Текст книги "Сибирь как колония"

Автор книги: Николай Ядринцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 33 страниц)

К довершению картины положения ссыльных ревизор поселений рисует нам отношения туземцев и крестьян к ссыльному населению. Он говорит, что поселенцы жаловались на стеснение, причиняемое им крестьянами, и на недружелюбные отношения к ним. Ревизором приводится по этому поводу в пример несколько разобранных им жалоб, из которых видно, что крестьяне довольно пристрастны в жизни к поселенцам. Бывший крестьянский голова выстроил конюшни, примкнув их к поселенческой избушке, и не обратил внимания на его жалобы, что ссыльный будет жить как крот, в темноте. Когда поселенец обратился к крестьянскому сходу, то, вместо удовлетворения, получил предложение перенести дом на другое место. Другой крестьянин вывез себе из леса приготовленное поселенцем «дранье» (тес), воспользовавшись неопытностью ссыльного, не сделавшего на дранье условленных знаков по местному обычаю. Поселенцы другой волости жаловались, что крестьяне обложили их сбором, так называемым рекрутским. Некоторые из ссыльных предъявляли претензии, что они не избавлены от постоя в их домах проходящих рекрутских партий и несут эту повинность наравне с крестьянами и т. п.

Вообще, чуть не повсеместно, прибавляет ревизор, поселенцы жалуются на стеснения в наделе пахотной землей и сенокосами, чем и объясняют свое нерасположение к хлебопашеству. Они говорили, что им отводят лесную чащу или землю кочковатую, требующую неимоверных усилий для обработки, вследствие чего большая часть ссыльных нанимает готовую уже расчищенную землю, а между тем в распоряжении почти каждого сельского общества находятся огромные залежи разработанной земли, никем не занятой, остающейся после смерти владельцев или по другому случаю без употребления. Считая подобную землю своею собственностью, крестьяне предполагают лучше отдавать землю внаймы за деньги, чем наделять бесплатно поселенцев. В некоторых местах ссыльные жалуются также на принуждение их к отбыванию повинностей, преимущественно дорожной, хотя по 738 ст. Уст. о ссыльных поселенцы в виде льгот избавляются от этих повинностей до приписки их к обществу. Все жалобы поселенцев, обращаемые к крестьянским сходам и к сельским властям, оказывалось, остаются без последствий или решаются не в их пользу.

Вообще, крестьяне относятся к поселенцам враждебно, пишет ревизор: как только поселенец поправит свое состояние, они начинают завидовать ему или чаще подозревать его. Говорят обыкновенно, что поселенец кого-нибудь ограбил, нажил деньги фальшивыми бумажками, и ищут разные способы разорить его. Поселенцу предоставляется один выход – кабального труда у крестьянина, и труд этот, конечно, не отличается справедливостью: жалобы на хозяина в сельскую управу остаются без удовлетворения, а при жалобах хозяина поселенца обвинят, хотя бы он был прав. Сверх того, хозяева-крестьяне расправляются часто с работниками собственноручно. Апелляции для поселенца нет. У крестьян сложилась поговорка: «Варнаку, – как называют крестьяне ссыльного согражданина, ругаясь и шутя, – веры нет».

