Текст книги "Колесо превращений. Книга 3: Где ты, реликтовый ухоноид?.. (СИ)"

Автор книги: Николай Петри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

– Там... действительно, были вы?

– Ты продолжаешь в этом сомневаться?

– Теперь – нет.

– Тогда спрашивай то, что хочешь знать, а не то, что и без ответа ясно!

– Хрустальный Шар, о котором шла речь, – это Всезнающее Око?

– Да. Хотя атталанты называли его иначе – Кладезь Мудрости.

– Что такое Жезл Исчезающей Силы?

– Ты готов услышать правду?

– Да.

– В том времени, которое на ничтожный миг приоткрылось тебе одной из тысяч граней, самой могущественной силой на континенте атталантов был Неизъяснимый. Эоны лет он правил могучим народом покорителей океана, пока со стороны Затопленных Остров не пришли чужаки. Их назвали Отторгнутыми, потому что не было семьи в городе Ка-Нехте и не было стен на всём континенте, которые бы добровольно согласились принять чужаков. Всё дело было в их извращённом представлении о красоте и гармонии мира. Долгие годы Неизречённый пытался наставить их на путь истинный, но всё было тщетно. Тогда конклав демиургов создал неприступную цитадель, названную обителью Отторгнутых, куда и поместили всех чужаков. Время шло, Неизъяснимый всё чаще подумывал о Чистой Нирване, но мысли об Отторгнутых не давали ему покоя. Обладая способностью чувствовать гармонию мироздания, он обнаружил источник будущего возмущения и определил, что им может стать последнее детище Отторгнутых – Жезл Исчезающей Силы. Прообраз этого творения принёс Неизречённому знания о невообразимом могуществе Жезла. Созданный нейтральными сущностями Жезл, в зависимости от того, в чьи руки попадал, мог с одинаковым успехом творить как вселенское добро, так и вселенское зло. Неизъяснимый приложил все усилия, чтобы Жезл никогда не воплотился в вещественную форму. Но Отторгнутые были хитры и коварны. Они сумели создать Жезл Исчезающей Силы. Когда Неизречённый узнал об этом, он уже не мог уничтожить Жезл, но в его власти было спрятать его так, чтобы в течение многих тысячелетий никому не удалось его обнаружить. Последним из великих злодеев, который посвятил поискам Жезла не одну сотню лет, был...

– ...Аваддон! – одними губами выдохнул Милав.

– Да, Аваддон. Самый верный и преданный адепт Малаха Га-Мавета. Но и он смог лишь приблизиться к разгадке древней тайны. Жезл Исчезающей Силы до сих пор хранится там, где упокоил его Неизъяснимый.

Старуха замолчала. Длинная речь так её утомила, что последние слова она произносила почти шёпотом. Целую минуту Милав ждал продолжения, но его не последовало. Тогда он обратился к старухе сам:

– Всё, что вы рассказали, очень занимательно. Почти так же занимательно, как легенда Лооггоса о великане Тогтогуне. Но мне непонятно одно – зачем вы поведали нам всё это? Мы не охотники за древностями. Нам не нужен магический Жезл Отторгнутых. Мы лишь хотим как можно быстрее вернуться домой.

– Разве ты забыл, юный росомон, что меня зовут Эливагара-сноуправительница? Когда твой разум, устав от дневных волнений, погружается в сладостный сон, к тебе прихожу я, и я знаю, что хочет увидеть твоё сердце. В моей силе исполнить желание. Почти любое.

– "Почти"? Значит, и ты можешь не всё?

– Всего не мог даже сам Невыразимый, пока его не перестали интересовать земные дела. Но мы отвлеклись. Находясь в мире твоих снов, я видела, чего ты хочешь больше всего. К сожалению, исполнить это не в моей власти, но в моих силах направить тебя туда, где ты сможешь осуществить задуманное.

– И куда мы должны отправиться?

– Если ты хочешь воплотить в жизнь то, чего жаждет твоё сердце, ты должен найти Жезл Исчезающей Силы!

– Жезл? – удивился Милав. – Зачем мне этот Жезл? Лавры Аваддона меня не прельщают.

Старуха нетерпеливо заёрзала на своём месте.

