Текст книги "Ураган «Homo Sapiens»"
Автор книги: Николай Балаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)
Начальник партии пытался отговорить его на базе, да куда там! И отправили нас в город. А там суд. И дали мне год по статье сто девятой, часть первая кодекса. А ему штраф за потраву.
Вышел я: не поверишь, до чего стал пугливый. Забросил планы и махнул, куда подальше. Мыкался по углам да выбирал, что потемнее. Потом сюда попал… И все думал, что на стороне забудется… Ан не вышло.
Петр Степанович умолк, и взгляд его уперся в сверкающую стену.
Вот, оказывается, откуда история этих камней. Теперь и разберись, где тут хобби. Прав, конечно, старик. Любое дело, если делать его честно, душу требует целиком.
Но одна отдана, а второй быть не должно. И, наверное, не с жиру и не от разгильдяйства многие иногда всю жизнь меняют профессии, мечутся по стране, интуитивно ищут то место, где могут выразить себя до конца, потому что живет в каждом человеке призвание, да не каждому оно о себе заявляет открыто. И родители частенько его в ребенке не видят, и сам он топчет его годами в погоне за ним же. Мне повезло, чуть не со школьной скамьи открылось. Лельке вот вроде тоже. А с Геной уже посложнее…
– Я ведь к чему припомнил, – сказал старик. – Случай – он завсегда тут как тут, его любимое дело – пробовать нас на прочность. А мало тебе моего примера, возьми недавний, Михеева. Только для вашей работы и создан был человек, да сам себе запятую и поставил. Опять же, через случай. Я тогда рядом оказался, видел. Старинных браконьеров поймал он тогда на речке Тайкуль. А они ему и запели: силен ты, инспектор, да могуч, нигде от тебя не скроешься. Восхищены мы таким твоим талантом и давай выпьем по стакану за твои успехи, а потом вяжи нас, раз попались. Умная компания была. Ну и принял Михеев стакан, в шутку вроде бы. Лихо так: мол, за погибель браконьерского племени! А позже слышу, у него это стало вроде уже и обычаем. И залюбовался парень сам собой в своей работе. Последний раз встретил его у костра, с полным стаканом из браконьерской бутылки в руке, речь держал: вы, говорит, сами научили меня вашего брата ловить, чем и прославили. Пью за ваше здоровье, дорогие учителя, чтобы племя ваше не кончалось для роста наших премиальных. Договорился. Еще и стихи про царя Петра и шведов зачитал. В общем, не работа уже, а игра в бирюльки. Ну, думаю, горит парень. Пошел в райисполком, там тогда Железняк секретарем сидел, так он руками замахал: «Лучший работник, а ты на него такое!» А через полгода сняли «лучшего работника». И повел его этот браконьерский стакан по углам и закоулкам, пока не сгинул бывший инспектор в его омуте.
Конец истории проходил у Михаила на глазах. Михеев храбрился, сдавая дела. Плевать, я и тракторист, и машинист. Меня и на дизельную станцию зовут и на любую полярку.
Год прыгал Михеев туда-сюда, а потом запил по-настоящему, по-черному, и действительно сгинул. Только осталась память легендарная об инспекторе, от которого нельзя было спрятаться. Да, на полярки и на дизельные станции зовут тебя люди. А сердце? Где он, Михеев, сейчас?
Вторая вечная истинаМария Гавриловна охала и каждые пять минут звонила по только ей известным телефонам, пытаясь отыскать единственную в поселке машину-такси. У двери как в солдатском строю застыли чемоданы и сумка.
Уезжала Лелька, птичка-невеличка.
– Бросьте вы бесполезное занятие, – сказал Михаил. – Поедем на автобусе, мы с Геной поможем. А пока давайте пить прощальный чай, время еще есть.
– Мне не хотелось обременять вас, – ответила Мария Гавриловна и, когда он посмотрел на нее удивленно, смутилась и добавила: – Ну, отрывать от работы и все такое…
– Чепуха, – бодро сказал Генка. – На нас можно возить водовозку! – Он только что явился и сунул в стакан букетик синих подснежников. Лелька потрогала лепестки и глянула на него.
Мария Гавриловна разлила чай. Все замолчали. Только позвякивали ложки и стаканы.
