Текст книги "Сибирь как колония"

Автор книги: Николай Ядринцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)

Из этого видно, что «о доброте оных товаров сибирские жители и доселе в тонкости рассуждать не знают», как выражался Миллер. Кроме того, вина для Сибири начали фабриковаться в Ирбите. Там одно время была откровенная вывеска: «Здесь приготовляются мадера, херес и другие виноградные вина для Сибири». На дороге в Сибирь смышлеными торговцами были устроены хутора для фабрикации и переработки вин. То же происходило и с другими товарами. Не стесняемая никакой конкуренцией, мануфактура благодетельных костромичей и москвичей пустилась в самую отчаянную фальсификацию. Так же поступали и другие заводчики. В «Ирбитском листке» за 1876 год напечатано: «В ноябре 1875 года из Кунгура от Г.М. было отправлено в Иркутск 22 короба обуви. В Томске при осмотре этих коробов обувь оказалась только в 3-х коробах, в остальных 19-ти – дрова и солома» (Ирб. ярм. лист. 1876 года, № 8). Такова эта торговля. Монопольные явления – кабала и обманы – были естественным последствием ее. «До 20-х годов у нас была страшная монополия, – сообщает Н. П. Булатов, – всего два, три купца ездили на ярмарку и торговали привозными товарами. Местные произведения были чрезвычайно дешевы: на пять рублей вы могли накупить припасов на две недели, но цены на товары были ужасные. По привозе с ярмарки они несколько понижались. Так, например, сахар вы могли сначала купить по 1 р. 50 коп. фунт, через неделю цена уже поднималась на 20, 25 коп. на фунт, через два, три дня еще… еще…, а через месяц доходила до 2 р. 50 коп. Бумажный платок вершков в 6, уродливый, каких нынче не возьмет ни одна крестьянка, стоил по 1 р. 50 коп.; сукна почти не было, сукно носили только самые знатные люди, а в общем употреблении была нанка. Сукно было аршин по 15 рублей, и что это за сукно! Верно, ни один жандарм нынче такого не носит, толщиной в палец, ворс, как заячья шерсть, линял. И эти господа уверяли, что они дешевле продавать не могут. Когда купец уступал даже знакомым по покупной цене, и то брал барыша 18 %. Дело было просто: в Сибири ходили ассигнации; серебро если и являлось изредка, то как товар, а не монета, и то были только одни рубли. Мелкой монеты здесь вовсе не водилось. Между тем во внутренних губерниях, как известно, и монета, и ассигнации ходили с лажем[109]

[Закрыть]. Купец покупал на ассигнации и платил 10 руб., а с лажем записывал 11 р. 80 коп. Нам и в голову не приходило, что нас так обирают», – присовокупляет Булатов (Вагин, о Сперанском, ч. I, стр. 570–571). Но влияние монополистов не ограничивалось дорогой продажей товаров: они скупали у крестьян продукты по самой низкой цене, давали им в кредит товар и закабаляли.

Подобный характер торговли продолжается и доселе в различных местах Сибири и особенно чувствителен на отдаленных окраинах. Какое поприще нажив представляют, например, Ташкент, Амур, Камчатка! 13 февраля 1873 года в камере самаркандского мирового судьи разбиралось дело купца Соколова, при котором разъяснилось, что наши купцы в Ташкенте берут ныне не только 90 %, но и 1 р. 35 коп. на рубль, то есть 135 % барыша и объясняют это публично.

