Текст книги "Полковник Горин"

Автор книги: Николай Наумов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

– Когда партия большевиков в семнадцатом году вышла из подполья, в ней насчитывалось всего двадцать четыре тысячи человек. Приблизительно это одна шеститысячная часть населения России. И все же она повела страну к революции и вместе с ней совершила ее.

Сила организации не в количестве, а в качестве ее членов.

Думаю, наше влияние в батальоне возрастет, если комсомольская организация уменьшится на одну единицу. Предлагаю исключить Губанова из комсомола.

Две сотни глаз устремились на Губанова. Словно загипнотизированный, он стал медленно подниматься со скамейки, еще не веря, что сейчас будет решена его судьба. Вскинул глаза на Муравьева: «А казался тихоней, веревки крути».

С собрания Горин пошел в штаб дивизии. В кабинете Сердича кроме хозяина уже сидели Знобин, Амирджанов и другие офицеры. Сердич доложил обобщенные данные о ходе подготовки к инспекции, Знобин – о полку Берчука, где он находился весь день, Амирджанов – об артиллеристах… И по тому, что услышал от подчиненных, и по их настроению Горин утвердился в своем выводе: к инспекции люди готовятся напряженно.

– Что ж, направление вроде взяли верное. Остается не сбиться с него. Но всем нам нужно больше внимания обратить на подготовку офицеров и на деловитость собраний, – заключил Горин и рассказал о комсомольском собрании в танковом подразделении, о своем новом знакомом – солдате Губанове, о том, как его в свое время дружно вовлекали в комсомол и как не менее дружно сегодня вышвырнули оттуда. – Нам надо точно определить, где должна проходить граница между убеждением и наказанием, в том числе и самым суровым. Некоторые из нас совсем забыли спрашивать так, как требует присяга.

Домой Горин шел вместе со своим замполитом. На небе уже вовсю разыгрались звезды. Из городского сада медь духового оркестра накатывала «Амурские волны», Знобин втянул свежий прохладный воздух.

– Хорошо.

– Хорошо, – согласился Горин.

– Было бы еще лучше, если бы сейчас не было нужды идти к Желтикову.

– Зачем?

– Уверен, все еще сидит в кабинете и мучается – не так прошло комсомольское собрание.

– Да. Какой-то он… – не договорил Горин, вспомнив растерянность замполита полка, когда комсомольское собрание круто обрушилось на Губанова и вышвырнуло его из комсомола.

– Не боевой, согласен: долго бегал в инструкторах, рассылал руководящие бумажки. А пришел к людям – не знает, как жить и руководить ими. Что-то с ним нужно делать.

– Может быть, дать возможность покомандовать батальоном? – спросил Горин и тут же добавил, заметив, как недоверчиво отнесся к предложению Знобин: – Только на учении, конечно.

– Мысль.

Знобин тут же попрощался и направился в штаб полка. Он был уверен – Желтиков еще там. И не ошибся. Подполковник сидел в кабинете. На столе были разостланы планы. Он неподвижно смотрел на них, думал о чем-то горьком. Увидев Знобина, торопливо встал, но с места не двинулся. Знобин положил ему на плечо руку.

– Причину неудач ищешь в бумагах? – спросил как можно доброжелательнее и, не получив ответа, заметил: – Бумаги мы научились творить. Что ни лист – победный гимн. А вот спеть его, чтоб душа солдата метнулась на подвиг, к хорошему делу, добру, умеют не все и не всегда. Не обессудь, Федор Иванович, что начинаю не с утешений.

Ничего неприятного еще не было высказано, а Желтиков сжался, как схваченный морозом осенний лист. Полковник дал Желтикову время немного оправиться и продолжал, стараясь подбодрить подчиненного:

– Подними голову, Федор Иванович. Выше, еще выше. Вот так. Надо учиться смотреть неприятностям в глаза. Только тогда они побегут от тебя.

И снова пауза, чтоб коллега спокойнее проглотил новую ложечку неприятного лекарства.

