Текст книги "В ожидании солнца (сборник повестей)"

Автор книги: Николай Омельченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Мережко не ответил, а Цаля засмеялся и заговорил уже в своем обычном полувеселом тоне:

– Вот вспомнил Пырьева – и вспомнилась одна сценка. В Крыму это было, что-то там снимали мы в Ялте. Когда съемок не было, купались или просто стаей бродили по городу, как это заведено у киношников… Ну и повстречали Пырьева. Остановились, разговорились, а потом вдруг решили сфотографироваться всей группой. Вернее, не сами так решили, а зазвала нас какая-то старая женщина-фотограф с таким же старым-престарым фотоящиком на треноге. Ну, выстроились перед объективом, а она начала свой кадр создавать: ты вот сюда стань, а вы вот сюда, ты, дядя, – на Пырьева, – выше всех, становись сзади, а ты, – на меня, – пониже, давай вперед, девушек в центр, и так далее. Долго мучила. Наконец, Пырьеву это надоело, и он скомандовал: а ну, массовка, рассыпайся! Стали кто где. Фотограф посмотрела, посмотрела на все это и засмеялась: мол, шутники вы, что в нашем фотоделе смыслите? А Иван Александрович говорит: снимайте так, как мы стали. Нет, ничего вы не понимаете, я хочу лучше для вас. Для нас будет лучше так, как предлагаем мы, отвечал Пырьев. Потом понял, что убедить фотодаму невозможно, и взорвался: да я же народный артист СССР, я снял в своей жизни столько метров и столько людей, сколько весь ваш род не снял и уже не снимет! А она ему свое: артистов тут много у меня снималось, а я фотограф, я знаю свое дело лучше. Пырьев сдался, потом долго хохотали…

– К чему это ты рассказал? – вновь позабыв совет Мережко называть Цалю на «вы», спросил Жолуд. – Не понял я подтекста…

– Ты везде ищешь подтекст, – ухмыльнулся Цаля. – А я просто так рассказал. Разве нельзя просто так?

– В любой истории есть свой подтекст, – многозначительно заметил Жолуд. И тут же обратился к Мережко: – А скажите, Александр Николаевич, как, по-вашему, что все-таки нужно, чтобы стать сценаристом?

Мережко пожал плечами:

– Наверное, прежде всего, как и в любом другом деле, способности…

– А некоторые твердят – знание жизни, знание жизни…

– А как же без этого, – снисходительно улыбнулся Мережко.

И подумал о том, что этому парню как раз и не хватает того, что зовется знанием жизни. Он, может, и способный, целеустремленный, но вот и у Цали все это было, – а что он в жизни видел? Кино, кино, поездки, съемки, гостиницы. – Жил, парился много лет в этом киновареве, а писать-то ему, по сути, было не о чем. В этом, пожалуй, судьбы и юного Жолуда, и уже прожившего жизнь Цали схожи…

13. Немного из жизни Саши Мережко и его первых товарищей

За проступок, совершенный в тот вечер, даже по самым снисходительным законам им грозила тюрьма.

– Волки вышли на промысел, – храбрясь, острил Сашка.

Они в самом деле вышли на «промысел» и действительно напоминали волков: были злы и голодны. Мелкая спекуляция уже второй день не приносила ничего, на большее они пока что были не способны. А в тот вечер решились…

Прохаживались по Основянской, в полукилометре от Илюшкиного дома. Илюшка отказался идти с ними. Ему, конечно, жилось легче: мать работала на заводе и получала дополнительный паек. Когда они уходили, Илюшка сидел на краешке койки, покрытой серым солдатским одеялом, и, заложив крохотные кулачки между коленей, подрагивал худыми, узкими, как у девчонки, плечами.

Улица была без фонарей. Спать здесь ложились рано, и лишь кое-где в окнах мерцал свет. Первым им встретился инвалид на костылях – его не тронули. Затем минут через двадцать – женщина. Они спросили, который час. Ответив, что часов у нее нет, женщина пугливо обошла их и почти побежала. Их, оказывается, боялись, и это придало смелости (хотя женщин они договорились тоже не трогать).

