Текст книги "Ураган «Homo Sapiens»"
Автор книги: Николай Балаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)
Уже у самого поселка Нагишев осторожно положил букет на колени Лельке.
Когда лодка замерла у берега против инспекции, Лелька встала, и лепестки посыпались на дно, а букет упал за борт. Она выпрыгнула на берег и исчезла за крайними домами. А Генка долго смотрел, как колышет прибоем стебли маков, потом побрел за задержанными в инспекцию.
Закончив с актами и отпустив горняцкую семью, они пошли домой. Пустые улицы плавали в голубых сумерках, над головами зеленело небо. Окунувшись краем в красные воды океана, дремало на волнах белое сплющенное солнце. Генка был тих и задумчив.
АгитацияСолнце висело над горами. Небо пылало жаром. Михаил и Генка лежали в розовых зарослях иван-чая. Пахло медом, над головами гудели шмели, какое-то невидимое создание трещало голосом кузнечика, недалеко посвистывал конек, а чуть ниже, под бугром, шептал свои древние фантазии ледяной ручей.
Недельный маршрут в неизвестные еще инспектору горные углы района закончился. Час назад они вышли сюда, к цепи холмов, огораживающих с севера Ичунь, большую речку. Теперь предстояло спуститься по ее долине к океану и навестить рыбалки любителей.
За маршрут дважды встречали оленеводов, и они помогли уточнить карту зимовок рыбы, а бригадир Рультын рассказал о горном озере Тинтинин – Ледяном и о речке с тем же названием, текущей рядом. Потом привел, показал. Михаил был ошеломлен: дно реки казалось черным от огромных косяков. Радужной лавиной бросалась рыба на крючок с комаром.
– Ну и красота! – восхитился Генка.
– Ручьевая форель? – Михаил долго вертел в руках одну из рыб, выловленных на уху. У нее была почти черная спина, золотисто-желтые бока и брюшко. По спине оранжевые пятна, по бокам и брюшку – розовые, крупные.
– Гена, возьми блокнот, помоги описать, – Михаил обмерил и взвесил рыб, продиктовал окраску: – Видишь, какая чехарда – признаки ручьевой форели, но ее на Чукотке нет. По крайней мере, так утверждают справочники.
– А что, авторы лазали по этим речкам? – спросил Генка.
– Едва ли… – Михаил еще раз повертел рыбку, приоткрыл жабры. – Если это ручьевая форель, то ее прародитель – кумжа, которая нерестится в ручьях и которой на Чукотке… тоже быть не должно. Это европейская рыба, человек ее акклиматизировал недавно в Северной Америке. Может она оттуда за полсотни лет попасть к нам? Вообще, два рода – настоящие лососи и гольцы – пока лес в ихтиологии темноватый. По ним самые сильные споры, самые густые туманы. Научные, я имею в виду. Но для нас с тобой сейчас ясно одно – эта речка должна подлежать особой охране. Рультын, а что с озером?
– Там Лыгиннээн живет, голец, – сказал бригадир. – Весной идет в море, осенью обратно. Еще там живет Кимгин, никуда не ходит, только в северный ветер сильно бегает, рвет сетку, много жрет. Вот такая рыба Кимгин, – Рультын взял плавниковый прутик и нарисовал на песке огромную рыбу, внешним видом похожую на симу, как ее помнил Михаил.
– И размером такая?
– Да, – кивнул Рультын.
Михаил не стал ничего уточнять из деталей рисунка… Он знал, что все чукчи умеют рисовать и очень точно передают именно мельчайшие детали предмета. Он достал рулетку и смерил рыбу целиком, без всяких правил: от кончика рыла до кончика верхнего луча хвоста оказалось сто пятнадцать сантиметров. Значит, по стандартным мерам – около метра.
– А расцветка?
– Там зеленая, – Рультын хлопнул прутиком себя по спине. – Пузо совсем красное, везде такие пятна, – он похлопал по рукаву кухлянки. Оранжевые, значит, пятна.
– Ихтиологов будем на следующее лето вызывать, – сказал Михаил. – Пусть разбираются. А пока главное – охрана.
