Текст книги "Ураган «Homo Sapiens»"
Автор книги: Николай Балаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)
– Кытыйгын, – сказал Рультын. – Ветер будет.
* * *
Небесные огни не достигали дна узкого каньона. Свет фар высекал в граните мириады цветных искр, стены сходились все ближе, лед между ними выгнулся горбом. В самом узком месте, «воротах», фары высветили стоявший вездеход ГАЗ-47. Рядом обрисовалось другое пятно, распалось на отдельные тени. Люди… Три… Шесть… Семь… А браконьерской машины нет. Удрали.
Михаил тормознул метрах в двадцати. От группы пошел к ним человек. Афалов. Опоздали мы, значит, Серафим Капитоныч…
– Сидят, – сказал Афалов. – На Севере бегать умеючи надо.
– Наледь?
– Полость.
– Живы хоть?
– Живы, живы. Живая рыба – с икрой! – Афалов, смеясь, покачал головой: – Улов у тебя сегодня, инспектор! И смех и грех! Молодец, конечно, но лучше бы его не было: потом изойдешь, пока его обработаешь.
– Кто там? – спросил Михаил.
– Двое, а кто – смотри сам.
Среди знакомых ребят со «Светлого» Михаил заметил высокую фигуру в медвежьей дохе и не поверил глазам своим, узнав Антона Максимовича Редько, председателя поселкового Совета. Рядом стоял низенький полный человек в бараньем полушубке и лохматой собачьей шапке, с широким красным лицом.
– Здравствуйте, товарищ Горец, – весело сказал краснолицему Генка. – Слава господу богу, как говорила моя бабуля, что вы здоровы, хотя на вид у вас температурка за сорок с винтом.
Михаил же только вскользь глянул на Горца: был готов его встретить. А вот Редько… Единомышленник, можно сказать. Все требования по очистным сооружениям поддерживал, людей рекомендовал во внештатные инспектора… Нет, не может быть…
– Я вас попрошу на минутку, товарищ Комаров, – сказал Редько. Михаил не заметил в его лице ни тени смущения. Что он скажет? Произошла ошибка? Да, конечно, что-то произошло. Жизнь, бывает, так накрутит.
– Недисциплинированный у нас народ, – сказал Редько, когда они отошли в сторону. – Угнали самовольно трактор в запрещенные для рыбной ловли места… Пришлось догонять, разбираться…
– Догонять… – задумчиво повторил Михаил. – А бежали зачем?
– Почему – бежали? Мы вас не видели. Сказали рабочим, чтобы немедленно возвращались, и поехали вперед. Не браконьерничать же с ними.
Не-е-ет, не ошибка. Жизнь действительно накрутила, да в другую сторону. Двоедушие. Вранье, предательство – не стесняясь, свалил все на рабочих – что угодно, но не ошибка.
– Рабочие показали, что вездеход чужой, людей с него не знают, – сказал Михаил. – И расписались в акте. Значит, «отцов-командиров» выгораживали, да? Кто же врет?
– А вы что, сами не можете сориентироваться? – спросил Редько. – Член партии, конечно?
– Коммунист, – подтвердил Михаил.
– Так должны к каждому вопросу подходить политически грамотно. Я не рабочий, я осуществляю функции Советской власти на вверенной мне части государственной территории. Помните об этом.
– Я о многом помню, – сухо сказал Михаил. – И, в первую очередь, о законе, его равенстве для всех…
– Но мы с вами члены партии, – перебил Редько. – А воспита…
– А партия – не мафия, она не выгораживает провинившихся, – Михаил повернулся и пошел к людям, потому что говорить с Редько больше было не о чем…
Ребята со «Светлого» заводили трос, таскали из-под скал камни, сооружая выезд из ледовой ловушки. Сели ичуньцы основательно: надо льдом возвышалась только верхняя часть кабины и кузова. Перед носом машины снизу торчала голова Рультына.
– Идите сюда! – позвал он.