Приводимые печальные отношения к ссыльным, раскрываемые лицом, вполне достоверным, показывают нам, во-первых, прежде всего, что происхождение ссыльных нимало не забывается в новой местности и в новом обществе, как предполагала цель этого наказания и как были уверены теоретики до сего времени. Пример отношения к ссыльным в Сибири мог быть объяснен одним продуктом грубости нашего крестьянства. Но такое недружелюбное отношение к ссыльным проявлялось и в других несравненно более развитых обществах, как, например, в Австралии, из одного уже смешения элементов общества честных граждан с людьми, заклейменными законом, опозоренными да вдобавок и на самом деле сомнительного нравственного характера. Если подобное предубеждение возникло в Сибири, в среде крестьянства, не могшего по своему развитию понимать, что уравнение и сожительство с ссыльными не бесчестит их, то оно показывает, что здесь были более ощутительными и действительные причины. Один уже состав преступников указывает на их сомнительные нравственные достоинства, почему крестьянство и не могло проникнуться уважением и признать их за одинаковых себе сограждан. Поведение ссыльных в Сибири, их побеги, преступления и средства наживы вдобавок также не показывали их благонадежности. Все это заставило в общем установиться такому взгляду среди местного крестьянства, который прямо вынесен был из опытов, и потому самое предубеждение имело некоторое основание. В заключение, трудно было бы от одного сибирского крестьянства требовать особенно возвышенных, гуманных отношений к преступнику и забвения всего его прошлого, когда другая гражданская среда извергла его за преступность и с этим же клеймом приписывала к крестьянскому обществу. Но в жесткости этих отношений была и не одна тенденциозная сторона: горечь их увеличивалась тем, что местное сибирское крестьянство несет сыздавна огромные траты, повинности и тяжести, налагаемые ссылкой, которых не может не чувствовать; они заключались в подводных, различных земских повинностях по препровождению ссыльных, по содержанию в волости до устройства их; в оплачивании их содержания в больницах, в различных хлопотах при приселении ссыльного. При ограждении своего имущества и интересов от подобного пришлого и незнакомого населения, надо сознаться, все-таки не совсем безопасного; при всех этих налогах, обременениях и заботах, налагаемых ссылкой, крестьянство не могло остаться к ссылке хладнокровным, а к самому ссыльному – дружелюбным. Утвердившиеся в среде крестьянства предубеждения и враждебные отношения вообще к ссыльному не могли не отражаться в частностях, без сомнения, многими несправедливостями – это обусловливалось в общем убытками и затратами крестьянских обществ, стремившихся выместить чем-нибудь на ссыльном, как и бесправным положением последнего, представлявшим простор и возможность его стеснения. Вследствие этого, воззрение на ссыльных установилось в крестьянстве почти враждебное, но явилось и другое зло: отсутствие прочного положения у ссыльного, отсутствие всякого имущества и его бесправное положение, обусловливаемое лишением всех прав состояния, создали для него такое зависимое положение в деле изыскания труда, которое повело прямо к кабале. Ссыльный, даже при желании заняться трудом, ставится на необходимость соглашаться на все условия крестьянина. Условия эти крайне невыгодны: ссыльный не имеет никаких гарантий, что труд его оплатится. В самих обидах, наносимых хозяином, он не может найти управы. Все это не столько поощряет его, сколько отвращает окончательно от труда и побуждает к бродяжеству. Оставляя деревни старожилов, ссыльные отправляются искать по Сибири более выгодного заработка; поэтому они стремятся массами на прииски, где, однако, встречают тот же кабальный труд, только в более грандиозных размерах. Положение это рисуется следующими чертами у автора «Списков населенных мест в Томской губернии»:

«Ссыльные, не имеющие оседлости, составляют большинство; они живут преимущественно в работниках у старожилов или переходят для работ из одной деревни в другую; но самая главная их масса нанимается ежегодно на золотые прииски. Результатом подобной жизни людей этого разряда бывают по большей части крайняя нищета и преступность. В большинстве случаев это происходит от разгульной бездеятельной жизни самих поселенцев, но частью же от равнодушия и даже некоторого презрения к ним старожилов, которые не называют их иначе, как «варнак», техническое слово, выражающее «мошенник». Главной ловушкой для ссыльных служат золотые прииски, привлекающие их тем, что, проработав менее полугола, можно возвратиться с деньгами, тем более, что задатки даются весьма хорошие. Однако же заработки кончаются почти всегда тем, что ссыльный не только не приносит с собой денег, но даже не имеет возможности возвратиться в место своей приписки. Наем в работники к старожилам не менее гибелен для ссыльных. Старожилы задатками и обещанием устроить со временем жизнь ссыльного удерживают его год за годом только до тех пор, пока ссыльный имеет силы работать; по истощении же сил отказывают такому работнику, не только не устроив его будущности, но даже иногда не заплатив следуемых денег»[81]

[Закрыть].

Кабальные отношения и несправедливость к поселенческому труду, таким образом, вошли в обыкновение в Сибири во всех отраслях занятий. Довершением характеристики быта ссыльных по губерниям и их положения могут служить отзывы местных губернаторов в их ежегодных отчетах. Начальник Томской губернии в 1873 году доносил, например, следующее: «Всех ссыльных в губернии находится 50000. Экономический быт ссыльных не изменился и по-прежнему находится в жалком положении. Большая часть этих людей, отвыкнув от трудовой жизни, по прибытии на место ссылки на имеет оседлости и ведет жизнь почти бродячую. Оседлость приобретают те только из них, которые приходят сюда с семействами и приносят с собой материальные средства для первоначального домообзаводства. Отношение ссыльных к коренному населению хотя и не враждебное, но тем не менее всякий сибиряк смотрит недоверчиво на ссыльного, а ссыльный – на сибиряка, и оба они недолюбливают друг друга».