А третьим был Он…

Пришел поезд – станция была рядом. Люди шли вначале кучками, затем поодиночке растекались по переулкам. Бережан остался один. Он шел с вещевым мешком за плечами, с чемоданом в руке, прихрамывая, опираясь на палку. Иногда из подворотен со злобным лаем выскакивали собаки, подкатывались под самые ноги, но он словно был глух – не приостанавливался, не оборачивался. И только поравнявшись с оврагом, Бережан остановился, напряженно вгляделся в темноту, где тускло светилось окно Илюшкиного дома, постоял в раздумье и, вдруг подняв палку, с силой швырнул ее в темноту. Тут они и выросли перед ним.

– Закурить не найдется? – преградил ему дорогу Витька и щелкнул зажигалкой.

Не успел Бережан ответить, как Сашка рванул чемодан. Потом ребята даже не поняли, что же произошло. Оба полетели на землю, пытались подняться, но все плыло в глазах, как после долгого кружения. А когда поднялись, увидели, что Бережан уже стоял у Илюшкиного дома…

Он еще долго стоял, глядя на дом и не решаясь войти. Потом все же нерешительно зашагал к крыльцу, перевел дыхание, постучался. Ему открыла Лидия Антоновна, Илюшкина мать. Когда яркий квадрат света выхватил пришельца из темноты, женщина вздрогнула и некоторое время напряженно, с тревогой вглядывалась в небритое усталое лицо.

– Не узнать? – хрипло спросил Бережан.

– Вася, – наконец выговорила хозяйка; в ее голосе не было ни радости, ни удивления.

– Где Андрей? – выкрикнул Бережан, заглядывая через плечо Лидии Антоновны.

В дверях затемненной комнаты появился Илюшка. Бережан быстро поставил чемодан, сбросил с плеч вещмешок и с подвижностью человека, которой трудно было ожидать от этого неуклюжего на вид человека, пошел на него, широко раскрыв руки.

– Андрей!

Илюшка стоял неподвижно.

– Илюша… – виновато проронил Бережан, опуская руки. – Как похож…

Лидия Антоновна невольно перевела взгляд на портрет на стене, где был снят ее муж, Илюшкин отец, друг Бережана, и с горьким упреком, почти с отчаянием сказала:

– Все, все вернулись… Даже те, кого никто не ждал…

Бережан нагнулся, поднял вещмешок. Он понимал ее горе, знал, что через минуту-другую женщина заговорит совсем по-иному. Ведь он проделал слишком долгий путь, видел горя больше, чем хозяйка, и окно этого дома было, пожалуй, единственным светом, который манил, звал его. Только здесь его ждали открыто и радостно. Но сейчас радости не было: в дом не вернулся с войны хозяин, друг Бережана…

– Дядя Вася, оставайтесь, – с мольбой проговорил Илюшка.

Бережан пристально посмотрел на паренька, улыбнулся ему своей обычной грустной улыбкой, покосился на Лидию Антоновну. Хозяйка молчала. Гость потоптался в нерешительности: обида у него прошла, осталось только чувство неловкости.

Тут-то и вошел в дом Анатолий Степанович Коротков. Он был в защитном кителе, в диагоналевом галифе и в щегольских хромовых сапогах. Коротков часто бывал в этом доме, но Илюшка не любил его, хотя тот на вид казался спокойным, добродушным человеком. Круглолицый, розовощекий, он всегда ходил с большим кожаным портфелем, от которого дразняще пахло конфетами.

– Бережан? – узнал пришельца Коротков и радостно, широко заулыбался, бросил портфель на подоконник, обнял фронтовика. – Вернулся, живехонек! Рад, очень рад. А я вот иду, вижу – свет, дай, думаю, заверну на огонек… Ну и вообще, Лида теперь у меня работает, вот и заглядываю…

Лидия Антоновна тем временем пошла накрывать на стол.

Коротков рассказывал, что его еще под Москвой контузило, что шесть месяцев пролежал в госпитале, а потом «комиссовали», вернулся на завод…

– Пришел – одни женщины да старики. Трудно, трудно было. Ну, а теперь все наладится, возвращаются люди. Теперь заживем! И мне, может, легче станет, а то – как белка в колесе. Видал, какой портфелина – полон бумаг, – рассмеялся Коротков, раскрыл его, вынул бутылку водки и консервы. – Вот, держи, – передал Лидии Антоновне. – Сегодня премиальные получили, купил на всякий случай…

Но когда хозяйка пригласила за стол, решительно отказался, направился к двери.

– За встречу, – тянул его за рукав Бережан. – Ну?

– Потом как-нибудь, Вася, у нас еще много времени впереди, – извинялся Коротков. – А сейчас не могу, отчеты, всю ночь буду сидеть. На завод вернешься или в другое место метишь?