Михаил достал фонарик, спрыгнул на крыло, нагнулся и залез под ледовый купол. Машина провалилась в пустое русло. Поступление воды в короткие чукотские реки сильно сокращается осенью и падает до марта, когда солнечная радиация практически без потерь тепла пронизывает лед и начинает греть воду и топить льды, таким образом, с внутренней стороны. Поэтому часто с осени между садящимся уровнем воды и льдом образуются пустоты. При некоторых условиях они достигают огромных размеров. Как тут. Поток Теплой до замерзания дыбился в теснинах и, схваченный морозом, образовал ледяную арку между берегами. Конструкция арки не позволила ей опуститься вместе с уровнем воды. Лед на арке наиболее тонок по стрежню, потому что не успевает наморозиться при быстром оседании уровня воды. На центр арки и попал вездеход ичуньцев.
– Сюда, – снова позвал Рультын.
Михаил услышал глухое журчание. Он прошел метров десять и очутился на берегу ручья, прикрытого ледяной коркой, шириной метра в полтора-два. Все, что осталось от буйной летом реки. Но ручей этот имел сейчас огромное значение не только для фауны Теплой, но и для многих соседних рек, где не было зимовальных ям. Вся окрестная рыба сейчас тут, в ямах Теплой. И ручей, протекая между ними, насыщал воду кислородом. Условия для выживания рыбы предельно жесткие, поэтому она находится почти в состоянии анабиоза… Нет, товарищ Редько, вы лично штрафом, как за обычное браконьерство, не отделаетесь.
– Там зверь, – сказал Рультын негромко и показал в, низовья ручья. – Чужой, я его не знаю. Наш старый пастух Окот видел такого летом на озере Вальхырыппин. Он живет в воде, похож на горностая, только большой и темный.
«Выдра? – подумал Михаил. – Нет, ее ареал гораздо южнее».
– Пойдем посмотрим.
Лед на ручье был тонок, местами совсем отсутствовал, и по черной воде ползали серые клубы пара. Пастухи рассказывали, что выше по течению, в горах, находили под такими ледовыми сводами горячие ключи. Потому и назвали речку Теплой.
Впереди косо чиркнули красные искры. Действительно зверь. Михаил приглушил свет фонаря рукавом, оставил только лучик под ноги, прошел еще с десяток шагов и резко убрал руку. В пучке света метнулось бурое гибкое тело и почти бесшумно исчезло в небольшой полынье. Что за зверь, лихорадочно запрыгала мысль. Американская норка? В середине века ее акклиматизировали по Сибири и Дальнему Востоку. В Магаданской области выпущена на Колыме… Или выдра? Та живет в бассейне реки Анадырь, но уже была замечена и на северных склонах Анадырского хребта. А некоторые крупные притоки Анадыря, Колымы, сам Пегтымель начинаются недалека друг от друга. Зверькам нетрудно перейти из водоема в водоем…
Так кто пришел – выдра или норка? И ведь как полно мелкой рыбы, зимой тут – в относительном тепле, полной безопасности и тоже рядом с рыбой. Теперь Теплую беречь и беречь!
– Пришел в тундру новый житель, – сказал он. – Давай вернемся, не будем тревожить.
– Хорошо! – обрадовался Рультын. – Еще один сосед у наших зверей будет!
– В бригаде сказать можешь, конечно… – Михаил помолчал. – А здесь, – он показал пальцем в ледовый купол, – пока не надо. Пойдет молва, и не все поймут правильно твою радость…
Вездеход уже вытащили. Механизаторы из инспекторов проверили машину. Ходовая оказалась в порядке, но где-то была нарушена электросхема, кромкой льда искорежило крылья, срезало помпу для заправки и выхлопную трубу.
– Ничего, в мастерской мигом наладим, – сказал Афалов. – А, кстати, где водитель?
Водителя не оказалось.
– Как же? – Михаил ничего не понял и глянул на Редько.
– Не знаю, – равнодушно сказал тот. – Не наша машина.
– Позвольте, Антон Максимыч, вы говорили, что помчались догонять рабочих, самовольно угнавших трактор…
– Вы что-то путаете, – сухо сказал Редько и отвернулся.
– Утомился ты, инспектор, – Горец, стоявший рядом, откровенно хихикнул. – Никто ничего такого не слышал. Могу подтвердить.
«Господи, – подумал Михаил. – И это руководители…»
– Там, в кузове, четыре мешка хариуса, – сказал Генка, – Сам проверил. Посему ясно – под пыткой не признаются.
– Постой, постой, – Михаил вдруг вспомнил летнюю встречу с Глебовым и Леней. – Тут не только рыба… Глянь, Гена, кругом.
