Текст книги "Ураган «Homo Sapiens»"
Автор книги: Николай Балаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)
– Давай, ищи хозяев.
Тот махнул хвостом и забегал, морща нос и фыркая. Может, успели убежать? Вон еще бугры, не так и далеко… Но Валет гавкнул в одном месте, потом в другом. Всего нашли девять обгорелых тушек… Ах, растуды вашу… Нет, так нельзя. Спокойней, Михалыч, не разменивай дело на нервотрепку. Иди-ка на бережок да сядь-посиди у зеленой воды Паляваама…
Через полчаса охотник вернулся обратно, посмотрел. Привычной желтой жестянки сбоку, под дверью, не было. Обычный трюк браконьеров: съехал с трассы и за ближайшим бугром снимай номер. ГАИ в тундру работать не ездит. А всяким любопытствующим зацепиться взглядом и не за что. Хорошо, тут сам нарушитель «пронумерован» – Женя. По такому «номеру» в районе найти несложно. Да и жестянка где-нибудь в кузове лежит, буду досматривать – найдется. А что, кстати, с машиной?
Егор шагнул в воду. Женя отделился от группы и пошел к нему. Валет молча закрыл дорогу, даже зубов не показал. Просто прошел к воде, развернулся навстречу человеку и стал равнодушно смотреть в сторону. Женя сделал еще несколько шагов. Тогда Валет склонил к земле шею, а морду по-волчьи вытянул вперед. Хозяин его матери рассказывал Егору, что гуляла она всегда в тундре, три недели не появлялась в поселке и поселковых псов с собой не уводила. Да, много легенд ходило о матери Валета.
– Пусти, Валя, – сказал Егор.
Валет, не меняя стойки, молча отодвинулся в сторону. Женя, сильно замедлив шаг, прошел к машине.
– Что случилось? – спросил Егор, похлопав ладонью по обмытым тракам гусеницы.
– Нырнули невзначай, – парень блеснул глазами, и снова Егору почудилась в них улыбка. А что? И такие люди есть: чем больше опасность, тем круче в них взыгрывает непокорное, замешанное на злости веселье. Только вот злости-то ни в лице, ни в голосе парня не видно и не слышно. Чудно.
– Подъехали ночью, какая ни на есть, а темень. Сам, небось, знаешь: зимой тут при луне кажется – читать можно, до того светло, а книжку возьмешь, строка – как черная линия. Так и теперешние ночи: без фар едешь и вроде светло, а в воду сунешься – чернота. Говорю начальнику: надо переждать пару часов, пусть развиднеется. А он днем по рации ваших криков наслушался, – Женя ухмыльнулся, – и ни в какую! За два часа, говорит, на трассе будем, двигай! Я и двинул… М-да… Попал носом на скос переката, движок залило, заглох. И стоим почти сутки, никак не заведу. Прям смех…
Разговорчивый парень. А злости точно – нет. Да-а, чудно. Не круглый же дурак… И смотри ты, как точно случай распорядился: полметра в сторону – и будь здоров, не кашляй.
– Открой дверь, – попросил Егор.
– Момент, – парень свинтил гайку с болта, просунутого в замочные ушки, распахнул створки.
– Э! – окликнул с берега Гаврилыч. – Чего шукаешь в машине?
Он пошел было к воде, но Валет снова встал на след хозяина, и Гаврилыч остановился.
В кузове было три стокилограммовые бочки с разделанным, посоленным и плотно уложенным гольцом. На них у передней стенки кузова – три оленьи туши, а у дверцы – несколько ящиков с хариусом и чирами. Битком набито.
– Не имеешь права! – снова крикнул Гаврилыч. – Бисова душа!
Вот и о правах понемногу начинают вспоминать. Но все о тех, где мне положено.
– Похоже, кончились наши права, – Женя вздохнул. – Начинаются обязанности.
Да нет, не дурачок этот парень, все понимает. Тем лучше. Егор захлопнул дверь и пошел на берег.
– Ты покажь разрешение от прокурора, а потом шарь в чужой машине, – сказал Гаврилыч. – Дуже швыдкий! За такое и по шее…
– Хватит! – резко оборвал его человек в цигейке.
– Старший вы? – спросил его Егор.
– Положим.