– Недавно совсем близко трактор с балком ездил, – сказал Рультын.
– На балке над дверью ничего не приметил? – с тайной надеждой спросил Михаил.
– Крыло Вэлвына, ворона, – сказал Рультын. – А рядом другое – Тэкыл, совы. Совсем недавно сову убили, чистое крыло.
Они! Михаил от такой удачи даже дрогнул, но тут же одернул себя. Увидеть в тундре – полдела… четверть дела… даже меньше. Сам в этом балке чай хлебал, сны смотрел, а толку? И уже спокойно спросил:
– Где видели балок?
– Стоял на речке Мэлетвээме, – Рультын махнул рукой на восток. – Отсюда день идти. Нас увидели, сети убрали, уехали.
– Куда, Рультын? Куда уехали?
– Ынкри, – Рультын опять показал на восток. – Туда. Наверное, на прииск. На «Ичуньский».
– Та-ак. Гена, карту. Смотри, Рультын, вот Мэлетвээм. Заячья…
– Тут, – уверенно ткнул пальцем бригадир в крутую петлю среднего течения реки. – Поехали сюда. – Палец его пополз к низовьям, где Мэлетвээм впадал в Ичунь. А в верховьях Ичуня – прииск «Ичуньский». На западе долина выходит к океану. У океана Сучкову и его компании делать вроде нечего: там Пээк рядом, вдоль берега трасса, рыбалки райцентровских организаций. На каждом шагу люди, а для Сучкова с его приметным балком они – свидетели. Нет, он ушел на «Ичуньский», а оттуда дорог много. Или там? Что ж, будем и гадать и искать. И уже вслух Михаил сказал:
– На прииске его надо смотреть. Для начала.
– Слушай, – спохватился Генка. – А легенды, что нам рассказывали внештатники, не об этой ли речке Ледяной? Совпадает.
– Да-а, совпадает.
Сучков искал эту речку, да Рультын помешал? Откуда данные? Да кто-то из пастухов польстился на выпивку – и весь сказ.
Перед маршрутом в горы они были на «Ичуньском» с лекцией и кинофильмом. Там внештатные инспектора и рассказали им о легендарной реке, в которой якобы воды из-за рыбы не видно. А я еще посмеялся, вспомнил Михаил. Так-то, дорогой инспектор: основа легенд факт.
* * *
– К-и-и! – выплыл из небес ленивый голос. Над цветами возникла Генкина разомлевшая физиономия:
– Канюк, а? И не лень по такой жаре орать.
Температура в последние дни держалась под тридцать. Долина, посреди которой они устроились на отдых, млела в густых струях испарений.
– Ехать надо, – сказал Михаил, раскидывая руки.
– Ага, – Генка вздохнул. – Знаешь, что я подумал? Поставить на этом бугорке избу из сосновых бревен и пожить годик-два. Просто так пожить, чтоб кирпичная печь, дрова…
– Можно, – согласился Михаил. – За водой с коромыслом, для охоты берданку со стволом, прикрученным проволокой… Как в кино… – Он обвел взглядом бугор. Выше зарослей иван-чая на длинных стеблях качались желтые цветы арники холодной, похожие на солнце, каким его рисуют дети. Почему холодной, кто назвал? Они кажутся лохматыми и очень теплыми.
– Смотри-ка, – шепнул Генка.
Михаил повернулся. В трех метрах, на газете, служившей им столом, грызла галету евражка. Дожевав, она настороженно глянула на Михаила, сунула за щеки два куска сахара и побежала к норе, но метрах в пятнадцати застыла и уставилась на людей. Щеки опали, на мордочке возникло изумление.
– А сахар быстрорастворимый! – назидательно сказал Михаил.
Они долго смеялись над евражкой, потом Генка собрал кружки, вылил остатки чая на пепел костра: – Едем или начнем избу строить?
– Отложим, пока сосна вырастет, – пошутил Михаил.