– Как ты думаешь, юный росомон, зачем Аваддон столько сил и времени потратил на поиски запрещённого творения Отторгнутых?

– Разве я могу знать мысли тёмного колдуна! – удивился Милав.

– Ты – нет. Но я, пока он был доступен мне на физическом плане бытия, могла. Так вот, Аваддон мечтал с помощью Жезла Исчезающей Силы занять место Малаха Га-Мавета!

– Разве такое возможно! – не поверил Милав.

– Жезл сотворили Отторгнутые, а им многое было подвластно...

– Вы хотите сказать, что с помощью Жезла можно осуществить любое желание?

– Да. Абсолютно любое, не зависимо от моральной стороны. Именно этого и опасался Неизъяснимый, когда прятал от людей творение Отторгнутых.

Милав задумался.

– А вы не боитесь, что завладев Жезлом, я уподоблюсь Аваддону по части корыстных интересов?

Впервые за время их долгого разговора старуха улыбнулась открыто. На Милава сразу повеяло ароматом пачули из покоев Неизъяснимого.

– Ты опять забыл, что я – творец твоих снов. Никогда Милав-кузнец ни сделает того, что могло бы навредить людям!

Кальконис давно присоединился к своему товарищу и, затаив дыхание, слушал малопонятный диалог. Он ждал минуты, когда можно будет обрушиться на Милава сотней вопросов и перестать блуждать в потёмках непонимания. Кузнец об этом догадывался, поэтому поспешил закончить разговор со старухой.

– Последнее, что хотелось бы узнать – каким образом я сумел увидеть такое далёкое прошлое?

– Касание, – устало ответила старуха, – всё дело в нём...

– А если вашей руки коснётся сэр Лионель? Что увидит он?

– Ничего. Там, в подземелье Аваддона, разрушив Хрустальный Шар, ты поменял полярность магического воздействия. Отныне твой удел – психометрия. Не забивай голову знаниями, которые ты пока не можешь усвоить. Просто поверь мне. Но и это ещё не всё. Разрушив Кладезь Мудрости, ты затронул событийную сторону всех процессов. Отныне ты должен быть готов ко многому... если, конечно, хочешь добиться того, чего желает твоё сердце. А теперь оставьте меня. Я устала. Не каждый день мне приходиться встречаться с такими непонятливыми людьми...

Кальконис открыл рот, чтобы возмутиться несправедливой оценке их умственных способностей, но Милав жестом остановил его.

– Мы получили столько новой информация, – негромко сказал он, – что ещё одна порция может попросту свети нас с ума.

– Юный росомон становится мыслителем, – ни к кому не обращаясь произнесла старуха. – Не будем мешать ему в этом...

На сборы ушло несколько минут, в течение которых старуха с отрешённым видом сидела на скамье. Выходя из комнаты, Милав вдруг замер на пороге и всмотрелся в Эливагару. На миг ему показалось, будто там, в полутёмном нутре разваливающегося от старости строения сидит не древняя старуха, а молодая и божественно-прекрасная Элива, дочь Агара из Ка-Нехта. Видение было мимолётным, но оставило в душе щемящее чувство навеки утраченной красоты. Милав осторожно прикрыл дверь, боясь скрипом нарушить возвышенную отрешённость женщины, видевшей истоки всех цивилизаций...

Они шли прочь от избушки, не оглядываясь. Кальконис молчал, потому что никак не мог определить, каким будет его первый вопрос, а Милав молчал потому, что не мог поверить в то, о чём так убеждённо говорила Эливагара. Преодолев по густой траве сотни две саженей, Милав вдруг остановился. Кальконис, шедший следом, едва не налетел на широкую спину росомона.

– Вы чего, Милав? – спросил он.

– Знаете, сэр Лионель, мне вдруг показалось, что всё произошедшее – это чья-то глупая шутка.

– Но...

– Если мы сейчас вернёмся и ещё раз посмотрим на поляну перед подземельем молчащих, то ничего там не обнаружим – ни убогой избушки, ни странной старухи.

Кальконис раздумывал недолго.

– Пешая прогулка для здоровья много полезнее душевных терзаний, – сказал он.