– Фамилию надо вашу, имя-отчество и место работы. Протокол оформлять будем на лов рыбы незаконными способами в запрещенном месте, на речную потраву, а также на незаконный отстрел домашних оленей.
– Ну, накрутил; «незаконный-запрещенный!» Может, как миром уладим? Нет? Ладно, молчу, молчу… Нет – так нет. Попали, так будем отвечать, что тут поделаешь. Значит, пиши: «Гришин, Владимир Львович, горный мастер прииска «Весенний»… Бумаги нет? Дать ему бумаги. Гаврилыч, мигом! Обеспечь инспектору условия для работы.
Гришин распоряжался четко и серьезно, ни тени насмешки не было на лице и в голосе. И Гаврилыч, ошалело поглядывая на мастера, извлек из продуктового ящика помятую школьную тетрадку, из кармана карандаш.
– Что еще требуется? – спросил Гришин.
– Кто-нибудь со мной в машину, рыбу считать надо при свидетеле, – сказал Егор.
– У-у, считать! Пиши на глаз – согласен, подмахну. Десятка разницы – какой разговор! Мы люди щедрые.
– Не положено, – сказал Егор. – Да и не десятками тут пахнет.
– Водила! – позвал мастер Женю. – В распоряжение «начальства»! Просьба одна к тебе, инспектор, – пошустрее: нам не до тебя, машину государственную спасать надо. Заканчивай мигом да уматывай от греха подальше, чтоб глаза тебя не видели.
Егор пошел к вездеходу. Они с Женей расстелили в корме кусок брезента, стали опрокидывать на него ящики, считать и разносить рыбу в графы по количеству в виду. Там были чир, хариус и мелкий голец.
– Нам инспектор в клубе разъяснял на лекции, сколько стоит одна рыбка, да я забыл, – сказал Женя. – Тут много набежит из нашего кармана? – Он хмыкнул. – Вернее – убежит?
– При незаконном лове чир – тридцать рублей, хариус – пять, голец – рупь.
– Штра-а-афик! – Женя присвистнул. – А с гольцом шутишь? Расстраивать не хочешь? Ру-упь – ха! Самая вкусная на Севере рыба дешевле харитона? Не вижу логики.
– А ее у нас во многих вещах не видно, – сказал Егор. – То ли людям времени не хватает некоторые решения додумать, то ли умения увидеть дело шире. Хотя бы и с гольцом. На юге области, где кета да горбуша нерестятся, голец ест игру и потому объявлен вне закона. Но у нас, здесь, массового хода лососевых, кроме гольца, – нет, однако действует на всю область одно правило… А насчет вкуса я с тобой согласен – ни кета, ни горбуша против полярного гольца и близко не тянут… Однако эту недоработку пусть наверху решают, а ты мне на пару вопросов ответь по вашим делам. Олени, рыба – это понятно. Разбой, как говорится, для личного удовольствия и своего благополучия. А евражек-то зачем жгли? Потехи ради? Так у нормального человека разве возможен такой способ потехи?
– Эх-ма, – Женя покрутил головой. – У Гаврилыча они, пока мы спали, полбуханки хлеба утащили, пачку сахара да бутылку опрокинули, там со стакан оставалось… Да… свое – как ни крути. А за свое… – Женя замолчал.
– Я-ясно… – протянул Егор. – А что украли гагары там на дороге?
– Какие гагары?.. А-а-а… Те ничего. Просто Гаврилыч ружье пристреливал. Купил недавно, ну и палит в белый свет… Гаврилыч у нас мужик могучий, приисковой лавкой заведует… Вот такие дела-делишки, инспектор.
– Да-а, мужик виден… – задумчиво сказал Егор. – Зверь-мужик. Ладно, считаем дальше.
Егор составил два акта, отдельно по рыбе и оленям. Женя подписал тут же. Гришин на берегу прочитал мельком и тоже подписал, а Гаврилыч читал долго, сопел, хмуро поглядывал на Егора после каждого абзаца. Закончив читать, спросил:
– Ружье зачем приплел? Сетей тебе мало?
– Орудие браконьерства, – объяснил Егор. – Олени-то стреляны.
– Эге… Не стану я подписывать… накатал, як той… – Гаврилыч отбросил бумаги.
