Текст книги "Сибирь как колония"

Автор книги: Николай Ядринцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц)

Русские встретили в Сибири три различных мировоззрения, боровшихся между собою, из коих две могучих старых религий, испытавших уже свою силу и влияние в мире; поэтому христианство здесь должно было встретить гораздо более препятствий к распространению своему. Притом влияние его появляется весьма поздно, когда другие религии овладели полем в народном мировоззрении. Первое время русские были заняты завоеваниями и приобретениями, тогда было не до проповеди. Весь XVII век проходит в усмирении инородческих бунтов. Только в XVIII веке выступают заботы об обращении инородцев в христианство, но проповедь распространяется только на северных инородцев, причем выдается энергия обращения остяков и вогулов Филофеем Лещинским с 1712-го по 1714 годы. Что касается утвердившихся религий – магометанской и буддийской, то здесь мы чаще видим полное признание их и желание только, чтобы религиозные центры их находились вне русских владений. С этою целью даже оказывается покровительство этим религиям: в киргизской степи распространяются мечети по повелению правительства, муллам из тобольских татар назначается жалованье от казны. То же самое делается по отношению к буддизму. В Забайкалье создается высшая буддийская духовная власть хамба-ламы. На долю обращения в христианство при этом остается весьма небольшой контингент язычников. Миссионерская деятельность весьма слабо практикуется. Только в 1828 г. в Березовский и Алтайский округа командируются миссионеры; деятельность этих миссий, как оказалось впоследствии, была весьма незначительна. Вообще обращены в православие только вогулы и остяки, в Тобольской губернии они составляют 27949 д., затем в Томской крещеных инородцев считается ныне 26726, принадлежащих к финским народностям и частию алтайцам. Итого: 54000 душ на всех инородцев. Православие распространялось при этом не между самыми культурными и развитыми инородцами, но среди низших их представителей, оседлые же татары, окруженные русским населением, остаются фанатиками ислама. Что касается Восточной Сибири, то православие распространилось в Енисейской губернии, где более 30000 крещеных инородцев, в Забайкальской и Якутской областях; тем не менее приверженцы шаманизма и постоянно расширяющего круг своих последователей буддизма составляют видный процент и на Востоке Сибири. Судьба православия в среде инородческих племен низкого развития рядом с борьбою и соперничеством древних религий Азии выразилась, конечно, своеобразно. При распространении религий, кроме факта восприятия, весьма важно знать, насколько усвоена религия, понята и поддерживается ли религиозным воспитанием и примером культурной расы. Это зависит всегда от народности, ее прививающей. В результате борьбы мы видим, судя по числовым данным, что господство и преобладание далеко не остаются за православием; это может объясняться как тем, что инородческие племена по своему миросозерцанию более тяготели к восточным религиям, так и родством происхождения, языка и проч., которое соединяло инородцев с магометанами-татарами и буддистами-монголами. Во-первых, и главнее всего, мы видим магометанскую и буддийскую пропаганду более деятельною в Сибири; муллы и ламы, проникая и живя среди инородцев, более заискали, более приобрели симпатий и, наконец, умели подействовать на дух инородца. Магометанство и буддизм являются поэтому довольно окрепшими в Сибири, православие же, совершая приобретение в среде низшей и, как мы сказали, языческой, имеет весьма слабое влияние на магометан и буддистов. С 1860-го по 1869 гг. из среды татар Тобольской губернии, составляющей 40000 сплоченного фанатического магометанского населения, крещено было только 300 человек, а в последнее время в пять лет – 58 человек. С весьма давнего времени (с 1712 г.), как мы видим, крещена значительная часть остяков и вогулов, но время нисколько не укрепило их в православии; по отзывам всех ученых и путешественников, они признаются христианами номинально. «Две трети остяков, считающихся православными с первой четверти прошлого столетия, не отрешились от языческих понятий», – говорит Губарев, посетивший Березовский округ. «Остяки окрещены 150 лет назад, – пишет другой очевидец, – но руководствуются внешними обрядами, и иконы лежат в заднем углу или под лавкой и вынимаются в редких случаях при приезде священника». Начальник Тобольской губернии в своем отчете за 1864 год свидетельствует то же. Обращенные в православие буряты и якуты остаются при прежних суевериях и продолжают сноситься с шаманами (см. Шашков. Инородцы в XIX ст.). «Это наружное принятие русской веры, – по словам Щапова, – не приносит им пользы, не просвещает их действительно и существенно». Весьма часто неумелые и неспособные проповедники христианства только вооружают и озлобляют инородческие племена своими приемами; создав несколько обращенных, они предпринимают гонение на остальную массу язычников, вооружают инородческое население и отталкивают от обращения. Таков, между прочим, характер миссионерской деятельности в Сибири. Миссионерских центров было весьма немного, но и в них выразились все недостатки низшего духовенства и монашества, а также известная деморализация его. Миссионер в Сибири далеко не был человеком, высоко сознающим свои задачи изучения народности и ее духа, прежде, чем приняться изменять миросозерцание, он не был даже человеком образованным. Изолированность и замкнутость самого его доводила до отчаяния, не принося пользы окружающей среде.