В заключение томский губернатор характеризует особенный наплыв ссыльных в округах и обременение ими волостей. При скоплении ссыльных последствием является то, что многие ссыльные при недостатке заработков впадают в новое преступление и делаются никуда не годными членами общества; поэтому начальник края находил бы нужным приостановить на десять лет снабжение губернии ссыльными.

Вопрос об устройстве быта ссыльных занимал постоянно высшее начальство, которым, по соглашению с местным, принимались различные меры к прочному водворению их на местах поселения. Енисейский губернатор пишет: «Устраивались казенные поселения из ссыльных, выдавались и до сих пор выдаются возвратные и безвозвратные пособия; были устраиваемы дома и цехи слуг, ходатайствуется о разрешении ссыльным приобретать недвижимое имущество», но все принимавшиеся меры не привели к ожидаемой цели, и вопрос этот до сих пор остается открытым. В настоящее время путем различных запросов лицами, хорошо знакомыми с бытом ссыльных и их отношением к коренному поселению, добыты только сведения, подкрепленные цифровыми данными, которые свидетельствуют, что коренное население, как сельское, так и городское, страдает от постоянного наплыва ссыльных, несет за них тягости, а взамен не получает ничего, кроме массы преступлений и забот о поддержании существования уже не способных ни к каким работам по изнурению, старости и т. п. Из цифр, приведенных в статье «Народная нравственность», очевидно, что громадный процент преступлений падает на ссыльных, к тому же самых важных, в сильной степени подрывает и благосостояние, и нравственность населения, среди которого они живут. Без всякого участия ссыльных это население вследствие преступности их по необходимости несет обязанность устраивать и поддерживать волостные и сельские тюрьмы, разыскивать повсюду арестантов, держать над ними караул, отбывать этапную повинность, наряжать облавы, понятых и т. д. Кроме того, большая половина дел в волостных правлениях суть дела по заведыванию ссыльнопоселенцами, а расходы на содержание этих управлений, простирающиеся до весьма значительной цифры, лежат исключительно на крестьянах. Наконец, поселенцы, признанные не способными к пропитанию себя, хотя и получают ежегодно пособие из переселенческого капитала в размере 19 р. 13 к. на душу, все-таки остаются на попечении крестьян, так как за невозможностью существовать на полученное пособие обращаются к нищенству. Таким образом, поселенцы с самого вступления в Сибирь, еще полные сил, в редких случаях обращаются к труду постоянному, могущему доставить прочное благосостояние, а по большей части поддерживают свое существование работой случайной, неопределенной, переходя с места на место, что приучает их к бродяжничеству, или же нанимаются на золотые промыслы, зарабатывают там хорошие деньги, но употребляют их по окончании операции на пьянство, разгульную жизнь, снова нанимаются и остаются на промыслах до старости или полного упадка физических сил от изнурительной работы. С наступлением же этих периодов расходятся по деревням и селениям для нищенства».

Иркутский губернатор в тех же отчетах приводил, что положение ссыльных находится неустроенным до последнего времени. Положение поселенцев, как по значительности числа их, так и по разбросанности и по затруднительности регулирования этой бродячей массы, представляет более трудности и часто совсем лишает администрацию возможности принять какие-либо меры к улучшению быта этой части населения, тем более, что и средства администрации крайне ограничены.

