Текст книги "Ураган «Homo Sapiens»"
Автор книги: Николай Балаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)
– Это точно, – согласно кивнул Афалов.
Они помолчали, глядя вокруг. Грело белое солнце. С ивовой ветки смотрела блестящим глазом желто-зеленая пичуга. Михаил почувствовал, как между ним и Афаловым протянулись робкие нити первой обоюдной симпатии, часто рождающейся на фундаменте единомыслия.
– Не тайга, но красоты не меньше, – сказал Афалов. – Может, оттого тянет здешняя природа, что человеком почти не тронута? Себе на погибель тянет. Трогать мы еще ох как не обучены…
– Чуть не забыл, – сказал Михаил. – С внештатниками я поговорю, но и вас попрошу: вон за тем кряжем речка Теплая течет, на ней цепочка зимовальных ям. В ямах лов запрещен любой снастью. Поселков дальше нет, поэтому о любом транспорте в ту сторону прошу сразу сообщать.
– Последим, – понял Афалов.
Из конторы Михаил позвонил в райисполком, секретарю Тыны. Рассказал о балке с рыбой, дал координаты. О выстреле умолчал.
– Како! – удивился секретарь. – Гора рядом, как блюдо – Кэмэнэй! Так? Там недалеко и моя бригада олешек пасет. Сейчас буду говорить геологам, они летают много. Заберут сегодня же.
После беседы с Тыны Михаил пошел в местное отделение общества охотников и рыболовов. Вместе с председателем просмотрели документы. На фотографиях Сучкова не оказалось, председатель на словесное описание нарушителя покачал головой: нет, не наш. Да и не имели еще местные пятизарядок.
– Ищите по другим предприятиям, – сказал председатель.
* * *
Подножия сопок таяли в ночных тенях. На южной гряде по снежникам горели солнечные полосы.
Впереди и сзади шли новенькие «Уралы», выкрашенные оранжевой краской. В кузовах бочки с оловянным концентратом. Путь их из райцентра Пээк морем на материк. Водитель всю дорогу расспрашивал о работе инспекции. А когда узнал, что Михаил один на такой район, – не поверил.
– Чего тут одному делать?
Михаил пожал плечами:
– Вакансии есть, но людей, «больных» природой, трудно найти. Пока. Сочувствующих, правда, много. Помогают.
– Вам народ нужен – ух! – Шофер энергично мотнул головой. – Не каждый, конечно, сможет.
– В любом деле народ нужен «ух»! – Михаил усмехнулся. – Каждое дело не каждый сможет.
– Это правильно. Но все равно браконьер – человек особого рода. Опасный.
– Я смотрю, ты тоже ружьишко с собой возишь, – Михаил поправил приклад дробовика, все время вылезавшего из-за сиденья. – А охота сейчас запрещена. Значит, ты тоже по закону – браконьер, «человек особого рода, опасный». Так?
– Да… ну-у, – смутился водитель. – С весны, с гусиного лёта валяется. Выгрузить недосуг: из рейса в рейс, замотался. Да и что эта берданка: вот у меня приятель из совхоза на Вальхыркае, механик Солошко, так тот зимой в рейсы автомат берет, дружок ему с тамошней полярки, Гуркин, выдает. Они его «фоторужьем» называют – хы! Вот то – да-а… А я…
– Будешь в отпуске, – перебил Михаил, – загляни на любой завод: стоят у станков ружья? Рабочее время и место – не для охоты. Так что приедешь домой – выгрузи. В следующий раз заберу.
– Выгружу, – с готовностью согласился водитель. – Да у нас на автобазе, почитай, у каждого в кабине… Оберечься-то надо. Зимой, бывает, заметет – часами попутку либо аварийку ждешь. А кругом медведь шастает, росомаха.
– Да, – сочувственно кивнул Михаил. – Грызут прямо на глазах. Каждый месяц десятками останки хороним. Кровь и слезы. Так?
– Го-го! – хохотнул водитель. – Скажешь, тоже. Но все может…
– Не может. Медведь зимой спит, росомаха к живому человеку никогда не подойдет. А объявится раз в десять лет шатун, оленеводы сразу примут меры. До вас он…
– Глянь! – водитель вдруг застучал в стекло. – Олени!
Наискосок от северной гряды сопок по лысому щебнистому склону бежала важенка с теленком. Они явно хотели пересечь трассу. Длинноногая, серо-голубая, со светлым подбрюшником, важенка шла крупной рысью, грациозно выбрасывая копыта. Одним глазом она косила на вереницу машин, но бега не сбавляла.