– Ули-ли! – тревожно сказал на том берегу крупный темный кулик. Михаил встал, перебрел ручей. Кулик забегал в лишайниках, тоненько крикнул: «Пи!» – и, ткнув носом в шевельнувшийся комочек, отлетел. Мамаша беспокоится. Михаил разглядел птенца. Он лежал пластом, закрыв глаза. «Пи! Пи!» – тревожно попискивала мать, предупреждая – опасность рядом, не шевелись! Но птенец открыл один глаз и дернул крылышком. Плохо слушается. Значит, торчать ему в острых зубах, если забредет сюда песец.
– Олени, что ли? – спросил от вездехода Генка. – Глянь.
У подножия холма, замыкавшего долину с юга, двигалось стадо из шести важенок и четырех телят. Седьмая встреча на маршруте с дикарями. Все больше их становится: волка крепко выбили. Олени двигались короткими рывками, тыча носы между кочек.
– Грибы собирают, – сказал Михаил. – Любимое лакомство летом. Домашние в грибную пору даже из стад убегают. Самое тяжелое время для пастухов: грибы, жара, гнус… А там что? – он заметил движение недалеко от отставшего теленка. – Смотри: лиса…
– Вижу, – шепнул Генка. – Неужели она может оленя…
Лиса пропала в траве и вновь появилась за большой кочкой метрах в тридцати от теленка. Дальше все открыто, не проползешь. Тогда лиса осторожно выставила над кочкой кончик распушенного хвоста. Тихо повела им вправо, влево. Теленок заметил необычный «кустик», склонил голову набок, понюхал воздух. Ничего страшного. Но что за диковинка качается? Надо глянуть ближе. Не уходить же от тайны. Он сделал шаг. Кустик продолжал качаться. Еще шаг. Пробежка. Шаг…
Из-за кочки взлетела рыжая молния. Теленок рванулся назад, зацепил копытце и смешно, по-собачьи, сел. Это спасло его: не ожидавшая падения жертвы лиса пролетела чуть выше. Она еще находилась в воздухе, а теленок уже прыгнул к матери. Та тревожно фыркнула, и стадо понеслось вверх по увалу.
Лиса, проводив оленей взглядом, косо глянула вокруг: никто не видел конфуза? Нет? Ну и хорошо. Тоже переполошились – пошутить нельзя! Бегите, пожалуйста, у меня своих – дел хватает.
– Повезло нам крупно. Гена, – сказал Михаил. – Я вроде давний тундровик, а тоже первый раз вижу такую охоту. И, выходит – нелегок хлеб насущный у зверья.
* * *
Перегретый мотор гнал горячий воздух. Генка не выдержал, вылез на капот, сел на кабину сверху. Когда гребень перевала закруглился, впереди открылась мрачная долина. Из серых осыпей, щербатыми зубьями разрывая нежную плоть неба, торчали черные скалы. Посреди унылой бурной равнины текли серо-желтые воды реки. Необычен и непонятен был вид у долины, словно занесло ее могучей силой из неведомого, погибшего где-то в дебрях Галактики мира и врезало в чужую планету. Засквозил сырой ветер. Михаил выключил мотор и явственно услышал тягучий стон. Даже солнце над долиной будто подменили. Равнодушно, отчужденно смотрело оно вниз.
– Фантастика, – Генка потряс головой. – Кругом ничего подобного. На какую планету мы попали?
– Планета Земля, – сказал Михаил. – Река Ичунь…
Через час они остановились у самой воды, вышли. Привычных узорчатых россыпей из чистых галек в русле не было. Дно затянуто серым илом. Ил лежал всюду: на береговых косах, по низким пойменным терраскам, на пожухлой жидкой траве, космами висевшей по сухим сучьям ивняка. Ни один звук, кроме мертвого рокота воды, не нарушал теперь тишину. – Ни одного живого существа.
– Что за ураган прошел тут? – настороженно оглядываясь, спросил Генка.
– Ураган «Хомо сапиенс», – ответил Михаил, – люди «покорители Севера».
– Да-а, тяжелая у нас поступь.
– Тяжелая, если ломимся без оглядки. В верховьях давно уже работает прииск. Пока разворачивался, гнал с установок воду в реку без отстойников. Вот результат. Даже комара нет. Комар и рыба пропали первыми, за ними птицы, звери, другая живность.