Еще более безутешным представляется положение ссыльных в Якутской области, по отчету ее начальника. Ссыльнопоселенцы Якутской области в селениях никакого хозяйства не имеют; не знакомые с образом жизни якутов и языком их, они никак не могут сжиться с ними и потому при первом случае уходят на прииски Олекминского и Киренского округов. Большинство из них, бездомовных, нисколько не заботится об обеспечении своей будущности, и заработки пропадают немедленно в кабаках. В деревню они возвращаются после нескольких лет, истощенные физически, увечные и дряхлые, где живут скитальчеством и подаянием. С 1873 г. прибыло на поселение в область 115 скопцов и 534 человека башкир, но устройство их невозможно, так как башкиры не имеют собственных средств на устройство. Они претерпевают во всем недостаток; скопцы также бедствуют. Сверх того, якутский начальник просил о прекращении ссылки старых и дряхлых сектантов, богаделен для которых нет достаточно, а содержание их для правительства дорого (36 р. 50 к.). Таким образом, из всех отчетов местного сибирского начальства оказывается, что быт ссыльных находится далеко не в удовлетворительном состоянии. Большинство ссыльных не находится налицо: значительная часть из них не имеет никакого имущества и домообзаведения, ведет бродячую жизнь, условия труда дурны и стеснительны, средства обеспечения скудны; даже у приписанных и оседлых ссыльнопоселенцев преимущественно господствуют бедность и нужда. Бедственное положение ссыльных, обреченных в большинстве на бродяжничество и нищенство, свидетельствуется в заключение накопляющимися на них недоимками. По официальным отчетам означено, что в Томской губернии недоимка на ссыльных простирается до 41015 рублей. В Енисейской губернии всего недоимки считалось в 1873 г. 65572 р. Большая часть недоимки считается на ссыльнопоселенцах и крестьянах из поселенцев, как выражается отчет. В Иркутской губернии только в четырех волостях за ссыльными числилось в 1873 г. недоимок 20783 р. Недоимки эти обусловливались тем, что ссыльные не имели собственности и никаких средств обзавестись хозяйством, присутствием дряхлых и старых, приписанных к обществам, пребыванием ссыльных в неизвестной отлучке и, в заключение, отказом крестьянских обществ принимать эту недоимку на свой счет, так как приписка совершается без согласия общества. Но, кроме податных недоимок, несостоятельность ссыльных характеризуется хлебными долгами и ссудами из хлебных капиталов. Хлебной недоимки на поселенцах Иркутской губернии ведения экспедиции о ссыльных числилось 2256 р., тогда как на крестьянах только 940 р.; на ссыльных более, чем на инородцах (Памятн. книжк. Иркут, губ. 1865 г.). Все это доказывает, что наши ссыльные во все время пребывания в Сибири обречены на бедственное существование. Понятно, что при таких условиях никогда не было достижимо и исправление; напротив, должны были проявиться результаты обратные.

Экономический быт ссыльных уже потому не может быть удовлетворительным, что ссыльные ничем не обеспечиваются и их приписывают к деревням и городам, оставляя пропитываться, как они вздумают. Понятно, что ссыльный без всяких средств, встречаемый не всегда дружелюбно, в среде, совершенно незнакомой, не может сразу приискать занятий, если бы и хотел; при этом надо принять во внимание, что масса ссыльных вдобавок не способна к труду, так как это и было в большинстве причиной их преступления. Ничего нет удивительного, что масса ссыльных находится без занятий, бродяжничает и нищенствует.

К 1876 году из 51122 чел. ссыльных по Тобольской губернии показано 13226 в бегах и 9689 чел. без определенных занятий.

Обзаведшихся домами ссыльных в Тобольской губернии в 1877 году считалось 11325 чел., то есть 1/4 часть.

В двух губерниях ссыльных на попечении сельских обществ состояло 1347, свободных от платежа податей – 14287, наконец, количество недоимок за ссыльными достигает ныне 661718 р., не считая 9000 р. хлебной недоимки и 23930 р. за лечение. Недоимки эти в большинстве признаны безнадежными.

Произведенная проверка ссыльных в Томской губернии обнаружила, что на 28828 чел. ссыльных только 3445 чел. занимаются хлебопашеством и 20824 чел. не имеют ровно никакого имущества; недоимки за ссыльными считается 191496 рублей. Недоимки эти накопляются, несмотря на предоставленную ссыльным в первые годы льготу. Такие данные в общем итоге по губерниям далеко не рекомендуют быта ссыльных. Рассматриваемый в частностях, он представляется не более утешительным. Экономический быт ссыльных, по произведенной переписи в волостях, так выражается цифровым способом: на 100 ссыльных приходится: семейных – 44 %, домовладельцев – 22 % и земледельческих хозяйств – 13 %. Затем на 100 ссыльных: 57 % считается в отлучках и только 43 % – налицо. Из числа последних: старых и увечных 15 % и нищенствующих – 7 %. Что касается положения ссыльных в городах, то быт их является еще более безотрадным. Из приговоров мещанских обществ в сибирских городах видно, что ссыльные в большинстве пребывают в праздности и нищенстве и едва 16 % из них живет оседло. Перепись по некоторым городам обнаружила, что на 100 ссыльных: 67 % находится в неизвестной отлучке и только – 33 % налицо. Из этих последних: 8 % живет на квартирах, 10 % – на заработках, 10 % – в услужении, остальные 15 % – бездомные пролетарии, «не имеющие не только пристанища, но и одежды».