Чем ближе подходил Милав к гребню знакомого холма, тем сильнее стучало его сердце, откликнувшееся на слова Эливагары тем, что они заронили в него тень надежды...

"Если старуха не солгала, – думал кузнец, – то мы с Кальконисом сможет сделать ЭТО. Если же всё виденное – чья-то глупая шутка, то я непременно доберусь до шутника и тогда..."

На секунду они замерли на гребне холма, а потом одновременно сделали шаг вперёд. Милав медленно поднял голову, долго-долго смотрел вперёд, затем повернулся к сэру Лионелю.

– Невероятно! – пробормотал поражённый Кальконис.

Милав тяжело вздохнул и пошёл в обратную сторону. За своей спиной кузнец оставлял знакомый холм, знакомый дуб, рядом с которым не было ни молчащих, ни ветхой избушки, ни старухи...

ГЛАВА 4: Его Величество Случай

О произошедшем на холмах они не сказали друг другу ни слова. Кальконис в той беседе так ничего и не понял, а Милав в течение долгих переходов пытался определить, кто и главное – зачем сыграл с ними такую злую шутку? Быть может, всё так бы и осталось одной из многочисленных загадок, которые жизнь преподносит нам на каждом шагу, если бы не один случай.

Произошло это на привале недалеко от портового города Датхэм, куда направлялись Милав с Кальконисом. Обратив внимание, что солнце уже почти скрылось за горизонтом, сэр Лионель предложил остановиться на ночёвку, тем более что они проходили как раз мимо старого кострища, профессионально устроенного на окраине чахлой рощицы. Милав согласился, отметив неплохое положение кострища касательно вопроса безопасности (чем дальше они уходили от столицы гхоттов, тем больше разбойного люда встречалось по лесам и дорогам).

Пока Кальконис занимался разведением огня, Милав решил осмотреться. Недалеко от их бивака, рядом с дорогой, кузнец обнаружил поломанное лезвие меча. Железо было ржавым, пролежав в траве не менее десятка лет. Повинуясь неожиданному порыву, Милав наклонился и поднял находку. В тот миг, когда пальцы коснулись холодного шершавого лезвия, с росомоном что-то произошло...

ЗА ВУАЛЬЮ ЧУЖОГО ВОСПРИЯТИЯ:

АСКР, коржуйский мечник.

"...одновременно из леса, со стороны дороги и прямо по полю на них бросились вооружённые люди. Аскру некогда было считать врагов. Выхватив иззубренный в многочисленных схватках гликонский меч, он в два прыжка оказался возле костра. Рядом с ним – слева и справа – появились проснувшиеся от шума коржуйцы и молча заняли места в строю, названном гликонцами – «дикобразом».

Враги не успели преодолеть и половины расстояния до коржуйцев, а знаменитый "дикобраз" уже ощерился десятифутовыми копьями (копейщики Одноглазого Фаэта ещё ни разу не подводили своих собратьев). Нападавших было много и настроены они были решительно. Первая волна накатилась на оскалившегося остро отточенными наконечниками "дикобраза", но, потеряв до десятка убитыми и ранеными, откатилась назад, под прикрытие темноты и воющих в предвкушении скорой добычи ночных падальщиков.

Коржуйцы не потеряли ни одного воина. Кликнув Одноглазого Фаэта, они поспешно заменили четыре сломанных копья, на которых продолжали извиваться умирающие враги, после чего приготовились ко второму броску полуночных демонов – именно так звались нападавшие. Аскр, обтерев вспотевшую ладонь о шероховатое древко копья, принял стойку за-тэ.

Близко, шагах в десяти, возникли оскаленные пасти ночных падальщиков. Горящие демоническим светом вертикальные зрачки медленно скользнули по ряду защитников, остановившись на фигуре Аскра. Воин полусогнул левую ногу, выставил перед собой меч и понял, что опоздал – падальщик уже прыгнул..."

...падая на спину, Милав попытался уклониться от смертельного броска, выкручивая тело в левую сторону и одновременно выхватывая Поющий Сэйен. Когда он оказался на ногах, то заметил рядом с собой Калькониса, своей невозможной длины шпагой протыкающего вечерний воздух рядом с телом кузнеца.

