Текст книги "Сибирь как колония"

Автор книги: Николай Ядринцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 33 страниц)

Из этого видно, что стремление к монополии шло издавна и сохраняется до последнего времени. Кабала сделалась спутником сибирской жизни и промышленности, составила подкладку ее и отразилась в различных промыслах. Так, между прочим, кабальные условия труда вошли целиком в золотопромышленность: задатки, выдаваемые рабочим, одежда и продовольствие, засчитываемые работой, не что иное, как тоже старинная форма эксплуатации и прежних договоров. В золотопромышленных контрактах были даже такие права, по которым хозяин мог перепродавать рабочих на другой прииск, и в этом отражается явление торговли людьми. Контракты золотопромышленных рабочих носили до последнего времени самые стеснительные условия. Наконец, здесь существовало множество злоупотреблений: «В отношении к рабочим, – говорит автор одной статьи о золотопромышленности, – злоупотребления совершаются при найме, при продовольствии, при снабжении необходимыми вещами за дорогую цену, несмотря на дурное качество, при удовлетворении прихотей и потворстве дурным наклонностям (например, пьянству) за несоразмерную цену, при малой заботливости о санитарных условиях и при отсутствии всяких мер касательно обеспечения будущности рабочих.

Золотопромышленники жалуются большей частью и на администрацию, и на рабочих; но положительно свидетельствуется всеми близко знакомыми с делом, что без злоупотребления администрации и без эксплуатации рабочих, наконец, без вреда местному населению и казне золотопромышленники не могли бы получать огромных выгод, какие получаются, по крайней мере, крупными из них» (О золотопромышленниках в Сибири. «Московск. ведом.» 1875 г., № 70).

Исключительные условия золотопромышленного труда и их монопольный характер давно обращают на себя внимание. Замечательно, что подобные же условия пробуют возникать в Сибири и в едва начинающейся заводской промышленности, по крайней мере этому представляют свидетельства следующие недавно опубликованные факты. В одной из тюменских фабрик условием найма ставилось: пользование продуктами от фабриканта исключительно из его лавки, хотя фабрика находилась около города; здесь существовали задатки и зачеты вперед, снабжение нанимаемых дурной провизией и затхлой мукой, отчего начали развиваться болезни, практиковались обсчитывания, масса злоупотреблений и бесправий, свойственных только прежнему быту (Корресп. С.-Петерб. вед. о фабрике Ядрышникова в Тюмени). Сибирская промышленность, таким образом, является как бы немыслимою без кредита, задатка и закабаления. Из этого видно, что обычаи старого быта пробуют просачиваться и под формами нового промышленного склада. Сами промышленные понятия формируются на Востоке совершенно своеобразно. В виде поощрения промышленности в Сибири принято просить только монополий и привилегий. Когда промышленники начали говорить о поощрении золотопромышленности для края, то они разумели всегда отдачу рабочего в их полную власть; мало того, они требовали, чтобы их предприятиям постоянно помогала администрация, так они вытребовали присутствие на приисках казаков, содействие администрации и сельских обществ в доставке рабочих и поимке беглых. Дурное содержание на приисках естественно вызывало эти бегства, и предупреждение этого составляет до сих пор предмет искательств и хлопот золотопромышленников. Эти предупреждения являются не в виде улучшения быта, а в виде желания прикрепить рабочего и возвратить его с помощью власти.

Подобные требования местных монополистов-хозяев считаются ныне обременительными для самой администрации и ставят власть в бесчисленные затруднения. Наиболее честные представители администрации, всмотревшись в условия этих отношений, почли своим долгом взять сторону не монополистов и эксплуататоров, а эксплуатируемых, как людей, находящихся в беззащитном положении. Таково было отношение генерал-губернатора Восточной Сибири Синельникова. Узнав о том бесправии и притеснениях, какие практикуются золотопромышленниками в сибирской тайге вдали от надзора, он делал попытки облегчить положение рабочих, обеспечить им их заработок, который весьма искусно вытягивается обратно при помощи водки и товара, а также при расчете. Для препровождения партий рабочих посылались особые доверенные лица, а заработок рабочих предлагалось отдавать на хранение. Такими мерами генерал-губернатор желал хоть сколько-нибудь сохранить трудовые деньги людей, работавших целое лето, сохранить от соблазнов и сетей, расставляемых им золотопромышленниками и кабатчиками в то время, когда семьи этих тружеников голодали по деревням и ждали возвращения отцов и братьев с заработком, большею частью, к несчастью, доселе являвшихся обобранными хозяевами.