Нам остается прибавить, что все до сих пор принимавшиеся меры и попытки улучшения быта ссыльных, начиная с организации их по деревням в 1809 г. и кончая проектами Сперанского и уставом о ссыльных, не привели ни к чему.

Местная администрация никогда не в силах была справиться с массой присылаемых ссыльных и была занята исключительно только рассылкою и распределением их по деревням. В этом состоит роль ее до последнего времени. Год от году увеличивающаяся ссылка принесла только беспорядок. Печальный быт ссыльных остается все тот же, что и сообщается в ежегодных отчетах.

Дурные материальные условия жизни ссыльных поселенцев создали из них пролетариат, который породил и многие другие явления в Сибири, а именно: нищенство, бродяжество и побеги ссыльных. Что касается нищенства поселенцев, то оно является обыденным и обыкновенным, которому уже никто не удивляется.

Масса дряхлых и неспособных ссыльных содержится самим правительством на казенном вспомоществовании и в богадельнях. Недостаток этих богаделен, однако, постоянно вызывает жалобы местного начальства, большая часть нищенствующих живет на счет сел и городов. Некоторые города жалуются на обременение их нищенством; так, в 1870 г. в «Томских губернских ведомостях» мы встречаем «Мысли об уничтожении бродяжества и нищих в городе»; статья жалуется на скопление нищих, бродяг и высчитывает те суммы, которые несет местная благотворительность. Полагая самую умеренную сумму по копейке с каждого дома на нищих, и то образуется сумма в 8 000 р., но в некоторых домах выходит до 10 руб. и более в год, пишет автор. Из нищих встречаются и мелкие воришки, причиняющие ущерб жителям; затем между ними находится масса детей без призрения. Факты эти привели местного исследователя к мысли об основании целого нищенского учреждения и рабочего дома, куда соединить всех нищенствующих ссыльных, так как это было бы дешевле для города и полезнее для нравственности самих нищих («Томск, губ. вед.» в 1870 г., № 20). Это показывает, что даже местное общество, при беспорядочности нашей ссылки, начало приходить к мысли об устройстве какого-нибудь исправительного заведения (своего рода пенитенциарного заведения) для блуждающих ссыльных. Бродяжество и нищенство по деревням, конечно, менее подлежат учету, но несомненно, что содержание массы нищенствующих сводится к значительным пожертвованиям. В некоторых деревнях крестьяне для проходящих поселенцев строят и отводят особые избы и содержат на свой счет проходящих ссыльных, нередко снабжая их в первое время и домашними принадлежностями. Проходящие беглые, до 30-ти тысяч в год, исключительно ложатся на счет крестьян. Количество этого бродяжества, судя по отлучкам ссыльных из волостей, засвидетельствованных официальными данными, огромно. По паспортным книгам Иркутской губернии выдано было поселенцам видов для отлучек 9195, но масса поселенцев уходит без всяких паспортов или, взяв их только на первое время для отлучки, совершенно исчезает. Под влиянием тех же неестественных условий в среде ссыльных рождаются побеги; побеги эти идут с каторги и с поселения; причинами их являются, как доказано, для каторжных – дурные условия на каторге, отсутствие строго устроенных мест заключения, отсутствие всякого надзора и безнадежность самих каторжных достигнуть когда-либо лучшего положения. Что касается до бегств ссыльнопоселенцев, то они обусловлены отчасти контингентом преступников, из которых присылается большинство уже готовых бродяг и людей, не способных к труду, дурными материальными условиями, встречаемыми тотчас на месте поселения, отсутствием всякого имущества и связей в месте поселения, невыгодными и несправедливыми отношениями кабального наемного труда, полной бесправностью ссыльного в месте поселения, дающею повод его притеснять, безнадежностью ссыльного при бессрочной ссылке и тоской по родине. Бегства из Сибири начинаются уже из ссыльных партий и с дороги. Так, например, по свидетельству военного министра, известно, что при пешей пересылке всегда оказывалось 15 % беглых на 120000 передвижных