– А цветы? Цветы-то куда делись?
– Им, большинству, нужно искусственное опыление.
Михаил медленно пошел вдоль берега.
Уныло шипел ветер. Чавкал под ногами ил, и цепочка рубчатых следов казалась фантастической и страшной. В верховьях реки появились туманные тени. Они постепенно закрывали долину сумеречным пологом, как будто природа устыдилась деяний человека. Михаилу вдруг до боли в сердце стало жаль крохотную частичку планету, бездумно лишенную человеком жизни. Он погладил бледные робкие стебли травинок в высокой, когда-то могучей плодовитой кочке и шепнул ей:
– Потерпи. Мы скоро все исправим. Я знаю, у тебя внутри еще есть силы и ты снова зацветешь на радость миру. И вернешь сюда птиц, бабочек, зверье, комаров. Подожди и потерпи еще немного.
Генка залез в вездеход. Всего несколько часов назад он жил в понятном мире, привычные картины которого не вызывают каких-либо тревожных или просто необычных умозаключений. А тут вдруг перед ним возник и распахнулся во всю ширь чужой, неведомый и от этого страшный и грозный. Смотреть долго на него не хотелось, хотелось спрятаться от этих картин, но они уже потрясли сознание и породили страшные мысли о будущем планеты…
Михаил вернулся, протянул руку за бортик кузова внутри машины, чтобы взять флягу. Под руку попали какие-то стебли, он вытянул их и увидел букет, аккуратно перевязанный пучком хрупких стебельков мятлика. В букете горели цветы арктической калужницы, розовыми искрами светилась андромеда, солнечные лепестки рододендрона смешались со светло-карими головками мытника. Михаил глянул на хозяина букета. Тот лежал в кузове, из дверного проема торчали подошвы резиновых сапог, рубчатые гнезда которых были забиты илом.
Наполнив флягу водой для анализа, Михаил сунул ее на место и осторожно положил сверху цветы. Интересно, почему я не вижу их у птички-невелички? Ведь он для нее собирает? И это не первый букет. Эх, Гена, молода она еще!
* * *
Солнце катилось над водой, когда они пересекли полосу приморской тундры и по низким холмам вышли к океану. Шумел прибой, огромные валы бросали пену через песчаные мели, и ветер разносил над берегом ее розовые клочья. Вдоль внешней кромки мелей колыхались изъеденные водой зеленые и розовые льдины, похожие на грибы сыроежки. Вездеход побежал по утрамбованным пляжам. Впереди показалось легкое строение, прибежище рыбаков-любителей: каркас из горбыля, обтянутый рубероидом. Внутри нары, печь и стол. Такие избушки стоят на берегу в местах, выделенных инспекцией для любительского лова коллективам рыбаков, объединенных по производственному принципу. Берег океана на многие десятки километров оказался разбит на участки, где за чистотой и правилами лова следили заинтересованные люди.
Река, что текла слева из тундры, повернула вдоль берега, образовав между руслом и океаном длинную песчаную косу.
Перед избушкой горел костер. Над ним висело закопченное ведро, вокруг сидели трое рыбаков.
Михаил остановил вездеход в сторонке, вылез и обошел кругом. В одном месте из гусеницы наполовину торчал палец. Генка взял молоток, осторожно забил палец на место, сказал:
– Подлечили бедолагу. Овса бы ему теперь – заработал.
От костра подошли двое, третий направился вдоль косы.
– Каким ветром, Комаров? – спросил один. – Как ни приедешь, ты следом. Везде, значит, ты, как в том анекдоте.
– Анекдот не забудь у огонька рассказать. – Он давно знал инженера аэропорта Глебова. А второй – водитель портовского «уазика» Матюшин.
– Как успехи?
– Малость имеем! – Матюшин весело потер пухлые руки. – За сутки взяли гольца семь штук, ряпушки три десятка, пяток пыжьянов. А еще ночь впереди.
– Показывайте хозяйство, – сказал Михаил. Он знал, что эти рыбаки нарушений не позволят, однако порядок есть порядок.