– Сядем. Скажи, хорошо или плохо поступил на собрании командир дивизии? – спросил Знобин, непринужденно закинув левую руку за спинку стула, а правой подперев голову.

– Судить не мне…

– Судить о старших, тем более за углами, в армии действительно не положено. Но оценивать их поступки, для себя, – нужно. Иначе никогда не будешь иметь собственного мнения. – Знобин сбился с взятого тона и от досады весь подался к Желтикову, обе руки положил на стол. Добавил извинительно: – Политработник без своего мнения – флаг без древка.

– Все произошло как-то неожиданно… Возможно, Губанова исключили из комсомола правильно. Только в каком положении оказался я – исключение Губанова из комсомола ведь не намечалось.

– А в каком положении оказался бы Горин, командир дивизии, если бы в этой неожиданной и для него ситуации он не дал ясного и твердого ответа? По меньшей мере, в незавидном. Но главное даже не в этом. В сложившейся на собрании ситуации Михаилу Сергеевичу нужно было немедленно повлиять на Губанова, если хотите, ошеломить его, чтобы солдат понял, насколько опасно его положение. Достиг комдив этой цели? Да. Поверили комсомольцы, что Губанов не так уж смел, как бахвалится, что его можно скрутить в бараний рог и заставить шагать в ногу с ротой, если взяться дружно? Да. Прибавилось у них уверенности в свои силы, смелее они выйдут на инспекцию? Еще раз да. Вот, учитывая все это, и надо оценивать поведение командира дивизии на собрании.

– Думаете, Губанов завтра же станет другим?

– Завтра, послезавтра, неделю, две будет думать, присматриваться. Позже – может стать и лучше и хуже. Все будет зависеть от того, удастся ли нам найти удачное продолжение начатого с ним сурового разговора. Пока же присмотрите за ним сами и посоветуйте кое-кому еще, да так, чтобы это не было для него тягостно, но и чтобы он постоянно чувствовал ваш глаз. Месяц одного не пускать в город, не дать ему возможности случайно оступиться. После инспекции с ним поговорю я.

Знобин снова принял свободную позу, закурил, и Желтиков подумал, что продолжение разговора, вероятно, будет о его споре с замполитом роты. От стыда голова его как-то провалилась между плеч, спина ссутулилась, глаза уткнулись в стол. Но Знобин спросил о другом.

– Расскажите о ваших взаимоотношениях с командиром полка.

Поколебавшись, Желтиков сознался:

– Он со мной не очень считается.

– Почему?

– Командирское высокомерие.

– А вашей вины в этом нет?

– Не могу же я требовать к себе особого отношения.

– Требовать – глупо. Но поставить себя так, чтоб командир считался с вами, – обязаны. Иначе как заместитель по политической части вы погибли. Замполиту, Федор Иванович, надо уметь быть и подчиненным, а когда надо – и равным, равным в ответственности перед партией. Равным, когда командир начинает сбиваться с пути, определенного нашими писаными и неписаными нормами поведения.

– С Аркадьевым так у меня не получается.

– Надо, Федор Иванович! И чем раньше, тем лучше. Надо делом доказать, что вы не хуже его, и если нужно будет, сумеете заменить его и повести полк в бой.

– Теоретически я могу…

– За практикой дело не станет. Командир дивизии предлагает вам на предстоящем учении покомандовать батальоном… На следующем – полком, – добавил Знобин, увидев, как болезненно вздрогнуло лицо Желтикова. – Для обретения уверенности. Именно ее вам недостает. Договорились? Хорошо. И маленькое предупреждение. Комдив и я недавно разговаривали с Аркадьевым. Крупно и резко. Дал слово меняться. Поэтому, Федор Иванович, в ближайшие месяц-два никаких обострений, предельная предупредительность и внимание. Помогайте ему меняться и ищите с ним верные партийные отношения. Понятна задача? Тогда немедленно идите домой. Иначе жена ваша скоро придет ко мне с жалобой – забыл семью.

В тот день, когда генерал Амбаровский ждал инспекцию, в его штаб пришла лишь телеграмма: машины подать на аэродром в Дальний, в воскресенье утром.