Охотник пожал плечами, вывел против его фамилии слова «от подписи отказался», сложил акты и упрятал за пазуху.
– Теперь исчезни, дед, не отрывай от дела, – сказал Гришин. – Видишь, машину замывает.
Егор повесил рюкзак на левое плечо, позвал Валета и зашагал к устью Прозрачной. Там он долго стоял и смотрел в тихо булькающую на последнем перекате воду речки.
Впрямь какая-то неживая вода. Паляваам вон зеленью – жизнью отдает, а тут никакого цвета, как стекло. Холодом даже на вид тянет… «как кэргычин, как холодное стекло», – всплыло в памяти. И Сергеевна точно определила – убитая река. Да, конечно, отмщение теперь свершится, но разве может эта мысль принести облегчение? Столько жизней оборвано…
– Э-э-эй! – донесся от стоянки крик. – Погоди-и!
Егор глянул назад. Гаврилыч бежал к нему, зажав в одной руке «гуся», в другой эмалированную кружку.
Валет зарычал.
– Спокойно, – сказал Егор. – Обычное дело – не терпится выпить.
– Ух, хо-хо! – пропыхтел Гаврилыч. – Была не была – мировую! А, начальник? А, Михалыч? Ружье бы только, строго нынче, второе разрешение сразу не выбьешь, накланяешься с ковриками да дубленками… Замажем, во, – он поднял бутылку, – да миром, як порядочные люди.
Никак не укладывалось в голове Гаврилыча, что оказалась сегодня бессильна сама бутылка, всемогущая, открывающая любые двери и души.
– А я, чи шо, круглую зиму и выпить, и хлеб свежий… все обеспечу на твой участок, друзьями будем.
– Ох, нет, Гаврилыч, – сказал Егор. – Не проси, не будет меж нами мира. Пойдем, Валетка.
Пес затрусил вперед. Егор шагнул следом.
– А тогда вот тоби! – гаркнул сзади Гаврилыч.
За спиной Егора что-то стеклянно лопнуло, и на шею обрызнули капли. Он повернулся и увидел совершенно обалдевшее лицо Гаврилыча. По его голове и одежде текла красная жидкость, в поднятой руке торчало полбутылки. Егор ничего не успел сообразить, как в уши ударил тугой раскатистый звук. Винтовка! Егор бросил взгляд за спину Гаврилыча. Там, на одном из широких склонов Осыпных гор, он увидел цепочку пестрых оленей, а выше, над ними, стоял Омрит с винтовкой в левой руке. Тогда Егор вновь оглядел Гаврилыча. Тот застыл монументом, только глаза вращались в орбитах быстро и, похоже, в разные стороны. Вразнос пошли глаза. Шок. Но ничего, очухается. Голова у него крепкая, замечательная голова. Такую голову и прямое попадание едва ли возьмет.
Егор обошел его и направился к пастуху.
– Наше-ел! – Омрит, улыбаясь, показал на оленей.
– Как же ты успел, парень… – трудно выговорил Егор.
– Немножко не спал, – ответил пастух.
– А вот мы с Валеткой оплошали.
– Я видел, – сказал Омрит.
И тут они услышали натужный скулящий рев.
– Вездеход, – прислушался пастух. – Большой самый.
– Да, – кивнул охотник. – ГТТ. Наверное к этим, на помощь.
– Там трое идут, – Омрит кивнул в сторону увалов. – Сверху видно. Одна, наверное, женщина.
«Сергеевна с Алешей, кто еще, – подумал Егор. – Зачем?»
– Они идут к Палявааму, – Омрит кивнул на браконьерский вездеход.
– Пошли и мы, – сказал Егор.
Быстрову с промывальщиком и навьюченной Девой они встретили метрах в ста от стоянки браконьеров.
– Кто стрелял? – поздоровавшись, спросила она.
– А вот земляк, – Егор улыбнулся, – для профилактики. Вы-то зачем сюда, Сергеевна?
– Да так… Вспомнила, что охотник без оружия.
– Ишь, – сказал Егор. – А сама-то…
Она тряхнула тяжелой копной светлых волос и улыбнулась:
– Мое оружие известно с начала четвертичной эпохи. Откуда эти… убийцы?
– С «Весеннего». Под началом горного мастера Гришина.