– Приветствую классику: «Доверяй, но проверяй!» – Глебов хохотнул. – Леня, пригляди за ушицей, – сказал он Матюшину. – Укропное масло не забудь.
Втроем они зашагали по берегу моря. Над головами, шипя, прошли нырки. Чайки, точно откованные из бронзы, висели над волнами в лучах покрасневшего осеннего солнца. Выше ломаными зигзагами мелькали крачки.
Михаил остановился у сети, глянул на размер ячеи, на глаз прикинул длину. Да, все в порядке.
– Тут гольцы и попадают, – сказал Глебов. – А вторая в реке. Там ряпушка и пыжьяны.
– Третью что ж не выставили? – спросил Михаил.
– Так нас двое.
– Как – двое? – Михаил повернулся, глянул в конец косы.
– А-а, – понял Глебов. – Так это не наш, из другой компании. В устье они стоят, с того берега. Во-он вездеход, ГАЗ-71. Этот товарищ приходил, успехами интересовался. Сказал: не рыбачить, а отдохнуть приехали, вчетвером, с «Западного».
– Отдыхать за сотню километров, когда свои угодья рядом?
– Мне тоже показалось странным, – согласился Глебов. – Но говорить не стал, а подумал: перекусим и навестим по ночному холодку, на всякий случай. По той же – хм! – классической формуле. Из ружей они палили на протоке: утку морянку, видно, гоняли. Самцы-то сейчас в стаях.
Протока! Михаил сразу ощутил тревогу. Она отделялась от реки километрах в пяти выше, петляла среди тундровых озер и вливалась опять в реку почти у самого устья. Мелководная, с частыми плесами, она хорошо прогревалась, изобиловала кормами, и в ее чистейших водах жировала и быстро росла рыбья молодь. Каждый рыбак поселка свято помнил: ловить в протоке – что рубить сук, на котором держится его же рыбацкое счастье.
– Теперь к столу, на ушицу, – сказал Глебов.
– Пожалуй, на ушицу позже, – отрицательно качнул головой Михаил. – Гена, заводи.
Человек, бывший у костра, прошел уже две трети расстояния от избушки до своих. Если только они там гоняли уток – это полбеды. А если…
– Хорошо! – решительно сказал Глебов. – Но одних не пущу, там народ с оружием. Леня, снимай уху, прячь в кукуль, пусть преет. А мы с инспекцией.
Человек на косе сразу услышал вездеход. Он оглянулся несколько раз, ускорил шаг, затем побежал, размахивая руками и, видно, крича что-то на тот берег. И как только он побежал, Михаил сразу узнал – Сучков!
С противоположного берега плюхнули на воду резиновую лодку, и один человек погнал ее поперек реки. Сучков остановился напротив, сложил руки рупором и что-то крикнул. Затем, подняв тучи брызг, прыгнул навстречу лодке, перевалился через борт. Лодка пошла обратно, а на том берегу засуетились двое. Один полез в кабину вездехода, а второй забегал вокруг, кидая в кузов рюкзаки, полушубки, мешки. Сучков с напарником выскочили на берег, схватили лодку, кинули на крышу вездехода и перемахнули веревкой.
Михаил направил свой вездеход в воду. Глебов с Леней выбрались на крылья, отцепили с бортов лопаты и стали подгребать: никудышно плавает ГАЗ-47.
– Ребята, подождите, чего вы? – ласково окликнул Глебов. – Мы тут посоветоваться с вами хотели!
Не купишь их, Глебов, не старайся. Там зверь хитрый, наверняка узнал меня, еще когда мы только подъехали. Смотри, и номера на вездеходе нет. Замазали, что ли? Могли. Ах ты, Сучков, опять уйдешь! На нашей коробке и тягаться с семьдесят первым нечего, скорость в два раза меньше… Чуть бы настороже подъехать к костру… Да, хлопнули ушами… А с чего мне быть ежесекундно настороже. Так черт знает куда утянет. Это нарушитель всегда помнит вину и заряжен на противодействие… Все, удрали…
Вездеход Сучкова окутал корму синим дымом, рванул прямо с места на третьей и через минуту исчез за увалом. Да, неплохая машина. Так у нас и ведется: у браконьера всегда техника классом выше. А то и вид другой. Платформы на подушке наверняка вначале появятся у браконьеров.