– Ох ты! – Генка даже руками всплеснул. – Понял! – Он обежал вокруг машины и с той стороны закричал: – Она, родимая! Вот разрыв, а номеров нет!
Михаил пошел следом и увидел между окошками заштопанный лоскут в виде буквы «Г». «Вездеход, конечно, частный», вспомнились слова Лени. Тогда я не поверил, а теперь вот он, факт.
– Я обрежу след, – тихо сказал за спиной Рультын. – Если был водитель – куда он в тундре денется?
– Давай, – кивнул Михаил. От глаз пастуха ничего не скроешь, но эта предосторожность, кажется, излишня…
– Поехали? – спросил Афалов.
– Двигайте, мы догоним, – сказал Михаил.
Рультын вернулся минут через пятнадцать, отрицательно покачал головой. Значит, история с машиной ясна – частная. Плюс рыба в кузове. Да, весомые причины для бегства и отказа от машины. Вел вездеход, конечно, Горец. А для Редько сейчас, самое страшное – огласка. Вот и прикинули по дороге несколько вариантов для оправдания, теперь излагают их последовательно… Ну, подождите до поселка, товарищ Редько, уж я постараюсь, чтобы закон полностью, как вы выразились, «осуществил функции» в этом деле… Но как же можно столько лет иметь двойную душу? А если и другие? Влад? Караев?.. А?.. Чушь. Чушь…
Пока парни Афалова ремонтировали машину браконьеров; Михаил отвез Рультына в бригаду. Всю дорогу в сознании крутился клубок мыслей, вызванных набегом ичуньцев на Теплую и поведением Редько. Наконец клубок вырос в огромный ком, и со «Светлого» в Пээк Михаил вел машину, находясь в прострации. Над тундрой выла пурга, предсказанная Рультыном. Качались дымные склоны сопок, серое придавленное небо, тусклый красный огонек «трофея», который вел впереди Генка. Весь мир качался, пока не стало казаться, что вот-вот он неминуемо налетит на что-то неосязаемое, но сверхтвердое и рассыплется, звеня тонкими осколками.
* * *
Заполярная тоска обычно рождается в душе незаметно, от многих, не вполне ясных причин. И захватывает сознание постепенно, какими-то мутными тягучими волнами. А на Михаила она обрушилась сразу. Плеснула в душу с силой цунами, смешала все и заполнила каждую клетку.
Михаил поставил в райисполкомовский гараж машину, вяло махнул рукой Генке и пошел домой. Там улегся на диван и стал смотреть в потолок, расписанный желтыми разводами. Нет, больше так нельзя, наконец решил он. Бесполезны эти погони. Прямо игры какие-то в казаков-разбойников. Может, Вера права? Кардинальные меры, похоже, никто принимать не собирается. Законы… А призван их осуществлять тот же Редько. Ну их всех к чертовой матери! А что? И уеду. На материк. Я не военнообязанный. Заявление на стол и – привет!
Из-за теплой трубы отопления на потолок выполз знакомый таракан Сема и зашагал прямо к центру. Тень его горбатилась сбоку этаким набитым рюкзаком. Словно за лямку тащит.
– Здравствуй, Сема, – сказал Михаил. – Далеко собрался?
Таракан постоял, подергал усами и пошел дальше. Вот и напарник есть. Возьму котомку и махнем на материк. Через Колыму, тайгу, Индигирку… Через тундры и горы, пешком и пешком. И чтоб ни единой человеческой души вокруг. Человек нынче оборотень. Только вдвоем с Семой, ну зверье кругом всякое. Да-а, пока мы с тобой, Сема, дошлепаем до материка, все зверье доведут до ручки. Рыбу крючьями изорвут, ту норку – на шапку заезжей бабенке с узким лобиком. И леса спилят, и горы сровняют. Останемся мы с тобой, как говорится, – оба-два. Трактаты писать будем о бывшей на земле жизни… Тракта-аты… А читать кто станет?
Михаил уснул, через несколько часов проснулся и подумал: потолок давно бы надо побелить. Белить я не умею, но, научусь. Уеду на материк и буду потолки на стройках белить. Тихо и бездумно. И душу тратить не надо. Михаил снова уснул. Постепенно им овладела черная северная меланхолия, о которой достоверно известно только одно: возникает она обычно посреди полярной ночи, а также в период затяжных тундровых дождей. Появляются у человека неведомые ранее капризы и желания, а если он перенес накануне обиду, душа его начинает требовать от общества идеальной чистоты, а иначе контачить с ним отказывается. И тогда выбирает в друзья существа необычные: такого вот Сему или паучка Мартына, живущего за батареей отопления. Ибо любая душа, даже добровольно отверженная, требует слушателя и соучастия в страданиях.