Наиболее заметной и отличающейся культурным и просвещенным характером явилась деятельность алтайской миссии; благодаря усилиям и плану основателя ее, архимандрита Макария, среди алтайцев были некоторые успехи обращения, хотя число обращенных крайне невелико – в 50 лет существования в миссии было крещено при всей энергии до 5000, т. е. по 100 на год, хотя штат миссии всегда состоял из нескольких человек духовенства. Ныне находится в алтайской миссии 12 миссионеров и 22 лица в звании причетников. Алтайская миссия рядом с обращением в христианство стремится новокрещенных приучить и к оседлости. Но это чаще запугивает кочевников, оседлость же прививается только благодаря русским крестьянам, живущим в деревнях миссионеров.

Жалкая жизнь новокрещенных оседлых инородцев не раз обращала внимание всех путешественников: Радлова в Алтае, Кастрена среди васъюганских остяков, миссионера Аргентова среди чукчей. Последний приводит замечательный отзыв самих инородцев о результате крещения при помощи принудительного обращения к оседлости. Когда миссионер предложил одному старику крещение, он ответил: «Я был молод, русские ласкали меня, и окрестился, теперь я гляжу на былое иными, стариковскими глазами. Что принесло нам крещение? Люди беднеют, стада их уменьшаются, олени переводятся, да и самые люди переводятся; стариков почти вовсе не стало, многие умерли не по-людски. Нет, я хочу умереть по-нашему, по-человечески!». Этот страх вымирания при изменении образа жизни и прежних промыслов отталкивает инородцев от православия, где оно является синонимом оседлости.

Таким образом, факт непременного принятия оседлости с крещением является не всегда в интересе новообращенных, захват же земель и хозяйственные распоряжения еще губительнее действуют на остальное, необращенное население. Такие экономические эксперименты приобретения огромных земель в пользу миссионерских монастырей и общин подрывают окончательно представителей православия в глазах язычников. Только этим, а не духом религии можно объяснить слабые успехи обращения инородцев миссионерами.

Замечательно, что там, где миссионеров не было, но шире распространялась русская колонизация, там инородцев перешло в православие гораздо более и совершенно добровольно. Сравнивая население Кузнецкого округа, Томской губернии, где колонизация уже сделала успехи, с Бийским округом, где переселение в инородческий район запрещалось, мы видим, что в первом из 15000 инородцев уже 7300 оседлых, в Бийском же округе из 27400 – едва 4500 душ. Православных в Кузнецком округе 13800 душ, а в Бийском – не более 5000. Таково влияние русской колонизации.

Нет сомнения, что успехи православия и распространения культуры были бы гораздо шире, если бы рядом шло образование и просвещение инородцев, точно так же в этом умственном развитии инородцев и пробуждении их духовных сил мы видим могучее средство их спасения и залоги будущего существования. До тех пор, пока инородцы будут под опекой, не сумеют сами заявлять нужд своих, не укажут средств для спасения существования и сохранения племени, трудно рассчитывать на посторонние заботы.