Торговлю на Амуре характеризует следующая корреспонденция морского офицера: «Здешние купцы на товар, знаете ли, какие проценты берут? 200 %, 300 %, 400 % и 500 %. А случается – и более. Так что если бы мы, гардемарины, жили бы все на берегу, то мы бы ходили не хуже кронштадтских посадских. Приказчики в лавках, например, жалования совсем ничего не получают, а условливаются с хозяевами так: хозяин говорит, что этот товар стоит столько-то, и ты должен получить за него столько-то, остальное все, что возьмешь больше, – твое. И такие контракты свидетельствуются с приказчиками в полиции. Выходит что же? Хозяин завода получает процент на товар; потом первый приказчик, продавая товар нашим купцам, берет процент известный; далее наши купцы берут проценты такие, какие им вздумается, то есть 200 %, 300 %, 400 % и 500 %, и, кроме того, еще приказчики набавляют опять-таки столько, сколько им вздумается! Так, например, обои (шпалеры), которые в Питере стоят кусок 40 коп. – вы здесь платите 1 р. 75 коп.; лампа, которая у вас стоит 1 р. или 1 р. 25 коп., здесь 5 р.; японская шкатулочка, маленькая, которая на месте стоит 0,5 доллара (доллар – 1 р. 40 коп.) или того меньше – здесь 10 р. и т. д. Почему все это? Потому что нет конкурентов. Здесь 5, 6 купцов сговорились грабить и грабят. Явился, например, здесь раз какой-то человек почестнее, взялся доставлять мясо в экипаж, что-то рубля на 2,5 дешевле прежнего поставщика, – и что же? Ему не отдали подряд».

Положение Камчатки характеризуется уже тем, что сообщение с ней совершается один раз в год и сношения ведутся с Амура через Нерчинск, Иркутск, Якутск сухим путем. По описанию протоиерея Громова, этот край совершенно ныне отрезанный. Нечего говорить, в какой власти находится он у местных спекулянтов и монополистов. В последнее время пуд муки стоил 5 р. и фунт пороха – 4 р. Заметим, что деньги здесь страшно дороги. Начеты и кредиты купцов в подобных местах характеризуются следующим трагическим случаем, рассказанным Коттрелем: «Несколько лет назад один человек с Индигирки заказал якутскому купцу резную золоченую раму для доставшегося ему в наследство образа св. Николая. Цена была договорена в 70 р. На следующий год заказ готов, и счастливый обладатель его дает купцу 56 шкур белых лисиц, рассчитывая каждую шкуру за рубль; но остался должен 14 рублей. По истечении 7 лет, в то время, как бедный владелец св. Николая заплатил своему заимодавцу 90 шкур, или 90 рублей за капитал и проценты, купец присвоил себе самый лик святителя и возвратил его только тогда, когда вынудил вексель с должника в 1200 рублей!» Проценты подобного рода обыкновенны в тех отдаленных местах, говорит Коттрель. Расчет был сделан таким образом: купец получил шкуру за 1 р. и продал ее за 2,5; следовательно, первоначальный долг из 14 шкур стоил ему по этой оценке 35 р. Если бы он эти деньги употребил в Якутске на торговлю, рассуждал наш торговец, он имел бы выгоды 150 %, столько же – в следующий год и т. д. (Sibirien nach seiner Naturbeschaffenheit, seinen geselischaftlichen und politischen Verhдltnissen und als Strafcolonie, geschildert von Carlos Herbert Cottreel. s/121, Dresden und Leipzig, 1846). Положение отдаленного Амура не в лучшем состоянии; в этот благословенный по климату край привозился хлеб вокруг света, и предметы необходимости с провозом достигают неимоверных цен. Монополия и перекуп удесятеряют цены. Но кроме того, стачки, монополии и скуп существуют и по всем городам Сибири, а также на всех местных ярмарках. Жалобы на это беспрестанно выражаются в корреспонденциях из Сибири. Такое положение дел обусловливается самим свойством сибирского хозяйства.