Михаил засыпал и снова просыпался. Мысли и сны были самые разнообразные. О саркофаге Тутанхамона и новой пирамиде в Пекине, о бабочках и «Конкорде», о картинах Рериха и Батыевом нашествии. Пришел журнал «Крокодил», сказал:
– Полистай-ка меня, сколько тут дряни. Захлебнуться можно, а я работаю, да без респиратора. А ты из-за какого-то микроба Редько расчувствовался. Эмоции, брат, эмоции.
– Все равно уеду! – закричал Михаил. – От микроба полпланеты вымирало, были факты!
– Это ты, брат, прав, – «Крокодил» вздохнул. – Но лекарство остается все то же…
– Какое?!
– Сам помысли. – «Крокодил» встал и вышел, а на его месте оказался Генка, долго поил Михаила горячим, без вкуса, черным напитком и говорил:
– Я вот все мотался. Ну, строил, конечно. Одно запустил – давай другое. Махнул на новое место, а старому – привет! Не поминайте лихом! И только сейчас, после встречи с этими… полезли в голову всякие мысли. Как там мои стройки без меня крутятся? Ведь и мои же, а? – Генка долго глядел в тяжелые ладони. – Какие руки их крутят? Какие головы над ними кумекают? Ох, эти руки-головы… Все они могут. В любую сторону… Или я не прав в чем? Ладно, отлеживайся, а я побегу, меня Тыны ждет. Там Редько вызвали, прибыл сегодня…
И сразу в комнату вошел Редько, отодвинул Генку в угол.
– Я тебе покажу – акт! – сказал Редько Михаилу. – Заставлю забыть и акт и наш район! И не только район, но и область! И на карте захочешь найти, не найдешь вверенной мне части государственной территории! Щенок!
– И из Солнечной системы вылетишь! – зловеще, в тон ему, сказал Генка. В глазах его засветились холодные бешеные тени: – И из Галактики тоже!
– Ну ты! – Редько замахнулся на Генку. – Я осуществляю функции!
– А я тебе встречного! – сказал Генка, и Редько исчез.
– Наживаешь себе врагов, – сказал Михаил.
– На Кавказе говорят: «Если у тебя нет хорошего врага, ты не мужчина». А Чукотка как Кавказ: сплошные горы. – Генка ухмыльнулся: – Значит, становлюсь я мужчиной.
– Похоже, и гражданином, – сказал Михаил. – В добрый час…
Стена за Генкой вдруг исчезла, и там возникли лиловые, в светящихся туманах, горы. В руках у Генки появился большой золотой букет. Из-за гор, из туманов вышла Лелька и сказала:
– Не надо. Гена, не рви их, я не могу взять у тебя ни одного стебелька. Ах, Гена, разве ты ничего не видишь? Какие все слепые!
– Вижу, – сказал Генка. – Но я все равно всю жизнь буду собирать цветы и класть их у твоих ног. И где бы ты ни была, будь всегда уверена, что каждое утро у твоих ног лежит букет, собранный мною.
Леля, Ле-ля, Ле-е-еля! – поплыл в сознании Михаила чистый и мелодичный звон. Он открыл глаза. В воздухе витал аромат лимона. Михаил повернул голову. Рядом, на табуретке, стоял стакан с заваренным до черноты чаем, в котором плавал ломтик лимона. Над стаканом вился парок. За ним, на тумбочке, звонил телефон. Михаил выпил стакан единым духом, сел, взял трубку. В теле царила необъяснимая легкость.
– Етти, Комаров, – сказал секретарь райисполкома Тыны. – Здравствуй. Все болеешь?
– Да вроде, – неуверенно сказал Михаил.
– А на ночь стаканчик с перцем не пробовал? Хорошо! Только с черным, молотым. Любую простуду давит.
– А если с горошком? – спросил Михаил. Ему стало весело.
– Этки, – возразил Тыны. – Плохо с горошком.
– Тогда истолку, – согласился Михаил.
