще выпьем! Дел сколько провернули: горняков свежатинкой снабдили, инспекторам да летчикам работы всласть подвалили – волчье племя изводить; себе на пузырь сообразили. А совхоз не обеднеет, в совхозе этого мяса двадцать тысяч голов. Так, Рэклин?

– И-и-и! – пьяно соглашался другой человек.

Питычи вошел в ярангу. Под обгоревшим до черноты чайником тлели угли. Ближе всех к очагу сидел бывший зоотехник совхоза Гошка Пономарь, никчемный человек, пьяница и шатун, длинноязыкий лентяй. В руке он держал эмалированную кружку, у ног стояла бутылка с экимыл – водкой.

Слева от очага на четвереньках качался пастух в серой потрепанной кухлянке без малахая.

Справа – на оленьих шкурах сидели два человека в меховых, крытых брезентом куртках, с красными лицами. Один пожилой, а другой совсем молоденький. В руках тоже кружки, у ног банки с салатом и фаршем.

– Еттык, – поздоровался Питычи.

Все повернули к нему головы.

– Ка-а-ако?! – изумился пьяный пастух. Он с трудом оторвал одну руку от земли, махнул ею и ответил на приветствие;

– А-амы-ын еттык!

Потом попробовал сделать приглашающий жест, но другая рука подвернулась, и пастух упал лицом в большую миску с вермишелью. Люди напротив и Гошка засмеялись. Пастух приподнял голову и тоже скривился в бессмысленной улыбке. Вермишель повисла на волосах, прилипла к щекам и носу, и окружающие засмеялись еще громче.

– Почему эти люди смеются? Это очень плохо – смеяться над тем, как Оравэтлян, человек, превращается в слепого, лишенного ума Кайэттыкая – щенка.

– О-о! – закричал Гошка. – Гость пришел! Давай, дед, проходи, садись. В самый момент пожаловал, прямо на экимыл. Небось на запах шлепал, ха-ха! А где-то я тебя видел, видел, дед… Сейчас…

– Питычи я, – сказал старик.

– А-а, точно!.. Это из соседнего совхоза, – пояснил Гошка приезжим. – Они меня в прошлом году того… выгнали. – Он погрозил Питычи пальцем. – Не по нашему закону, между прочим. Воспитывать должны, а вы поганой метлой. Это по-советски, да?

– Пыравильна, по-советски, – сказал Питычи. – Тебя надо гнать домой, чтобы отец крепко побил твою башку уттытулом, палкой. В тундре ты не нужен. Так сказал весь совхоз.

– Э-э, шалишь, старый, нужен! Нашлись хорошие люди, приняли, обогрели и доверили! Вы даже в пастухи не захотели перевести, а мне новый хозяин – золотой человек – бригаду дал. Сам живет и другим дает… Ладно, я не злопамятный. Садись, наливаю. Держи.

Но Питычи не взял кружку. Он сказал тем двоим:

– Зачем росомаху стреляли? Дети дома у Кэпэр. Теперь камака дети, умрут. У лисы тоже дети скоро… Э-этки, плохо.

– Стой, дед, – сказал Гошка. – Это гости, их нельзя ругать.

– Совсем плохие гости, – сказал Питычи. – Капкан ставил, а уберет кто? – Питычи швырнул капкан к ногам Гошки, и цепь звякнула о бутылку. – Охоту давно исполком закрыл. Олешек забиваешь, на водку торгуешь – мэркычгыргын![1]1
  Мэркычгыргын (чукот.) – черт возьми!


[Закрыть]

– Но! – закричал Гошка. – Ты кто такой? Инспекция, прокурор?

– Я – Питычи, старый охотник.

– Во, правильно, старый. И сидел бы дома на печи. А то бродит по тундре, хорошим людям кровь портит.

Питычи повернулся и вышел из яранги.

Гошка выскочил следом.

– Постой, дед! Чего ты, ей-богу? Пришел, так будь человеком. Водки не хочешь – пей чай, отдыхай. Что мы, порядка не знаем? Не первый год в тундре. А за оленей они, – Гошка кивнул на ярангу, – не только выпить – подшипники на катки для нашего вездехода обещали. И заправиться у них можно в любое время. Сам знаешь, как сейчас с горючкой. Так что обоюдная выгода. И ты, дед, брось, не болтай, где не надо, очень тебя прошу.

Питычи смотрел, как весенний ветер треплет густые русые лохмы на голове Гошки, играет воротником пестрой рубахи, старается засунуть под него кончик светлой бороды. Совсем красивый парень. Как может красивый человек не хотеть самого красивого в жизни – честной работы?

– Нет, – сказал Питычи. – Я пойду к Туправу.

– Это кто ж такой?

– Мой друг. В райцентре.

– Пешком, что ли? Четыре сотни с гаком?

– И-и. Да.

– Долгая дорожка получится, дед. – Гошка, прищурившись, обвел взглядом сопки. – Глянь-ка: горы высокие, снега глубокие. Вода не сегодня завтра пойдет…

– Нит-че-го, – выговорил Питычи. – Тихонько дойдем.

– Топал бы ты лучше к своим, дед, – сказал Гошка. – Они во-он за тем бугром стоят.

Питычи посмотрел туда, а потом, уже не обращая внимания на Гошку, словно его и не было рядом, перепоясал заново кухлянку, поправил рюкзак и пошел поперек долинки в крутой распадок, что начинался за ярангой.

Гошка долго смотрел ему в спину, затем вернулся в ярангу.

– В райцентр потопал. Чеканутый! К какому-то другу Туправу. Жаловаться.

– Дру-у-уг… Кхм, – пожилой покачал головой. – Председатель райисполкома Алексей Михайлович Дубров. Он нам за этих оленей да зверье, головы пооткручивает. А тебя вообще упечет…

– Ну-у? Так чего же мы…

В яранге остался только пьяный пастух.

Питычи был уже далеко. Он шел по крутому склону вверх, к перевалу.

– Его теперь пешком не догонишь, – сказал Гошка. – Нет.

– Неужели в райцентр потопал? – тревожно удивился молодой. – Если заложит, пропал я. Машина не зарегистрирована.

– Это как? – удивился Гошка.

– Сам собрал. Вот начальник помог. Из запчастей. Там одно «сделают», тут другое. По знакомству, за монету, за мясо… Неужели пойдет? Полтыщи километров.

– Уже пошел. Но дорожка дальняя… Весна, половодье на носу.

– По вчерашней метеосводке, ручьи в верховьях поплыли, – сказал старший.

– И я о том же, – сказал Гошка. – В прошлом году один пастух потопал в гости в соседнюю бригаду – и как раз половодье. Так и не нашли…

Пожилой и молодой оторвали взгляды от фигурки на крутом склоне и уставились в лицо Гошки.