– Тихая атака? – выдохнул сэр Лионель, с новой силой набрасываясь на сырой от росы воздух.

Милав перехватил руку Калькониса, заглянул ему в глаза, произнёс, ясно выговаривая слова:

– Похоже, в отношении старухи Эливагары я оказался не прав...

Едва ли в эту ночь они спали более одного часа. Сначала рассказывал Милав, вспоминая все подробности своей беседы с таинственной старухой. Потом заговорил сэр Лионель, которому для этого пришлось окунуться в далёкое прошлое – в то время, когда его все звали «малыш Лионис», потому что он был самым низкорослым и худым среди сверстников. Поведал он Милаву и о том, что единственная ниточка, связывающая его с настоящими родителями – это родовая татуировка на правой стороне груди, где на редком языке сактогов стояли символы Глаэкта Голубоглазого. Об этой татуировке не мог знать никто, потому что увидеть её недостаточно – необходимо разбираться в геральдической символике сактогов.

– Если вы знали имя своего отца, то почему не нашли его? – спросил Милав.

– Дело в том, что сактоги – закрытая каста. Они ни с кем не желают обсуждать генеалогию родов. Но даже те немногие из них, кто за дерзкие вопросы не вызвал меня на дуэль, ничего не сказали о Глаэкте Голубоглазом.

– В вопросе рождения мы с вами схожи, – задумчиво проговорил Милав. – Остаётся надеяться, что к концу путешествия либо вы, либо я, либо мы оба обретём знание о наших родителях...

Кальконис не ответил, но было видно, что слова кузнеца запали ему в душу.

Когда, наговорившись вдоволь, они легли, Милав вдруг вспомнил слово, сказанное Эливагарой – "психометрия". Не понимая его смысла, кузнец попытался обратиться к области всезнания, надеясь с его помощью понять, о чём говорила старуха. Но всезнание, не раз спасавшее в трудную минуту, теперь молчало. Это было ещё одно доказательство правоты Эливагары. Милав нарушил избирательность магического воздействия, вследствие чего утратил способность к спонтанному всезнанию. Однако взамен он получил способность одним своим прикосновением к предмету переноситься в то место и в то время, где этот предмет когда-то находился. С помощью нового дара можно при необходимости узнать много.

Милав вспомнил ещё одну фразу Эливагары: "...разрушив Кладезь Мудрости, ты затронул событийную сторону всех процессов. Отныне ты должен быть готов ко многому...". Что имела в виду старуха? Что это такое – "многое", и почему я должен быть к нему готов? Может быть, она намекала на утраченную мной способность самопроизвольного превращения в разные формы? Кстати, а почему "утраченную"? Если я в течение некоторого времени ни в кого не превращался, это ещё не значит, что я лишился этой способности навсегда!

Милав, утомлённый увеличивающимся количеством вопросов-без-ответов, решил махнуть на всё рукой и немного поспать. Но едва он стал гнать от себя мысли о круговороте собственных превращений, как на их место пришёл ещё один, быть может, самый главный: "Для чего Эливагара рассказала мне о Жезле Исчезающей Силы? Неужели правда, что с его помощью можно осуществить то, чего так жаждет моё сердце?!". Это был вопрос, от которого Милав так и не сумел отделаться. Росомон заснул, в тысячный раз, повторяя: "Неужели это правда?.. Неужели это правда?..".

Утром, потирая воспалённые от бессонницы глаза, Милав рассказал Кальконису о своих думах. Сэр Лионель не спорил, но и не соглашался. Предположение Милава было невероятным, чтобы оказаться правдой. Кальконис, как человек искушённый в вопросах человеческой психики, не стал разубеждать кузнеца, полностью доверившись провидению, разумно полагая: если таинственная старуха Эливагара сказала правду, то всё естественным образом должно проясниться в самое ближайшее время. И для этого вовсе не нужно ломать голову.

На следующий день они вошли в небольшое поселение, самым заметным строением которого оказалась корчма под громким названием "Золотой галеон". Слово "золотой" применительно к столь убогому заведению было, по меньшей мере, нескромным, потому как суетливый хозяин сумел предложить гостям лишь "стандартный набор нищего" – кубок кислого вина (от которого трезвеешь гораздо быстрее, нежели погружаешься в приятное состояние лёгкого опьянения), да миску какого-то подозрительного варева (вполне возможно, что это были остатки трапезы радостно всхрюкивающих поросят за тонкой перегородкой).