арестантов. Переход от бродяжества к бегству у ссыльнопоселенцев является естественным; для ссыльнопоселенца малейший повод дает случай к бегству; нанимающиеся на прииски бегут с них и не возвращаются в места приписки из опасения быть высланными назад, и это их разом делает беглыми. Значительная часть ссыльных не знает, что делать в Сибири, и по привычке к скитальчеству, наконец, под влиянием чувств, влекущих их, естественно стремятся в Россию. Бегство поселенцев, не имеющих никаких препятствий, гораздо значительнее даже бегства каторжных. Есть доказательства, что из одной губернии, Енисейской, в три года ушло в бега до 6000 поселенцев. Весь недосчитываемый статистическими переписями по волостям контингент приписанных ссыльных, равный 4/5, должен считаться в большинстве на долю беглых. Как мы приводили, по последней поверке в четырех иркутских волостях из 10378 душ числится 5651 в бегах, кроме уволенных на заработки. В Мансуровской волости той же губернии из 2400 приписанных поселенцев только 300 живут на местах причисления, до 500 человек – на золотых промыслах и частных работах, а остальные 1600 человек – в неизвестной отлучке, то есть в бегах. Местами на 5000 поселенцев приходится только 300 в наличности. Судя по этим исчислениям по волостям, нужно положить почти половинное число на каждую губернию ссыльных отсутствующих. На некоторые губернии число это доходило до 20000, а на весь контингент ссыльных в Сибири – до 100000. Число это было бы ужасно для беглых, если бы оно не заключало в себе безвестно пропавших в бегах и погибших; доказан и известен, кроме того, тот факт, что масса беглых убивалась сибирскими крестьянами и инородцами по лесам, их просто стреляли, как зверя. Это дало повод одному из наблюдателей сибирской жизни заметить даже, что если бы крестьяне не уничтожали беглых, то с ними едва ли Сибирь могла бы справиться (Д.Завалишин, письма о Сибири, «Моск. вед.» 1865 г.). Погибель, самая страшная, массы людей таким путем заслуживает внимания даже более, чем усиленная смертность ссыльных. Исчисление бродяг показывает приблизительно, что число пропавших без вести, то есть погибших в лесах, должно считать до 2/3. Таким образом, на существующий в живых и постоянно передвигающийся контингент беглых приходится положить не менее 30000 – 40000. Число пойманных ссыльных в Сибири и в России могло бы дать некоторое понятие обо всем количестве побегов, но, к сожалению, данные эти не везде известны, отчетности им не велось, и они не сведены ни к какому общему итогу. Что касается Сибири, то собрание этих сведений затруднялось тем, что ссыльные беглые судились различными ведомствами, а именно: гражданскими судами, судом, военным, где побеги сопряжены были со значительными преступлениями, наконец, полицейскими управлениями, которые исключительно разбирали бродяг. Поэтому число беглых не вошло ни в одни судебные ведомости, не вошло оно и в какие бы то ни было статистические отчеты. Значительная часть беглокаторжных просто высылалась назад на заводы. Однако значительность бегств из Сибири свидетельствуется тем, что с 1827-го по 1846 г. в числе ссыльных в Сибирь, по сведениям тобольского Приказа, означено было 18328 возвращенных сибирских беглых. По отчетам, опубликованным г. Максимовым из ведомостей сибирских заводов, видно, что со всех заводов каждое десятилетие бежали 12929 человек, ловили же и возвращали их только 2730 чел. В девять лет в Сибири было поймано 13788 бродяг мужчин и 3528 женщин. Бегства из Сибири не прекращаются и до последнего времени. К 1 января 1859 г. считалось во всех нерчинских заводах не возвращенных из бегов ссыльнокаторжных 3104 и 508 горных служителей. В бегах оказывалось, таким образом, 24 % всех ссыльных. По сведениям 1869, 1870 и 1871 гг., представленным чиновнику министерства внутренних дел Власову при ревизии сибирской каторги, видно, что с кары нерчинских приисков из числа 7462 чел. бежали 1016. Вообще с Амура, с Сахалина, с забайкальских каторжных работ за это время из 10228 каторжных бежали 1430 чел. Процент беглых местами доходит до 50.