– А что мы сидим, как в келье? – наконец спросил Генка. – Для чего этот агрегат? – он придвинул к себе «Спидолу». Зазвучали обрывки английской, японской, испанской речи. – Весь мир в вашем доме, – сказал Генка. – А вот «Маяк», как раз то, что нужно для бодрости духа. – Он чуть довернул ручку. Мужской голос закричал:
Ла-ла-ла-ла!
Я живу мечтой одной:
Ты моей мечтою стала.
Стала ты моей весной!
Михаил подошел к чемодану, стал подтягивать ремешок.
Щелкнул переключатель, и опять стало тихо.
– А знаете, как о том же сказал Блок? – спросил Генка и, не дожидаясь ответа, прочел:
Твои шаги звенят за мною.
Куда я ни войду, ты там.
Не ты ли легкою стопою
За мною ходишь по ночам?
Не ты ль проскальзываешь мимо.
Едва лишь в двери загляну,
Полувоздушна и незрима,
Подобна виденному сну…
Он читал и смотрел на Лельку, а та сидела, уткнув подбородок в переплетенные пальцы рук, прикусив нижнюю губку, и ее растерянный взгляд метался по комнате.
На остановке Генка пропустил всех в автобус, подал вещи и остался стоять на пыльной щебенке.
– Заходи, – сказал Михаил, продвинув чемоданы.
Генка отрицательно мотнул головой, повернулся и пошел в поселок, через улицу, к берегу океана, где на серые галечные пляжи плескали первые волны и пахло лечебными травами.
– Что с ним? – Михаил повернулся к Лельке. Та опустила глаза и пожала плечами.
* * *
Вещи приняли прямо с автобуса в бортовую машину и повезли к самолету. В зале ожидания Мария Гавриловна куда-то исчезла, и Михаил с Лелькой остались одни в толпе. Между ними стояла голубая сумка с надписью «Аэрофлот».
В сердце Михаила вдруг заметались тревога и печаль, а отчего, он никак не мог понять. Ну, улетает птичка-невеличка, так надо только радоваться: еще один хороший человек входит в мир. Так в чем дело? Почему нет радости?
– Я напишу, – сказала Лелька. – Как только доберусь. Можно?
– Безусловно, – сказал Михаил. – Как общежитие, как экзамены.
Может быть, тревога от звонка Папы Влада? «Инспектор, тут Дима приехал, перед обедом будем в твоем офисе, готовь коньяк». Что там интересного привез Дима?
– Я все напишу…
– Конечно. Мне будет интересно.
Кругом все интересно, голова кругом. Что может быть интересного для меня в ее письме? Восторги по поводу новых подруг, факультетские новости, старые легенды из жизни альма матер… Бог мой, как давно это было… Что там у Папы с Димой?
– А летом приеду на каникулы… Не верите? – Она глянула в глаза, и Михаил увидел наконец ее растерянность и ужас.
Господи, совсем ребенок, и такая дорога, а я о Папе с Димой, вот чертова работа, баран толстокожий, обругал себя Михаил и тут же весело воскликнул:
– Конечно приезжай! Я отвезу тебя в тундру, покажу одну долину. Там сплошь растет красная смородина. Огромная, красная от ягод долина. А по ней лазят медведи, урчат от удовольствия, и тоже красные от сока. Представляешь: красные медведи! А пока грызи науки, время сейчас такое, без них ни в какую долину не по…
– Не надо так! – отчаянно перебила она. – Я серьезно…
– Внимание! – прозвучал женский голос. – Объявляется посадка на рейс, следующий по маршруту…
– Мне, – отрешенно выдохнула Лелька.
– Ах, какая я растеряха, какая растеряха! – подбежала Мария Гавриловна. – Оставила сумочку в автобусе и ищу, ищу…
В глазах ее блестели слезы, и руки, прижимавшие сумочку, тряслись крупной дрожью.
– Иди сюда, Елена, иди: мне надо что-то сказать, – она враждебно глянула на Михаила, схватила Лельку и повела на улицу.
Михаил взял сумку «Аэрофлот» и специально отстал, чтобы не мешать последним наказам матери. Взвинчена, конечно, Мария Гавриловна, первый раз расстается с дочкой.