Принимая во внимание все эти явления, исследователи местной экономической жизни не могли не останавливаться на подобном характере деятельности местных экономистов и смотреть на него как на экономическое и гражданское зло. Один из исследователей, обрисовывая их значение в крае, сообщает, что сила, значение и смелость подобных эксплуататоров и монополистов растет по часам и достигает огромных размеров. «Действуя с бесцеремонностью, этот класс людей простирает претензии на все: на земли, леса, воды Сибири и недра земли. Он стремится захватить и эксплуатировать все, установляет свои цены на хлеб, мясо, водку, соль и старается захватить себе весь рынок. Есть города в Сибири, которые находятся почти в крепостной зависимости у подобного эксплуататора и кулака».

Весьма характерными примерами приводятся следующие факты из местной жизни. Зная, что железо привозилось с Урала, один промышленник в Восточной Сибири построил завод и конкуренцией вытеснил привозное железо. Подобное предприятие было бы, конечно, выгодно для края и населения. Но едва уральское железо было вытеснено, монополист разом поднял цену вдвое. Второй случай: тот же эксплуататор на винокуренном заводе предложил окружным крестьянам брать барду по 15 коп. бочка, рассчитывая ею за поденные работы или за деньги. Когда скот привык к барде, цену подняли разом на 60 коп., и стали давать только тем, кто обещал работать на заводе. У крестьян, отказавшихся от покупки барды, начал падать скот, и кончилось тем, что пять деревень закабалились этому предпринимателю. Из этого видно, что даже местная заводская промышленность далеко не послужит с пользою для края, если будет руководима подобными монополистами. Такая наглая нажива и хищничество практикуются без всякой застенчивости. Подобный класс монополистов и спекулянтов является ныне силою, давит на общество, кабаля массу людей, руководит общественными делами, преследуя личные цели, заискивает у властей, рисуется благотворителями, а в последнее время – и просвещенными негоциантами, но на деле преследует цели монополии и грубейшего бесправия и наживы. Нет сомнения, что указанный класс хищников не мог не возбудить отвращения и негодования, точно так же, как возрастание и усиление его не может быть признано как благоприятное явление в будущей гражданской жизни восточной окраины.

Рассматривая причины ненормальных экономических явлений на Востоке, мы приходим к заключению, что они лежат в историческом прошлом края и в особых условиях, созданных его исключительностью, отдаленностью, господством произвола, отсутствием законности, наконец, коренящихся в торговой зависимости края, культурной отсталости и отсутствии собственной промышленности. Прежде всего мы видим общую эксплуатацию области ее мануфактурным рынком, а затем эксплуатацию внутреннюю посредниками торговли и монополистами. Таким образом, это не столько явление местной безнравственности и особого характера сибиряков, как предполагали некоторые, сколько явление чисто экономического порядка, сообразно чему должны быть изыскиваемы средства помочь ему.

Само собою, что наш Восток не должен остаться вечно страною монополий, мироедства и купечества, точно так же, как не может ему быть суждена вечно одна торговая зависимость. Чтобы избавиться от нее, страна должна позаботиться о развитии своего хозяйства и промышленных производств, начиная с ремесленных и кустарных. Но, устранив внешнюю монополию и кабалу, она, конечно, должна будет обратиться и к внутреннему устройству жизни. Злоупотребление и кабалу, как мы видим, во многом поддерживает на Востоке бесправие и отсутствие законности. Введение новых судов, широкая гласность, покровительство инородцу и гражданское полноправие на Востоке – вот лекарства от грубых захватов и злоупотреблений, но, кроме того, конечно, потребуются и некоторые экономические средства предупреждения монополии и кабалы.

Очень немудрено, что в будущем в жизни Сибири придется еще считаться с притязаниями монополистов и мироедов, как и со старой традицией наживы, если не явятся на помощь населению разумные силы общества и сознание здоровых путей экономического развития, гражданская доблесть и более нравственные основы общечеловеческой связи и солидарности интересов всего населения.