Амбаровский обрадовался: личное уведомление о времени приезда обещало по меньшей мере не слишком строгое отношение к нему Лукина, а войска получали дополнительно почти неделю для того, чтобы подчистить кое-какие хвосты. И еще одна догадка порадовала генерала: раз инспекция приезжает не внезапно, сбора по тревоге, вероятнее всего, не будет, и потому можно будет избежать тех досадных ошибок, которые обычно портят у проверяющих первое, очень важное для общей оценки, впечатление.

Но инспектирование началось иначе. Сигнал сбора по боевой тревоге пришел из штаба округа за три дня до приезда Лукина. В тот же час невесть откуда в войсках объявились представители Москвы. Предъявили документы – прибыли оказать помощь в быстрейшем сборе и пополнении войск, задача которых совершить форсированный марш и быть готовыми, в случае необходимости, пресечь крупную военную провокацию противника.

Горин хорошо знал о многих провокациях на границе, крикливых, задиристых и оскорбительных. В том положении, в котором находилась соседняя страна, казалось, начинать войну было равносильно потере здравого рассудка. Но провокации происходят. В июне сорок первого война Германии против нас кое-кому тоже казалась авантюрой. Итог войны хотя и подтвердил это, но чего она нам стоила…

Лицо Горина сразу подернулось заботами, потвердело. Распоряжения стал отдавать коротко, сухо, исполнения требовал точного, без малейших отступлений от установленной последовательности сбора по тревоге. Именно точность создавала ту неторопливую синхронность в действиях частей дивизии, которая в конечном итоге позволила и в район сосредоточения, и на станции погрузки, и к первым рубежам регулирования выйти в установленные сроки и по-воински собранно.

В середине дня в дивизию прибыл генерал-инспектор, высокий и прямой как старый пирамидальный тополь. Сделав смотр войскам, он скупо улыбнулся правым углом рта и вручил Горину второй приказ: в нем дивизии предписывалось круто повернуть на юг, выйти в свой лагерь, где и будет проведена проверка.

21

На аэродроме добродушный, круглый и подвижный, как колобок, генерал армии Лукин выкатился из салона самолета, приветливо протянул Амбаровскому обе руки и ласково похлопал его по плечу. Однако от завтрака отказался: лучше покажи свои войска, каковы они, а значит, каков и ты, без пяти минут большой командир.

Амбаровский на секунду задумался. Быстрее и собраннее других вышла в лагерь по тревоге дивизия Горина. Туда он и повез генерала.

В дивизии Лукина встретили генерал-инспектор и Горин. Не доехав до встречающих метров пятидесяти, Лукин вышел из машины и, как-то весь преобразившись, пошел на них коротким грозным шагом. Ни во время доклада генерал-инспектора, ни тогда, когда пожимал ему и Горину руки, лицо генерала не посветлело. Лишь когда узнал предварительные итоги проверки, которые оказались не то что сносными, а близкими к хорошим, смягчился, но не настолько, чтобы это могли заметить те, к кому он приехал. По виду командир дивизии не был фигурой, в которую уверуешь с первого взгляда – щупл, мягок. Чтобы убедиться, что его мнение более верно, чем мнение Степана Петровича, который хотя и строгий инспектор, но со слабинкой – любит деликатных, – Лукин круто и как-то вдруг повернулся к Горину. Его цепкие глаза, будто пальцы дотошного, знающего себе цену мужика, целиком и по частям ощупали Михаила Сергеевича, ощупали безжалостно, не считаясь с тем, приятно это человеку или нет – «раз ты мне нужен, для тебя это хорошо. Так что терпи. Я должен быть уверен, что в тебе нет порчи».

Видимо, Лукин действительно не нашел в Горине изъяна и потому сразу же заметно подобрел. А искал он в командире дивизии следы болезни, Нередко забирающейся в офицера, служба которого перевалила за двадцать пять лет. Эта болезнь – успокоенность. От долгой службы человеку иногда кажется, что все уже познано собственным горбом и на любой случай найдется правильное решение, поэтому можно не особенно утруждать себя заботами, чтобы не надсадить сердце. Такое благоразумие было бы не слишком опасно, если бы оно не перерождалось в лень – приятное самоубийство, как сказал один острослов.