Увидев перед собой подобный "набор гурмана", сэр Лионель потянулся за шпагой, чтобы сей же момент насадить хозяина на неё как на вертел и изжарить наглеца в ярко пылавшем очаге. Милав движением руки остановил порыв Калькониса, указав глазами в угол, где разместилась шумная компания наёмников.

– Не стоит привлекать к себе внимание, – предостерёг он, когда хозяин отошёл от их стола.

– Разве могут нормальные люди это есть! – Кальконис с брезгливостью отодвинул грязную миску.

– Успокойтесь, сэр Лионель, и вспомните, зачем мы сюда пришли.

Милав сделал вид, что с удовольствием поглощает содержимое миски. На самом деле, он внимательно прислушивался ко всему, что происходило в харчевне. Добравшись до этого поселения, они оказались в затруднительном положении. С одной стороны, Милав уже не мог путешествовать по стране гхоттов в дормезе королевского токонга, потому что каждая занавеска, каждая подушка, каждая безделушка в нём напоминала об Ухоне. А с другой стороны, славный парень Глио Кос весьма смутно смог рассказать росомонам о дальнейшей дороге до главного порта страны – Датхэма.

В начале пути подобное незнание не вызывало беспокойства (Милав надеялся обо всём узнать у Лооггоса). Теперь – другое дело. Расспрашивать первого встречного было опасно, потому что округа до сих пор бурлила слухами о ночной охоте великана Тогтогуна. Благо, народная молва наделила виновников этих слухов такими гротескными чертами, что без рогов, раздвоенного хвоста или огнедышащей пасти, в Милаве и Кальконисе никто не признал бы "далёких родственников" Тогтогуна. Но это совсем не означало, что росомоны могли на каждом углу открыто интересоваться кораблями, отправляющимися в сторону далёких стран Полион или Рос.

В харчевню они зашли с определённой целью – найти возницу, путь которого лежит в сторону порта. Только таким способом кузнец и сэр Лионель могли добраться до Великой Водной Глади, своим появлением не вызвав раньше времени ненужного шума. (Не стоило сбрасывать со счетов желания некоторых особенно доверенных Аваддону учеников поквитаться с росомонами за гибель своего наставника.)

Милав с большим трудом доел то, что хозяин подал рослому гостю под видом "нежнейшего филе трёхлетнего охлюстина". (Что это за существо такое – "охлюстин" и почему его "нежнейшее филе" напоминает пережёванную чужим ртом овсянку, Милав не знал.) Пригубив из кубка напиток, кузнец продолжал вслушиваться в монотонный гул харчевни, в надежде выудить то, ради чего они с сэром Лионелем терпят такие муки. Однако все попытки росомона оказались напрасными. Разношерстная публика в большой тёмной комнате говорила о чём угодно, только не о дороге в порт Датхэм. К тому же, сколько бы Милав не напрягал свой слух в надежде увеличить дальность восприятия, из этой затеи ничего не вышло. Он слышал лишь то, что говорили рядом с ним, да за двумя соседними столами. Пробиться дальше Милав не смог – мешал общий гам харчевни и тонкий нудный гул в собственной голове.

"Похоже, – невесело подумал кузнец, – и эту способность я утратил..."

Он собирался подать Кальконису знак покинуть сию обитель нездоровой пищи, когда в комнату стремительной походкой вошёл крупнотелый гхотт. Мужчина многопудовой колодой рухнул на скамью рядом с Милава и трубным голосом проревел:

– Эй, корчмарь! Еды, да побо-о-ольше!

Судя по габаритам гхотта, еды ему требовалось изрядное количество. Милав решил выждать немного времени, чтобы послушать громкую речь голодного мужчины.

– Что у нас за дороги! – возмущался гхотт, с нетерпением ожидая своего заказа. – За неполные два дня мне пришлось трижды ремонтировать обод колеса! Если бы королевский токонг ездил не только по гранитным мостовым Тмира, мне не пришлось бы дважды в год покупать новую повозку!