У ступеней аэропорта пофыркивал голубой автобус, И пассажиры, теснясь в дверях, занимали места. Мария Гавриловна все говорила Лельке, приближаясь к задним дверям автобуса. Лелька уже стояла на подножке и кивала матери, а поверх ее головы искала что-то глазами. Дверь наконец со скрежетом лязгнула, оттеснив Лельку в глубину автобуса, и тут она увидела Михаила и, крича что-то, застучала в стекло. Автобус двинулся, и оказалось, что Михаил и Мария Гавриловна только двое провожающих. Ни одного человека рядом. Весна: летят отпускники, семьями, прощаются с друзьями еще на приисках.
Гудел, прогревая моторы, самолет. Автобус подполз к нему, и по трапу стали подниматься маленькие фигурки. Лельку они не заметили – разве разглядишь на таком расстоянии? Она растворилась среди людских фигурок и могла оказаться любой из них.
Мария Гавриловна заплакала. Хорошо, пусть выплачется, это снимет нервное напряжение.
Самолет взлетел, сделал широкий круг и исчез на западе.
Так что же привез с «Ичуньского» Дима, Человек Дела?
– Я рада, что она улетела, – неожиданно сказала Мария Гавриловна. – Ведь вам уже тридцать, а она совсем еще ребенок.
– О чем вы? – удивился Михаил.
– О моей девочке, – у нее снова сверкнули слезы. – О ее первом чувстве.
– Да вы что?! – похолодев, с ужасом сказал он.
– Ох уж эти мужчины. Вечно они не видят главного… Не обижайтесь, Миша, я мать. А у нее мой характер. Поэтому я так боялась последнее время. Ведь я однолюб. С тех пор, как рассталась с мужем, не могу заставить себя вновь… Он был торговым моряком и погиб во Вьетнаме. Там бомбили причалы… Но теперь она улетела и вдали, я надеюсь, все пройдет. Должно пройти, – добавила она шепотом, полным отчаяния и сомнения.
Предопределенная случайностьФотография делалась в ненастный день и была серенькой, но Михаил сразу узнал Сучкова. Он стоял на фоне того балка. По стене, на гвоздях, густо висела рыба. В одной руке Сучкова ружье, в другой – убитый гусь. Классический браконьерский снимок: вот какой я добытчик! Шипите от зависти!
– Он, – сказал Михаил и опустился на стул.
– Григорий Долгун, Гриня, – сказал Дима. – Тракторист с одного из участков нашего прииска, что в тридцати километрах от «Ичуньского». Два раза судили: первый на материке, сидел три года. Второй тут, тоже за драку, но отвертелся, получил условно. В компании с ним тракторист, бывший мастер, изгнанный за пьянку, третий тоже механизатор и тоже откуда-то за пьяные дела. Рыбаки-кооператоры: общая снасть, балок, выручка поровну. Рыбу сдают в палатку на своем участке, там Гринина подружка шурует. Слух прошел: уезжает Гриня, вызов ему Редько прислал.
– Где он сейчас?
– После отзыва из депутатов умотал на север Якутии.
– Угу… А участок, где Гриня, как называется?
– Да он, если официально, и не участок, – Дима почему-то застеснялся. – Так, небольшой полигончик с хорошим содержанием. Два агрегата… Ну, на всякий случай…
– Карман, – кивнул Влад. – Заначка. Государство обманываете, Вельзевулы!
– А куда денешься? – Дима поднял руки. – План надо давать?
– Понятно, – сказал Михаил. Он слышал, что горняки частенько держат в секрете, про запас, небольшие полигоны с содержанием металла с песках выше всяких легендарных клондайков. Затормозит выполнение плана непогода или технический просчет, они из такой заначки двинут полсотни кубов, промоют – и план в ажуре. А поскольку полигон секретный, техника и народ проходят по другим, официальным участкам, хотя живут и работают бог знает где. Найди их по тысячам распадков. Вот и еще один факт для докладной, отношения, вроде бы к охрана рыбных запасов не имеющий.
– Сердитый парень, – ткнул Влад в фотографию. – Милицию надо.
– А он сейчас по букве закона ни в чем не виноват, – сказал Михаил. – Докажи, что ловит не по правилам, что торгует… Надо ждать выезда в тундру.
– Будет выезд, – сказал Дима. – У Долгуна десять дней отгулов. Подал заявление со следующего понедельника.
– Значит, поедет в пятницу, два дня терять не будет… – прикинул Михаил. – Узнать бы маршрут… А, Дима?