– Даже так? Интересно… Пойдемте посмотрим.
На противоположном берегу из широкой ложбины выполз вездеход ГТТ с переделанной вверх выхлопной трубой и, переваливаясь, словно пароход на волне, по буграм пошел к Палявааму.
– Это райисполкома вездеход, – сказал Омрит. – Культбригада.
Они подошли к стоянке, и Егор заметил, что еще на расстоянии Наталья Сергеевна прямо впилась взглядом в Гришина. Шагала, не отводя глаз, даже под ноги перестала смотреть и ставила их невпопад: то на кочки, то в провалы между ними. Шаг стал неуклюж, несколько раз молодая женщина, взмахивая руками, чуть не упала, но взгляда не оторвала. Наконец подошла и стала против человека в цигейковом костюме.
– Этот самый, товарищ горный мастер Гришин, – сказал Егор.
А тот даже не повернул к охотнику голову. Он уставился на Наталью Сергеевну, и Егор увидел, что глаза его прямо кричали, вопили что-то, чего не мог или не имел права даже шепотом выговорить язык. Наталья Сергеевна тоже глядела в упор, а пухлые яркие губы ее начали постепенно растягиваться, пока не превратились в тонкие, плотно сжатые полоски.
– Это не Гришин, – наконец медленно сказала Наталья Сергеевна. – Это начальник горного участка «Весенний» Горюков Юрий Степанович, мой хороший знакомый и даже… друг. А Гришин… правда, есть такой горный мастер на его участке.
Егору видно было, как слова эти опустошили женщину. Она опустила голову, неуклюже, словно по солдатской команде «кругом», которую исполняла впервые, повернулась и снова тяжело зашаркала ногами по кочкам. В обтянутую зеленой геологической штормовкой спину ее черными пятнами застучали капли дождя. Вот он и собрался, давно висевший над землей и людьми тусклый осенний дождик…
Теперь понятно, почему этот Гри… Горюков торопил меня с уходом, подумал Егор.
ГТТ легко прошел перекат, выгнал перед собой на берег мутную волну и стал задом к вздернутой корме «семьдесят первого». Из высокой могучей машины попрыгали люди: заведующая отделом культуры райисполкома недавняя выпускница областного техникума Клара Пенеуги, киномеханик Эттувги и водитель Толик. И Егор и Омрит хорошо знали их. Каждое лето «культурники» колесили по тундровым кочевьям оленеводов с фильмами и лекциями, гостили и на охотничьих участках.
Толик сразу пошел к Жене, они достали трос и полезли в воду цеплять захлебнувшуюся машину.
Клара и Эттувги стали разглядывать браконьеров и спрашивать у Егора подробности убийства реки.
– А мы ехали в третью бригаду, все от геологов услышали по связи – и к вам на помощь, – сказала Клара. – Только опоздали, да?
– В самый раз! – сказал Егор. – Спасибо, ребятки.
Потом охотник показал на бугор с выжженной колонией евражек, и они пошли туда.
А минут через двадцать подошел вездеход геологов, вызванный Натальей Сергеевной. Виталий Иванов догнал в тундре и усадил женщину к себе в машину.
Водитель Женя полез в свой ГАЗ, а Толик – в ГТТ.
– Давай, дергай, на ходу заведусь! – крикнул Женя.
– Егор Михалыч, присмотри за тросом, – попросил Толик.
Охотник вышел к воде, кивнул. ГТТ заревел слоновьим голосом и пополз вперед. Трос натянулся, потом напрягся и поволок ГАЗ на берег, но за доли секунды до того, как вся буксирная система дрогнула, Егор увидел – стоял-то почти впритык, – как со среза выхлопной трубы браконьерского вездехода заскакали частые голубые колечки выхлопных газов. Это как же так… Трос еще не напрягся, а выхлоп уже… Значит… Вот откуда его веселье!
Дверь ГАЗа поравнялась с охотником, и Егор увидел ликующее лицо Жени. Тот тоже глянул на Егора и подмигнул с выражением, не допускающим никаких иных толкований, кроме «знай наших!».
– Ах ты парень, ах ты человек, ах ты умница! – завертев головой, сказал Егор, но за ревом двигателей и плеском воды никто его не услышал.