– Вернусь, – твердо ответил Бережан.

Когда сидели за столом, Илюшка во все глаза смотрел на Бережана, и ему казалось, что тот почти не изменился. Вот только будто стал немного пониже, поседел, да еще военная форма делала его каким-то чужим, мало похожим на того довоенного дядю Васю, каким он запомнился – в потертом коричневом пиджаке с наспех заштопанными пропалинами, в рубашке со змейкой-«молнией».

Лидия Антоновна с грустью думала о том, как эти несколько лет жизни изменили Василия. Лицо, до войны совсем молодое, сейчас стало сероватым, словно в него крепко впиталась пыль пройденных дорог, лоб, казалось, стал ниже – это, конечно, от морщин, раньше их не было…

Бережан тоже нашел Лидию Антоновну изменившейся, постаревшей. И только за столом, робко поглядывая на нее, будто знакомясь заново, подумал, что она, пожалуй, стала еще красивее. Исчезла девичья угловатость, которая до войны так мешала ей, вместо восторженного блеска в глазах появилось какое-то печальное спокойствие.

– Чего тебе идти к чужим? – беря рюмку, сказала Лидия Антоновна. – Оставайся, места хватит.

– За Андрея, пусть земля ему будет пухом, – глухо молвил Бережан, и они выпили.

Лидия Антоновна покосилась на Илюшку, который выпил свою рюмку залпом, с хвастливой бравадой, как пьют обычно юнцы.

– Видал его? – осуждающе сказала. – Да ты хоть закусывай…

– Не хочу, – отмахнулся Илюшка.

– Совсем от рук отбился, – жаловалась Лидия Антоновна. – С седьмого класса школу бросил, баклуши бьет…

Бережан откинулся на спинку стула, вынул сигареты, протянул Илюше:

– Закурим?

– Я ему закурю!

– Да ведь курит он, – сказал Бережан. – Бери, немецкие…

Илюшка впервые при матери взял в рот сигарету. Бережан щелкнул зажигалкой. Мальчишка нагнулся прикурить, но вдруг так и застыл, будто в полупоклоне.

– Можно? – протянул он руку к зажигалке. – Ну, конечно же, моя!

– А где ты ее потерял? – насторожился Бережан.

– Я?.. – смутился Илюшка. – Витьке в карты проиграл…

Бережан помрачнел и задумчиво посмотрел на него.

– Вот-вот, – вздохнула Лидия Антоновна, – карты, а от них и до тюрьмы недалеко.

– А он что – твой дружок? – спросил Бережан.

– Умгу, – кивнул Илюшка.

– Друзья – это те, у кого учатся хорошему, – заметила Лидия Антоновна назидательно.

– Всякое бывает, – вздохнул Бережан.

– А отец в карты играл? – спросил Илюшка.

– Нет, отец в карты никогда не играл, – поспешила ответить Лидия Антоновна. – Дай бог, чтобы и ты в него пошел…

Бережан приподнял голову, прислушался. До его слуха донеслись далекий скрежет и повизгивание металла, затем ухающий, глухой стук, словно по земле били гигантским молотом.

– Ветер переменился, от завода дует…

Конечно, и ему, и Лидии Антоновне в тот вечер думалось, что не такой должна быть эта встреча и вовсе не о том им хотелось говорить… Хозяйка молча убирала со стола, мыла посуду, стелила гостю постель в той самой комнатушке, в которой он часто ночевал и раньше, когда засиживался в гостях допоздна. Бережан с Илюшкой, точь-в-точь как когда-то с Андреем, вышли на крыльцо покурить перед сном…

Ранним утром Бережан, как и когда-то до войны, деловито шагал к заводу, заметно прихрамывая. Все улицы, аллейки и дорожки заводского поселка вливались в широкую, с потрескавшимся асфальтом аллею, ведущую к центральной проходной; так к большой реке стекаются ручейки и маленькие речушки. По этим улочкам и переулкам, дорожкам и аллейкам негустым молчаливым потоком текли к проходной люди. Бережан жадно провожал их взглядом, выискивая знакомых. Мужчин почти не было, преимущественно женщины и подростки. Вот уже не прошли, а пробежали последние – две заспанные девчонки и паренек, на ходу жующий хлеб, – и аллея опустела.