По имеющейся официальной таблице Иркутского солеваренного завода за несколько лет, которую мы могли добыть, видно, что с 1860-го по 1870-й на 2999 рабочих процент беглых равняется ежегодно:

В	1860	25,00%
«	1861	«
«	1862	18,5»
«	1863	28,5»
«	1864	32,5»
«	1865	32,5»
«	1866	90,5»
«	1867	53,5»
«	1868	37,5»
«	1869	45»
«	1870	41»

Таким образом, можно убедиться, что были годы, когда с Иркутского солеваренного завода уходили из 100 человек 90!

Причины побегов с каторги до сих пор не устранены и находятся в связи с ее недостатками и неустройствами, на что ссылаются местные власти. Последние сведения о положении каторги, заимствованные нами из официальных отчетов, рисуют следующую картину[82]

[Закрыть]. В 1873 году на нерчинских рудниках было 2758 ссыльнокаторжных; большая часть их употреблялась на золотые промыслы кабинета. Ссыльнокаторжные только испытуемые содержатся в тюрьмах, а разряда исправляющихся, по неимении помещений, живут вне тюрем, в собственных домах и по квартирам у других ссыльных и обывателей. Здания, в которых содержатся каторжные, ветхи и тесны; та же теснота в казармах конвоя, которая не дает возможности держать три смены. Больные преступники помещаются в здании, которое находится в разрушенном состоянии; вследствие такого положения тюрем приступлено было к выводу из карийских промыслов «богадельщих» в числе 300 человек. Бежало с заводов ссыльнокаторжных в этом году 585 человек, а возвращено из бегов 28. Кроме того, в Забайкальской области взято 372 бродяги. В течение года ссыльнокаторжными сделано было 50 преступлений.

В Иркутской губернии ссыльнокаторжных в 1873 году считалось 1867. Они содержались на солеваренных заводах, Иркутском и Усть-Кутском, железоделательном николаевском и частью во вновь строящейся Александровской центральной тюрьме (бывшем винокуренном заводе). В этой тюрьме помещено в конце 1873 года 384 чел. об. п. Каторжные содержатся частью в квартирах, частью в казармах по неимении тюрем, вследствие чего побеги значительны. В 1873 году из Иркутского солеваренного завода бежал 321 человек, а из Александровской тюрьмы – 16 человек. В 1872 году из Усть-Кутского из 110 человек бежали 56.

О содержании ссыльных на Сахалине мы имеем сведения по официальным отчетам г. Власова[83]

[Закрыть].

Таким образом, тяжкие условия каторги при беспорядочном и неустроенном состоянии естественно вызывали побеги. В прежнее время это было столь привычное явление, что начальник завода при приеме партии выкрикивал: «Кто хочет остаться, получай одежду, а кто в бега, тому незачем!» Каторжным предоставлялось на волю оставаться на заводе или уходить немедленно. Одежда же, которую не брали беглые во избежание преследований, представляла выгодную экономию начальству. Начальство знало, что все равно каторжных не удержишь, результатом явилось, что нет такого опытного каторжного или бродяги, который не был бы уверен, что он уйдет с сибирской каторги. В последнее время это заявляется гласными процессами. Корреспондент одной газеты передает (1875 г.) о следующей сцене, происходившей 23 января в ярославском окружном суде при объявлении в окончательной форме решения суда беглому каторжнику Гарному (он же Гарманов). Эффектно звеня цепями и поглаживая свою бородку, он спокойно выслушал судебный приговор, обрекавший его на каторжную работу в продолжение двенадцати лет и одного месяца и на семьдесят один удар плетьми. Когда был объявлен этот приговор, Гарный, до того времени молчавший, оперся на решетку и повторил:

– Семьдесят одна плеть! Двенадцать лет с месяцем в каторге! Многонько-с, господа судьи! Строгонько-с!

Ему велели молчать; но Гарный, очевидно, рисуясь перед публикой, произнес следующий протест против судебного решения:

– Ведь, пожалуй, и лошадь не вынесет семидесяти одного удара! И зачем меня осудили к нечетке? Почему не семьдесят плетей? Лучше бы уж дали круглое число, 75, да ровно 12 лет или на 13 годков в каторге бы приказали… Ну, уж суд! Господа судьи были строги, а господа присяжные спали.

Гарный осведомился, кто исполнял обязанности старшины, и дал обещание когда-нибудь покороче познакомиться с ним. Такое обещание смутило многих присяжных, вовсе не желавших воспользоваться знакомством с головорезом, который далее потребовал возвращения ему отобранных у него вещей и денег.