Текст книги "В ожидании солнца (сборник повестей)"

Автор книги: Николай Омельченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

– Шикуем, а потом на плавленные сырки перейдем?

– проворчал я, несмотря на то, что стол мне понравился.

– Да тут это все копейки стоит, – широко раскинул над столом свои длинные, огромные руки акселерата Ромка, мой верный помощник.

Он тут же, легко выдернув из-под соседнего столика свободный стул, дунул на ею сиденье так, что под потолком закачались липучки, и кивнул мне:

– Падай, старик!

Мне налили вина, положили на стакан самого крупного рака.

Его хвост и клешни упирались в стол, а глаза-дробинки невидяще уставились на меня. Хотя все, наверное, было наоборот, это я, не отпив вина и не попробовав раковой шейки, невидяще уставился на него, вновь вдруг вспомнив Варю.

– Ты что, не хочешь, старик? – нежно хрустя клешней рака, удивленно спросил у меня Ромка.

– Да, понимаешь, влюбился. – шепнул я Ромке.

– Да ну?!

Все были сосредоточенно заняты раками, и никто не прислушивался к нашему разговору.

– Святой крест.

– Верю – сказал Ромка, – пожилые всегда спешат жить.

Ромка считал меня пожилым потому, что ему только исполнилось девятнадцать, а мне уже стукнуло аж двадцать восемь.

– Верю, – повторил он и тут же спохватился: – Поздравляю, шеф!

– Не с чем, – сказал я. – Ей понравился ты…

Ромка кинул в рот гармошку очищенной раковой шейки, запил ее глотком вина и одарил меня снисходительной улыбкой: брось, мол, это у нас не проходит.

– Подкатила ко мне, – продолжал я, – не дева, а настоящая радуга, в твоем вкусе, и спрашивает: киношник? Киношник, отвечаю. Ехали в помятом «рафике»? Ехали, говорю. Люблю киношников, говорит. Мечтаю быть актрисой, поступаю во ВГИК. Ну, я, конечно, сразу же свидание ей. А она: нет, извините, мне бы того, что головой в потолок кузова упирался. Ох, и вкус же у вас, уважаемая, говорю, да у него голова эта – как куриное яйцо, еще и не оформилась-то как следует. Но она свое гнет…

– Заливаешь, шеф, – обиженно сказал Ромка.

– Вечером она подойдет к гостинице, и ты выйдешь, встретишь ее, – уже строгим, даже несколько сердитым тоном заключил я, как частенько говорил с ним на съемочной площадке, когда мой помощник бывал нерасторопен. Это подействовало. Ромка едва заметно согласно кивнул, хотя вряд ли поверил. Но когда я говорил таким тоном, Ромка не перечил.

После кафе ребята пошли на пляж, а я вернулся в гостиницу, валялся на кровати, пытаясь заснуть, читал кем-то забытый в тумбочке «Огонек» без обложки, сильно потрепанный, пахнувший парикмахерской. И, наконец, заснул тем нездоровым, неприятным сном, каким спят в духоте после вина и раков, да когда еще на душе непонятная тревога оттого, что совесть не совсем чиста. И сон мне снился тоже не очень приятный – парикмахерская (это, наверное, потому, что уснул, укрывшись пахнувшим ею «Огоньком»), я сижу в кресле, а надо мной в белом халате, с ножницами, похожими на клешни рака, Варя, улыбается своей обворожительной улыбкой и говорит: «Сейчас мы из твоей староверческой бороды сделаем бородку шотландского шкипера».

4

На пристани в этот час было безлюдно. Только что отошла ракета, в ее бело-матовом хвосте, который она оставляла за собой, несколько раз мелькнуло павлинье перо радуги, гладкая вода Дуная взбугрилась волнами, прибивая к плавно качнувшемуся дебаркадеру, под деревянной крышей которого я укрылся от солнца, дохлую рыбешку и огрызки яблок. Некоторое время я смотрел на пыльную пристанскую площадь и старенькую, с выпавшими камнями, словно беззубую, мостовую, с нетерпением дожидаясь, не появится ли Варя раньше времени, и думая, как все же повести себя: продолжать игру или передать слова Боруты? Конечно, рано или поздно я скажу ей все, хотя, если откровенно, мне не очень-то хотелось передавать ей то, что наговорил Борута и что казалось мне теперь дешевой провинциальной мелодрамой.