Миновав проходную, Бережан вошел в невысокое здание с облупленным фасадом, открыл дверь с табличкой «Отдел кадров». Коротков будто всю ночь ждал его: быстро встал из-за стола и радостно пошел навстречу.

– Ну как, устроился?

– Устроился.

– У Лиды?

– Пока у нее…

– Хочешь – помогу в общежитие?

Бережан промолчал.

Коротков вынул из сейфа анкету, протянул ему:

– Теперь не отпущу, заполняй!

– Ты бы мне пропуск сначала, анкета подождет.

– Давай, давай, не хитри, знаем мы вас, – засмеялся Коротков, – еще на другой махнешь, люди-то везде нужны, все теперь выгоду ищут. Заполняй.

– Никуда больше идти не собираюсь, – просматривая графы анкеты, ответил Бережан. – И это все писать?

– Все, – похлопал его по плечу Коротков.

Бережан сел за стол, вздохнул, взял ручку. Не разучился ли он выводить буквы? Итак, фамилия, имя, отчество. Он поглядел в окно – и вдруг увидел коренастого мужчину. До чего знакомая лысина! Господи, да это же инженер Вирин!

– Петр Петрович! – распахнув окно, крикнул Бережан.

Через мгновенье Петр Петрович и его товарищи подбежали к управлению и со смехом, с веселыми возгласами вытащили Василия через окно на территорию завода.

– Вы хоть пропуск ему закажите! – кричал вслед Коротков.

Шумно разговаривая, перебивая друг друга, шли мимо строящихся и отстраивающихся здании, мимо бассейна-отстойника, окутанного паром, мимо целой горы помятых танков, привезенных на переплавку. А когда пришли в цеховую конторку, когда вспомнили уже всех общих знакомых, замолчали надолго, усиленно дымя сигаретами. Потом Петр Петрович вдруг спросил:

– Ну, так что, Василий, берешь ремонтную бригаду?

Бережан согласился. Хотелось побыстрее взяться за привычную работу, да и недосуг было отдыхать, ждать, пока окончательно заживут раны.

– На первое время хотя бы человек пять-шесть, – говорил Вирин. – Людей подберешь сам.

– А кто эти ребята? – поинтересовался Бережан.

И тут все рассмеялись.

– В том-то и дело, что на заводе ни одного лишнего. Пойдешь на вокзал, лови там демобилизованных и тащи сюда.

– Вот как? – удивился Бережан.

– А что же ты думал, – смеялся Петр Петрович. – Даем три дня, считай себя в командировке.

В тот же день Бережан пошел на вокзал. Внимательно приглядывался к толпам пассажиров, пока не заметил стайку ребят. Сашка, Илюша и Витя привычно толкались в вокзальной сутолоке, предлагая приезжим маргарин и бритвенные лезвия.

– Маргарин, маргарин, – гундосил Витька, прикрывая грязным носовым платком огромный синяк под глазом.

– Кому лезвия, американские лезвия! – бойко выкрикивал Сашка.

Илюша шел сзади. Засунув руки в карманы и опустив глаза, бормотал застенчиво:

– Маргарин. Лезвия… Маргарин. Лезвия…

А тем временем Бережан увидел в толпе того, кто был ему нужен, – огромного парня с таким же вещмешком и чемоданом, с каким сам Бережан вчера сошел с поезда. На плечах у парня красовались сержантские погоны.

– Огонька не найдется? – издалека зашел к нему Бережан.

– Есть, – парень поставил чемодан, достал зажигалку.

– Домой? – прикуривая, спросил Бережан.

– Домой, – вздохнул парень.

– Работать-то где будешь?

– Работа всегда найдется, – хмуро ответил парень.

– А может быть, к нам, на завод?..

– На завод… – проворчал парень. – А хлебом кто кормить будет? В селе одни бабы… А ты – на завод… – И пошел своей дорогой.

Вскоре Бережан, всматриваясь в толпы пассажиров, вновь заметил подходящего демобилизованного. Это был невысокий худощавый мужчина лет сорока. Поспешно погасив папиросу, Бережан подошел к нему с той же просьбой – прикурить.

– Извините, – смутился мужчина, – некурящий.

– Домой? – спросил Бережан.

– Домой…

– Извините, – подстраиваясь под вежливый тон незнакомца, начал Бережан, – у меня к вам разговор…

– Пожалуйста.

– Тут дело такое, деликатное… Организуем на заводе бригаду, а людей не хватает. Может, к нам завернете?