Совсем молодая мама, дикарка, определил Михаил. Все она видит и слышит, а идет напролом. С чего бы? Он распахнул дверь, пригляделся. Над оленями висели плотные темные облачка. Гнус. Еще днем комар был редкий, лип по одному, а вот к вечеру высыпал густыми клубами. Теперь месяца полтора жизни зверью не будет. За трассу ведет чадо важенка, к южной гряде сопок, спасаться от гнуса на снежники. Подожди минуту, пройдет колонна…
И оленуха словно услышала его мысль. Остановилась метрах в пятидесяти от дороги. Теленок сразу ткнулся мордочкой под брюхо, к вымени.
Важенка стояла наготове, вытянувшись вперед. Малейшая тревога – мгновенный прыжок.
Машина Михаила почти поравнялась с ней, когда идущая впереди тормознула, дверца раскрылась, и из кабины высунулся тонкий ствол.
– Стой! – крикнул Михаил.
Выстрела он не слышал: «МК» бьет бесшумно. Оленуха сделала резкий прыжок и с маху грохнулась набок. Тут же она попыталась встать, и сухие крепкие ноги подняли заднюю половину туловища, но передние, поджатые к груди, никак не могли выпрямиться. Так, перебирая задними ногами, она закружилась на месте, откинув голову на спину. По лопаткам попал, уже не встанет, понял Михаил, подбегая к машине стрелявшего. Ствол покачался и вновь замер. Михаил сбоку ударил по нему кулаком. В кабине водитель охнул, винтовка исчезла, и оттуда, держась рукой за челюсть, выпрыгнул здоровенный, в засаленном комбинезоне мужик.
– Што – очумел? – заорал он. – Трохи не вбил чоловика!
Подняв кулак, он шагнул к Михаилу, но увидел что-то необычное в его глазах, остановился. Набежали другие водители.
– Ты чего, Петро, сдурел?
– А что? Правильно сделал – мясо!
– Мя-со! Сам ты – мясо!
– В столовой котлет мало?.
– Ему – мало. У него, остолопа, детей посчитай: тут один, на Колыме двое да на материке россыпью. Ему на котлеты исполнитель не оставляет, только на хлеб. А он – производитель, а производителю корм нужен хороший.
– Ну и пусть мурцует. Здесь этих оленей чуть меньше комара! За пятнадцать лет[3]3
Время работы в Заполярье, дающее право на льготную пенсию.
[Закрыть] все вместе половину не смурцуем.
– То-о-очно. Вас не останови, так вы за эти годы половину Чукотки заглотите, мур-рцовщики!
– Теленок пропадет теперь: не идет от мамки, бедолага…
Из кучки возбужденных людей вышел грузный пожилой водитель, сунул руку в кабину и, ухватив за ствол мелкашку, отошел к обочине, треснул прикладом о гранитный валун.
– Депутат, дак все можешь?! – взревел стрелявший.
– Могу, – спокойно подтвердил тот, швырнув ствол на дорогу.
Водители, притихшие на минуту, опять заголосили;
– Вот правильно!
– Чего – правильно? Ты воспитывай, а руки…
– За сорок долбаку – все воспитывать разговорчиками? Нас всю жизнь воспитывают, работать до восемнадцати лет не дают «добрые дяди». Вот и растем. А сами-то дяди в четырнадцать начинали пахать, да подзабыли теперь…
Напряжение и злость первых минут схлынули, и Михаил выбрался из толпы. Важенка лежала на боку, спиной к трассе, и, взмахивая головой, стукала ею о щебенку. Словно винилась перед дитем, что оставляет такого несмышленого одного в этом грозном мире. Тот, напуганный запахом крови, бегал вокруг. Михаил достал из рюкзака наган и пошел к оленухе. Она не видела, как подходил человек, но шаги услышала, вывернула последним усилием голову. На Михаила уставился подернутый смертельной мутью лиловый глаз. Когда инспектор подошел, в центре глаза распахнулся зрачок. За пару секунд он вырос почти во все глазное яблоко. Увидела! В последние секунды все же увидела врага, и гаснущее сознание отметило – человек! Михаил нажал спуск. Голова дернулась, зрачок потух, и опять набежавшая белесая муть остекленела. Тело дернула судорога. Шевельнулись подмятые стебли трав, словно земля впитала остатки жизни.