– Я не господь бог Саваоф, – усмехнулся Дима. – Но есть информация, что весной они нашли какую-то речку в горах, к западу от прииска. Рыбы в ней больше вроде, чем воды. Вот все, что знаю.
– Тинтинин, – кивнул Михаил. – Больше не осталось, от «Ичуньского» близко богатых рыбой рек. Нашли, стало быть… А ты, Дима – и господь бог и комиссар Мегрэ.
– Тогда моя миссия выполнена! – Человек Дела напыжился и посмотрел вокруг победным взглядом. – Требую принять в небесный штат! Вместе будем творить чудеса!
– Хм… Если бы не ваши горняцкие хитрости, мы бы его еще зимой нашли, – сказал Михаил. – Так что гордиться особо нечем, хотя я тебе очень благодарен. Это правда. С горчинкой – но тут уж…
– Да, – сказал Папа, – государство обманывали, заодно преступника, не ведая, но укрывали. Выходит, причитается тебе, как у классика: медаль и пуля.
– Государственные интересы… – неуверенно начал Дима, но, словно ждал этого умопостроения, Папа закричал радостно:
– Государственные?! Откуда вы такие лезете, братцы?! Как лихо свои шкурные подтасовываете под государственные! Чтобы премию вовремя, да побольше, – вот и все ваши интересы. А государственные – это когда металл побыстрее в золотокассе да бандит пораньше за решеткой. А вы и то и другое в заначках держите. Эх, нар-род, как же вы легко последнее время в деляг обращаетесь… Когда едете?
– Сегодня среда? Завтра с утра. Караева надо попросить, пусть радист следит на связи, да насчет вертолетов узнать.
– Геологи сейчас и днем и ночью летают, партии вывозят… Поехал бы я с тобой… – Влад вдруг сморщился, затосковал. – Собираюсь, собираюсь… Вчера во сне видел: сижу у лунки, поземка тянет, рассвет ниточкой. А на крючок транспортерную ленту зацепил, мотаю вместе с леской, а ей конца нет… Проклятая работа – важнее жизни стала…
– Это неумный человек придумал – «стала», – сказал Михаил. – Она всегда была такой. И не важнее жизни, а во имя ее. – Он помолчал, глядя в усталое лицо Папы, и нежно добавил: – Вернемся, поедем отдохнуть, пока навигация не началась. Готовь недельку из отпуска. У меня тоже есть заначка – пальчики оближешь. Так и быть, открою, готовь спиннинг и леску миллиметровую. У костерка посидим, дымок понюхаем. Он здорово душу промывает.
– А я? – печально спросил Дима, – Имею отпуск за три года – куда его одному?
– Возьмем блюстителя «государственных интересов»?
– А что он умеет делать?
– Костер могу топить…
– Костер жгут, – важно сказал Влад. Минорный нюансик у него в лице и голосе улетучился: – Топят печи… Хорошо, возьмем. Кто-то должен его воспитывать, а, инспектор?
– Согласен с одним условием, – сказал Михаил. – Мы тут докладную в верха задумали, так сказать – «Слово и Дело». Так вот нужен хронометраж с прииска на один выходной день: сколько государственного транспорта выехало в тундру с рыбаками и охотниками, без соблюдения положенной процедуры выезда. По единицам: трактора, машины, вездеходы. Потом горючее просчитаем – это несложно. Согласен? Внештатные инспектора полностью в твоем распоряжении, их на «Ичуньском» уже двадцать четыре.
* * *
По коричневой от размытых торфов воде неслись белые и голубые льдины. Свободный поток летел стремительно, брызгал на перекатах рыжей пеной. В тундре парил нерастаявший снег, нагретый воздух дрожал и переливался яркими бликами над полосами полярной березки, над пожухлыми коврами желтых трав по болотам, над сиреневыми развалами гранитных глыб.
Генка остановил машину перед крутыми стенами распадка. За двое суток они поднялись почти в самые верховья. Берега речки Тинтинин были пусты.
– Опричника сюда, сразу бы нашел, – сказал Генка.
– Чего же не взял?
– Занят с ребятами в «Голубом патруле». Уток на поселковом озере охраняет. Двух бичей с мелкашкой уже заарканили, но одну стрельнуть успели. Там теперь семь штук осталось, так пацаны ночные дежурства ввели.