Со стороны русской народности в Сибири, к сожалению, почти ничего не сделано для инородческого образования и пробуждения инородческого ума. Ни система инородческих школ, ни их характер и задачи воспитания не разрабатывались в Сибири. Попытки основания школ были случайны, точно так же, как и доступ инородцев в русские учебные заведения. Никакого привлечения и поощрения здесь не делалось, и опека над инородцами, столь ревностная в других случаях, здесь совершенно устранялась.

В 1782–1784 гг. администрация старалась о распространении школ и обучении Корану татар и киргизов, но это было чисто магометанское, а не общее образование. В XVIII столетии были попытки основания нескольких школ, но они не оставили никакой памяти. В XIX столетии началось водворение миссионерских школ. Такие школы были созданы при кондинской миссии у остяков; их показывалось в 1847 г. девять с 71 чел. учащихся, но, как обнаружилось, средства имелись всего на 12 мальчиков. Школы кондинская и обдорская, по официальному отзыву начальника Тобольской губернии в 1864 году, существовали скорее на бумаге. Прежде брали в кондинское училище 10 мальчиков у остяков принудительно, при помощи земской полиции. Мальчики учились по 3 и 4 года, но преподавание было так дурно и небрежно, что в них ничему не выучивались. При церквах в Березовском округе хотя и были предположены школы, но не открывались, так как духовенство не желало учить без вознаграждения; в Березовском уездном училище учился всего один остяк. Все создававшиеся и существовавшие в весьма малом числе миссионерские школы отличаются вдобавок такою односторонностью, что обучившиеся мальчики не получают дальнейшего образования, а самое большее зачисляются в причетники и служки миссии, стало быть, о способностях инородцев вообще к науке здесь ничего нельзя сказать. Что касается доступа инородцев в русские учебные заведения, то, конечно, он был весьма труден, и если попадали сюда инородцы, то случайно.

Правительство не раз пыталось поднять вопрос об инородческих школах; так, между прочим, в 1853 г. министр государственных имуществ граф Киселев спрашивал об этом сибирскую администрацию, но вопрос этот, к сожалению, не получил нормального направления и даже не мог быть основательно разработан.