Варю пришлось ждать не так уж долго, вскоре донесся уже знакомый цокот каблуков о дощатый пол дебаркадера.

Она подошла ко мне все с той же улыбкой, сразу же заговорила с укором:

– Как вам не стыдно, почему вы меня обманули, а?

Я покраснел, что со мной случалось не так уж часто, но тут же и подумал с облегчением: «Ну вот, все само собой решилось, и хорошо, что она не так уж сердита за обман, что все же одарила меня своей улыбкой». А Варя продолжала:

– Ведь, оказывается, Изотовы уехали вместе с моими на свадьбу в Измаил. Где же вы остановились?

– В гостинице, – растерянно брякнул я.

– Могли бы остановиться у нас…

– Неудобно, – пожал я плечами.

Она утвердительно кивнула вздохнув:

– И правда, наверное, неудобно. Соседи такое наговорят. Только, мол, родные из дому, а у нее уже кавалер…

Она засмеялась весело, откровенно рассматривая меня. Я молчал, понимающе улыбнувшись, тоже приглядываясь к ней. Такие, как она, вероятно, не могут играть и притворяться, и, конечно же, за этой внешней мягкостью наверняка укрывались и твердость характера, и умение постоять за себя. И снова мне невольно вспомнился Борута, стало неприятно от этого воспоминания. Что могло быть общего между этими людьми?..

– Да вы что, боитесь на солнышко? – кивнув на крышу дебаркадера, удивилась она и, тронув меня за руку, предложила: – Пойдемте погуляем. Брат писал, что у вас там жара бывает еще сильнее, чем здесь.

«Ага, значит, это брат. Но кто он и где это «у вас»? На Кавказе, на Колыме? – соображал я. – Хотя бы уж скорее все прояснилось. А как теперь меня зовут, долго ли она не будет называть меня по имени?»

– Но вы уже акклиматизировались немного? Как вам Одесса? Хорошо отдохнули?

«Значит, не Кавказ, – облегченно подумал я, – а Одессу я знаю, можно и мне говорить».

– Одесса прекрасна, – заговорил я. – Отдохнул великолепно после всего нашего однообразия.

– Ну что вы! – перебила она. – Ведь у вас там каждый день что-нибудь новое!

– Каждый день что-нибудь новое – тоже становится однообразием, – уже совершенно уверенно заговорил я и, вскочив на кладки, к которым мы подошли, подал Варе руку. Рука у нее была маленькая и прохладная; на кладки она прыгнула чисто по-женски – бочком, легко, привычно и так мягко, что даже туфли не цокну-ли о звонкие пересохшие доски. – А вот Одесса – это да! Один театр чего стоит!

– Он разве сейчас работает?

– Я говорю о внешнем виде… Оригинальнейшее здание! И порт чудесный. А лайнеры? А пляж в Люстдорфе?

– А мне больше нравится Аркадия. Там хоть и людей всегда полно, но вода теплее, я не люблю холодную воду.

– А кто ее любит, холодную-то? Холодную воду только пить приятно, когда жарко, а купаться, конечно же, приятнее в теплой.

Последние слова я сказал уже почти сердито – злясь на то, что разговор выходил не такой, какого бы мне хотелось. Ведь я умел и фантазировать, и рассказывать более интересно даже о тех вещах, которых и в глаза не видел, а тут почему-то не получалось, словно совершенно атрофировалась фантазия. Какая-то непривычная скованность овладела моими мыслями. И в ге минуты я поймал себя на том, что мне страшно не хотелось играть кого-то, что с Варей хотелось быть самим собой, говорить обо всем просто, расспросить о ее жизни, рассказать о том, чем я жил, что по-настоящему заботило и волновало меня сейчас.

Чем больше мы говорили о разных пустяках, тем больше меня подмывало сказать ей правду. И не мог – боялся, что, как только откроется обман, Варя тотчас же уйдет. А как мне не хотелось этого! И когда я рассказал уже все, что знал об Одессе, спросил вдруг, чтобы начать разговор о ее брате и о том, кого представлял здесь:

– А что же это Василь вам такого обо мне понаписал, ему что – нечего о себе писать?

– И о себе пишет… Но там, где о себе, обязательно и о вас… Все – мы с Аркадием, мы с Аркашей…

«Значит, я Аркадий, Аркаша», – тут же зафиксировал я.