– Везите меня в… худший полк, – обратился Лукин к Горину и, к своему удивлению, услышал спокойный и в то же время не лишенный укора вопрос:

– По чьей оценке худший, товарищ генерал армии?

Лукин озадаченно посмотрел на Горина. Выходило, у этого, с виду невзрачного офицера, свое мнение о том, какой полк хорош, какой плох, несмотря на то, что мнение старшего, генерала Амбаровского, вероятно, совсем иное.

– По оценке того, кто последним проверял вашу дивизию.

– Есть.

Дородность, сила, звучный голос Берчука приятно поразили генерала армии. С улыбкой пожав ему руку, добродушно упрекнул:

– Как же это вы, при такой мощи, попали в отстающие?

Берчук покраснел, скосил взгляд на Горина. Нет, комдив ни в чем не изменился, значит, не он сказал такое генералу; высокое начальство, видно, привел сюда для того, чтобы ты доказал обратное.

– Надеюсь, у вас будет иное мнение о моем полку!

– Поработал?

– Поработал, – с запинкой ответил Берчук, и Лукин понял, что дело не только в этом, а в чем-то и другом. В чем же? Но расспрашивать не стал – подготовка солдат покажет, кто прав и насколько, ибо солдаты – та нива, которую обработал командир: плохо вспахал, не вовремя посеял – ее забьют сорняки, урожай будет тощий, горький; позаботился, не поспал – солдат будет верить тебе, душу отдаст, чтоб не подвести тебя. За короткий срок бед не поправишь.

Полк сдавал физическую подготовку и стрельбу. Лукин приказал сначала провести его на стадион. Берчук указал дорогу и пошел рядом с Гориным вслед за генералами. Генералы изредка обменивались впечатлениями о стройных, загорелых соснах, полковники шли молча – им было не до красот природы. Остановились у турника – сюда шел очередной взвод. Строй развернулся фронтом к турнику, солдаты по команде повернули головы к генералу армии – старательно поднятые чуть вверх подбородки придавали их лицам уверенность и смелость. Доклад командира взвода тоже был не робкий. Все это отметил про себя генерал Лукин и поставил несколько плюсов в клеточки, которые он заводил в памяти для каждого, с кем приходилось близко встречаться.

Исполнение упражнений было похуже. Но Лукина все же радовало то, что солдаты старались изо всех сил делать все как можно лучше. А он-то хорошо знал по войне, насколько это старание было важным – оно побеждало страх в бою, подводило людей к подвигу, помогало совершить его. Подобрев, генерал подошел к солдатам.

– В общем неплохо. Но… в ваши годы надо быть хотя бы такими, как я… Чему улыбаетесь? Не сейчас, конечно. Сейчас и ног не задеру к перекладине, растолстел. А был… Вертел солнышко нисколько не хуже акробатов. Не верите?

Генерал достал из бумажника пожелтевшую фотографию, которую всегда возил с собой и любил показывать офицерам и солдатам. На ней он был запечатлен в момент соскока через перекладину – широкие плечи, узкая, будто перехваченная ремнем талия, сплетенные из мускулов руки. Солдаты с интересом и удивлением смотрели то на фотографию, то на генерала.

– Наверное, думаете, почему потолстел? Отчитаюсь. Когда началась война, мне было уже к сорока – возраст, в смысле обретения полноты, самый подходящий. Пока оборонялись, не толстел, начали наступать, жизнь пошла полегче, а разные комплексы делать было некогда, да и неловко. Такие, как вы, могли подумать: заботится о здоровье, а здесь жизни не жалеешь. Вот меня и понесло. Убедительно?

Солдаты заулыбались.

– Вот и хорошо. Теперь отчитывайтесь вы. Почему вы, товарищ рядовой, – обратился он к высокому солдату с длинным апатичным лицом, – только на троечку выполнили упражнение?