Подошли водители.
– Погрузим на пустую машину, – Михаил поднял голову, заметил странные взгляды. А-а, револьвер в руке, необычное, «официальное» оружие. Сунул в карман, сказал: – Берем, ребята.
– А вы кто?
– Инспектор по охране, – объяснил водитель «его» машины.
– Я-ясно. А с телком что?
– Выживет. Прибьется к какой-нибудь оленухе…
Стрелявший возился у своей машины. Ствол «МК» уже в кабине. Приклад соорудить недолго. Михаил подошел, взял ствол.
– Разрешение есть на нарезное оружие?
– А шо?
– Я инспектор, вот документы. Так есть или нет?
– Ну, нема. Нету.
– Где взяли винтовку? Почти новая, номер спилен.
– Где взял, там и взял. Чего прилипнул, як лист? Выменял у бича залетного на пузырек… Где взял…
– В диспетчерской подождете, акт составим…
– А ты ж рыбнадзор, – сказал водитель, когда колонна двинулась. – Тебе охотницкие дела до лампочки, так я понимаю?
– Депутат ваш… как его?
– Гуров-то? Му-ужи-ик… Механик, начальник колонны, душа…
– Он что, охотинспектор еще?
– Чего? Механик же…
– Я и говорю…
– А-а-а, – Водитель долго молчал, задумчиво добавил: – По-человечески, конечно, правильно. Бьют этого зверя и в хвост и в гриву кто хочет, скоро только в кино, да и то из зоопарка, из клетки, видеть будем. Тех, что уцелеют.
– Ну, Гуровых много, – сказал Михаил. – Не позволим…
Эх, Михеев, Михеев! Легко работалось вдвоем. Где ты теперь?
В диспетчерской автобазы Михаил составил акт на «МК». Подписали Гуров и еще трое. Михаил пригласил их зайти в инспекцию среди недели. На половине приисков уже работает сеть внештатных инспекторов, а вот автобазу упустил. Неувязка. Водители круглый год в дороге, видят много, знают все.
С автобазы Михаил пошел домой. Синими искрами сверкал океан за крайними домами Пээка. За цепочкой островов маячили льды. У воды на бочке сидел лохматый парень с длинным носом и жгутом рыжих усов. Перед парнем сидели восемь поселковых собак, таких же лохматых. Парень ломал хлеб и давал собакам. Те по очереди выходили из ряда, осторожно взяв хлеб, отбегали в сторону, ложились и ели.
Строитель монументовУтром, по дороге в инспекцию, Михаил заглянул на берег океана, куда «тылами» выходил торговый ряд поселка: два магазина, ресторан, гостиница. Глаз да глаз за ними. Неделю-две не побываешь, уже по всему берегу бочки, ящики, запах прокисших овощей. И никакие штрафы не помогают: легко торговые работники выкладывают четвертаки и полсотни, с ухмылками. Правда, как снял райисполком с работы одного директора магазина в прошлом году по ходатайству Михаила, за систематическое загрязнение берега, так стало чище.
Михаил шел по берегу. Лениво шевелилась вода в гальке, хрустели под ногами плети морской капусты, вяли на них коричневые комочки медуз. Берег был чист. Баржу еще убрать – и тогда хоть туристов вози с материка. Баржа лежала почти на боку против центра поселка. Когда-то ее штормом сорвало с якорей, изуродовало льдами и бросило кормой на берег.
Михаил запрыгнул на придавленный к земле борт и по нему прошел к носу. Море было спокойно, вода прозрачна, на глубине двух метров хорошо проглядывался серый песок. Неожиданно вода справа потемнела. Широкая тень приблизилась к барже и рассыпалась серебряными искрами. Сайка, полярная тресочка. Она шла плотным косяком, темные спинки тучей закрывали дно, а искры рождались, когда рыбки, играя, ложились на бок. Вернулась, милая!
Рыба давно пропала у поселка. И вот только на третий год после того, как вычистили берег, пришла. Значит, появился планктон, которым питается сайка. А планктон там, где вода чистая. Пять-то лет назад была тут не вода, а грязная мазутная жижа. За сайкой придет голец, любит жировать на ее косяках. А осенью может появиться чистюля и неженка корюшка. Да, не зря работали, товарищ инспектор Комаров. А если еще…
– Что вы делаете, подонки? – раздался из-за баржи мужской, с придыханием, как после бега, голос.