Вопрос об образовании инородцев с первого же раза выдвигает несколько практических вопросов, требующих внимательного отношения и соображения с положением народности. Эти вопросы состоят, во-первых, в средствах, на которые должны содержаться школы, во-вторых, принудительности, обязательности или свободном привлечении к образованию и, в-третьих, о самом характере преподавания для инородцев, причем является вопрос о выгодах распространения знания на русском или инородческом языках. Что касается средств, на которые должны быть создаваемы школы, то весьма обширная переписка об этом предмете в 1853 году привела к одному заключению, что создание школ на счет инородцев невозможно и неосуществимо ввиду крайне жалкого быта и бедности большинства, находящегося в положении дикарей; всякие новые налоги и тягости угрожают им окончательным разорением. Несомненно, что создание этих школ должно быть обязанностью высшей расы, имеющей в виду привитие цивилизации. На предложение инородцам завести школы они отвечали обыкновенно отказом и просьбами не заводить их, будучи предубежденными и испытав в своей жизни горькие последствия всевозможных мероприятий. С этим же связан вопрос об обязанности и принуждении обучения инородцев. Обыкновенно доселе от инородцев детей отбирали насильственно. Нечего говорить, как это вооружило инородцев против образования. Мысль об обязательности, а особенно принудительности образования, неприменимая ни к какому населению, могла вытекать только из диких взглядов местного чиновничества. Она мало того, что не полезна в смысле образования, но бесчеловечна сама по себе и нарушает всякую законность. Между тем другой системы местная земская администрация никогда не понимала; отсюда вытекала масса злоупотреблений именем просвещения. «Давай деньги, как отступное, или возьмем детей у тебя и сделаем русскими, обратим в иную веру и отдадим в солдаты!». Понятно, какой ужас могло навести на инородцев такое просвещение. И вот инородцы доселе находятся под влиянием такой мысли, внушенной им просвещенной сибирской администрацией. Недавно в некоторых школах и в интернатах киргизской степи вынуждаемые инородцы прибегли к покупке детей у бедняков и отдаче их в школы, которые кажутся им гибелью. Вопрос русифицирования, как жгучий вопрос национальностей, неумело и грубо применяемый, порождает весьма часто только насилие и возбуждает отвращение. К сожалению, эта русификация также предлагается по отношению к инородческим школам без размышления о последствиях. Если народность весьма сблизилась с русскими и даже усвоила русский язык, тогда нет никаких препятствий, конечно, к обучению на русском языке, и вопрос обучения здесь сливается с обыкновенным сельским образованием. Другое дело – относительно народностей и племен, пока весьма склонных удерживать свою национальность, свой язык, свои верования, страшащихся нарушения их и всякого принуждения. Для таких племен полезнее привитие знания на природном языке и перевод учебников, как и самого Священного писания, на инородческий язык; при этом, смотря по предубеждению и характеру народности, нужно обсудить, что должно предшествовать грамотности: развитие ума, как начало дальнейшего образования и знакомство с высшим христианским миросозерцанием, которое явится само собою при знакомстве с христианской наукой, или воспитание прямо религиозное. Нам кажется, что вопрос образования и знакомство с наукою должны быть выделены для инородцев как относительно всех племен, держащихся иных вероисповеданий, где предполагается постепенное подготовление к иной религии, а не навязывание ее, могущее дать обратные результаты. Просвещение на инородческом языке и знакомство с наукою, надо заметить, нимало не оттолкнет образованного инородца от русского языка и национальности, но более сблизит его, так как развернувшаяся любознательность заставит его познакомиться не только с жизнью русского просвещенного мира, но и европейского. Мы видим, что успехи развития и просвещения шли у инородцев быстрее, когда религиозные книги и Евангелие переводились на инородческие языки. Доказательством служит деятельность английских миссионеров в Забайкальской области. Поселившись около Селенгинска, эта миссия прожила около 20 лет, завела монгольскую типографию, библиотеку, сделала превосходный перевод Библии на монгольский язык, обучала бурят ремеслам и создала до 3000 христиан. К сожалению, в начале сороковых годов эта миссия была выслана из Сибири и перенесла свою деятельность на Зондские острова. Ныне в успехах дела алтайская духовная миссия прибегла к подобным же переводам и преподаванию также на алтайском языке, хотя он не имел своей азбуки. Знакомство с языком инородцев дало большие знания народности и миссионерам. Далее добровольный миссионер Григоровский в Нарымском крае основал остяцкую школу, перевел на остяцкий язык Священное писание и деятельно распространял христианство. Еще к более высшей просветительной деятельности мы должны отнести опыты переводов руководств на бурятский язык в 1860 г. Боддоновым, школу Пирожкова и т. п. Таким образом, вопрос об инородческой школе является весьма важным и очередным в Сибири, так как насильственное привитие к инородцам русского языка и обязательное преподавание на нем одном терпит много неудач. Такие школы и заведения вызывают ныне только жалобы, а со стороны русских сторонников просвещения – полное осуждение. Так, например, недавно заявлено о плачевном состоянии образования среди якутов, где не только первоначальное обучение на русском языке, но даже гимназическое не приносит никаких плодов, но служит истинною мукою для учеников. В Якутске основана, например, классическая прогимназия на деньги якутов, где якутам предлагается сразу изучение четырех языков; все эти языки преподаются людьми, не знающими ни слова по-якутски и не умеющими объясняться с учениками. «Это горькая насмешка над населением, – говорит один из очевидцев. – Для якута даже русский язык труднее, чем для русского латинский и греческий. Между тем у населения нельзя отнять жажду знания, оно хочет учиться. Кроме прогимназии существует в улусах несколько начальных школ с полуграмотными учителями. Влияние этих школ ничтожно, потому что учителя их мало знакомы с преподаванием, при полном отсутствии какого-либо намека на страстное, любовное отношение к делу, а во-вторых, все учебники и книжки для первоначального чтения трактуют на неизвестном языке еще менее известную природу и жизнь. Что принесет подобное образование!». (Сибирская газета, из Якутска 1881 г. № 4). Подобные же неудачные попытки преподавания на русском языке бывали и среди киргизов, мы не говорим уже о созданных искусственных пансионах для них. Обрусевшие инородцы в лице переводчиков азиатских школ, писари и проч. являются обыкновенно самым дурным элементом и эксплуататорами, взяточниками и совершенно не имеют никакого благотворного влияния на среду инородцев. Таким образом, привлечение инородцев к школе и знанию без насилия, добровольно, не отталкивая от просвещения, само собою связывается с первоначальным преподаванием на инородческом языке, с созданием особых инородческих школ и подготовлением учителей из самих инородцев, знающих свою народность, ее характер и желающих ей блага. «От школы требуется, чтобы она вложила в инородца любовь к науке и просвещению, но в нем уже есть любовь к окружающей природе и к своему племени», – говорит один из знатоков инородческого быта.