Общие условия цивилизации не могут не повлиять на местный строй жизни на Востоке и, конечно, установят более нравственные и морализующие общечеловеческие отношения. Во всяком случае, трудно предположить, чтобы дальнейшая жизнь населения на могла быть гарантирована от известных экономических злоупотреблений, сознаваемых правительством и обществом, и не было никаких путей более здорового развития. Мы видим, что наш Восток далеко не обделен природою при общей гармонии интересов и плодотворном направлении труда – он может рассчитывать на завидную будущность. Сила и богатство его будут равняться обилию даров и производительности, географические условия указывают ему известную роль в мировой торговле, и от него будет зависеть при помощи развития своих внутренних сил и искусства занять первенствующее и царящее положение в экономической жизни народов на севере Азии.

Управление Сибирью и реформа Сперанского [116]

[Закрыть]

IX.

Затруднения в деле управления Сибирью за отдаленностью края. – Эпоха воеводского управления, ее недостатки. – Воеводский произвол и злоупотребления. – Петровский период. – Ревизия в Сибири. – Нравы чиновничества. – Пестель и Трескин в Сибири. – Борьба с городскими обществами. – Сибирский донос. – Назначение Сперанского, его ревизия, открытие злоупотреблений. – Взгляд Сперанского на управление Сибирью. – Законодательные работы. – Сибирские учреждения 1822 г. – Достоинства и недостатки учреждений. – Результат 50-летней практики сибирских учреждений. – Новые административные проекты. – Современные задачи управления.

Управление Сибирью было сопряжено всегда с громадными затруднениями, так как она представляла собою завоеванный край, в котором приходилось удерживать новоприобретенные земли, усмирять инородцев, вести дипломатические сношения с азиатскими странами, заводить торговлю, отыскивать промыслы, колонизировать страну и обеспечивать ей продовольствие. К этому еще присоединялась чрезвычайная отдаленность Сибири от Москвы и Петербурга на целые тысячи верст, а следовательно – и от правительственного надзора. В этом и состояла всегда «особенность управления» этим краем. С одной стороны, свойство деятельности в крае вызывало особые полномочия, быструю распорядительность и обозрение дел на месте, с другой – отдаленность края требовала особенного контроля и надзора за правителями, так как в этом крае всего легче могли развиться злоупотребления, произвол и самовластие. В преобладании того или другого из этих начал, в борьбе их и трудности соединить обе эти задачи заключается вся история сибирского управления и до Сперанского, и после него.

В древнее время посылались сюда воеводы, облеченные громадною властью, им предоставлялось неограниченно заведывать всеми частями управления: войском, судом, сбором ясака, ссыльными[117]

[Закрыть]; кроме того, им поручались промышленные казенные монополии: торговля мехами, вином, табаком, ревенем, мамонтовой костью и проч. Сначала правительство во взгляде на Сибирь руководствовалось завоевательными соображениями, потом – фискальными. Управление вверялось совершенно усмотрению воевод: «Делати по тамошнему делу и но своему высмотру, как пригоже и как Бог вразумит», – говаривалось в инструкциях. Воеводы определялись почти в каждый из городов, причем воеводы тобольские назывались иногда сибирскими, они не были подчинены друг другу и не имели между собою никакой связи на месте, сносясь с «Сибирским приказом» непосредственно. Воеводы переменялись очень часто, «независимо от смены отдельных воевод вследствие открывавшихся злоупотреблений по челобитным и доносам товарищей или дьяков, были еще общие раскассирования воевод, применявшиеся с воцарением нового государя или при иных обстоятельствах, пишет г. Фойницкий, изучавший сибирские дела этого времени. – Кажется, это было сознательной мерой политики, направленной к тому, чтобы воеводы долго не засиживались и не делались слишком смелыми в злоупотреблениях» (Управление ссылки. И. Я. Фойницкий). Полная перемена воевод повторяется в 1629-м, в 1635 г. и позднее. Другая мера обеспечения власти против чрезмерного усиления и неправильных действий воевод состояла в назначении им помощников, товарищей и дьяков. Несмотря на то, что они могли доносить на воеводу, дела не улучшились и соревнование властей вело только к интригам, не устраняя произвола и беззаконий. В первое же время бесконтрольность воевод породила такие злоупотребления, что высшее московское правительство должно было начать борьбу с ними. Чтобы предупредить злоупотребления воевод, им запрещалось иметь мехов и имущества более, чем необходимо; по возвращении их из Сибири их обыскивали с женами, детьми и домочадцами; но столь наивные меры, конечно, не помогали злу. Воеводы наживались, да и на самое назначение они смотрели как на наживу. Сами нажива и хищничество считались совершенно законными, естественным в новозавоеванном крае и вырабатывались постепенно историей и жизнью этой страны. Военный побор и контрибуции постепенно переходили во взятку при гражданском управлении; «полон» переходил в кабалу и рабство инородца с татарина переносилось на русского; военачальническая власть со всеми привычками оставалась и при гражданском управлении, резкой черты между ними не было; абсолютное повиновение, требуемое завоевателем, переносилось и на колониста; промышленная монополия в пользу правительства возбудила дух той же промышленной наживы и в воеводах; эксплуатация всякого рода практиковалась как частными лицами, так и воеводами. Взгляд на край, как на место наживы, был твердо усвоен сверху донизу. Страна эта не имела и тени гражданского полноправия и потому вплоть до настоящего столетия славилась громадным взяточничеством. Строгие указы против грабителей посылались сюда постоянно, воевод часто сменяли, отдавали под суд, иногда даже били кнутом, но все это не помогало делу. Разные «конфузии» и беспорядки в Сибири не прекращались, и от позднейших управителей обыватели терпели по-прежнему «несносное разорение». Петровская эпоха представляет дезорганизацию прежних учреждений и замену их новыми[118]