– Прямо «Летучий голландец», – Глебов бросил лопату и вытер с лица пот. – А чего они, собственно, бежали?
– Личный друг у меня там, – сказал Михаил. – Должник.
Второй раз уходит Сучков прямо из рук. Смотри-ка, парень с азартом в крови, деятельный. Зло всегда деятельно. И, значит, часто на виду. Гм, утешение… Что ж, подождем следующей встречи, тоже вроде не сидим на месте. И не будем отчаиваться.
– Да, дружок, – повторил Михаил. – И если из-за долга убежал, то полбеды. Но может быть и еще причина. Смотрите кругом.
Он пошел к стоянке.
Костер горел. И Михаил сразу увидел вторую причину бегства. Рядом с огнем, выплеснутая на песок, парила вареная рыба, двухгодовалая молодь, перемешанная с картофелем, морковью и луком. Вот она, рыба с протоки, вот чего я боялся.
– Ну мерзавцы! – сказал под обрывчиком Глебов. – Глянь иди, инспектор.
Михаил пошел, заранее догадываясь, что увидит. В песчаной нише стояли два ящика из-под макарон, вместимостью килограммов по тридцать. Один доверху наполнен молодью хариуса, чира, пыжьяна, второй закрыт крышкой. На ней пустая бутылка из-под рома. Михаил взял бутылку, другой рукой скинул крышку. Конечно, то же…
– Ах, подонки! – Хоть и ждал этого, но в глазах потемнело. Михаил с размаху хватил бутылкой по береговому обрыву. Посуда звякнула о камень, брызнули осколки.
– Ну-ну! – Глебов крякнул: – Туды-тт… Давай чуть спокойней, эмоции нам сейчас только навредят. – Он поднял руку, нащупал что-то на щеке, дернул. В пальцах остался тонкий осколок темного стекла, по щеке потекла к подбородку кровь.
Мир в глазах Михаила как-то скособочился, перевернулся. Он закрыл глаза и несколько раз сильно втянул воздух. Да, эмоции сейчас ни к чему. Работать надо внимательней, ничего не упустить. Он открыл глаза. Все в мире стало на свои места. Только и небо и земля сиротливо съежились, пожухли их краски, и голос могучего я веселого северного ветра зазвучал испуганно и сиротливо. Ограбленный мир… Не весь, конечно, кусочек. Но в том-то и дело, что каждый кусочек – плоть целого. Сколько можно щипать, кусать и резать ее, планету Земля? В чем она провинилась перед нами?! Ежится, прячется… Это надо подумать: Земля стала бояться человека!
– Ну на кой леший такая тюлька? – вздохнул Леня. – Подонки.
От его тихого и горького голоса Михаил очнулся, увидел жесткое лицо пожилого инженера, ручеек крови на щеке и осколок стекла в пальцах.
– Прости, Семеныч, – сказал он.
– Чего там, – сказал Глебов. – Пакет есть?
– В машине, в рюкзаке.
– Сейчас, – Леня мигом выдернул рюкзак, отыскал перевязочный пакет, разорвал бумагу.
– Давай руку, – сказал Глебов.
Михаил удивленно глянул на него, на капли крови, подсохшие вдоль скулы, потом на свои руки. В сжатой правой торчало горлышко бутылки, и на песок по стеклу текла струйка крови.
– Эмоции, брат, эмоции, – Глебов разжал пальцы на руке Михаила, забрал стекло и начал бинтовать ладонь. – Пока мы переживаем да уговариваем, да за сердце хватаемся, подонки дело делают…
В стороне, на протоке, суматошно закричали чайки, долетел Генкин голос: «Идите сюда!»