– Кто ему такое имя прицепил? – усмехнулся Михаил.
– А ребята с урока истории вынесли. Они параллели четко проводят… Да… Так где будем искать наших разбойничков? На Ледяной их нет, факт.
– Шли-то мы по одному берегу, попробуем в обратную сторону зигзагом. След, если по кустам, трудно увидеть.
– Давай, – Генка развернул машину. Они ползли от борта к борту долины долго, и только глубокой ночью Михаил сказал:
– Вот они.
Справа, перед капотом, на голубовато-зеленых полосах ягельника виднелись четкие следы траков, перекрытые отпечатками полозьев балка.
– Это туда, – сказал Генка. Погнали машину дальше, пока не уперлись в крутой борт долины. – Обратно нет.
– То, что надо, – сказал Михаил. – Все на месте.
След трактора с балком привел к ручью метра в три шириной и дальше пошел вдоль его берега, в верховья.
Посмотрели по карте: ручей вытекал из озера Ледяного.
– На озере, – кивнул Михаил, – Оттуда сейчас голец и хариус скатываются после зимовки. Двигаем.
– Не удерет снова? Услышит мотор… Лови его в горах.
– Да-а, – согласился Михаил. – Не подумал… Значит – что?
– Пешочком надо, – Генка тряхнул длинными волосами, и глаза его весело засветились: – Скрадом.
– Правильно, Гена, – Михаил кивнул. – Но с оружием осторожней.
– Не маленький, – буркнул Генка. Достал из рюкзака солдатский ремень, пристегнул и перевел кобуру за бедро. – Обучен.
– Хорошо. – Михаил помолчал и подумал, что пришло время доверить помощнику первую роль. И он сказал:
– Вот глянем, как ты обучен. Командуй.
Генка удивленно уставился на него. Михаил глаз не отвел.
– Уг-гу… – Генка понял. В голосе его что-то хрипнуло, он покашлял. Потом ухватил скобу над дверью, выдернул из щитка ключ зажигания и легко прыгнул на затянутую ягелем щебенку:
– Пошли.
* * *
За вторым увалом они услышали постукивание и увидели трактор. Двигатель колотил на малых оборотах, в кабине никто не сидел. Михаил остановился у дверцы, а Генка пошел вокруг и сказал оттуда, где крепится бак с горючим:
– Рыба. Смотри-ка – целый мешок.
Михаил открыл дверцу. В лицо вытек клуб горячего, сырого, пропитанного машинным и сивушным маслами воздуха. Водитель лежал на сиденье. Под щекой шапка. Конопатую, цвета старой меди лысину обрамляет легкий седоватый пушок. Тоже из небесного сословия? – усмехнулся Михаил… «По образу и подобию»… Спит. Михаил потряс его за плечо. Человек медленно вывернул голову, и с помятой физиономии глянули мутные глаза. Увидев незнакомца, человек приподнялся на руках, сел.
– Инспекция рыбнадзора, – сказал Михаил стандартную фразу. Разве мог он помыслить, что чуть не предъявил сию «визитную карточку» в последний раз.
Парень задергал бессмысленно руками, выключил двигатель трактора, двинул ногой какие-то железяки, потряс головой и наконец уставился на Михаила уже осмысленным взглядом. Веки зло сузились, похмельная опухоль как-то стекла с лица, оно вытянулось и отвердело.
– А-а-а, Комар… Все зудишь по тундре, не боишься… – он опустил правую руку куда-то за ноги, к полу.
В секундной тишине Михаил услышал шаги Генки с той стороны трактора, увидел, как вертанулась на второй дверце ручка и она стала открываться, но в ту же секунду водитель из-за коленей выдернул ружье и заорал высоким пронзительным голосом:
– Жри-и-и, сука!
В лицо Михаилу пыхнул серый дым, он ощутил удар в грудь и успел услышать еще один, непонятный, шипящий звук:
– Ш-ш-шшфф-фух!
Мир крутанулся, и, когда Михаил стал падать, он погас. Звуки и свет – все пропало в черной тишине, вязкой и блестящей, как растопленный гудрон. Но постепенно из этого черного блеска вылился новый свет, и Михаилу открылся странный завораживающий мир. Неба не было, земли тоже. Во все стороны громоздились горы, по ним прыгал ручей и моляще распевал призрачным тонким голосом:
– Вста-вай! Вста-вай!