Сэр Лионель, так и не притронувшийся к еде, придвинулся к громогласному гостю и скучающим голосом поинтересовался:

– Сколько же вам приходится ездить, уважаемый, что даже знаменитые гхоттские повозки не выдерживают?

Мужчина стрельнул на Калькониса бычьим глазом, сразу оценив одеяние говорившего, а главное – его платёжеспособность. Видимо, осмотром оказался доволен, потому что весьма учтиво ответил:

– Дорога от Тмира до Великой Водной Глади не всякому вознице по силам.

"Вот оно!" – обрадовался Милав.

– И в какую же сторону вы сейчас едете? – едва не зевая от скуки, спросил сэр Лионель. – Небось, в столицу славную направляетесь?

– Насмотрелся я на этих напыщенных снобов! – с гримасой недовольства ответил гхотт. – Нет. С грузом парусины еду на побережье в славный порт Датхэм.

Кальконис собирался ещё что-то спросить, но в этот момент принесли заказ говорливого гхотта, и мужчина на время забыл обо всём на свете кроме еды. Пока он елозил толстыми пальцами по блюду, на котором горой разместился весь "ассортимент" "Золотого галеона", Милав делал недвусмысленные знаки Кальконису, указывая на удачно подвернувшегося возницу. С трудом дождавшись, когда обильнотелый гхотт допьёт не то шестой, не то восьмой стакан ужасного по вкусу вина, Кальконис с томным видом обратился к Милаву:

– Думаю, в этой дыре нам придётся провести ещё одну ночь.

– Да, – в тон ему ответил кузнец, – раньше нашу карету не починят.

– Жаль, мы и без того потеряли два дня. Если так пойдёт дальше, можем не успеть к отплытию корабля...

– Вам тоже на побережье? – вклинился в разговор утоливший жажду гхотт. Оценив одежду обоих, он уже подсчитывал в уме барыш, который можно получить с неожиданных попутчиков.

Милав подождал, пока возница произведёт нужные вычисления, результат которых вскоре заиграл в его глазах алчным блеском. Только после этого ответил:

– Да, нам срочно нужно в порт.

Сказав это, кузнец заглянул в свой полупустой кубок, потеряв всякий интерес к собеседнику. Гхотт нетерпеливо заёрзал. Милав отвернулся в сторону, делая вид, что не замечает недвусмысленных телодвижений соседа. Гхотт громко задышал, потом промычал что-то, фыркнул и обратился к Кальконису:

– Если вас устроит моя повозка, я мог бы доставить вас в порт...

Сэр Лионель, не проявляя особого интереса к словам гхотта, со скукой в голосе обратился к Милаву:

– А что, может, отправимся с ним? Когда это наша карета будет готова...

Милав размышлял недолго. Взглянув на замершего гхотта, он с безразличным видом пожал плечами:

– Почему бы и нет?

Дородный возница начал с шумом выпускать воздух из своего необъятного тела, когда новая фраза Милава заставила его поперхнуться:

– Надеюсь, ваша повозка не менее удобна, чем дормез королевского токонга?

ГЛАВА 5: «Морской удалец»

Неожиданности начались сразу, едва Милав с Кальконисом взобрались в повозку гхотта, отрекомендовавшегося Громпаком. Оправдывая своё звучное имя, возница взгромоздился спереди на специальное возвышение, предоставив остальное пространство трёхсаженной повозки в полное распоряжение кузнеца и сэра Лионеля. Милав, устраиваясь среди тюков парусины, случайно облокотился на небольшую котомку, подвернувшуюся под руку. Опасаясь раздавить её содержимое, кузнец поспешил отдёрнуть руку, но не успел этого сделать, потому что...

ЗА ВУАЛЬЮ ЧУЖОГО ВОСПРИЯТИЯ:

САРМАК, бездомный бродяга.

"...вдалеке показалась четвёрка ухоженных коней, впряжённых в длинную трёхоску торговца. Понимая, что на пустынной дороге едва ли удастся встретить ещё одну повозку, Сармак поспешил навстречу медленно бредущим лошадям. В животе у Сармака урчало, а в тощей котомке лежали виола и флейта – единственная надежда на скромный заработок в ближайшем городке.