«Школа должна воспользоваться этой, воспитанной помимо ее, любовью, она должна перенести эту любовь на науку». «Дайте ему прежде всего описание его жизни, его кочевья, описание его племени, его нравов и его историю, пусть он увидит описанным самого себя и то, что к нему ближе, пусть он узнает, что его племя совершило и что ему следует совершить. Вам нужно, чтобы инородец начал понимать те идеи о будущем, какие волнуют образованного европейского человека, дайте ему наперед представление о его племени» (Сибирские инородцы, «Сибирь»), Этими словами указывается, что истинное образование инородца не должно порывать его связь со своим народом. Целью образования должно быть: внушение любви к своему племени, к судьбе его, а не стремление оттолкнуть его от прежней семьи, вырвать его и предоставить массе ту же нищету, несчастие и вымирание. Только весьма немногие образованные инородцы сохраняли связи со своим племенем и желали посвятить себя его развитию. В числе этих имен должно упомянуть Банзарова. Пирожкова, Болдонова и Дорожеева из бурят и Чокана Валиханова из киргизов. Как Валиханов, так и Банзаров получили высшее образование, они были даровитейшими и учеными людьми даже в европейской среде, и тем не менее их симпатии оставались на стороне их несчастного племени. К сожалению, такие личности только случайно пробивались из инородческой среды. Высшее европейское образование оставалось чуждо большинству инородцев, а между тем такие личности более всего могли бы принести услуг инородческому просвещению и позаботиться о судьбе своей народности. В пробуждении инстинкта любознательности, духовной жизни и в сознательном отношении к своему настоящему и будущему будут лежать залоги сохранения племен от вымирания и гибели. Мы думаем, что такое просвещение будет источником жизни и спасителем, которое воскресит легендарного, умирающего от голода и бедствий самоеда. Дух сибирского инородца остается пригнетенным, глубокая меланхолия лежит на нем, мрачная безнадежность сковывает его сердце, нет веры в лучшее, нет надежды на будущее. Вот эту-то веру, эту общечеловеческую надежду и должно создать инородческое просвещение. До сих пор мы пренебрегали инородческими способностями; но эти народности и племена ввиду данных уже образцов просвещения, как и общего выражения своих способностей, едва ли мы имеем право признавать бездарными. Мы не будем указывать на выдающиеся личности инородцев, получивших образование, подобно ученому Банзарову и блестящему Валиханову, известному путешественнику, другу ученых и поэтов, – подобные личности могли бы сделать честь своим присутствием любому образованному европейскому обществу; но мы позволим себе указать на многие отзывы о способностях инородцев, весьма серьезных и авторитетных исследователей. О самой дикой народности – самоедах – Абрамов, исследовавший Березовский край, он же смотритель училища, отзывается как о весьма способном народе: ученики, попадавшие в уездное училище, обнаруживали способности к математике. Ученый Мидцендорф обращает внимание на замечательные природные дарования и изумительную жизненную энергию тунгузов. Якуты отличаются сыздавна способностями и усвоили весьма быстро культуру. Киргизы давали даровитых людей и представляют народ, поражающий остроумием и богатством фантазии. Алтайцы отличаются, судя по религиозным воззрениям и умственному складу, не меньшими способностями, чем киргизы; миссионерские попытки просвещения дали образцы весьма способных людей; телеуты же и черневые татары своей наклонностью к культуре и оседлости выразили положительно способность к гражданственности. Мы не будем говорить об отличительных способностях, как, например, сартов и татар, к торговле, таланты, которыми они превзошли русских в прошлом столетии. Достаточно помнить также, что русские застали уже в Сибири известную оседлость и тюркскую