– Об чем речь, дядя? – удивился другой.
– Они вам мешают, да? – спросил первый.
– Пол-ложим. И ты тоже – усек? Видишь, по первой принимаем. И ты не заставляй нас нервничать. Я, к примеру, нервный – ужасен.
– Я тебя реветь заставлю, – зло сказал первый. – Белугой!
– Ты?!.
– Я.
– Ну козел!
– Вова, кончай базар, – лениво протянул басок. – Шлепни эту хиппу по рогам, пусть не бодает. Налито же.
– С-с удовольствием… Н-н… эк… эхх-хээ!
Фраза оборвалась всхлипом, точно человек пытался вздохнуть и не мог. Потом за баржей все притихло, но через несколько мгновений взорвалось криками, ударами и скрежетом гальки:
– Га-а-аад! Держи!
– Во-овва-а, дрыну хватай, дрыну-у!
– А-а, та-ак?! И-их-хо-о!..
Михаил прыгнул на берег, побежал вокруг баржи и, выскочив из-за кормы, чуть не столкнулся с летящим навстречу человеком. Ноги его часто перебирали землю, но притормозить тело, заряженное энергией крепкого удара, не могли. Отставали. Михаил заметил безграничное удивление в вытаращенных, почти вылезших из орбит глазах – все остальное лицо крепко заросло щетиной. Должно быть, этому человеку никогда не приходилось летать от чужого удара. Сам, судя по разговору, бил, а получил впервые. Так изумленной физиономией он и врезался в гальку. А за ним, у воды, продолжала кипеть драка. Двое наскакивали на одного, размахиваясь сплеча и матерясь.
Возбужденно подвывая, к дерущимся со стороны морского порта неслись собаки. Впереди, точно лошадь, скакал огромный несуразный пес. Лапа, морда, уши и пепельные подпалины на короткой шерсти были явно от дога. А хвост крючком, лохматый – от ездовой лайки. Секунда – и все перемешалось, раздался отчаянный человеческий вой, и дикое зрелище словно обрушилось под землю. Перед Михаилом мелькнула еще одна, искаженная боевой страстью, опухшая рожа с мазками крови на губах и бороде. В сознании вспыхнула тревога и пропала. На берегу воцарились тишина и покой. Стоял, тяжело дыша, один человек, поправлял длинные, до плеч, волосы. Повизгивая, прыгали вокруг него собаки. А куда делась нападавшая на него троица – непонятно. Растворилась.
– Силен! – восхищенно сказал Михаил. Он сразу принял сторону парня, даже не разобравшись в конфликте. Один, не задумываясь, бросился на троих – так обычно защищают только правое дело. Да и потом человек, за которого заступаются свободные северные псы, безоговорочно достоин поддержки. Михаил давно знал этих псов. Никому не принадлежавшие жители поселка, потомки лаек и материковских собак, сильные и бесстрашные, они держались с людьми достойно, не клянчили подачек, а если им протягивали кусок, считали это проявлением дружбы и платили неподкупной собачьей верностью. Безошибочной звериной интуицией они моментально угадывали в характере человека все основные черты и в первую очередь главную для животного: добрый он или злой. Причем, как уже убедился Михаил, никогда не ошибались.
Парень повернулся на голос. Лицо в крови, левая бровь рассечена, на скуле ссадина… Да-а… Но вообще легко отделался. Против троих, все же. Ага, это тот парень, что в субботу кормил хлебом собак.
– Чего воевал? – дружелюбно спросил Михаил.
– Не воевал. Боролся за мирное сосуществование с меньшими братьями, – в карих глазах парня сверкнули искры. – Не могу смотреть, когда зверье мучат. С детства у меня это, наверное, от бабкиных сказок да от доктора Айболита. – Он улыбнулся чисто и радостно: улыбка родилась из воспоминаний. «Став взрослым, не забывай мечты своего… детства… или юности». Испанская вроде пословица. Он и не забывает. Дрался по-детски: без оглядки на количество противников. Будь их дюжина – все равно полез бы… Интересный парень.
– Умойся, – посоветовал Михаил. – Кстати, ревут не белугой, а белухой. Есть такой ревучий зверь в океане.
Парень кивнул, потрогал рассеченную бровь и пошел в воду. Шел как-то по-кошачьи, бесшумно. Даже галька не скрипела под сапогами, точно крепкое тело его ничего не весило. Вошел в океан, ополоснул лицо и, выпрямляясь, сказал:
– Бальзам.