Они пошли и увидели берег, где сбежавшие притенили невод. На берегу громоздилась куча водорослей, густо нашпигованная крохотным, в три-четыре сантиметра, мальком. Михаил посмотрел на Глебова, Леню и Генку, и они растерянно отвернулись, словно это их застали на месте преступления. А чайки улетели вдоль протоки и начали кричать там. Люди, не обменявшись ни словом, пошли на зов птиц и обнаружили еще три места, где выводился невод…
– Я ж знаю великую цену человеку, пришлось стрелять в войну, – сказал Глебов, когда они вернулись к избушке. – Но поставь мне сейчас этих – боюсь, нажал бы…
– Ггых! Ггых! – Михаил хотел остановить его, но не смог. Спазма перехватила горло, мелко тряслись руки, понемногу дрожь передалась всему телу. Вдруг стало нестерпимо холодно, и он, вздрагивая, склонился к огню, быстро возрожденному Леней. Тогда Глебов достал бутылку водки, налил в стакан и молча протянул Михаилу. Тот, постукивая зубами, поймал граненый край и выцедил жидкость.
– Сядь, – Глебов нажал на плечи, опустил Михаила на край рыбацкого тулупа, остальным прикрыл плечи. Минут через десять тряска кончилась; огонь и водка сделали свое дело. Михаил расслабился, стало тепло, потом жарко. Он чуть отодвинулся от огня и услышал тихий голос Глебова:
– …их угрызения совести и всяческие там колебания – хорошо сие или плохо в масштабе общества – не мучат. Ими одно правит: мысли о собственном благополучии. Причем способы его достижения неважны, ибо, в отличие ну, хотя бы и от нас книжек они не читают, политинформации не слушают, пьесы не смотрят. Угрызениями совести, рожденными интеллектом, обогащенным мировыми достижениями в области идеологии и культуры, мозг их, стало быть, не загружен. Ими правят примитивно ясные, еще дочеловеческие инстинкты. Звериные, но с существенной оговоркой: нет в этой коробочке, – Глебов стукнул себя согнутым пальцем в лоб, – ограничителя на количество добытого. За последнее время спиливает природа в сознании какой-то крючочек. А какой и зачем – она одна знает. И пилит-то почти при полном нашем равнодушии, при незначительном противодействии. Нацеливает человека на самого себя, как скорпиона… Себе, себе, больше, больше, – до захлеба. Горький это одним словом выразил – мещанство. И, по мне, оно – враг номер один людской цивилизации. Было, есть и будет.
Они просидели у костра до середины золотисто-зеленой ночи. Покой, царивший в природе и родившийся в ночные часы, постепенно передался людям. Витал горький дымок, потрескивали полешки. Когда солнце оторвалось от морских волн и полезло вверх, разговоры смолкли и потянуло в сон. Генка раскатал на песке спальные мешки. Они еще полежали рядом, уперев подбородки в кулаки и глядя в скользящую воду.
– Вот такая получается агитация, – сказал Михаил.
– Завтра притащу документы, – сразу ответил Генка…
Утром горняки подписали акт о событиях на протоке. Без фамилий нарушителей. Удел такого акта – ждать своего часа.
– Если со временем покажу вам вчерашнего гостя – узнаете? – спросил Михаил.
– Да я его утиный нос и оловянные глаза на всю жизнь запомнил, – торопливо сказал Леня. – А вездеход частный, как пить дать. И примета: брезент на кузове подорван. Меж окошек, буквой «Г».
– Как – частный? – не понял Михаил.
– А так. Лодку со списанного подварят, отрихтуют. Мотор, ходовую, другие детали по организациям нашакалят, на бутылки наменяют, соберут – готова машина, А бензин государственный. На приисках много таких. Только на «Ичуньском» почти десяток. Поэтому и номера нет: в ГАИ с ворованным не полезешь.
Не может быть! Дичь какая-то… Михаил не поверил, но промолчал. Ладно там, ну… старенький «Запорожец»… Значит, в принципе, и самолет можно?
– И я запомнил, – подтвердил Глебов и добавил: – Опознаем, не сомневайся. Главное, ты его достань.
– Достанем. А вы свой участок лучше берегите. Но об этом в поселке поговорим, не взыщите. На собрании ваших рыбаков.