– Силы не наберу.

– Какой год служите?

– Последний.

– Последний?! – преувеличенно удивился генерал. – Да будь я вашим отцом, получили б вы у меня березовой каши. Вы должны быть как вьюн! Сколько комсомольцев во взводе?

– Все комсомольцы, – ответил лейтенант.

– И вы терпите такое?!

– Обсуждали. Солдат Кусманов отвечал: до конца службы далеко, успею. И не успел.

– А как же во время войны успевали готовиться к боям за два-три месяца?!

Солдаты озадаченно переглянулись.

– Не верите?

– Верим. Наверное, по сокращенной программе готовились.

– Бой экзаменовал только по полной. И отцы ваши и даже деды сдавали экзамены как требовалось для победы. Так что вам, чтобы не выглядеть хуже своих «предков», – генерал улыбчивым взглядом обвел солдат, – надо ликвидировать во взводе тройки, как несортные зерна в элитных семенах. Посмотрите на себя, вы же все как на подбор и вдруг рядом терпите худосочного ленивца. Он портит вам строй, всю музыку. Как?

– Кусманов уволится элитным солдатом, – ответил за взвод лейтенант.

– Успехов, – генерал приподнял руку.

Со стадиона инспекторы направились на стрельбище, затем в столовую. Везде Лукин заводил разговор с солдатами, изучал их настроение. После обеда поехал по другим полкам. Теперь его интересовали подготовка, жизнь, раздумья о службе в основном офицеров. Порученец Лукина исписал весь блокнот вопросами, ответами, предложениями, замечаниями. Одно из них, появившееся во время ответа Горина, было неприятно Амбаровскому. Где бы ни был теперь Лукин, он обязательно спрашивал: как солдаты и молодые офицеры представляют себе бой, как готовятся переносить тяготы в нем и самую обыкновенную боязнь, которая живет даже в храбрецах да только на крепком замке.

Черноусый командир роты на вопрос Лукина ответил с едва скрываемой усмешкой:

– Кое-что придумали, как выгонять из души страх да стрелять не как в курортных охотничьих хозяйствах, но нам запретили применять это на занятиях. Пока.

– Кто?

– Не объяснили.

Лукин обвел взглядом Амбаровского и Горина и понял, почему капитан уклонился от прямого ответа.

– Что придумал, можешь показать?

– Я – чуть-чуть, основное полковник Сердич и командир полка.

Лукин повернулся к Сердичу. Тот, поняв молчаливый вопрос, ответил:

– Для подготовки учения мне нужно два дня.

– А завтра?

– Если к утру здесь будет вся аппаратура.

– Обеспечить доставку, – коротко распорядился генерал армии, и Амбаровский понял, что это должен сделать он, виновник.

К полудню небольшая команда солдат, расставила и замаскировала громкоговорители, пиротехнику, различные препятствия и огневые точки «противника», управляемые дистанционно. С ротой черноусого капитана, артиллеристами, танкистами и саперами Сердич дважды проштудировал меры безопасности и все же не был спокоен: слишком многое зависело от слова генерала армии. Понравится ему учение – задуманное и сделанное получит благословение, не понравится, а тем более случись несчастье – все, будут спрягать на всех совещаниях и собраниях до тех пор, пока не подвернется другой провинившийся.

После обеда Амбаровский пригласил Лукина подняться на вышку, откуда лучше видно поле. Генерал армии, будто не расслышав, направился к пункту управления Сердича. Также молча заслушал объяснение замысла ротного учения, его организацию, первые результаты применения системы помех и имитации боя. Судя по сосредоточенно-насупленному выражению лица, генерал не то что с сомнением отнесся к услышанному, а просто не хотел раздавать похвалы раньше времени.

Учение началось бледно. Разрывы раздавались редко, дымки от них были жидкими, хилыми. Имитация огневой подготовки слишком отдаленно напоминала тот шквал огня, который хорошо помнился с времен Отечественной. Умом генерал армии понимал, что к концу учебного года дивизия не могла наскрести побольше средств имитации, но в душу невольно закрадывалось сомнение, ощутят ли солдаты стихию настоящего боя, его опасность и давящий гул массы огня. А без этого всякая морально-психологическая подготовка – болтовня.