– Пять лет мы его чистили для твоего исторического умывания, – Михаил усмехнулся и спросил – Ты кто?
– Свободный человек, странствующий строитель монументов, в наш рациональный век именуемый бичом.
– Ясно. А звать?
– Генка Нагишев. Ты что, из детской комнаты милиции?
– Да нет, – Михаил рассмеялся. – Но рядом.
– Тогда представься.
– Комаров Михаил, – в тон ему ответил Михаил и удивился: с первого слова легко и просто на «ты». С другим десяток лет знаком, а все не получается. Обстановка, что ли, повлияла?
– А чем они тут занимались?
– Собак терзали. Вон. – Генка кивнул в сторону баржи. Под килем на газете бутылки, обкусанные соленые огурцы. Рядом духовое ружье.
– Смотрю, одна отсюда прыгает, лапа поджата, скулит. Убить из этой хлопушки трудно, а боль изрядная. Ну, подхожу, а они уже вторую выцеливают. С перепоя зло срывают, видно.
Хороший парень. Вот тебе потенциальный кадр. Потянет или нет? Ну, сие и от нас будет зависеть. Пробуем? Пробуем.
– Пойдем?
– А пойдем, – с готовностью ответил Генка. И даже не спросил, куда и зачем и чего от него надо.
– Ружье прихвати.
– Ага. Тут и пулек коробочка. Может, бутылку возьмем? Честно заработанные трофеи. Смотри, одна полная. Мальвазия, местная.
– Не стоит, – сказал Михаил.
– Пожалуй, – легко согласился Генка. – Похмелятся, разберут стратегические ошибки. Будем великодушны, хотя они не поймут.
Михаил смотрел на газету-самобранку и слушал, как в сознании вновь шевелится тревога. А причина? Причина… Перед глазами проплыли наиболее яркие эпизоды, две уже потертые временем рожи. Знакомы? Вроде нет…
– Ты никого из этих троих не знаешь?
– Откуда? Сейчас поселок полон незнакомых людей: навигация. Да я и сам тут временный.
– Где трудишься?
– В техснабе, амбалом. Но уже написал заявление, ухожу. Скучно. Масштабов нет.
– Веская причина. А раньше где?
– Везде, – Генка открыто глянул в глаза Михаилу. – Если перефразировать: «от древних стен Москвы до снежных гор Чукотки».
– Хм. С одной стороны – неплохо.
– Ты что, вербовать меня хочешь? Уж больно стремительно, – он покачал головой. – Конечно, интересно познакомились, но лучше на этом и поставим точку. Жизнь и так полна разочарований. И промахнешься ты, честно говорю. Я из тех, что снятся начальникам в кошмарных снах, герой статей в научных журналах под рубрикой «Проблемы текучки». У меня обязательства только перед собственной совестью, а ты мне хомут на шею. Я бегу по стране чуть не с яслей.
– За рублем, что ли?
– Рупь – дерьмо, меня он никогда не сожрет. – Генка презрительно покривился. – У меня к нему уважение только в одном случае: когда он, выступает эквивалентом куска хлеба… Нет, не рупь… Страстью я одержим к монументальным стройкам, из тех, что зовут «стройкой века». Заводской фундамент в Набережных Челнах сооружал, первый костыль бил на куске БАМа – вечные дела, монументы! Сюда примотал с такой же мыслью, да ошибся: атомную давно запустили, а шурф у геологов – изделие временное. Удрал из шурфа, подработаю в, техснабе и рвану на газопровод Советы – Париж. Звучит!
Рисуется чуть, подумал Михаил. Возрастное, пройдет. Не работал он еще по-настоящему, а только примеривался. Надо брать.
– Бежал, бежал и забежал, – усмехнулся он. – И как тебе тутошние края?
– Какие тут «края»? Тут снег и надбавки к зарплате.
– Даже так? – Михаил помолчал. – Где шурфовал и когда?
– На Скальном. Есть, говорят, такой ручей, только я ничего, кроме снега, не видел. Синий, розовый, даже зеленый и золотой, но – снег. Так и утонул в нем, как прыгнул из вертолета в сентябре прошлого года. Он здесь и лес и траву заменяет – такое мое убеждение. В других краях за это время три времени года сменится, а здесь одна разница – в оттенках цвета снега. Весь спектр: от фиолетового с осени до красного к весне.