Вытаскивая из глубокой грязи расползшиеся самодельные ичиги, Сармак всматривался в возницу, пытаясь по его внешнему виду определить, перепадёт ли сегодня ему что-нибудь съестное или же опять придётся довольствоваться опавшими желудями и водой из родника...

Кони приблизились. Сармак разглядел человека, уверенно управляющего лошадьми. Опытный взгляд подсказал: возница не из гильдии перевозчиков и съестным у него не разживешься. Но, глянув на хмурое небо, обещающее затяжной дождь, Сармак с вздохом полез в котомку. Когда упитанный возница поравнялся с ним, Сармак уже с чувством играл мелодию известной в народе песни о богатыре Кагулине. Исполнив жалостливое вступление на флейте, под аккомпанемент виолы он пропел о первом подвиге любимого всеми героя, после чего замолчал, терпеливо застыв у огромного обода.

Возница долго смотрел на музыканта, потом хитро улыбнулся и сказал:

– Складывай свои инструменты, да залезай. Довезу я тебя до таверны "Крик петуха".

Сармак обрадовался, торопливо затолкал в котомку флейту с виолой и стал карабкаться на повозку. Но колёса оказались слишком большими, а ноша в руках только мешала.

Возница, видя затруднения музыканта, добродушно сказал:

– Давай, подержу твоё добро!

Сармак протянул котомку вознице и только собрался поставить ногу на массивный обод, как едва не потерял сознание от боли – длинный хлыст, с вплетённой в него металлической нитью, так стеганул его по голове и спине, что ноги подкосились, и Сармак рухнул на влажную траву..."

По напряжённой позе кузнеца Кальконис понял: что-то произошло. Он не успел задать Милаву первого вопроса, когда испытал повторное потрясение. Тело росомона неожиданно потеряло чёткость. Оно заметно выросло в объёме, продолжая толчками увеличиваться. Сэр Лионель, превозмогая ужас разворачивающегося перед ним действа, дрожащими пальцами коснулся раздувшейся руки Милава и увидел перед собой сверкающую сталь его взора.

– Вы что-то увидели? – с трудом заставив голос не дрожать, спросил Кальконис.

– Видел... – сквозь зубы процедил Милав и, понизив голос до шёпота, пересказал сэру Лионелю события, случайным свидетелем которых он стал.

Импульсивный Кальконис предложил то же самое немедленно проделать с Громпаком. Милав согласился, но лишь после того, как они...

– А не расскажите ли нам о дальнейшей дороге? – через минуту спросил Милав, пробираясь поближе к вознице.

– С превеликим удовольствием! – откликнулся гхотт, не замечая того, как Кальконис достаёт из кожаной сумки перо и бумагу. – Вам с какого места?

– А прямо от "Золотого галеона" и начинайте! – попросил Кальконис, весело подмигивая Милаву.

Громпак оказался словоохотливым. Не прошло и получаса, как на помятом листе был записан весь дальнейший путь со всеми названиями и личными примечаниями возницы. С таким "путеводителем" можно было путешествовать с закрытыми глазами, не боясь заблудиться. Кузнец аккуратно сложил листок и спрятал его на груди.

"Время пришло!" – весело подумал он.

– Что за мешок здесь валяется? – Милав поднял котомку Сармака.

Возница скосил глаза и беззаботно ответил:

– Там у меня всякая мелочь для ремонта колёс...

Кальконис многозначительно хмыкнул.

– Нельзя ли ненадолго остановиться? – спросил Милав, почувствовав в теле странное раздвоение.

– Конечно! – живо откликнулся гхотт. – Мы уже долго в пути.

Лошади замерли. Громпак скатился с повозки и сразу кинулся в кусты. Милав с Кальконисом встали с другой стороны, внимательно поглядывая на гнущиеся, словно от урагана стебли, за которыми исчез возница.

Сэр Лионель, внимательно поглядывая на кузнеца, предупредил:

– С вами что-то происходит...

– Я чувствую, но справиться не могу...