[Закрыть]. «В течение почти всего XVIII ст. ведение судьбами Сибири представляло пеструю и постоянно изменяющуюся картину. Сибирский приказ с подчинением сенату утратил всякое значение. Со своей стороны сенат, обремененный массою дел, не мог иметь времени для разрешения текущих вопросов сибирского управления. Множество самостоятельных центральных ведомств, друг от друга не зависимых, решавших сибирские дела, породили разрозненность и спутанность в управлении. Власть, потеряв единство, не нашла гармонии и в Сибири. Вначале местное управление раздвоилось: подле тобольского губернатора явился независимый от него иркутский вице-губернатор. В 1764 г. Сибирь разделяется окончательно на два губернаторства. «Введение губернского управления умножило в Сибири число инстанций, увеличило переписку, а с нею – медленность производства и преобладание канцелярии, открывавшие широкую дверь своеволию и злоупотреблениям» (Фойницкий). Общее губернское учреждение в Сибири введено было в 1782-м и 1783 г. без всякого соображения с местными особенностями края, прибавляет тот же автор. Оно не дало ни большого единства, ни гарантий от злоупотреблений. Сибирь разделилась на три наместничества, в которых учреждено два генерал-губернаторства: тобольское и иркутское. Во всех наместничествах общее учреждение было введено на всем его пространстве, со всеми верхними и нижними расправами, надворными судами, совестными судами и проч. Границы уездов были назначены без соображений с местными условиями, и во многих пустынях появились полные уездные штаты. Число инстанций умножилось, но и медленность увеличилась. В 1797 г. генерал-губернаторства были упразднены, упразднено и Колыванское наместничество, в части которого – Алтайском горном округе – взамен учреждено горное управление, независимое от гражданского начальства. Тобольское и Иркутское наместничества были переименованы в губернии, но в Иркутскую губернию назначен военный губернатор с гражданской властью. Для сокращения производства все средние места закрыты и совестные суды также уничтожены. Таким образом, шла беспрестанная административная планировка. Смена наместничеств, генерал-губернаторств и проч. задачи управления не разрешала. «Отсутствие всякого надзора в центре, разрозненность власти на месте были характеристическими чертами этой эпохи, – говорит исследователь. – Злоупотребления служилых людей не только не унимались, а продолжались с большею силою». Власть воевод всецело переходит к наместникам и генерал-губернаторам, при этом она является настолько же обширна и бесконтрольна. Отсюда те же последствия – произвол, самовластие и развитие злоупотреблений.