Клара принесла чистые белые листы бумаги, охотник забрался от дождя в кабину подошедшего геологического вездехода и стал оформлять акты задержания наново, уже с настоящей фамилией руководителя браконьерской группы. Геологи и киномеханик Эттувги вытащили оленей, расстелили под задним бортом машины брезент и стали считать гольцов из бочек, до которых у Егора в первый раз руки не дошли. Весь народ оказался в куче, только двое браконьеров стояли метрах в пяти да Женя копался в кабине.
Егор выписывал: «…хариуса – триста сорок четыре штуки; гольца…», когда на плечо ему легла рука. Охотник поднял голову. Рядом стоял начальник участка «Весенний».
– Ладно, старик, – дружелюбно сказал он. – Ну, напугали, согласен. И признаю – виноват. Хватит, а? Забирайте все, возместим любой ущерб, только без криков, ну… без возни, по-человечески. И ноги нашей в этой распроклятой тундре больше не будет, даю честное слово. И с участка впредь никого больше не выпущу без положенного разрешения инспекции. По рукам, дед? А то неудобно получается: передовой коллектив, в клубе стены грамотами увешаны, в прессе не раз отмечали, и вдруг – браконьерство, да с уголовной статьей. Под корень срубите всю воспитательную работу, разброд в коллектив внесете. Чувствуешь, а? По рукам?
Егор отодвинул плечо и отрицательно покачал головой.
– Ну демагог! – удивленно сказал стоявший рядом начальник полевой партии Виталий Иванов. И решительно добавил: – Не соглашайтесь, Егор Михалыч, такие номера не должны проходить.
– Разве можно прощать такое? – спросила Клара. У нее еще горел в глазах ужас от увиденного на бугре, лицо было бледно, по щекам текли перемешанные с каплями дождя слезы.
Горюков обвел взглядом лица остальных людей – все неумолимы. Тогда за их спинами ему почудились другие лица, они стали выплывать из прошлого и заполнять пустынную печальную тундру, берега убитой им реки, склоны сопок. Горюкову показалось, что конца не будет этим лицам. Вот черт, впервые такое. Откуда? Неужели попал по-настоящему? Да нет, вылезем, было же… Он тряхнул головой и опустил ее, освобождаясь от наваждения. Надо принимать меры, а то и вправду погоришь тут. Слетелись…
Егор закончил, развернул акт и сказал:
– Подписывайте кто-нибудь двое-трое. Вполне хватит.
Но к кабине пошли все. Все хотели быть причастны к акту справедливости, Образовалась очередь.
Горюков поднял голову.
– Вы что, ребята? – растерянно спросил он. – Люди же мы, люди! С работы выгонят! В коробе, что ли, бичевать? Ну, допустили нарушение, так за него стирать с лица земли – да?
– А вам других людей стирать можно? – спросил Эттувги.
– Стирать с лица земли! – шепотом произнесла Наталья Сергеевна. Она сидела в кабине, широко открыв глаза и устремив неподвижный взгляд в размазанный и плывущий от воды на лобовом стекле машины осенний мир.
Горюков прямо на глазах таял и съеживался. Даже цигейка начала морщиться на плечах и груди.
– Детей двое, – сиплым осевшим голосом неожиданно сказал он. – Жена сбежала на материк, не захотела тут… Год уже… Посадите вы меня, а детей-то… Детей-то куда? – он шагнул к Алеше, ухватил робу на груди промывальщика и закричал:
– Детей куда, я спрашиваю?! В детдом, да? Жизнь уродовать?! Младший, Семка, во втором классе, а уже мечтает – геологом буду!
Алеша, сморщившись, отцепил руку Горюкова и отвернулся.
Тот глянул на Клару:
– А Зинаида, в четвертом, – учительницей! Как теперь с ними? Как они будут на вашей совести?!
Клара опустила голову и носком резинового сапожка стала расковыривать моховую подушку под ногами.
Горюков бросился к Омриту, схватил его за руку и, глядя в непроницаемое лицо, крикнул:
– Дети, понимаешь ты – дети!.. Ну, чилдрен – понимаешь? Маленькие еще, им отец нужен!