Из кустов появился Громпак. Со счастливой улыбкой на губах он поспешил к повозке. Когда до лошадей оставалось не более пяти шагов, он вдруг застыл. Круто замешанное тело пошло волнами, пухлые губы затряслись, на лбу выступила испарина. Чересчур здоровый румянец мгновенно покинул отвисшие щёки, выбелив их ужасом. Глазки-пуговки прыгали с Калькониса на Милава и обратно, иногда опускаясь под повозку – на ноги кузнеца.

Кальконис, заинтригованный поведением гхотта, проследил направление его взгляда. Для этого сэру Лионелю пришлось опустить глаза на ступни Милава, и бывший философ понял состояние возницы. Дело в том, что до пояса кузнец был самим собой, а вот ниже... Могучий кузнец с невозмутимым видом стоял, опираясь на две мускулистые ноги, заканчивающиеся мощными копытами. Приглядевшись, Кальконис определил: копыта конские.

Не подготовленный к подобным превращениям гхотт, сменил былую ребячью прыть на полный столбняк. Через минуту, когда Громпак сумел оторвать взгляд от лошадиных ног и поднять их выше, он испытал не менее сильное потрясение. Прямо на него смотрела лошадиная физиономия с длинными прядями русых волос и кудрявой юношеской бородой. Физиономия самым естественным образом улыбалась и даже покусывала подвижными губами длинную соломинку! Гхотт, как подкошенный, рухнул на землю...

– Как вы думаете, уважаемый Милав, сколько провисит эта ошибка природы прежде, чем её обнаружат? – поинтересовался Кальконис, смахивая со своей одежды редкие травинки. (Утащить в кусты упирающегося Громпака оказалось непросто!)

Милав с удовольствием посмотрел на дело рук своих и уверенно заявил:

– С дороги его не видно. Значит, чтобы подать голос, ему придётся сначала съесть впечатляющий кляп из прогнившей материи котомки несчастного музыканта. При изрядном аппетите на это у Громпака уйдёт несколько часов. К тому времени наступит ночь, и торгашу придётся висеть до утра. Возможно, в полдень с дороги услышат его крики и решат помочь бедняге. На этот случай я приготовил вот эту верёвку. Чтобы выручить нашего пышнотелого друга сердобольным спасателям придётся срезать её. Сделав это, они, сами того не зная, отправят Громпака в свободный полёт в сторону недалёкого болота. – Росомон указал на густые заросли осоки, обильно заселённой громадными лягушками. – И последнее. Я чуть было не забыть об отметине, которую торгаш оставил Сармаку.

Милав резко взмахнул хлыстом возницы и так приложил гхотта, что штаны, обтягивающие толстый зад, лопнули, обнажив сметанно-белую плоть. Гхотт взвыл, а Милав спросил у Калькониса:

– Сэр Лионель, в этом лесу много комаров?

– Много? – переспросил Кальконис нарочито громким голосом. – Да в этом лесу тьма комаров!

– Они кровожадные?

– О! По сравнению с ними птицы-вампиры просто безобидные мотыльки!

– Интересно, как долго они смогут питаться этой вкусной плотью?

– Думаю, к утру от несчастного гхотта одни косточки останутся! – безразличным к судьбе Громпака тоном проговорил Кальконис. – Но ведь нас это не волнует?

– Разумеется! – ответил Милав.

Выбросив в кусты плеть, он направился в сторону повозки. Через секунду росомон вернулся, поискал что-то глазами, нашёл. Осторожно вырвал несколько крапивных стеблей, и от души приложил ими мычащего гхотта по жировой прослойке, так долго спасавшей возницу от неимоверной дорожной тряски.

Путь до побережья оказался коротким. (Громпаку нужно картографом работать, а не музыкантов обездоленных грабить!) Почти всю дорогу Милав и Кальконис вели неспешную беседу, касаясь, в основном, новой способности кузнеца к «половинчатому превращению». Самым тревожным было то, что данный процесс носил самопроизвольный характер. Милав, как ни старался, не мог на него повлиять. Оставалось уповать на случай, хотя пример с Громпаком оказался в этом отношении показательным. Сегодня свидетелем колдовского действа стал он один, а если это случится днём, да ещё в людном месте? Остановились на том, что Кальконис будет внимательно приглядывать за Милавом, предупреждая о начинающихся изменениях. План был так себе, но за не имением лучшего пришлось остановиться на нём.