культуру; завоеватели обязаны многими открытиями инородцам, инородческие памятники содействовали открытию металлов, путешественники отмечают в инородческой культуре множество изобретений, а также умение приноровиться к климату, природе и сохранению своего существования; эти жизненные таланты не могут быть пренебрегаемы; русским помимо своей воли пришлось позаимствовать многое у инородцев с целью собственной акклиматизации. Спрашивается, вправе ли мы отнимать после этого способности у низших рас, и неужели способности целых племен не могут пригодиться для нас в будущем? Сравнительная психология инородцев еще далеко не исследована научным путем, точно так же, как мы не знаем их прошлого, а их исторические услуги русской народности в Сибири еще не оценены вполне. Чем может отразиться возрождение этих народностей, проявление их таланта и народного гения – это загадка будущего. Многие азиатские народности выдвигали учителей человечества и творили своеобразные цивилизации. Таким образом, введение в мировую жизнь и область духовного творчества других племен не может остаться без результатов. Из всего этого следует, что сохранение инородческих племен, развитие образования среди них, так же, как призвание их к гражданской и умственной жизни, есть настолько же историческое право инородцев на общечеловеческое существование, сколько и исторический долг русской народности на Востоке. Разрешение этих вопросов, как мы видели, находится в связи со многими законодательными мерами и культурными условиями, но еще более оно зависит от умственного развития самого русского населения в Сибири. Автор, посвятивший талантливую монографию судьбе сибирских инородцев в XIX веке, г-н Шашков оканчивает свой труд следующим заключением: «Участь инородцев может улучшиться только тогда, когда истинное образование и гуманная нравственность сроднятся с сибиряком; без этих благодетельных факторов свобода – сон, а счастье народа – безумная мечта; без них сибиряк всегда найдет возможность эксплуатировать инородца, как бы ревниво ни охранял закон интересы последнего». Этот совершенно справедливый вывод показывает только то, насколько необходимо гражданское развитие Сибири и усвоение самою ею начал гуманизма, просвещения и вообще цивилизации как в интересах своих собственных, так и во спасение других народностей. Инородческий вопрос, выступивший и занимающий свое место в жизни Сибири, не только вопрос настоящего, но и вопрос будущего. При всех бедствиях инородцев и при уменьшении некоторых племен, число их все-таки слишком значительно, а именно: около 4500000, считая и Туркестанский край, чтобы не быть заметным среди русского населения. Соседство с азиатскими странами: Бухарой, Средней Азией, Монголией, Китаем, – при сближении с этими странами, при облегчении путей сообщения – не может не выразиться новыми притоками инородческого населения. Китайцы и ныне уже начинают эмигрировать в Сибирь, они вторгаются на Амур и в Забайкалье. Таким образом, это грозный вопрос будущего. Он явится когда-нибудь, вероятно, весьма важным гражданским и политическим вопросом, к которому мы должны подготовиться. Часть азиатских народностей вошла и неминуемо войдет в состав русского общества, и жизнь этих народностей, как мы указали, может внести новые, оригинальные элементы в склад будущей цивилизации. Наконец, по самому географическому своему положению Сибирь, естественно, будет в соприкосновении с азиатскими государствами, которые не всегда же будут жить замкнутою жизнью и когда-нибудь будут доступны европейскому просвещению. Если Сибири суждено будет играть какую-нибудь роль в этом мировом цивилизующем влиянии, то сибирские инородцы, усвоившие при посредстве русской национальности европейское просвещение, могут явиться весьма видными посредниками этой цивилизации и оказать великие услуги общечеловеческому прогрессу.