Сибирское хозяйство сыздавна состоит в расхищении и вывозе сырых продуктов природы. Если мы взглянем на Ирбитскую, Крестовскую или Ишимскую и Нижегородскую ярмарки, они нам обрисуют, что производит Сибирь и что сбывает. Так, на Ишимской ярмарке мы видим главные предметы сибирского торга: сырцовое сало из киргизской степи, с ишимских, ялуторовских и курганских салотопен, с 500000 баранов. Свиное сало: свиньи в Ишиме даже нарочно откармливаются хлебом: так, в 1860 году в Кургане откармливались 7200 свиней, на которых пошло 144000 пудов хлеба. Далее, коровье масло: до 60000 пудов его идет через Таганрог в Константинополь. Кожи, щетина, пушнина, дикая птица, как и домашняя составляют предмет сбыта. В Ишиме гуси откармливаются для сала по 200 штук; далее – рыба, скот, все это вывозится, а взамен получается мануфактура. Здесь мы видим уральское железо, костромские и ярославские ситцы, нижнетагильские сундуки, чердынские точила, шадринские пряники и деревянные изделия из Тагила, Нижнего и т. д. Может, не всякому известно, что турок получает коровье масло из Сибири через Ростов-на-Дону; лондонская гостиная освещается стеариновой свечкой из сибирского сала, широкая пуховая шляпа, покупаемая европейцем, приготовлена из шерсти сибирского зайца; сапоги, выделываемые в Лейпциге из сибирской кожи, красуются на ногах немца; нечего и говорить уже, что сибирский мех и обвивает шею европейской певицы, и служит подкладкой плаща китайского императора[110]

[Закрыть]. Несмотря на богатство и разнообразие произведений, Сибирь пользуется, одевается и пропитывается, однако, всем прошедшим через горнило русских фабрик. В то время, когда в Сибири только начинается заводская промышленность, сибирским сырьем и продуктами питается вся заводская промышленность Казани, Екатеринбурга и других соседних местностей. Стеариновый завод Крестовниковых в Казани покупает до 170000 пуд. сибирского сала; Екатеринбургский завод Плешановых – 35000 пуд. Всего из Сибири сала вывозится до 980000 пуд. Казань скупает также на Ирбитской ярмарке и в Семипалатинске меха и выделывает их; для этого в Казани 11 скорняжных заведений. На 8 казанских овчинных заводах обрабатывается 19300 пуд. овчин, привозимых из Сибири. Льнопрядильная фабрика Алафузова получает из Сибири 30000 пуд. кудели и льна. Масла коровьего получает Казань из Сибири 25000 пуд. В городах Вятке и Слободском и их уездах выделывается до 250000 яловых кож на сумму 875000 р. Треть этого сырья закупается в Сибири и т. д. (Сибирский транзит и Нижегородская ярмарка // Нижегор. сборн., т. IV. Стр. 54–60). Количество ввозимых и вывозимых товаров может характеризоваться цифрами, например, Ирбитской ярмарки, существующей по преимуществу для Сибири. Сумма оборотов ее равняется от 40 до 50 миллионов. Мягкой рухляди здесь продается на 2200000 р., кож – на 4300000 р., коровьего масла – на 900000 р., щетины – на 460000 р. и т. д. Мануфактур отпускается на одной Ирбитской ярмарке от 25 до 30 миллионов. Свойства сибирской производительности видны также и на оборотах Нижегородской ярмарки. Сибирские товары, идущие сюда: сало, льняное семя, щетина, волос, кожи, коровье масло, кедровые орехи, меха, рыба, пряники, овчины, чай, металлы, соль. «Сибирский транзит, – говорит г-н Овсянников, – то есть вообще все товары, отправляемые из Сибири и с Урала в Россию, из внутренней России – в Сибирь и на Урал через Нижний, равняются от 13 до 14 миллионам пудов и оцениваются приблизительно в 30000000 р.» (Нижегор. сборн., 1871. 4. Стр. 47).

Сущность производительности Сибири и характер ее обмена состоит в сбыте собственных сырых продуктов и приобретении всего, до мельчайших потребностей хозяйства, привозного из европейской России.