Михаил улыбнулся: верно подметил расцветки. Сказал:
– Сейчас-то его нет.
– Да, сейчас в граде Пээке пыль и серый камень.
– А за город хочешь? Завтра я с геологами по партиям лечу, они все у речек стоят. Глянешь летнюю тундру.
– Можно, – прикинув, сказал Генка. – Работаю в ночь… Лады. А то спросят в Париже, как на Чукотке летом, а я ни бум-бум… Только без обязательств. Идет?
Все время облета он не отрывался от иллюминатора, разглядывал цветастый ковер тундры, розовые и голубые осыпи, зеленые струи рек, желтые косы и сиреневые дымки над бесконечными цепями гор.
Птичка-невеличкаВ подъезде Михаила догнала Лелька, соседка по коммунальной квартире, дочка Марии Гавриловны, бухгалтера из УРСа.
Худенькая, с темными густыми бровями и льняной косой, уложенной короной, Лелька вся светилась, как пушица под солнцем: лицо, руки, праздничная школьная форма.
– Как дела, птичка-невеличка? – спросил Михаил.
– А я историю сдала! – объявила Лелька. – Без шпаргалки, честное слово, и – на «пятерку»!
– Как же ты ухитрилась?
– Вопрос легкий попался: гуманисты эпохи Возрождения…
– Это легкий вопрос?!
– Конечно. Я им про Петрарку рассказала, про его любовь. И про последнюю ночь, когда он умер с пером в руках. Меня по остальным даже не гоняли. И – «пять».
– Заворожила комиссию Петраркой. – Михаил сунул руку в нагрудный карман и вытянул примятый букетик. – Петраркой легко. Но все равно – держи за успехи. Летал вот в тундру.
– Ой, какая прелесть! – восхитилась Лелька. Желтую серединку каждого цветка обрамлял нежный синий венчик. – Спасибо. Они похожи на астры. Только крохотные.
– Это и есть альпийская астра.
– Чудо, – Лелька упрятала нос в букетик.
– Ну и хорошо. Ты беги, радуй мать «пятеркой».
– А вы его… кому-то собирали?
– Да нет, без адреса… Выдалась минутка свободная.
– А знаете что… Завтра утром идет урсовский катер на острова, за грибами люди едут… Хотите?
– На острова? – Михаил задумался. Надо побывать. Весной внештатные инспектора сообщили, что по тамошним озеркам видели белых гусей. Охотовед в отпуске, просил приглядеть, а вот и случай. И транспорт, главное, ни у кого просить не придется. Значит, едем. И он сказал: – Хочу.
Катер уходил в половине седьмого, и они шагали по пустым, влажным от утреннего бриза улицам поселка. Лелька рассказала по дороге, что скоро сдаст экзамены, станет вольной птицей и полетит устраиваться на работу.
Господи, как прекрасно сказала о работе, подумал Михаил и спросил:
– А куда же?
– В детский магазин продавцом. Приходите за игрушками.
– Некому мне покупать, птичка, – вздохнул Михаил.
Лелька помолчала и неожиданно сказала:
– А надо, чтоб было кому. Как же так: взрослому человеку некому покупать игрушки?
Михаил глянул на нее: додумалась же, птичка-невеличка… А что? Не уйди тогда Вера, было бы, наверное, кому покупать игрушки. Воспоминание нахлынуло стремительно, словно слова Лельки прорвали барьер, за которым дыбился огромный поток. И, словно не было этих пяти лет, ясно зазвучал голос Веры: «…твои постоянные уезды, погони. Дома бываешь, как тактичный знакомый, – раз в месяц. Природу он, видите ли, спасает. Да никто ее уже не спасет! Знала бы с самого начала, что у тебя за работа, ни за что не пошла бы замуж…»
Усилием воли Михаил приглушил голос, и он размылся, исчез. В пустоте осталось только лицо с шевелящимися губами. Затем и оно поплыло, заструилось. Вера ушла к радисту полярной станции. И работают и живут в одном доме, только с разных торцов. Тихая жизнь без ожиданий и беспокойства. А Михаил уехал в Пээк…
Вот почему некому покупать игрушки, птичка-невеличка. Мала ты еще, многого не поймешь, если рассказать.
– Поработаю зиму, а потом опять учиться, – сказала Лелька. – Ой, все поселковые собаки!