Мужчина с сочувствием посмотрел на Бережана. А тут как раз приблизились трое дружков, предлагая «маргарин и лезвия». Незнакомец перевел на них горестный взгляд и сказал:

– Нет, товарищ, учитель я… Вот эти меня ждут.

Бережан оглянулся.

– Дядя Вася!.. – испуганно шепнул друзьям Илюшка.

Торопливо пряча товар, Витька с Сашкой пыталась уйти, но Бережан проворно опередил их, крепко схватил за руки.

– Пусти! – рванулся Витька.

– В чем дело? – вырос перед ними милиционер. – Пройдемте!

– Нет, нет, они со мной, – успокоил его Бережан. – Пойдемте, ребята.

С мрачным молчанием выбирались они из вокзальной сутолоки.

– Итак, старые знакомые? – насмешливо глядя на синяк у Витьки под глазом, заговорил Бережан.

– Не заложили – и на том спасибо, – зло буркнул Витька.

– Весьма благодарны, – манерно кривляясь, добавил Саша.

В привокзальном сквере они присели на свободную скамейку.

– Где отец? – спросил Бережан у Сашки.

– Погиб.

– А у тебя?

– Не знаю, – равнодушно пожал плечами Витька. – Мать посылала на розыски, ответили, что пропал без вести…

– А мать?

– Сидит. – Витька, заметив, как удивленно вскинулись брови у Бережана, поспешно добавил. – За пачку маргарину.

– А твоя? – повернулся Бережан к Сашке.

– Умерла.

– М-да-а… Ну, вот что, хлопцы, хотите ко мне в бригаду?

У них давно был готов ответ на подобные предложения. Первым, словно боясь, что его перебьют, высказался Сашка:

– Не-э-эт, мы люди свободные, нам свобода дороже!

– А что такое свобода? – спокойно, слегка насмешливо поинтересовался Бережан.

Все трое молчали, зная, что их мнение расходится с мнением тех, кто пытался «прибрать их к рукам».

– Свобода – это когда человек может честно людям в глаза смотреть, – тихо ответил сам себе Бережан. Он закурил и, отвернувшись, некоторое время смотрел на бесконечный людской поток, плывший к вокзалу, затем обратно. Наконец негромко произнес. – У меня в бригаде не хватает людей… Не понравится – держать не буду. Пошли?..

Они нерешительно поднялись, еще ясно не сознавая, что начинают невольно подчиняться воле этого человека, не приказывающего, а делающего все как-то очень просто, спокойно и деловито. Ребятам казалось, что они давным-давно знакомы с ним и только на короткое время расставались. Они поплелись за Бережаном, почему-то опустив головы, не глядя друг на друга…

Не гул станков запомнился им, когда впервые вошли в цех, не запахи нагретых масел и не визг железа. Запомнилась инструментальная. У ее широкого, как в ларьке, окна сидела девушка. Звали ее Вера.

– Вот мои, Вера, – сказал Бережан, когда они робко подошли к окну. – Покажи им тумбочки и выдай инструменты.

Вера со строгим любопытством оглядела ребят, остановила взгляд на Витьке, спросила:

– Фамилия?

– Юденков.

Девушка протянула ему ключ:

– Шестая тумбочка, сверла получишь завтра.

– Твоя?

– Мережко, – назвал свою фамилию Сашка.

– Третья тумбочка. Вот ключ. Недоукомплектовано зубилами. Получишь позже.

– Бочарову дан первую, – сказал Вере Бережан.

– Бочаров? Фронтовик вернулся? – Вера близоруко сощурила глаза, пытаясь лучше разглядеть Плюшку. И недоверчиво спросила. – Вы воевали?

– Бочаров – это мой отец.

Илюшка очень волновался, когда открывал тумбочку отца. Даже капельки пота выступили на лбу. Став на колени, вынимал из тумбочки ключи, зубила, достал темный от масел ошметок ветоши, которым отец когда-то вытирал руки. На ладонях остались следы…

А потом уже, стоя у гигантских сушильных печен, которые нужно было ремонтировать, Бережан говорил ребятам:

– Есть пословица: куй железо, пока горячо. А у нас, запомните, должно быть наоборот. Жди, пока железо остынет.

– А вы ведь, Василий Николаевич, и в горячую печь лазили, – заметила проходившая мимо Вера.

– Это когда же?