«Мануфактура в Сибири вся раскупается. Несмотря на обманы, на запрашивание при торге, ситцы крестьяне просто расхватывают, – пишет г. Смоленский, – то же и с железом. Сибирь любит страшно мануфактуру. Сибирский крестьянин ходит щеголевато и любит ситцы, сапоги, сукно и прочее. Потребности развиты сильно; оттого крепостники, заезжающие в Сибирь, жалуются на развращение нравов». О щегольстве приисковых крестьян писал с негодованием недавно ротмистр Паули. «Есть деревни около приисков, где последняя мода у крестьян в полном ходу; крестьянки ходят в кринолинах, мужики – в сюртуках». Наряду с этим есть масса крестьян, которым мануфактура при своей дороговизне совершенно недоступна. Наоборот, получая необыкновенно дорого мануфактуру, дешевизна местных произведений страшная. Мы указываем массу примеров эксплуатации крестьян и инородцев в Сибири кулаками и монополистами. Также можно себе представить, много ли выиграло «золотое дно», когда за бесценок шли соболя, черно-бурые лисицы, когда промышленник сбирает с остяка за несколько грошей рыбы, которой бы хватило инородцу на год. До сих пор у чукчей за пуд черкасского табаку покупается 5 речных бобров, 10 красных лисиц, 10 куниц и 30 песцов. Нейман в Чукотскую экспедицию видел на ярмарке сам, что чукча платил по бобру за древко для копий (Путеш. Неймана // Изв. Сибир. отд. Геогр. общества).

При дешевизне звероловства и продуктов расхищаемой природы не менее идут за бесценок и продукты скотоводческие и земледельческие. Хлеб в 1859 г. на Ишимской ярмарке продавался по 15 и 16 коп.; урожай давал сам-16 (Смоленский); промышленники скупали коровье масло по 3 р. 40 к. пуд; пуд сала и кожи стоили 2 руб. В шестидесятых годах один татарин в Акмолинске покупал баранов, получая 20000 тушек и 19000 пуд. сала; сало продавал, тушки отдавал киргизам в долг с обязательством в следующем году уплатить целым бараном. Хлеб в Сибири некуда девать – им кормят свиней; скот так дешев, что крестьянину ничего не стоит для удалой езды загнать лошадь. В Кузнецке, как говорит один путешественник, мещане имеют громадные покосы и держат лошадей. «Зачем?» – спрашивают их. – «Возить сено с покосов». – «А сено?» – «Кормить лошадей». Недавно крестьяне Восточной Сибири не знали, куда деваться с урожаем, и пропивали по возу хлеба около кабаков. Сами урожаи служат только к понижению цены продукта. Сибирь, словом, задыхается под тюком плодов своих за неимением сбыта. Уже Мальтус[111]

[Закрыть] в своем сочинении о народонаселении замечал это явление в жизни Сибири и русского Востока.

Таким образом, сырые сибирские продукты покупаются по самой низкой цене, почти за бесценок, а привозные – втридорога. Значительная часть крестьян не может приобрести самой необходимой мануфактуры при ее дороговизне. Бедный сибирский крестьянин носит свой холст и ткет дома плохую дерюгу, продувающую его в морозы, делает плохую обувь из кожи; за неимением железа употребляет деревянный замок, телегу с деревянными гвоздями; хижина его с слюдою, бумагою в окнах вместо стекол; имея в избытке сало, он не может, однако, приобрести мыло и в глухих деревнях моется квашеными кишками. Привоз и барыши мануфактуриста страшно набавляют цену: один автор в 1858 г. в «Тобольских ведомостях» привел расчет, что Сибирь на одном стеарине переплачивает 60000 руб. (Тобол, губ. вед., 1858 г., № 43). Из этой картины видно, что вся Сибирь находится в положении инородца к торговцу. Потребности у нее развились сильно, но окупить их своими продуктами она не в силах: сколько она ни дает продуктов, она все в долгу у мануфактуриста. Оттого сибирские купцы торгуют в кредит. Вот что сообщает г. Бутин об этом торге: «За Байкалом, на Нерчинской ярмарке, привоз товаров мануфактурных равняется полутора миллионам; на наличные деньги их приобретается всего на 375000 руб., что составляет 25 % общего итога, то есть 75 % из потребляемого привозного товара берется в долг. За это на Нижегородской ярмарке налагается за кредит мануфактуристам от 10 % до 25 %, кроме провоза. Кроме того, мануфактурист набавляет вперед за риск».