Воды ручья опоясывали скалы и утесы, текли вверх на стеклянные вершины и оттуда вновь прыгали вниз и все пели и пели только одно слово, но оно с каждым кругом грубело, а голос становился как будто знакомым. И когда Михаил окончательно узнал этот голос, он открыл глаза.
Генка увидел, как шевельнулись его веки, с коленей упал на спину и долго выдыхал словно закаменевший в груди воздух.
Михаил тоже вздохнул, ощутил боль в груди и поднял руку.
– Не щупай, – сказал Генка. – Нет там дырки. – Он сел и катнул на ладони перед лицом Михаила свинцовый кругляш: – Вот, подобрал на память. Заряд самодельный, патрону сто лет да три дня в стволе, в сырой кабине, жара… Давай, помогу встать. Шок у тебя был от удара.
Михаил поднялся. Ноги держат. Пощупал грудь. Болит. Тут вот, слева от второй пуговицы, на ватнике. Спасибо, телогреечка, российская одежка, сработала за панцирь. А запах-то! Протухшая кислятина. Порох так пахнет старый, отсыревший, когда не сгорит, а истлеет… Да-а… Неожиданно многовато стрельбы с этим затянутым делом. И впереди еще… Порох, порох… – Слух поймал мелодичный звон ручья. – и тебе, водичка, спасибо, вовремя ты его подмочила. Должник я твой.
Михаил посмотрел вокруг и у трактора на полушубке увидел связанного «козлом» – руки сзади притянуты к ногам – стрелявшего в него парня. Во рту кляп, конец капронового линя намотан на фаркоп.
– Точильщик, – сказал Генка.
– Не слишком ты его? – Михаил подошел и выдернул кляп.
«Точильщик» сплюнул несколько раз и сказал:
– Ну, падлюки, погодите! Шибко тебе, Комар, повезло, но все одно – дозудишься: бог, он троицу любит. На тебя не только мой жакан накатан. Авось чей поймает. Думаете, Максимыча повязали, дак все? Не-е, у него дружков закадычных много… – Он сильно втянул воздух и визжащим голосом завопил:
– Ребя-я-яты-ы-ы!
Генка выхватил из руки Михаила кляп и сунул в открытый рот. Парень захлебнулся, замычал и, выгибаясь, застучал по гальке головой.
– Необъявленные войны – самые жестокие! – яростно оскалился Генка. – Они могут стрелять, резать, бить… Пусть прочувствует, что и мы всерьез. А иначе и быть не должно – Земля за спиной. – Он снова наклонился, выдернул из кобуры револьвер и резко ткнул стволом в скулу «точильщика»: – Попробуешь развязаться – догоню и кончу. Слово.
* * *
Тихие плесы ручья переменились быстринами. Берега, чуть приподнятые над заболоченной, с частыми моренными грядами тундрой, заполонила полярная березка.
– Хариус, – сказал Генка, приглядевшись к воде. Стайка небольших рыб метнулась с переката в бочаг. На темных телах около голов Михаил успел разглядеть светлые колечки.
– Объячеена рыба. В сети побывала, сорвала чешую, но проскочила. Двухлетки. А крупной не видно. Плохо.
Они пошли дальше. Стайки стали встречаться густо, но вся рыба была одной величины, точно откалибрована. Да тут и не трудно откалибровать: ставь у выхода из озера сеть – весенняя рыба сама полезет, инстинкт погонит. И ни одной зеленой спины – нет гольцов. Наверное, уже все в бочках да на вешалах. Неужели опоздали? Сегодня только воскресенье. Да, разворотлив Гриня. Успел забрать крупную рыбу, производителей. А мелочь налим доберет, ему теперь некого бояться. И оборвана цепочка… но почему трактор в поселок всего с мешком рыбы? Нет, что-то не так…
Моренные холмы приблизились к ручью и повисли крутыми песчаными склонами, из которых торчали шлифованные древними ледниками бока валунов. Образовалось ущелье, в нем загудел ветер. Берега ручья поднялись, встали высокой террасой.
Генка и Михаил вышли из-за очередного поворота и увидели озеро. Ледяная гладь раскинулась километра на четыре, до сверкающих розовых вершин заозерной цепью сопок. Рядом, между всплывшим озерным льдом и кочкастым берегом, лежала полоса чистой воды. На террасе стоял балок, над трубой колыхался горячий воздух.