Омрит молча вырвал руку, скривил губы, как при сильной зубной боли, и отвернулся к Егору и Наталье Сергеевне. Горюков перехватил его взгляд, опустил плечи еще ниже и сказал в кабину:
– Ладно, радуйтесь, ваша взяла. Я взрослый, меня можно… Добивайте… Но их-то кто пожалеет… Мама, что-ли, разгульная…
– Какая гадость, – вдруг громко сказала Наталья Сергеевна. – Ох, какая подлая гадость… Да отпустите вы его, ради бога, разве можно видеть и слышать такое…
Егор посмотрел на собравшихся полукругом у машины людей. Они по очереди отводили глаза и опускали головы. А потом стали расходиться. Тогда Егор скомкал акт, бросил на размешанный многими сапогами мокрый мох и услышал, как стукнули по сухой бумаге капли дождя.
Над тундрой воцарилось молчание. Оно длилось минуту, а может и пять, а может – целую вечность: бывают моменты, когда время будто бы останавливается. Молчание вдруг набухло и поплыло вначале отдаленным, затем быстро растущим рокотом.
Горюков, уже выпрямившийся, вздрогнул, словно рокот с налета ударил его в грудь. Все повернулись в сторону речки Прозрачной. Там, в туманной сетке дождя, возник расплывчатый серый контур. Потом он потемнел, стал зеленым, резко обрисовался, и люди увидели вертолет, летевший к ним совсем низко, буквально в десятке метров над рекой. Вертолет вышел к стоянке на берегу Паляваама и сел. Дверь распахнулась, за радистом Валерой выпрыгнули инспектор районного отделения Охотскрыбвода, пилот Безродных и штурман Олег.
– Погодка! – сказал Безродных. – Еле выпустили, и всю дорогу на бреющем. Спасибо Прозрачная довела.
Инспектор прошел к вездеходу, в самый центр толпы, сказал «здравствуйте!», глянул на двоих людей в стороне и сказал:
– Понятно…
Пока вертолет садился, Егор вылез из вездехода и теперь стоял рядом.
– Порвал акт, Михалыч? – спросил инспектор.
Егор глянул под ноги.
Инспектор нагнулся, поднял намокшие скомканные листы, аккуратно расправил и положил в кабину на печку.
– Это Горюков, – сказал инспектор, – а вы – жалеть. На его совести уже третья убитая река. В прошлом году чуть опоздали, не прихватили у речки Широкой, на месте преступления, так он потом возмущался, справку из приискома показывал: «…был командирован в оленеводческие бригады в порядке шефской помощи, для проведения лекции о путях развития Продовольственной программы…». Когда таких прощаешь – автоматически становишься соучастником.
– Детишки, – сказал Егор. – Двое.
– Сын хочет стать геологом, а дочь – учительницей? – спросил инспектор. – Это он позапрошлый год впервые рассказал пастухам, задержавшим его с аммонитом и неводом на речке Красной. – Те тоже пожалели… А в результате вашей вселенской жалости, – инспектор посмотрел на вновь собравшийся в полукруг народ, – сын его вырастет не геологом, а браконьером-добытчиком, а дочь выучится рыбой и дичью, незаконно папой с братцем добытой, торговать среди соседей. Этот обучит, этот знает ходы в человеческие души. А вы – прощать.
– Но детей правда в детский дом возьмут? – спросила Клара.
– Ну-у, придумали пугало, – сказал пилот Безродных. – Вот я, между прочим, детдомовский. Война распорядилась. И жена тоже, но она при здравствующих, как говорится, родителях. Так можем заверить: детдомовские – не худшие годы в человеческой жизни…
– Мели, мели, Емеля, – с усмешкой сказал Горюков. Он уже разогнулся и стоял твердо. Казалось, даже капли дождя отскакивают от его лица. Памятник человеческой самоуверенности и непогрешимости, а не простой смертный.
– А ты, инспектор, гляди не промахнись, – продолжал он. – В районе последняя инстанция – не рыбий надзор. У меня передовой участок, стратегический металл, а вы души мотать дохлыми пескарями, палки коллективу в колеса… Вот и думай, инспектор. Ду-умай.
Дождь припустил вовсю, колотил в лица, плечи и спины, со звоном плясал на железе машин. Река и сопки пропали за серым шипящим пологом. Потоп, что ли, начинался?
– Всегда и везде последняя инстанция – Закон, – сказал инспектор.