– Я недавно просматривала довоенные подшивки газет, и там написано, как вы и Андрей Иванович Бочаров, отец Ильи, обмотали лица, надели ватники, рукавицы и полезли. А Бочаров обгорел даже…

– Сильно обгорел? – обеспокоенно спросил Илюшка.

– Нет, пустяки, – вздохнул Бережан.

– А я плохо помню отца, – признался Илюшка. – Вроде бы и недавно все было, всего пять лет назад, а как будто в тумане…

– Твой отец был очень смелый и решительный человек, – сказала Вера.

– А вы моего отца не помните? – спросил Витька у Бережана. – Он работал в М-1. Даже фотографии не осталось…

– Твоего? – внимательно поглядев на Витьку, задумался Василий Николаевич. – Как же, помню… Он был высокий такой, худощавый, жилистый. Очень сильный. Трудился здорово, к товарищам хорошо относился. Его все любили.

– А мой? – спросил и Сашка. – Я вот вроде и хорошо помню, но как-то не присматривался к нему тогда. Есть отец – ну и ладно, так ведь и должно быть. Помню только, что любил выдумывать разные истории, веселый был, всегда шутил и смеялся. На сборке он работал.

Бережан внимательно, как и на Витьку, посмотрел на Сашу:

– Помню. Круглолицый такой был, и верно – веселый. Не очень высокий, но сильный и, главное, работящий. Честный, товарищем хорошим был. Его тоже все любили.

В те дни и в цехе, и в столовой к новичкам часто подходили активисты, агитировали вступать в разные кружки и секции. И хотя завод еще не был полностью восстановлен и многие больше думали о том, чтобы после утомительного рабочего дня досыта поесть, уже шли занятия в школе рабочей молодежи, уже на праздники в заводском клубе демонстрировала свое искусство самодеятельность. Из красного уголка цеха во время обеденного перерыва доносились звуки аккордеона и басовитые раскаты духового оркестра. Но трое новичков поначалу довольно скептически относились ко всему этому, а может, просто терялись в круговороте событий, так неожиданно захватившем их. Умная девушка Вера, инструментальщица, секретарь комсомольского бюро цеха, в первые дни сумела увлечь одного лишь Илюшку – он поступил в секцию туризма. Но друзья понимали, что тихоне Илюшке не туризм был нужен, а Вера – бедняга страдал «влюбчивостью с первого взгляда».

Как-то в столовке сквозь стук ложек о тарелки послышался застенчивый голосок:

– Кто хочет записаться в стрелковый кружок?

Посреди зала стояла высокая красивая девушка с неестественно большими глазами, с уложенными на голове толстыми черными косами, слегка прикрытыми косынкой.

– Война ведь закончилась, дуреха! – весело сказал Сашка.

– А стреляют не только на войне, это хороший вил спорта, – с наивной убежденностью ответила девушка.

– Знакомьтесь, ребята – выросла рядом с ней Вера, – это моя подруга, чемпионка нашего завода по стрельбе Ира Старченко.

– Я вам, Ира Старченко, очень сочувствую, – острил Сашка. – Представляю, как трудно во время стрельбы зажмуривать такие глаза.

Витька сердито дернул Сашку за пиджак:

– Это нам подходит, записывай!

Ничего нет странного в том, что в памяти о первых днях заводской жизни остались не работа, не усталость после смены, не сбитые молотками руки, а люди, которые стали им близки, их лица, жесты, улыбки. Среди ребят новички не искали себе товарищей. Их было трое. Так уж повелось издавна, что дружба почти всегда крепка тройкой, не были исключением и они. Был у них еще и четвертый, старший, а в пятом они не нуждались. Но очень скоро им захотелось дружбы с девушками – той настоящей, чистой, которая бывает только в юности, память о которой остается на всю жизнь. Многие называют ее первой любовью. Илюшка увлекся Верой, Витька с нетерпением ждал тренировок в стрелковой секции, и лишь Сашка держался дольше, свысока поглядывая на товарищей, насмешничал, хотя где-то в душе и чувствовал свою неполноценность (что это за рабочий парень, если он не имеет девчонки?). Но в день, о котором пойдет речь, и Саша, как он выразился позже, «распрощался со своей свободой».

Было это так… Конец смены. Прячется в тумбочку инструмент, хлещет вода в темной, сырой душевой. Сашка лениво, вытираясь застиранным вафельным полотенцем, позевывает и говорит с нарочитой небрежностью:

– Так куда махнем вечером?