– Тут, – выдохнул Генка.
Они огляделись. Людей на улице не было. В берегах ручья с двух сторон торчали колья. Стальная арматурная сетка, привязанная к ним, перехватывала ручей наглухо. С озерной стороны, уткнувшись в сетку головами, стояла рыба. Здоровые могучие гольцы, крупные хариусы. Все пространство ручья между озером и сеткой, метров тридцать, было забито рыбой. Плотно, почти как в бочке. Вернуться в озеро не может – не пустит инстинкт, а «рыбачки» не успевают, видно, обрабатывать. Ждет рыба, когда поволокут ее на берег, распотрошат, распихают в тару, развешают на стены и поедут домой, довольно подсчитывая будущую выручку, оставив за спиной еще один погибший уголок планеты…
– Идем, – сказал Генка и, расстегнув кобуру, первым полез к балку. У боковой стенки его стоял стол, залитый черной кровью, рядом алюминиевый бачок, полный рыбьих потрохов. Стена балка густо увешана распластанными рыбьими тушами. Под ней, задвинутый к полозьям, желтоватый деревянный ящик в черных печатях. Михаил осторожно поднял толстую крышку. Аммонит. Круглые длинные патроны в малиновой обертке. Михаил опустил крышку, пошел дальше. У входа в балок – мешок с сетями и отдельно, на колышках, – невод. Большой браконьерский набор. Михаил поднял голову: над дверью два крыла – ворона и полярной совы.
– Долетался, «голландец», – Генка потянул дверь и первым шагнул в балок. Михаил следом. В нос ударил смрадный дух пережженного человеческим организмом табака и спирта. Против двери на замызганных матрацах, расстеленных по широким нарам, свистели и храпели в два голоса люди в голубом теплом белье. Торчали грязные ступни ног с налипшим мусором. Михаил сразу узнал левого: «Сучков Филипп Матвеич» – Григорий Долгун, Гриня. Вот и выплыл кончик вившейся год веревочки.
– Этот, – Генка усмехнулся и кивнул на правого, – приятель «точилы».
Что-то стукнуло в сердце Михаила, и там зазвенела высокая нота, перекрывшая нервное напряжение последнего часа. Он придвинулся ближе, глядя в опухшее, с фиолетовыми глазницами и черными пятнами пены в углах губ, лицо, заросшее неухоженной, клочкастой бородой… А если без нее?.. Ну… Ну!.. Михе-е-ев. Господи, конечно – он… Да что это такое, а? Михеев!
– Ножички на всякий случай, – Генка вытянул из кучи одежды один брючный ремень, потом второй. На них в самодельных алюминиевых ножнах болтались самодельные финки с наборными рукоятями: – Зубатые пацаны.
Михаил, часто дыша, выпрямился. Эх, Михеев, гроза браконьеров, бывший инспектор рыбнадзора…
Он качнул головой и отошел к столу.
Понятно, почему храпят: на столе две бутылки из-под спирта, одна пустая, вторая не допита на треть. Рядом рыба, банка говядины, кусок сливочного масла килограмма в три, осыпанный горелой махоркой, с воткнутыми в оплывшие бока окурками. Свинского в тебе раньше ничего не замечалось, Михеев. Ловко она тебя окрутила, поганая посудина. Какая жалость. Крепко отвечать будешь.
– Улов обмывали, не выдержали, – сказал Генка. – Сейчас их ломом не поднимешь.
Над столом, как и в прошлом году, пятизарядка двенадцатого калибра. Михеева, наверное. Рядом курковая тулка, два полных патронташа. На широкой полке ракетница, пачки патронов, коробка. Михаил взял коробку. Электродетонаторы. Он нагнулся. Под столом моток проволоки-звонковки, на нем индукционная взрывная машинка.
– А это не на рыбу, на нас, – Генка показал ракетницу. В ее широкий ствол был вставлен кусок от ствола малокалиберной винтовки. Тускло блеснула шляпка гильзы. Генка осторожно поддел ее ножом, поймал вылетевший патрон и сунул ракетницу в карман.
– Оружие и боеприпасы на улицу, – сказал он. – Так?
– Согласен, – кивнул Михаил.