Начиная с Петра I, наказания правителей усилились: их ссылали на каторгу, им вырывали ноздри, били кнутом, рубили головы; но ни казни, ни каторга не могли истребить того, что до мозга костей проникло в нравы. Взяточничество и после петровской реформы осталось таким же, каким было и до нее. «Крестьянам, – писал де Геннин[119]

[Закрыть] Петру, – бедным разорение от судей, и в городах от земских управителей, и в слободах зело тягостно и без охранения, а купечество же и весьма разорилось, так что едва посадского капиталиста сыскать можно. И хотя здесь всем известен экземпелъ, учиненный князю Гагарину (то есть казнь его за взятки), однако здесь, в Сибири, не унимаются бездельники. От земских комиссаров лишние сборы чинят и обиды народу. Судебные комиссары делают великие пакости и неправды. И хотя челобитные и донесения на них от бедных людей есть, но никакого розыска и решения не чинится, и на кого бьют челом, те по воле ходят, и знаемо (то есть известно), что таким ворам потачки от надворных судей. Также об учиненных обидах от солдат рассмотрений и резолюций не чинится. А камериры[120]

[Закрыть] своим подчиненным, также надворные судьи и магистрат своим подчиненным потакают». Из этой картины, представленной де Геннином, видно, что взяточничество и побор охватывали в XVIII ст. в Сибири всех лиц, все учреждения, с высшего до низшего, все судебные и административные должности. Брали все, начиная с губернатора и кончая канцеляристом; брали всем, что имел обыватель. Так дело идет в продолжение всего XVIII столетия. Жолобов, казненный в 1736 году, «злохитростными вымыслами из великих себе взяток составил огромное состояние», он брал всем, начиная с золота и драгоценных мехов, кончая мясом и яйцами. Иркутский ревизор Крылов вымучил у иркутских жителей одними деньгами до ста пятидесяти пяти тысяч рублей. Развитие злоупотреблений являлось следствием настолько же громадной власти, сосредоточенной в одних руках, насколько и полной бесконтрольности. Правители, пока жили в Сибири, не боялись никого и ничего. Часто они не обращали внимания на царские указы и действовали наперекор им. Так, какой-то воевода Вяземский не только «дворов и пашен, и сенных покосов охотникам согласно царскому указу не дал, но и посыльщика, с которым была послана нарекая грамота, убил и изувечил». Власть над личностью и имуществом при таком порядке была полная. Воеводы и губернаторы в XVIII столетии отличались железным управлением. Телесные наказания, кнуты, темницы и пытки, «огонь и железо» были орудиями этого управления. Произвольные конфискации имущества, заточение и казни личностей, имущество которых хотел приобрести воевода, были в полном ходу. Нигде самовластие не достигало таких размеров, нигде правители не являлись такими всемогущими, как в Сибири в прошлом столетии. Они окружали себя царскими почестями и пользовались неограниченной властью. Уже воеводы задавали пир на весь мир, и кто к ним не являлся на торжество, должен был доставлять приношение. Генерал-губернатор Гагарин употребил свою власть в Сибири, чтобы скопить огромное состояние; он украсил дом свой как дворец, на потолке у него был акварий с дорогими рыбами, лошади подковывались золотом и серебром. Наместники еще более кичились властью, и в 1782 г., когда Кошкин открывал наместничество, он стоял на императорском троне и принимал поклонение от всех сибирских народностей. При нем также задавались пиршества для народа с жареными быками. Дворы губернаторские были набиты челядинцами. У Чичерина было 150 гайдуков; Якоби привез с собою 40 человек одних музыкантов. Немцов завел лейб-стражу под названием «глухой команды». В Иркутске один губернатор из подражания архиерею, которому звонили, приказал при своем выезде стрелять из пушек. Главный начальник нерчинских заводов Нарышкин устраивал пиры, разбрасывал казенные деньги, составил себе лейб-стражу из крестьян и каторжников, из бурят сформирован красный гусарский полк и брал мирные города. Словом, сибирские управители стремились постоянно к «вицеройству»[121]