Но вот на опушке леса появились бронетранспортеры. Развернувшись в линию, они двинулись к переднему краю. И тут поле загремело гулом разрывов, сплошным, тягучим, в котором лишь изредка ударами огромного барабана бухали разрывы тяжелых снарядов. Иллюзию огневой подготовки усилила стрельба боевыми снарядами орудий и космы дыма, начавшие закрывать поле.

У генерала Лукина невольно появилось опасение: не зацепят ли осколки и пули солдат, которые, соскочив с бронетранспортеров, побежали в дым, ведя огонь на ходу. Но, всмотревшись в схему, по которой велся огонь, успокоился. Орудия били с флангов, и трассы снарядов проносились сравнительно далеко от цепи. Бронетранспортеры открывали огонь, только выдвинувшись вперед.

Прошло минут пять, когда застрекотали, и довольно похоже на настоящие, ожившие огневые точки противника. Справа, слева, из глубины. И тут же начали спотыкаться и неподдельно падать солдаты. И у генерала опять возникла тревога – не скосила ли шальная очередь солдат. Нет, цепь не замешкалась, пошла дальше, уверенно перенося огонь с цели на цель. Выходит, командиры управляют огнем, а не делают дырки в непораженных целях.

Учение закончилось отражением контратаки. Пока посредники и рота возвращались, генерал заговорил с Сердичем, Гориным и Амбаровский.

– Интересно мое мнение?

– Безусловно, товарищ генерал, – сознался Сердич, довольный, что учение, кажется, закончилось сносно.

– Шуму наделали много. Кое-когда даже меня зацепляло за душу. Чем?

– На магнитофонную ленту записали канонаду из хроникальных фильмов и пустили через громкоговорители.

– Что ж… просто и дешево. А чем заставили падать солдат? Их будто пулями сбивало.

– Натянутой проволокой в траве.

– Выбивать солдат из цепи, считаете, важно? Они же не участвуют во всем учении.

– Правдоподобие – важное условие правильного восприятия боя. Потом… в бою цепь редеет, а на учении – нет, отчего результат оказывается, по сути, завышенным.

– За роту уверены? – Лукин неожиданно повернулся к комдиву.

Горин, чуть вздрогнув, ответил:

– Да.

– Какой даст результат?

– Предполагаю хороший.

– А вы, генерал Амбаровский?

– Предпочитаю не гадать, а знать.

– Что ж… сейчас подойдут мои помощники и узнаем. Только командиру надо и наперед знать, на что способны его войска.

Помощники подтвердили довольно высокий результат, и генерал Лукин, собираясь в дорогу, сказал:

– Вот что. Подробно опишите мне всю вашу систему имитации и помех. К концу инспекции успеете?

– Да, – ответил Сердич.

– Сам почитаю и кое-кому покажу. А пока… кумекайте дальше. Все.

Первые результаты проверки дивизии оказались хорошими. В других дивизиях они были тоже сносными, и это обрадовало Амбаровского, только ненадолго. Командующий округом, заслушав его доклад, упрекнул: как же так, по вашей оценке дивизия Горина чуть ли не худшая, а инспекция признала ее лучшей. Ответить было нечего. Лукин тоже не то спросил, не то упрекнул Амбаровского:

– Говорят, недавно ударил по дивизии Горина так, что чуть крылья не перебил?

– За недостатки по головке не гладил, но перебивать крылья не собирался: они и мои.

Ответ вроде понравился Лукину, поскольку он почти добродушно проговорил:

– Как смотришь, если Горина потом тебе в заместители?

– Не против, но он больше подходит к штабной работе.

– В каком смысле? Не умеет грозно басить?

– Нет, в самом хорошем понимании роли начальника штаба в службе войск.

– Ладно, присмотрюсь. Пока все. – И даже пожелал: – Успехов на учении. Без умения управлять войсками рекомендовать на повышение будет трудно.