Навстречу по берегу шагал Генка с четвероногой свитой. Подошел, удивленно посмотрел на Лельку, затем сказал:
– Здесь, оказывается, и цветы произрастают. «Гвоздики алые, багряно-пряные…»
Лелька вспыхнула и растерялась. Это был первый комплимент в ее жизни, услышанный не от учителя или одноклассника, а от взрослого постороннего мужчины. Неуклюжий, правда, но все же.
– Это свободный человек, землепроходец, создатель вечных монументов – Геннадий Нагишев, – не заметив ее смущения, представил Генку Михаил.
– Какой титул! – Лелька пришла в себя, глаза засветились любопытством и коварством: – Почти как «Всея Руси, Псковския и т. д.»
– Всея, – развязно подтвердил Генка. – Чем плохо?
– Ничего, но старомодно, да плюс примитивная песенка, – неожиданно выпалила Лелька.
Глаза у Генки округлились.
– Я же комплимент…
– Первый раз прощаем, – великодушно сказала Лелька и пошла дальше. Генка очнулся и восхищенно спросил:
– Где она… царствует?
– Соседка. Поедем с нами на острова по грибы? Ты со смены?
– Да. Поедем. На острова, на Марс, на Солнце… – Он смотрел вслед Лельке.
Грибов оказалось много. Они в изобилии торчали на щебнистом, затянутом лишайниками склоне единственной островной сопки. Люди веером разбрелись от берега, постепенно исчезая за многочисленными увалами. Генка кружил рядом, потом тоже исчез. Михаил и Лелька постепенно пересекли остров и вышли к веренице небольших озерков вдоль северного берега. Края озерков густо поросли полярной осокой, вокруг лежал кочкарник. За озерами остров оканчивался крутыми песчаными обрывами. Дальше мерцал зеленый океан, закрытый у горизонта фиолетовой дымкой. Из нее выплывали розовые льды.
Лелька поставила уже полную корзину, вздохнула.
– Ах, как тут легко и просторно! – она поднялась на цыпочки, широко раскинула руки и выгнула спину. – Я – птица! – крикнула она. – Сейчас улечу в чертоги Снежной королевы! О-о, меня уже зовут! – Она повернулась в сторону озер. Порыв ветра принес оттуда пронзительный птичий крик. – Слышите? Это гуси, да? У них наверное, уже есть птенцы. Вы говорили, они приветствуют появление детей криками восторга.
– Это не восторг, – Михаил насторожился. – Это тревога. Ты отдохни, я сейчас вернусь.
Забравшись на бугор, он посмотрел вокруг. Метрах в трехстах, у дальнего озерка, метались крупные белые птицы. А рядом с водой на корточках сидели люди. Там же гнезда! Нашли время рассматривать! Михаил бросился к ним, на ходу обдумывая, как поосторожнее увести людей от берега. Но то, что он увидел, потрясло его и заставило забыть всякую осторожность. Между мужчиной и женщиной, одетыми в ватные костюмы и болотные сапоги, лежала горка яиц. Женщина брала по одному и стукала о камень. Потом они вместе склонялись к разбитому яйцу, рассматривали его содержимое и отбрасывали в сторону. Сбоку на кочке сидел мальчик лет пяти.
– Что вы делаете?! – задыхаясь от отчаяния и ярости, крикнул Михаил. – Варвары! Прекратите немедленно!
Взрослые подняли головы и уставились на него. В глазах мужчины вспыхнуло удивление и тут же сменилось сомнением. А женщина, держа в руках целое яйцо, спокойно осмотрела Михаила и спросила:
– Что случилось? Чего вы прибежали, орете?
– Положите… сейчас же… – Михаил вырвал из ее рук яйцо.
– Вы что, очумели? – Она выпрямилась. – Это яйцо, их тут много. И на еду они не годятся, нечего орать.
Михаил глянул на кучку разбитых яиц. Во всех были еще не ожившие, но уже сформировавшиеся пуховички. Три-четыре дня, и они, продолбив скорлупу, глянули бы на мир…
– Я… я устрою выставку, – яростно сказал он. – В поселке, прямо на улице… Разложу эти яйца и… и… – он задохнулся, но проглотил тугой ком… – и напишу над ними фамилию убийц, вашу фамилию… и ваши фотографии… исполком буду просить, чтобы вас лишили права жить на Севере… Ни один зверь не додумается уничтожать так… так живое…
– Ой, какой ужа-ас! – из-за спины Михаила высунулась Лелька, встала на колени и тронула пальцем выброшенного из скорлупы распластанного птенца. Помутневшими от слез, наполненными страхом и болью глазами она обвела взрослых, но ей ничего не сказали тупое лицо женщины и упрятанный в землю взгляд мужчины. Тогда она в естественном порыве повернулась к ребенку: – Тебе не жалко птенчиков, мальчик?