[Закрыть], их охватывало упоение властью, и они желали выказать себя безответственными и вполне независимыми. Генерал-губернатора Гагарина даже подозревали, что он хотел отделить Сибирь и сделаться независимым. Другие правители не уступали ему в пышности и гордости. Стремление к вицеройству отзывалось и далеко позднее в сибирской истории: оно вошло в привычку правителей. Сибирские правители, привыкая распоряжаться независимо, часто даже сами начинали убеждаться, что они никому не обязаны отчетом, и не признавали являвшихся на смену личностей. Отдаленная провинция поэтому не раз повергалась в анархию. На смену взяточника Жолобова, например, в 1733 г. явился новый губернатор Сытин, но по приезде он захворал и вскоре умер, поручив исполнение своей должности полковнику Бухольцу. Но Бухольц, не имея предписания свыше, не смел ехать в Иркутск. Жолобов также не признавал своей смены. Тогда в Иркутске составилось временное правительство из подьячего Татаринова, атамана Лисовского и епископа Иннокентия. Члены этого временного правительства убедили иркутское общество просить сибирскую канцелярию назначить губернатором малолетнего сына Сытина, под опекою полковника Бухольца. Но Жолобов путем интриг, упросив бургомистра и купцов подать голос за него, снова добился исправления должности. Получив указ опять о назначении, он обрушился местью на подьячего Татаринова и всех, кого считал врагами, в том числе Литвинцева. Он ставил их на правеж[122]

[Закрыть], бил палками и истязал. Покончивши с одними, Жолобов принимался за других. Наконец, приехал следователь, бригадир Сухарев, и положил конец этим гонениям. Для обуздания Жолобова и гонимых им лиц Сухареву дана была целая рота солдат. Подобно Жолобову и многих других правителей приходилось сменять только силою; точно так же только при помощи военной команды могли сменить следователя Крылова; сменяли таким же путем и других чиновников. Из этого уже видно, как разрасталась власть сибирских правителей. Нечего говорить, что перед такою силою все должно было преклоняться, все трепетало. В случае сопротивления, при малейших жалобах и оппозиции, на жителей обрушался террор правителей, каким ознаменовывали себя Жолобов, Крылов и другие. Не только пытки и кнуты были в употреблении, но прежние правители нередко применяли и смертную казнь.

В этот древний период единственным обузданием местных начальников для правительства служила их строгая кара. Но как их ни подвергали ответственности, как часто ни сменяли, положение дел не изменялось. Являлись изредка ревизоры для обследования дел на месте, но, подобно Крылову, посланному при Екатерине, преследуя предшественников, они сами доходили до величайшего своеволия и сами начинали обирать жителей, пользуясь предоставленною им силою. Словом, каждая власть, какая только не являлась в Сибирь, немедленно же в силу особых обстоятельств преображалась, усваивала самовластие и предавалась наживе.

Мы уже указали, что причины этого крылись не в отдельных личностях, но в том положении, какое предоставлялось правителям в этой отдаленной стране. Они незаметно приобретали привычки самовластия вдали от контроля, при неограниченных уполномочиях, точно так же, как развитие злоупотреблений, не встречая ниоткуда препятствий, явилось естественным при отдаленности края и при тех искушениях к обогащению, какие представлял край. На это указал впоследствии Кородавлев в записке своей, внесенной в Государственный совет.