Но уже на второй день учения с полного лица генерала сошло даже добродушие. Маленький рот его почему-то начало скашивать к левой округлой щеке, в отрывистых жестах коротких рук прорывалось нетерпение. А утром третьего дня он уже казался Амбаровскому борцом-тяжеловесом, которому наскучило возиться с противником, и он решил придавить его к ковру, как только прозвучит гонг, возвещающий о начале последнего раунда.

Учение подходило к решающему этапу, когда в ход разыгрываемого сражения должны были подключиться выведенные на учение войска. По тому, как они будут действовать, намечалось определить общую сколоченность соединения, умение командира и штаба управлять войсками в условиях, приближенных к боевым.

Начальник штаба Амбаровского генерал Герасимов, от усталости ставший, казалось, еще меньше и незаметнее, собрал последние данные об обстановке и направился к командиру на доклад. Тот вместе с генералом армии заканчивал ужин и при виде своего заместителя недовольно поморщился – можно было бы минут пять – десять подождать. Когда официантка убрала посуду и вышла, Герасимов, стараясь не шуметь, расстелил на столе карту и стал докладывать. Но Амбаровский прервал его, как только тот начал делать выводы и предложения о боевых действиях ночью.

– Дайте мне подумать самому.

Склонившись над картой, он зашагал по ней циркулем, потом принялся за расчеты.

Лукин встал, отошел в угол палатки. Ему неприятна была несколько показная деловитость Амбаровского. На войне он знал его смелым командиром полка. Встречал и после – дивизия Амбаровского отмечалась в приказе министра за примерный порядок и хорошую выучку подчиненных. Немало лет ходит в заместителях. Так что послужной список Амбаровского позволял перед кем угодно отстаивать мнение, которое Лукин и высказал при обсуждении кандидатур на освобождающуюся должность командира крупного соединения. Но отстаивать его теперь почему-то не хотелось. Больше того, Лукин уже ругал себя за слишком поспешные похвалы, высказанные им в свое время об Амбаровском, – он понял, что тот оказался не таким, каким помнился по прошлым встречам и каким представляли его многочисленные характеристики. Умение организовать учебу войск – еще не означает способность управлять ими на учении и тем более на войне, где есть противная сторона, действиями которой руководят неглупые военачальники, где надо управлять уверенно, твердо, но в то же время гибко, не связывая умную инициативу подчиненных. Только так командир сможет по-настоящему подчинить своей воле и разуму усилия своих войск и сопротивление противника. Об этом еще до войны писал Тухачевский. Да, Амбаровский – волевой начальник, но своих помощников и подчиненных командиров держит на слишком коротких вожжах, и потому с противником ничего поделать не может, ускользает он из его рук и порой чувствительно бьет по ним.

Так и не заслушав мнение начальника штаба, Амбаровский начал подчеркнуто четко отдавать распоряжения. Отдавал долго и все посматривал на генерала армии, который, к его досаде, стоял в раздумье и, казалось, не слушал его. Кончив, Амбаровский кинул на стол лист бумаги со своими заметками и небрежно, будто сметая мусор, махнул рукой, давая таким образом разрешение начальнику штаба удалиться.

Когда тот вышел, Амбаровский с располагающей улыбкой обратился к генералу армии:

– Если вы не поможете моему противнику, к утру я прижму его окончательно.

– При ваших силах пора бы уж… Ну ладно, спасибо за ужин. Поеду в штаб руководства.

Лукин уехал, оставив Амбаровского в расстройстве. Из головы не выходило его «пора бы уж…» и последний взгляд, который бросил на него генерал армии. «Неужели переменил мнение?..» – холодея, подумал Амбаровский. Снова вспомнил все, что делал, как вел себя Илья Захарович сегодня. Итог был неутешительный: не удастся показать ему что-то особенное – уедет в Москву, скажет в верхах одно слово или в разговоре махнет рукой, и на веки вечные прилипнет несмываемое – лишен таланта, взамен Дениса Гавриловича надо поискать другого.