– Как куда? В стрелковый кружок, – невозмутимо отвечает Витька.

– Ах, да, – усмехается Сашка и бросает иронический взгляд в тот угол цеха, где Ира убирает стружку со своего станка. – Ну, что ж, стреляй, стреляй!

Засунув руки в карманы, гордый и насмешливый, Сашка подходит к Илюше:

– Как вечерок проведем?

– Сегодня секция туризма, – виновато разводит руками Илюшка.

– И руководит этой секцией Вера? – с подвохом уточняет Мережко.

– Ну да, – отвечает Илюшка, но, уловив насмешку, сердито отворачивается.

– А вы, Василий Николаевич, в какой кружок на вечер? – невинно спрашивает Сашка у Бережана.

– Я, Саша, устал, – кладет ему руку на плечо бригадир. – Я иду спать.

Бережан быстро шагает по скользким от пролитых масел плитам цеха, слегка припадая на раненую ногу. Сашка почти бежит рядом. Коротконогий, коренастый, он кажется даже полноватым, хотя вряд ли в те годы это могло кому-нибудь прийти в голову – паренек не помнил уже, когда досыта ел. Их догоняет Лариса Бойко, очень тоненькая, почти крохотная, востроносая, с печальными, всегда усталыми серыми глазами.

– Товарищ Марешко, – несмело дергает она за рукав Сашу, – вы единственный, кто до сих пор не вступил в общество Красного Креста…

Его фамилию всегда почему-то коверкали, и это очень сердило его.

– Не Марешко, а Мережко, – отрезает он. – И вообще – пошла ты со своим крестом!..

Лариса растерянно моргает глазами.

– А ну, извинись, – беря Сашу за плечо и поворачивая лицом к Ларисе, хмуро говорит Бережан.

Сашка, насупившись, молчит.

– Нет, нет, не надо, – мотает головкой Лариса, – не надо…

И чтобы не увидели в ее глазах слез, быстро отворачивается, мигом скрывается в пролете между станками.

– Зачем обидел девчонку? – строго спрашивает Бережан.

– Ненавижу я этот пол, – небрежно сплевывая, пожимает плечами Сашка. – Все женщины одинаковы, все беды от них.

Бережан даже приостанавливается на миг, но, поняв, что перед ним еще совсем мальчишка, что вспышка грубости – всего лишь мальчишеская бравада, говорит уже мягче:

– Зря ты это, братец. Ей только шестнадцать, сидеть бы за книгами да покусывать карамельки, а она уже по пятому разряду вкалывает, понял? Ну, так ты куда?

Они остановились у выхода из цеха.

– Пойду инспектировать кружки и секции, которые так бессовестно поглотили моих друзей, – вздыхает Сашка.

Секция туризма собиралась в красном уголке. На скамейках сидело человек десять девушек. Илюшка приткнулся на стуле у самой двери. У противоположной стенки, на которой висела карта, стояла с указкой в руке Вера.

– Таким образом, как вы видите, наш первый маршрут будет несложным. Но это только первый…

– Восемь девок, один я… – войдя, шепнул другу Сашка.

Илюшка покосился на него сердито, но промолчал. Скучающе повздыхав, Сашка демонстративно ушел.

Направился к тиру. Но и там долго не задержался. В тире было всего два человека – Ира и Витька. Юденков держал в руках малокалиберный пистолет и напряженно всматривался в конец тоннеля, где над мишенью ярко светила огромная лампочка, прикрытая железным щитком.

– Попробуем? – предложила Ира.

Витька поднял пистолет, прицелился, выстрелил раз, другой, третий…

– Ни одного попадания! – весело констатировала Ира.

– Это потому, что не по живой цели, – сконфуженно оправдывался Витька. – Вот если бы какую ворону или фашиста… Давай возьмем пистолет и постреляем в овраге?

– В овраге можно будет потом, когда хорошо обучишься, обретешь навыки, а пока нельзя, – строго ответила Ира и снова предложила. – Давай еще попробуем.

Сашке, если откровенно, тоже хотелось пострелять, но раз уж отказался записаться в секцию, нужно было держать марку, попроситься теперь мешала гордость.

Он вышел из тира, медленно, как человек, которому некуда было торопиться, побрел по коридору. У пожарной лестницы вдруг снова столкнулся с Ларисой, слегка отшатнулся к стенке, с насмешливой подчеркнутостью уступая ей дорогу. И, когда Лариса уже прошла мимо, бросил вслед:

– Эй, как тебя…

Лариса остановилась.