– А толочь-то и некогда, – торжественно сказал Тыны. – Пора зимник открывать через бухту, а инспектор печать и подпись под актом о приеме не поставил. Это порядок? Там речка Пыкарваам, Ольховая. Я дорожников, конечно, предупреждал, но за ними сам знаешь, как надо смотреть: в четыре глаза с четырех сторон. Так что собирайся.
Вечная истинаМихаил вывел вездеход из гаража и вспомнил, что на ногах хоть и теплые, а ботинки. И куртка из синтетики. А дорога дальняя и этот материковский «мех» греет в здешних краях только летом. Машина же есть железяка, а зимник пока пуст. Значит, надо прихватить мешок с меховой одеждой.
Когда он тормознул у подъезда, из дверей вышла Лелька.
– Здравствуй, продавец игрушек! – окликнул Михаил.
– Ой, здравствуйте! – обрадовалась Лелька. – Вы встали?
– А что? Проснулся, рядом чай горячий. Выпил в встал. Прекрасный стакан чая. Чья это работа, а?
– Стака-ан… Вы почти два чайника в день выпивали.
– Как?..
– С лимоном. А всего шесть.
– Постой, постой. Ты чего говоришь?
– То самое. Гена часто приходил, врача приводили…
Михаил слушал, качал головой и верил и не верил Лельке. Наконец она выложила все, Михаил уяснил происшедшее полностью. Они долго молчали. Лелька спросила:
– А вы далеко собрались?
– Собрался-то?.. А, ну да… В тундру. Вечером вернусь.
Она постучала сапожками и робко сказала:
– Возьмите меня с собой. Ни разу не была в зимней тундре. А сегодня у меня выходной.
Вот тебе раз. Хотел один прогуляться… А почему один? Гуляка, тоже мне. И не забывай: просьбы стариков и детей святы!
– Мать отпустит? – спросил он.
– Я взрослая, – с достоинством сказала Лелька.
Ну, правильно. Ах, дети, дети, куда вы спешите? Если знать заранее, что ждет за воротами детства, многие не станут торопиться распахивать их. Да, многие, Михаил вздохнул.
– Ну, раз взрослая, иди переоденься. Валенки, пальто потеплее… как их… колготки, что ли?
– Я моментально! – Лелька, вспыхнув, исчезла в подъезде.
Он пошел следом, на лестнице крикнул:
– Матери все-таки скажи!
* * *
Валы, образованные волокушей из срезанного до грунта снега, тянулись параллельными линиями по краям трассы. Теперь ее накатают тракторами, и пойдут машины с грузами на далекий прииск «Олений». Этот зимник всегда прокладывали поздно, так как большую часть его делали на льду океана, в обход горной гряды, выходившей к морю крутыми мысами.
Снег по сторонам быстро разгорался фиолетовым пламенем, сквозь пламя проскакивали длинные цветные искры. Всходило солнце. Бледный шар его медленно выполз и покатился вдоль горизонта, не забираясь вверх.
– Какой задумчивый вид, – Лелька показала пальцем в солнце.
– Задумаешься, – улыбнулся Михаил. – Прорва работы. Растопи теперь это мерзлое царство.
Через полчаса солнце скрылось. Следом, как опадающие после танца руки, угасли лучи. Снег потускнел и постепенно начал пропитываться синевой.
Недалеко от выхода на лед трасса нырнула со склона сопки в долину Ольховой и потянулась по высокой террасе. Внизу лежала укрытая снегом река, и русло ее можно было определить только по сплошным зарослям ольхи на берегах, местами достигавшим четырехметровой высоты. Уникальная долина. Лежит рядом с морем, с его вечными ледяными туманами. Пурги вокруг бесятся. А сюда по неизвестным пока причинам, ни туманы ни ветры не попадают. Поэтому и вымахал ольховник. Деревья стояли недвижно, каждая веточка облеплена мохнатым слоем инея. Михаил включил фары, и в дальнем рассеянном свете иней засветился мириадами цветных блесток.
– Прямо как на елке! – восхитилась Лелька. – Новый год!
Трасса через широкий прогал выползла на противоположный берег. Прогал естественный. Михаил одобрительно кивнул, выгнал машину повыше и выключил мотор. Отсюда открылся вид на ледяные просторы океана. У горизонта бродили мглистые тени сумерек, слабо высвечивали огни. Во все стороны уходила гладкая равнина океанского льда. Только местами на ней торчали группки торосов. Михаил раскрыл дверцу, выпрыгнул на снег. Лед толстый, подвижек не было, значит, отдушин будет мало, нерпа уйдет далеко от берега. Белый медведь потянется за ней, следом песец.