Амбаровский долго ходил по палатке, придумывая, что сделать, как доказать способность командовать большим соединением ничуть не хуже своего предшественника.

Подошел к карте. Ему показалось, что дороги, по которым выдвигалась дивизия Горина, вот-вот будут изменены, повернуты к окружному полигону, и там разыграется решающее сражение. Оно выявит победителя и решит его, Амбаровского, судьбу. От догадки он весь замер, долго не смел шелохнуться, будто от малейшего движения так долго ожидаемое признание его возможностей и заслуг может исчезнуть, стать небылью.

Полигон Амбаровский давно знал, как свои ладони, знал на нем каждую лощину, бугорок, вышку. И он стал прикидывать, как на нем могут сложиться боевые действия, откуда и куда пойдут войска. Из дюжины вариантов наиболее вероятным, по его предположениям, мог быть тот, по которому одна из дивизий, вероятно Горина, должна пройти с северо-востока на юго-запад, чтобы ее главные силы могли увидеть инспектирующие, командование округа и гости.

Амбаровский уже было принялся обдумывать, как и когда вывести дивизию в предполагаемый район действия, чтобы она могла получше подготовиться к наступлению через полигон, как вдруг усомнился, сумеет и захочет ли Горин показать дивизию как надо. На всякий случай решил позвонить.

– Михаил Сергеевич? Не узнал тебя…

Горина удивил полный расположения и доброты голос Амбаровского, и он ответил с настороженной предупредительностью:

– Слушаю вас, товарищ генерал.

– Тебя можно поздравить!

– С чем?

– Тобой заинтересовался Илья Захарович.

– Если опять насчет службы в Генеральном штабе, скажите, не пойду.

– Почему?

– Люблю возиться с людьми.

– Он не из тех, кто портит службу заключением в канцеляриях. Илья Захарович высказал мысль, что из тебя будет перспективный заместитель командира, равного мне.

Горин ничего не ответил, и Амбаровский, отметив это про себя, продолжил:

– Чтобы возможность превратилась в действительность, надо хорошо сыграть последнее действие. На полигоне, на виду у всех. Старики любят быть гостеприимными, а гостей немало.

– В какой мере это будет зависеть от меня?

В слишком долгом молчании и вопросе комдива Амбаровский уловил нежелание Горина пройти через полигон с эффектом и не решился до конца раскрыть свой план. Сказал в трубку строго, как приказ:

– Аркадьева поставьте на правый фланг. Самого пришлите ко мне.

– Товарищ десятый, он у меня слева…

– Я не люблю повторять!

У уха Горина раздался щелчок – это Амбаровский положил трубку.

Хмурый, с опущенной головой, Лукин вошел в кабинет начальника штаба руководства. По четыре пальца каждой его руки вставлено в карманы кителя, большие рожками торчат вперед, будто собираясь кого-то боднуть. Начальник штаба – генерал-майор Казаков, широколицый, с большими, внимательно слушающими ушами, спокойно доложил обстановку и предполагаемое развитие дальнейших событий.

Лукин подошел к столу, вытащил из кармана левую руку и оперся о стол. Острые его глаза долго скользили по обозначенным на карте дорогам и полям, что-то прикидывая и примеряя. Потом он освободил из кармана и правую руку, четвертью измерил различные направления и, когда выбрал нужные, стал бороздить но ним кюрвиметром. Наконец, решив что-то окончательно, положил кюрвиметр и еще раз с удовлетворением посмотрел на карту.

– Вот что, Валерьян Владимирович, я, кажется, ошибся в оценке Амбаровского, перехвалил его. А он… машет грозно, да рубит мелко. Но, мабуть, как говорил мой отец, я переусердствовал в своей оценке. Так вот, надо проверить и мой вывод о нем и его самого. Крупное соединение – комбинат государственного значения. Им должен управлять не только грамотный и волевой человек, но еще и искусный. Вот и давайте закрутим ему обстановочку. Победит – командуй, потерпит поражение – пенять будет не на кого. Слушайте, что я задумал…