«Казалось бы странным, – пишет г. Бутин, – что у нас есть немало торговых домов, которые торгуют на подобных условиях в продолжении нескольких лет сряду, затем систематически «выходят на сделку» со своими кредиторами в России; еще страннее, что некоторые оптовые торговцы и фабриканты не особенно претендуют на сибирских купцов, если те в подобных случаях уплачивают копеек по 25 за рубль, и даже открывают им снова кредит. Разгадка этому весьма проста, – объясняет г. Бутин, – многие фабриканты, действуя как бы в стачке, упорно держат высокие цены на свои товары, а потому не особенно страдают даже и при невкладных сделках. То есть торгуют они без риску» (С.-Петерб. вед., 1873 г., № 108). Свидетельство это сибирского торговца, как человека компетентного в этих делах, совершенно подтверждается многими фактами и вообще ходом сибирской промышленности. Все частные условия и продажа на ярмарках Нижегородской, Ирбитской и других держатся на обширном кредите. Собственные выгоды фабрикантами и гуртовыми торговцами от этого кредита очень хорошо усвоены. Привычка сдавать товар только в кредит, получая впоследствии огромные барыши, а также выгода сбывать плохой, залежалый товар при этом до того вошла в обыкновение, что московские торговцы отказываются даже иногда иначе продавать. И этим объясняется случай с одним сибирским неопытным торговцем, явившимся покупать товар в Москву, которому ответили: «Нет, на деньги мы не отпускаем: хотите – так берите в кредит!» Зато и те, которые пользуются кредитом, усвоили себе особые обороты. Известны сибирские торговцы, которые банкротились и предлагали на выбор: или полный отказ от уплаты, или повременить, дать им обернуться кредитом в Москве. Забирая товар, они разом затем поправляли дела на сибирских покупателях. Сибирские торговцы так привыкли пользоваться чрезвычайными обстоятельствами, наживаться в счет провоза, на счет случайных повышений цен, что при мысли о железной дороге высказывали даже опасения, как бы она не подорвала их монополии. Те же отношения, которые существуют в мелочной и частной торговле, отражаются и в общей. Они подтверждаются итогами и валовыми цифрами обмена на Нижегородской, Ирбитской, Ишимской и других ярмарках, то есть – всею торговлею Сибири. Ирбитская ярмарка имеет оборота до 50000000 руб. По ведомости 1866 года продано на ней мануфактуры в Сибирь на 23179800 рублей. Продано сибирских сырых произведений на 6719400 руб.

На Никольской ярмарке в Ишиме сбыто русской мануфактуры на 1036340 руб., сибирского сырья – на 856900 руб. На Крестовской ярмарке, Пермской губернии, по отчету 1868 г., мануфактуры продано на 3376990 руб., сибирского сырья – на 510000 руб.

Отношение и процент, каким выражается оборот мануфактуры сравнительно с сырьем, указывает, что ценность сырья никогда не покрывает запроса на мануфактуру. Обнаруживаемые цифры близки к предположению, что Сибирь кредитуется на 75 %. Вся сумма товаров, в недавние годы обращавшихся на Ишимской, Ирбитской и Ивановской ярмарках, о которых мы могли найти только сведения, распределялась таким образом: покупается в Сибирь мануфактуры на 27593130 руб. и сырья сдается на 8086300 руб. В последний, 1875 г., на Ирбитской ярмарке из суммы 43000000 руб. мануфактура занимала 30000000 руб. (Ирбит. ярмар. лист. 1876, № 1).

Относительно Нижегородской ярмарки мы узнаем только из исследования г. Овсянникова по поводу железной дороги, что привоз сибирских товаров на Нижегородскую ярмарку равняется от 15 до 16000000 р.; сбыт же мануфактур и бакалеи в Сибирь и на Урал, как и в Азию, равняется 2500000 пудам (ценность не обозначена).

В общем по поводу проведения железной дороги было высчитано, что в Сибирь проходит 18000000 пуд. клади. Если провоз в Западную Сибирь мы положим по 1 р. за пуд, а в Восточную Сибирь – до 6 р. за пуд (нынешняя цена), мы поймем, что переплата за провоз равняется почти 63 миллионам рублей, которые ложатся значительной тяжестью.