– Тишина какая, – сказала рядом Лелька. Она набрала воздуха побольше и медленно выдохнула его. Раздался тихий шорох.
– Это и есть «звездный шепот»?
– Да.
– А что там за огни?
– Дорожники дочищают трассу на «Олений».
– А почему такое название?
– Там большой горный кряж и живут дикие олени. Много, – Михаил усмехнулся про себя: она еще в возрасте «почемучки».
Лелька перелезла снеговой барьер и, утопая в пушистом покрывале, пошла в ольховый лес. Закачались ветви, посыпался иней.
– Ой, а тут следы-ы, – таинственно протянула она. – Идите скорее сюда!
– Зайчишки, – глянув, сказал Михаил. – Веточки вот погрызли.
– А это? – она показала на узенькую, уходящую из ольховника в тундру канавку.
– Куропатка лакомилась почками: видишь, нашелушила. А потом побежала, да снег пушистый, проваливаться стала и помогла себе крыльями. Кто-то ее испугал.
– Наверное, вот этот «кто-то». Какие больше следы! Смотрите, прямо когти отпечатались, да? – Лелька заговорила шепотом.
– У-у, тут рыскал страшный зверь – росомаха! – в тон ей, таинственно ответил Михаил: – Герой легенд и сказок.
– Она правда страшная?
– Нисколечко, – Михаил засмеялся. – Необычная на вид – да. Эдакий медвежонок в пестрой юбочке, с боку на бок переваливается, носом в каждую кочку тычет. Любопытная Варвара. Но хитрая и умная. А реакция у нее – молниеносная.
– Я читала – росомаха вредная. Ее сразу убивать надо. Гадкое слово – убивать.
– Бумага терпит, а убийц, даже обученных на гуманитарных факультетах, еще хватает, – сказал Михаил. – В мои школьные годы в учебниках географии, например, писали, что саксаул, растущий в пустынях, – отличное топливо. Одна утилитарная характеристика. Так и закрепилось в памяти: саксаул – дрова. А позже увидел его цветущим – влюбился. Очень красивое дерево. Так и росомаха. Лет шесть назад в Правилах охоты нашей области было записано: «подлежат уничтожению в любое время года, а логово – разорению: волк, росомаха, крыса амбарная…» Вот такая была кампания, пока четыре года назад правила не изменили. Осознаем понемногу…
– Я люблю лес, и особенно полевые цветы, – сказала Лелька.
«Не надо, Гена, не рви их», – призрачным воспоминанием приплыл молящий голос. Это из болезни, из зыбких видений. Теперь разберись, что там правда, а что привиделось?
– Вот и иди учиться в лесной институт, – сказал он.
– Не хочу. Там деревья пилят.
– Ну, не на всех же факультетах пилят деревья.
– Все равно. Я хочу в университет… на ботанику…
В словах ее прозвучало столько трепета и надежды, что Михаил сразу понял: ему первому она открыла свою великую тайну. И он не стал ничего говорить, боясь стандартными похвалами «молодец», «отлично», «прекрасная специальность» – принизить волшебный процесс открытия в себе призвания. Лелька поняла это, бросила благодарный взгляд и больше к этой теме не вернулась.
В ночной мгле постепенно высветилась вереница пологих сопок, замыкавших прибрежную равнину. На боку одной вспыхнуло апельсиновое зарево, и из-за нее высунула кончик рога луна, плеснула на снег жидким серебром.
– А что там, за холмами?
– За холмами? О, там огромная страна с горами и долинами, с реками и озерами. Там сейчас спит в берлоге медведь Кэйнын, охотится лис Ятъел, следит за порядком сова Тэкыл, дремлет подо льдом Настоящая рыба, Лыгиннээн, голец. Там пасутся стада оленей, работают буровые бригады и прииски…
– Там среди осоки бродит цапля сизая Шух-шух-га… – напевно произнесла Лелька. Улыбнулась, опустила ресницы и продолжила: – Вы как Бунин. То есть, я хотела сказать, что вы видите мир, как он. Это, наверное, самый прекрасный дар природы…
Она отвернулась и опять стала смотреть на серебряные холмы, а потом показала пальцем на один из них: – Там огонек, видите?