– Подвезло нам и там и тут, – вдохнув за порогом чистый воздух, сказал Генка. – Бывают же в жизни такие случайности… А все равно жаль, что тут без боя…
– Ну, ну, витязь, – притормозил Михаил и, помолчав, задумчиво сказал: – Эти случайности, видно, были предопределены. Гена. Их образом жизни, нашей работой и работой людей вокруг.
– Скорее всего так… – Генка покивал. – А теперь я к вездеходу, у меня ноги длиннее – быстрей добегу. Выхожу на связь и прошу у геологов ближайший вертолет. Потом гружу «точилу» и гоню машину сюда.
– Все четко. Гена. А радисту скажи, пусть на всякий случай запишет: Долгун тут и… Михеев.
– Михе-ев?! – Генка разинул рот и забыл закрыть его от удивления. Наслышан легенд о бывшем инспекторе.
– Да, – сказал Михаил. – Тоже вроде бы случайность, но за ней железная предопределенность… Кстати, это он тогда тебе синяки у баржи ставил. А я из-за бороды не узнал. Чистюля был…
– Надо же: сам Михеев! – Генка подумал. – Тебе тут одному…
– Они уже без зубов, – сказал Михаил.
– Э-э, шеф, где растут у таких зубы – не всегда известно. Подожди, – он подскочил к балку и исчез за дверью, но тут же появился с амбарным замком в руках. Глазастый, одобрительно улыбнулся Михаил. А я вот замка не заметил.
Генка запер дверь и сунул ключ в карман:
– Теперь буду хоть чуть спокоен: никаких у тебя нежелательных контактов, а матюки можно слушать и через стенку. Жди, шеф!
Нет, не ошибся я тогда у разбитой баржи, подумал Михаил. И школа промахнулась, а я… Ну, Комаров, стоп. А что – стоп? Можно чуть и похвалить себя, никто же не слышит. Сколько их с невыявленным школой призванием бегают с места на место? Не от хорошей жизни бегают. А рядом, за углом, в подворотнях у винных отделов – волчьи стаи опустившихся мужиков, а в отделах кадров настороженные взгляды: летун. Вот и выдумывают для самоутверждения титулы, наподобие «свободного строителя монументов», защищаются ими от ударов судьбы. Перед людьми, вслух, защищаются, а в подушку клянут ее, эту самую судьбу, и все титулы, пока не наткнутся на то, для чего рождены, не вцепятся руками и сердцем, не задрожат от счастья находки и не заплачут от горя по утерянным годам. Шагай, Гена, шагай… А свобода… Свобода обязывает.
Михаил проводил его взглядом и спустился к ручью. Выдернул кол на одном берегу, потом на втором, выволок стальную преграду на берег. Но рыбы стояли все так же: за время пребывания в этом «садке» у них выработался рефлекс, зафиксировавший в сознании – дальше дороги нет.
– Есть, есть, она всегда есть! – Михаил опустился на колени и подтолкнул метрового гольца. Тот двинулся вначале от толчка, но от движения автоматически заработал хвост, шевельнулись плавники, широко раскрылись жаберные крышки. Рыба чиркнула носом по поверхности воды, ухватила глоток сырого пьянящего воздуха, согнулась дугой, хлопнула хвостом и, стремительно выпрямившись, пошла вниз по течению. Остальные вначале единицами, потом плотной массой заскользили следом, забили хвостами, запрыгали через спины друг друга. Вода забурлила, ручей весело плеснул на берега упругие волны.
– Чифи-фир! Фир! – возбужденно закричала с террасы евражка.
– Ки-и-и! – приплыл из воздушных глубин голос орлана.
– Ка-а-ха-ха-ха! – радостно завопили чайки.
Михаил полез на верх морены. Оттуда открылась рыжая в сизой дымке тундра, розовая поверхность льда, невесомые, плавающие в утренних туманах холмы. И он впервые физически ощутил себя частицей древнего и бесконечного во времени мира. Ему показалось, что озеро, горы, льды, бесчисленные косяки рыб и закричавшие над ними птицы широким потоком вливаются в его жилы, заполняют сердце, сознание, каждую клетку тела.
А рыбы шли и шли, и конца не было этому движению.
Спешите, спешите, вас ждет океан, вы его часть, вы часть Земли, вы часть Вселенной, вы часть нашей общей бессмертной плоти!