Итак, наш Восток в большинстве потребления должен оплачивать мануфактуру и провоз ее по самой дорогой цене и при самых невыгодных условиях торга. Из этого видно, что над Востоком тяготеет самая широкая и грандиозная мануфактурная эксплуатация. В этом случае Восток и Сибирь стоят в той же тяжкой зависимости, как всякая страна сырья к мануфактурному рынку, не умевшая обеспечить себя собственным хозяйством. При бесцеремонной наживе мануфактурная эксплуатация здесь отражается вдвое хуже.

Нельзя сказать, чтобы невыгоды такого положения дел в крае не замечались. Так, например, ввиду обнаруженных стремлений относительно эксплуатации богатств на Востоке и вывоза их, при обсуждении вопроса о сибирской железной дороге, не раз заявленных, явились уже опасения: не будет ли при таких условиях сама железная дорога орудием для продолжения тех же средств наживы, какие практиковались до сих пор, и не пора ли позаботиться скорее о поднятии местных промыслов, дабы железная дорога могла быть употреблена не для одного вывоза сырья, а и для польз края и населения? Наконец, чрезвычайно важно определить в указании подобных ненормальных явлений и отношений на Востоке, кто более всего проигрывает. Мануфактура, постоянно увеличиваясь в потреблении, как известно, всегда сама распоряжается своею ценою; она имеет все шансы распорядиться рынком; зато сырье идет по самой низкой цене. Мануфактура, все более и более развивая потребности, расширяет район покупателей и все более получает выгод; капитал ее в общей сумме растет, но сырье, сколько ни функционируется при низких ценах, никогда не равняется капиталу, следуемому за мануфактуру; отсюда – невозможность погасить долг, кредит и вечная кабала мануфактуристу. Кредит этот не может уплачиваться исправно, потому что, в частности, продавец мануфактуры в Сибири опирается на производителя сырья; отсюда – ряд перемежающихся банкротств; сибирский торговый капитал постоянно лопается и служит выразительным признаком общего народного дефицита всей страны. Кто же больше всего проигрывает в этом дефиците? Мануфактура и мануфактурист, доставляющий на Восток товар, – явно в выигрыше, несмотря на сибирские банкротства; лично он не разоряется, хотя ему долг не платят иногда, но он его давно выбрал в процент на кредит. В общей сумме покупка мануфактуры сильно растет. Это можно видеть на ввозе мануфактур на ярмарки. Как торговля ее увеличивается, свидетельствуют, например, цифры шерстяных и бумажных товаров. В 1857 г. на Ишимскую ярмарку их шло на 173000 р.; в 1867 г. – уже на 384000 р.; и так все мануфактуры. То же видно и из цифр Ирбитской ярмарки за последние два года. Что касается сибирского торговца, берущего в кредит у мануфактуриста, то мы приводили свидетельство сибирского торговца; а что и он не в потере – видно из того, что он идет на сделку, платит 25 к. за рубль, ибо капиталу у него мало, но оставляет себе на черный день и опять разживается, или мануфактурист, наконец, великодушно погасив давно уплаченный долг, дает ему вновь в кредит и делает опять своим агентом в торговле. Банкротства не уменьшают кредит для Востока, ибо не другой, так третий агент, сибиряк, явится для передачи мануфактуры, торговые дома всплывают и уплывают; для мануфактуриста это – просто расчет приказчиков, и сословие кулаков и торговцев в Сибири не уменьшается и не пропадает; торговля идет по-прежнему. На кого