Конец и начало нынешнего столетия повторили характер и нравы предшествовавшей эпохи в сибирском управлении. В это время думали уничтожить зло большим доверием главным начальникам и усилением их власти. Для этого в 1783 г. было открыто в Иркутске наместничество. Первым наместником иркутским и колыванским был генерал-поручик Якоби. «Губерния была разделена на четыре области, и все это чиноначалие деспотствовало», – говорит иркутский летописец. Сам Якоби был сатрап-сибарит. «Одно осталось о нем в памяти иркутян: пышно-весело жил». Под конец он отдан был под суд и томился под ним десять лет. «Местное население, подавленное, истощенное самовластием и поборами, – говорит г. Вагин, – имело только одно средство – бороться с ними жалобами и доносами». В прошлое столетие жалоба и донос наказывались весьма жестоко, тем не менее видим, как во время террора Жолобова и Крылова жители и подсудимые выкрикивали «слово и дело», чтобы как-нибудь добиться правосудия; тогда подсудимого заковывали, под строжайшим присмотром отсылали в Москву или в Петербург, где вновь ставили на правеж, причем он должен был объявить, о чем знал. Иногда успевали подсудимые разоблачать, что делается в Сибири, и приносили свои жалобы, и тогда-то вот посылались ревизии, как при Жолобове. В конце прошлого столетия общество стало смелее в жалобах и доносах по поводу злоупотреблений. Вероятно, этому способствовало уничтожение «тайной канцелярии». Но поверка доносов была затруднительна, обвиняемые всегда находили множество средств оправдаться. Действительно, управители Сибири долго и много отписывались, пока совершенно не запутывали дела. Пример можно было видеть на деле Якоби. По этому поводу Екатерина надписала на нем: «Читано перед нами несколько тысяч листов под названием сибирского якобиевского дела, из коего мы иного ничего не усмотрели, кроме ябеды, сплетен и кляуз». Этими словами, было положено подозрение на сибиряков, подозрение совершенно не оправдавшееся, которое послужило к дальнейшим недоразумениям. «Слова эти были клеймом на сибиряков, – говорит иркутский летописец, – за которое они впоследствии дорого поплатились. Горе отдаленной провинции, – прибавляет он, – ежели правительство поставит между ей и собою оплот предубеждения». Тем не менее к правителям Сибири правительство начинало быть бдительнее. Так, Нагель при Павле I был привезен из Иркутска с фельдъегерем для личного объяснения с государем по поводу какого-то доноса и снова возвращен, когда имп. Павел вспомнил, что его знал в каком-то полку. В это время смены правителей делаются только чаще. Так, после Штрандмана был в Иркутске Леццано, гордый, надменный и сухой, как говорит о нем летописец. Леццано этот не поладил с комиссариатским начальником Новицким и вызвал жалобы иркутских жителей, увлекшись разведением огородов, обсаживанием города березками и проч., чем тяготились жители. На ревизию прибыл немедленно сенатор Селифонтов. Он сошелся с Новицким и представил Иркутскую губернию «в таком бедственном положении, что на нее без слез взирать невозможно». Леццано был удален немедленно от должности, а Селифонтову приказано от правительства представить, какими мерами думает он исправить положение Сибири. Его мнение состояло в том, чтобы Сибирь разделить на три губернии и соединить ее под управление одного генерал-губернатора, облеченного особенною высочайшею доверенностью. Таким образом, Селифонтов вновь проектировал одно усиление власти. Оставался вопрос: кого облечь властью. Назначили Селифонтова. При этом дана была ему особая инструкция для управления, существовавшая 20 лет вплоть до назначения Сперанского. Сибирские правители в это время успевают склонить правительство к мнению, что все беспорядки в Сибири происходят от ябеды и кляуз местных жителей, а не от неистовств администрации. Селифонтову говорится в инструкции, что «по духу ябеды, издавна замеченному между сибирскими жителями», тех, которые имеют беспокойный характер и могут влиянием своим на общество препятствовать благим мерам правительства, ссылать в отдаленные места. Это послужило для сибирских губернаторов правом карать челобитчиков. Опираясь на это право впоследствии, Трескин и Пестель развернули свою страшную систему. Селифонтов сочувствовал бедствующей Иркутской губернии, как видно, только до тех пор, пока не въехал в Сибирь. Облеченный громадною властью, он явился «как вице-рой, – говорит летописец, – все пало ниц и безмолвствовало». Селифонтов оставил жену в Тобольске, а в Иркутск привез свою наперсницу мадам Бойе; она остановилась в генерал-губернаторском доме. «Сейчас, – говорит тот же летописец, – догадались, через кого надобно обделывать дела, и обделывали». При Селифонтове управляли, таким образом, мадам Бойе и секретарь Бакулин, который, разделив Сибирь на комиссарства, продавал их управителям, кто больше даст. Порядки явились прежние. При Селифонтове проезжало посольство Головина. Губернатор Корнилов, между тем, не ладил с Селифонтовым, как Новицкий с Леццано; он передал положение дел Головину. Дошло дело до Петербурга, и указом был сменен Селифонтов с запрещением въезжать в столицы. Так кончилось его вицеройство. После Селифонтова назначается Пестель[123]

[Закрыть] и привозит с собою Трескина. В эту эпоху мы видим, что сами смены управителей и обличение злоупотреблений, не прекращавшихся, в Сибири являются только орудием для чиновничьих интриг. Доносы и обличения сыпались из Сибири, но каждый обличал предшествовавший порядок с тем, чтобы сесть на место предшественника и, забрав власть, подражать ему и делать то же. Таким образом, самый беспорядок в России служил поводом играть в места для сибирских чиновников. Смена генерал-губернаторов не помогла делу, а усиление их власти и доверие становились только средством для них разделить отдаленную провинцию между своими любимцами. Управление Пестеля послужило завершением всего предшествовавшего и последней попыткой приложить способ управления самовластия и подавления.