– Как же это я забыл! Там живет охотник. В гости хочешь?
– Хочу! – не раздумывая сказала Лелька.
Они пересекли тундру по снежной целине прямо на огонек. Минут через двадцать обрисовалось темное пятно. Подъехали ближе, и пятно оказалось крохотной избушкой, сложенной из плавниковых бревен. Возникли две тени. Высокая ссутуленная – человека, низкая – собаки.
– Гости, стало быть, к нам, Братка, – сказал старый охотник Петр Степаныч, и в морщинистом, черном от морозов и ветра лице Михаил увидел радость. Тонкие пальцы стальными пружинами стиснули руку Михаила: – Как вовремя пожаловали-то!
Крупная черная лайка с белой грудью и в белых носках понюхала валенки Лельки и дружелюбно замотала хвостом: «Женщина? Добро пожаловать, женщина, вижу – ты добрая!»
– Братка, – сказал Михаил. – Здравствуй, пес.
Братка упер лапы ему в грудь и лизнул в щеку. Потом повернулся к избушке и гавкнул в сторону крыши. Там метнулась серебряная молния и застыла на коньке.
– Приятеля знакомит, – усмехнулся Петр Степанович.
На крыше сидел горностай, лучи невыключенных фар отражались в глазах алыми лучиками.
Братка отбежал к двери и повернул голову. Приглашал в дом. Петр Степанович, колхозный охотник-промысловик, жил в этой избушке лет пятнадцать. На центральной усадьбе или в Пээке появлялся редко, в основном летом. Короткие вылазки эти им считались за отпуск.
Внутренняя планировка избушки была типична для подобного северного жилья: справа и слева от двери нары, у самой двери печь из железной бочки. Между нарами, под крохотным, в наплывах льда окошком – стол.
Одним только жилье Петра Степановича отличалось от северных стандартов…
Лелька вошла, ахнула и зажмурилась. Стены избушки лучились, мерцали и горели калейдоскопом красок, которые в состоянии создать только природа. Желтый свет настольной керосиновой лампы трансформировался у стен и заполнял комнату лучами всех цветов и оттенков.
– Что это? – растерянно спросила она.
– А я и не предупредил, – сказал Михаил, – Открой глаза и смотри, это наша земля.
По полкам у стен были расставлены кристаллы пирита, образцы черного вольфрамита, куски обычного жильного кварца, штуфы галенита, турмалины, яркие куски сульфидных руд, друзы хрусталя. О хобби старого охотника знали все его друзья. Знали, что нет лучшего подарка для Петра Степановича, чем какой-нибудь новый камень. Основную массу собрал он сам на своем охотничьем участке и в летних отпускных маршрутах.
Лелька подошла к стене и робко взяла крупный кристалл пирита со штриховкой на гранях. Кристалл лил желтый блеск.
– Золото, да? – шепотом спросила она.
– Нет, – тоже шепнул Михаил. – Это серный колчедан: железо с серой. А у тебя, конечно, начинается золотая лихорадка? Смотри, это страшная болезнь… Да тут вроде праздник?
Он взял Лельку за плечи и повернул к столу. Стол был накрыт на две персоны. По бокам чистые тарелки, между ними в эмалированных мисках вареная оленина, жареная рыба, соленые огурцы и помидоры, капуста в брызгах масла и бутылка спирта. Стакан стоял только у одной тарелки. На желтом деревянном подносе посреди стола в потеках прозрачного жира солидно возлежал вяленый голец килограмма в четыре весом.
Братка заскочил на нары и чинно сел против тарелки, у которой отсутствовал стакан.
– Совесть-то имеешь? – покачал головой Петр Степанович. – Хозяин ведь. Гостей устрой поначалу.
Братка сконфуженно спрыгнул на пол и взвизгнул, уставившись на Лельку.
– Ой, какой умный!. – восхитилась она. – Лапочка ты моя! – Лелька обхватила пса за шею, подтолкнула назад к нарам, застеленным оленьими шкурами. – Садись, хороший, устроимся вместе.
Братка опять прыгнул на нары и сел у самой стены, за дальний край стола. Лелька, сбросив шубку, опустилась рядом. В избе было тепло, потрескивали в печи плавниковые полешки.
– Какой же у вас праздник? – спросила она.