же ложится тяжесть дефицита? Кто все оплачивает? Ясно – потребитель мануфактуры. Говоря о сибирских банкротствах, г. Бутин делает и в эту сторону уступку. «Потребители, в конце концов, также страдают, – говорит он, – потому что посредники между ними и производителями, то есть торговцы, любят жить не по средствам, и все делаемые на себя расходы, нередко доходящие до весьма значительной суммы, непременно падают на потребителя, в виде приплат на покупаемом товаре, так как фабрикант, проученный одной, другой «сделкой» (т. е. банкротством), обыкновенно поднимает цену на предметы своего производства». Итак, потребитель несет все тяжести; он дает и барыш мануфактуристу, и платит за него кредит; он кормит сибирского торговца, служащего передатчиком и живущего не по средствам, он же отвечает и за банкротство последнего. Вот кто в убытке. Но потребитель мануфактуры есть в то же время и производитель сырья, то есть рабочий и земледельческий классы Сибири, а с ними – все звероловы и скотоводы, русские и инородцы. На них, на этот низший класс рабочего крестьянства и инородцев, обрушиваются все невзгоды. Мы указали, что положение сибирского торговца-капиталиста не особенно прочно: он на послугах у мануфактуриста, дающего ему в долг товар для распродажи по назначенной цене; цену эту он должен выбрать да еще себе получить барыш. Комиссионного процента, который ему придется, при высокой без того цене мануфактуры, ему мало: он желает «жить не по средствам», как выражается г. Бутин; он хочет, наконец, сделаться капиталистом и брать на наличные тот товар, который ему отпускали в долг; все это заставляет его искать себе монополии – вот ее причина; затем, с целью распространить и скорее сбыть товар потребителю, он решается пускать его в кредит, за который опять берет процент. В этом случае торговец берет пример с мануфактуриста, закабаляющего его кредитом; он старается и сам кабалить. Сибирский торговец, раздавая привезенный товар в кредит, в то же время и скупщик сырья; иногда это сосредоточивается и не в одном лице, но это все равно. И в этом случае сибирский торговец – агент мануфактуриста. Чтобы получить больше барыша себе при сдаче сырья на ярмарке или этим сырьем пополнить долг за розданную мануфактуру, он старается возможно понизить цену сырья, как можно менее давая производителю, и этим опять служить целям и выгодам мануфактуриста. Действует же он в этом случае к явному ущербу страны и ее производительных сил и, разоряя других, разоряется часто сам. Но, желая наживы и стремясь уплатить нарастающий долг, он в том и в другом случае, то есть отдавая в кредит мануфактуру за огромные цены инородцу и крестьянину и скупая у него сырье как можно ниже, действует беспощадно, употребляет все средства обсчитывания, обмана, начета, фальсификации. Торговец помнит, что и он должник, а потому кабалит другого. Вот что должно считать источником сибирской кабалы. На производителе сырья, крестьянстве, между тем, зиждется целая пирамида тягостей. Крестьянин оплачивает жизнь мануфактуриста, приказчика его, сибирского купца, оплачивает провоз, кредит и сбывает свой продукт в ущерб себе, не зная, куда с ним деваться. Отсюда вечный начет, вечные долги на производителя сырья и потребителя мануфактуры; он не может и не в состоянии их выплатить, потому что ему год от году сваливается на шею и чужой долг: он несет долг страны и торговца.