– Это все мамка… Яишню… – неожиданно громко сказал мальчик и так глянул на женщину, что Михаил вздрогнул.
Но мать не увидела этого взгляда. Узенький лобик ее был прикрыт выпущенной из-под платка челкой, между бровями темно золотилась искусственная родинка. Что скажешь ей и что она поймет? Что там, какие мысли шевелятся под этой импортной кляксой? Вон даже ненависть, вспыхнувшую во взгляде сына, проглядела. Попробуй верни теперь его любовь… Нет, так нельзя. Надо без ребенка, без его кричащих глаз. Он же не простит мать.
Михаил вздохнул, стараясь притушить напряжение:
– Пойдемте.
– Что – пойдемте? – по лицу Михаила женщина вдруг поняла, что вокруг нее собирается какая-то гроза. – Куда – пойдемте? – Она резко уставила руки в бока и разом затрещала, словно кто-то внутри ее черепной коробки дернул скобу, удерживавшую язык. – Права покажь, потом командуй! Командир-начальник выискался! Много таких кругом шляется, ни вздохнуть, ни повернуться рабочему человеку даже и на своем личном, заработанном потом и горбом отдыхе! Ну, покажь, покажь! Я тебе устрою фотографию, я в райком пойду, не позволю, чтобы над рабочим классом изгалялись всякие начальнички без справок и роду-племени! Я тебя сама так зафотографирую – мать не узнает…
– Молчи, дура, – вдруг хрипло сказал мужчина. – Милиция это.
Видел, наверное, где-нибудь по службе, решил Михаил. Должность только перепутал.
Он положил уцелевшие яйца в полу штормовки и пошел к гнездам. Когда вернулся, Лелька бережно собирала пуховичков и укладывала в корзинку, на грибы. Рядом стоял Генка Нагишев, вечно веселый свободный человек. Но сейчас лицо его не светилось весельем. Печать изумления и растерянности лежала на нем, и смотрел он так, словно не мужчина и женщина стояли рядом, а что-то возникшее в результате кошмарной неземной эволюции: слон с пастью крокодила или кошка с хоботом. В руке его висел цветами вниз букет полярных маков.
Михаил глянул на понурившегося мужчину. Тот стоял недвижно, на лице стыла деревянная улыбка, и лишь большие крепкие руки в мозолях, с синеватыми полосками у коротко стриженых ногтей, на сгибах фаланг и линиях ладоней – руки металлиста – то прятались за спину, то вертелись перед животом. У верстака, конечно, каждую секунду знали, что делать, а тут оказались лишними, даже вредными, руки рабочего человека.
Михаил взял корзину и опять сказал:
– Пойдемте.
– Лодка у нас, – мужчина, очнувшись от оцепенения, кивнул в сторону близкого обрыва. – С прииска мы, с «Вылкынэя».
Прииск стоял тоже на берегу океана, в сорока километрах от районного центра.
Они спустились вниз. Сверкала прибойная полоса. Носом в песок уткнулась новенькая лодка «Прогресс» с новеньким «Вихрем» на корме. Видно, первый выезд. Мальчишка, конечно, был в восторге. Как чудесно мог бы кончиться этот выезд для него. Память на всю жизнь, бесконечные рассказы. Но навсегда останется темный штрих, из тех, о которых люди предпочитают молчать всю жизнь, с таких-то лет… Может, бросить все и уйти? Ну их к черту, и так запомнят. Сын не даст забыть. Позову Генку к себе. Нажарим грибов. Отдохнули…
Тень скользнула по песку у ног. Михаил поднял голову. Отливая в лучах солнца голубым серебром, над ними кружил гусь. Смотрит, что еще натворим… Одна из первых робких попыток канадского гуся вернуться на материк после долгого перерыва… Нет, нельзя бросать. Делай дело, а сердце на замок. Сегодня пожалеешь, завтра они вернутся с компанией. А сына дома запрут. Такие люди разумную жалость принимают за слабость…