– День рождения у Братки, – Петр Степанович достал еще две тарелки и вилки. Лелька восторженно уставилась на собаку:
– Поздравляю!
Пес протянул ей лапу. Лелька онемела от избытка чувств.
Крепким ударом Петр Степанович выбил пробку, налил стаканы.
– С приездом, значит, вас.
– Нет уж – за новорожденного, – возразила Лелька.
– И то, – согласился хозяин.
– Не ждали гостей, извиняйте, – сказал охотник. – Припас бы что полегче.
– Все чудесно! – запротестовала Лелька. – А что положить нашему юбиляру?
– Он все ест. Молодец.
Лелька положила ему и рыбу, и мясо, и огурец. Пес съел вначале огурец, потом принялся за мясо.
– А вы ко мне по делу али как?
– Завернули на огонек, – сказал Михаил. – Зимник ездил смотреть. Ольховую.
– Понимаем, – охотник одобрительно кивнул. – Я дорожников видел, тоже упредил, да и место подсказал… Еще по чарке?
– Я – пас, – сказал Михаил. – Ехать еще.
– Ох и наелась я царской рыбы, – Лелька встала. – Погуляю вокруг, посмотрю. Братка, пошли к горностаю.
– В бега, что ли, собрался? – спросил Петр Степанович, когда она вышла. – А, Михайла? Ты не удивляйся, народ ездит, вести возит.
– Собирался вроде, – Михаил вздохнул. – На материк, потолки белить по стройкам. Работка бездумная, легкая. Кистью.
Петр Степаныч достал пачку махорки, скрутил цигарку. Михаил тоже оторвал кусок газеты, закурил. Терпкий дым резанул горло, колыхнулись мерцающие стены. Давно не курил.
– Кто тебе сказал о бездумности? – спросил охотник. – Та кисть тоже в руки не дастся по-настоящему, пока не заберет душу. Али у тебя их две?
– У многих две, – сказал Михаил. – И живут припеваючи. Истина?
– Истина, – согласился охотник. – Только преходящая. А вечную ты, кажись, не уразумел еще. Вот послушай. Я родился-то на Алтае, после школы пошел к геологам, их там тьма была. Вначале рабочим, потом зачислили коллектором: начальник увидел, что тайгу и камень люблю… Хожу в поле, значит, и два и три года, и вдруг вижу – тяжко. В камень вроде влез, а душу его ухватить не могу – силенки не те. Учиться надо. Решил. А тут опять весна и поле. Вернусь, думаю, – пойду в техникум. Ан подвернулся случай. Он нас всех караулит и каждую твою слабость тут же – против.
Значит, приехал к нам откуда-то из Сибири новый геолог. Иду я с ним раз в маршрут. Дело к вечеру, стрельнул пару куропаток на ужин, да приотстал, пока разыскивал. Слышу, впереди выстрел. А был у него карабин, значит – не по мелкой дичи. Догоняю, действительно – лось. Шестилеток, махина. И режет мой маршрутный начальник ему бок и аккуратно – отдать должное – извлекает печень. Не впервой, значит. Во, говорит весело, ужин!
А я смотрю на зверя, и тоска из сердца сочится. Куда его денешь? На полста километров ни одного человека. И зачем ты, бедолага, подвернулся этому дурню, думаю. Ладно, у него ума в башке нету, ты-то умен таежным умом, остерегся бы. Про себя, конечно, размышляю: начальству, ясно, говорить таких слов не положено. Оно чем мельче, тем больше о себе представляет. Смолчал, в общем, да.
Ну, отшагали еще часок, устроили ночлег. Ставлю я в котелке куропаток, а он сует мне печень: давай, жарь. Говорю: я ее не ем, сами жарьте. Тогда он шелушит прутики, сажает печень кусками и тычет вкруг огня. Стрелять-то может, а с готовкой, значит, не обучен: какая в пламени жарка, угольки нужны. Слизал у него огонь ужин, обчернил гарью. Попробовал – хрустит. И швырнул он те лозины в кусты и лезет в котелок за куропаткой…
По сию пору не знаю, как у меня вышло… Сорвался, да… Мелькнул лось перед глазами, ум застил. И я, уж не глядя на чины, моего маршрутного начальника сначала по одному уху, потом по второму. Он к карабину, так я еще… В огонь он рукой попал, малость пальцы обсмолил.