Последствия этих ненормальных отношений развиты в следующей главе.

Таков в главных чертах промышленный и экономический вопрос края. Несомненно, что разрешение этого вопроса будет лежать только в развитии внутренних сил Сибири.

Нам продолжают твердить по-прежнему о вывозе богатств края при помощи улучшенных путей сообщения и, так сказать, об открытии новых клапанов из Сибири; но разрешается ли этим вопрос благосостояния? Один вывоз не будет ли последней ликвидацией оставшихся богатств края, если мы только не позаботимся о средствах увеличения его производительности, если мы не дадим ему возможности развивать собственные свои силы? Только от экономической культуры мы вправе ожидать оживления нашего Востока и приобретения им настоящего значения.

По этому поводу уже раздаются довольно веские и разумные голоса со стороны местных граждан, наиболее проникнутых нелицемерным желанием развития родного края, голоса, несколько охлаждающие горячку к северным путям и вывозу произведений из Сибири. Вот пример подобного отзыва[112]

[Закрыть].

В смысле культурно-образовательном пришествие нового человека, а тем более с Запада, насаждающего у нас, у русских, всякие новшества, более чем желательно; сибиряк не настолько дик, чтобы бояться высшей культуры; он давно готов принять лучшие формы жизни, потому что старые слишком уж устарели и стеснили его жизнь и свободу. Как человек в неволе рад первому встречному, так и сибиряк, сжатый Уральским хребтом, рад человеку, пришедшему с вольного Запада. При всей еще незначительности здесь иностранного элемента сибиряк все-таки, сравнивая иностранца с собой, замечает большую разницу и поучается ей, находя его порядки лучшими, достойными подражания. Со стороны же экономической пришествие западного человека, «из не наших», едва ли особенно желательно, потому что западный человек с искони века привык только эксплуатировать восточного человека; не сделает же он для нас исключения! Если б западный человек ввозил к нам сахар, масло, керосин, консервы разные, мебель, машины и т. п., все это мы принимали бы охотно и за все это с готовностью отдавали бы наши бумажки, лишь бы не требовал он за все это нашего сырья, в особенности нашего хлеба, которым мы в годы неурожайные сами едва прокармливаемся; пусть он берет от нас то, в чем мы сами не нуждаемся и что тем или другим путем все-таки уходит за границу, например, пусть он берет от нас скотские рога, щетину, шерсть, пушнину и т. п. Для достижения этого представляется один путь – путь конкуренции. Но прежде всего надо устроить наши внутренние пути сообщения, соединить наши реки каналами, железными путями и вызвать таким образом к жизни новые рынки, рынки внутренние, которые бы урегулировали цену на все в Сибири, уничтожив в ней резкую разницу, благодаря которой одни местности голодают, а другие от избытка ломятся. Эти рынки удержали бы в себе местное сырье, не отдавая его при нужде за границу, и создали бы, таким образом, противовес иностранной эксплуатации.

Точно такие же отзывы слышатся по поводу железной дороги.

Само значение для местной производительности этих дорог в последнее время в Сибири возбуждает опасения, не лишенные основания, а именно: предполагают, что деятельность этих железных дорог будет направлена прежде всего к вывозу сибирских произведений в сыром виде. Между тем, вопрос о вывозе сырья по самой низкой цене, так сказать, спекуляция на него, не может рассматриваться в смысле выгоды для народной экономии. С точки зрения этой экономии всегда будет иметь более значения обработка собственных произведений на месте, давая труд населению, повышая его рабочую плату и путем обработки возвышая цену местных произведений природы.

Вторая географическая особенность Сибири, побуждающая к насаждению и развитию производительных сил, это соседство с азиатскими странами и значительное число инородцев, как входящих в состав сибирского населения, так и прилегающих к границам. Сибирь по отношению к соседним дикарям и рынкам Азии должна когда-нибудь играть роль мануфактурного рынка. Если дороги заводские и мануфактурные произведения для Сибири, то можно себе представить, как должна повышаться цена их на среднеазиатских, туркестанских и монгольских рынках. Для того чтобы снабжать эти рынки нашими произведениями и сколько-нибудь конкурировать с произведениями иностранными, проникающими в Азию, а также сделать наши произведения для азиатцев доступными по цене и склонить их к приобретению предметов нашего производства, мы должны подвинуть самое производство как можно ближе к их границам, и в этом случае Сибирь должна представить наиболее соответствующий этим целям район. Если различные поделки и произведения, в том числе и предметы кустарной промышленности, проникают из России в Монголию, Китай и Туркестан, то можно себе представить, насколько усилится сбыт их при развитии сибирской промышленности.

Таково должно быть в общем направление экономической жизни края, если он захочет воспользоваться своими богатыми произведениями и своим положением.

Экономическое положение Сибири

VIII.

Зажиточность и бедность сибирского населения. – Господствующие явления монополии, мироедства, кабалы и торговой зависимости. – Типы кулаков и мироедов. – Земледельческая и торговая кабала. – Зависимость инородцев. – История монополии и кабалы на Востоке в XVI, XVII и XVIII веках. – Борьба администрации с монополистами. – Более нормальные пути экономического развития и будущность края.