– Ладно, так и быть, отпускай грехи, давай сюда свою индульгенцию. Вступаю в общество Христа…

– Не Христа, а Красного Креста.

– Давай-давай, не рассусоливай. Сколько платить?

Лариса вынула из кармана жакета стопку билетов, не глядя на Сашку, сказала:

– Три рубля.

Сашка с форсом вынул новенькую красную тридцатку.

– У меня нет сдачи, – заморгала глазами Лариса.

– Потом отдашь.

– А мы можем по пути разменять.

Когда миновали проходную и пошли по аллейке сквера, Саша спросил:

– А ты, кроме своего Христа, какому-нибудь кружку поклоняешься – туризму там или стрельбе?

– Я в духовом оркестре.

– Где-э-э?

– Я очень люблю музыку.

– Как же ты с такими легкими, – окинул ее хрупкую фигурку, – умудряешься дуть?

– А я не дую, я на барабане.

– А-а-а…

– Наш оркестр постепенно перерастет в симфонический. Когда завод разбогатеет – купим инструменты. Я, вообще-то, люблю скрипку. Ну, а пока на барабане….

Саша критически оглядел ее, остановил взгляд на брезентовых потертых туфлях.

– Что же это ты, по пятому вкалываешь, а туфли не можешь купить?

– Я купила, – торопливо оправдывалась Лариса, – даже две пары купила… своим братьям. Они у меня маленькие еще, один другому каши не подаст.

– Понятно, – неопределенно протянул Саша, а затем со вздохом и наигранно-скучающей миной спросил: – Ну так что, может, тебя домой проводить?

– Если тебе хочется…

– Хочется или не хочется – не в этом дело. Просто такой закон. Пошли!

– А ты мне вначале показался таким грубым, – с улыбкой сказала Лариса, – а на самом деле ты…

– Что – я? – краснея, нахмурился Саша.

– Ничего, с тобой и ходить бы можно…

Сашка еще больше покраснел: вот так тихоня – пигалица!..

На завод возвращались фронтовики, эвакуированные, и теперь уже не хватало станков. Старые, вывезенные во время войны на Урал, в Сибирь, остались там навсегда, завод получил часть трофейных, немецких, но их было недостаточно, чтобы цеха работали на полную мощность. Как-то Бережан сказал:

– Есть на свалке несколько станин «фиатов». Наша с вами задача, ребятки, собрать их, в кратчайший срок наладить и ввести в строй.

Работали и после смены, иногда по двенадцать-четырнадцать часов, к ремонтной бригаде подключилось еще человек двадцать комсомольцев. Рылись на свалках, в вагонах с металлоломом, выискивали нужные части, детали… Когда недели через две первый «фиат» был готов, Вера выпустила в их честь «молнию»: «Слава бригаде ремонтников!» Дальше перечислялись их имена. Ребята ходили страшно гордые и, косясь на «молнию», где крупными красными буквами были выведены их фамилии, немного стеснялись внезапно обрушившейся на них славы.

В цех из заводской конторы забежала Лидия Антоновна, сказала Бережану:

– Талант у тебя, Вася. Из таких бездельников и архаровцев сделать людей! Талант, ей-богу…

А когда они смонтировали второй «фиат», местный комитет выдал им в награду по шевиотовому костюму. На толкучке такие стоили не меньше трех тысяч. Получили ребята их в пятницу, а в субботу решили сходить в театр. Пригласили и Бережана с Лидией Антоновной.

Та пятница запомнилась Саше Мережко еще и потому, что в тот день он потратил почти все деньги, которые долго откладывал на костюм. Поскольку костюм теперь был не нужен (спасибо месткому!), он пошел сразу же после работы на толкучку и купил себе толстую тетрадь и новенькую авторучку (уже тогда он тайно пописывал стихи). Тетрадь была в какой-то лакированной обложке, в которую можно было глядеться, как в зеркало, заграничная, пахло от нее чем-то приторно-сладким. Потом, когда Александр Мережко вспоминал эти первые свои слабые вещи, сразу же ощущал и тот неулетучившийся из памяти с годами запах. Побродив по барахолке и купив еще кое-какие мелочи, Сашка вдруг увидел босоножки – заморские, на высоченном каблуке. Купил сразу, не раздумывая, и подарил их Ларисе.