– Ну, так что же «мы»? – осторожно выспрашивал я.

– И смешное, и грустное… Например, как вы в наводок на реке Бие перевернулись на лодке. Целый юмористический рассказ, хотя я представляю, каково вам было, – даже всплеснула руками Варя.

Я тоже представил довольно живо этот «юмор» в ледяной воде, да еще в паводок, на такой реке, как Бия. И тут же вспомнил, что Бия на Алтае, на ней стоит такой городишко – Бийск.

– И об этом Василь пишет родным домой?! – притворно возмутился я.

– Что вы! Это письмо только мне, маме я даже не показывала, она бы разрыв сердца получила.

– Вы умница, Варя, – ласково сказал я; мне и в самом деле очень хотелось сказать ей что-нибудь хорошее.

Я остановился, раздвинул кусты, сквозь которые мы пробирались к берегу Дуная, и придержал, пока Варя пройдет, чтобы ни одна ветка не хлестнула ее, не поцарапала. И повторил с той же ласковостью:

– Умница вы и прекрасная девушка.

Она смутилась.

– А что же грустное? – допытывался я.

– А это, когда вы в горах, в разведке, в пургу отбились от партии, и Василь поломал ногу. Вы пять километров несли его на себе. Даже не верится… – Она окинула меня удивленным взглядом. – Не верится. Ведь он весит девяносто килограммов, а вы такой… Ну, не маленький, а…

– У меня всего шестьдесят три, – вздохнул я и тут же представил, как бы я нес того гиганта, ее брата, в горах, в метель… Представить подобное весьма трудно. И я, чтобы все выглядело правдивее, осторожно соврал. – Нас выручил вертолет.

– Правда? Василь об этом не писал. А какой же вертолет в пургу?

– Там такие ребята, что все могут!

– Да, геология – романтическая профессия, – с восхищением сказала Варя. – Расскажите что-нибудь о вашей работе.

– О ней уже столько написано, что, откровенно говоря, более интересно и не расскажешь. Лучше уж вы о своей…

– О чем, о нашем рыбозаводе? – прыснула смехом Варя.

– Расскажите о Вилкове. Интересный город.

– А вам разве Василь не рассказывал?

– Почему же, рассказывал. Но то было там, я просто плохо себе все представлял. А вот теперь, когда все перед нами…

– Ну, Василь и вправду не ахти какой рассказчик. Он все больше молчит. У нас в роду все такие молчуны, одна я, как сорока. Но рассказывать тоже не умею. – Она замолчала, задумалась, пожала плечами. – Ой, и не знаю, о чем рассказывать. Все здесь ведь и так видно, все – как на ладони. Может, только с колокольни лучше. Красиво, я один раз была, тайком Вадим провел…

– Борута? – невольно вырвалось у меня.

Варя бросила на меня быстрый, изумленный взгляд, отвернулась, глядя не на реку, а куда-то в сторону городка. Нехотя сказала:

– Нет, то был другой Вадим…

А после долгого молчания, когда я, идя с ней рядом по песчаной отмели берега, ругал себя за то, что так случайно вырвалась у меня эта фамилия, Варя спросила:

– Василь вам и о Боруте рассказывал?

– Да, немножко что-то говорил, так… вскользь, – с веселым равнодушием ответил я.

– А что же именно? – допытывалась она.

– Честно говоря, не помню. Просто мне почему-то запомнились эти имя и фамилия…

– А-а-а, – протянула она, как мне показалось, все еще неверяще, но уже веселее.

Мы уселись на скамейке у самой воды. Когда по Дунаю проходила мотофелюга, от берега – а он здесь казался даже ниже самой реки – как бы отрывалась широкая, низкая, едва стлавшаяся по песку волна и беззвучно подкатывалась к нашим ногам. Мы их тут же поджимали, и волна хлюпала о кусты где-то за нашими спинами. Это повторялось так часто, что стало своеобразной игрой, заменившей нам на некоторое время разговор.

Варя громко смеялась, и я тоже смеялся – оттого, что мне очень хотелось, чтобы смеялась Варя. А еще хотелось обнять ее, но почему-то я не мог сделать этого. Возможно, мешала моя роль «друга» ее брата или, скорее всего, робость во мне вызывала скрытая за внешней Вариной простотой и непосредственностью, но каким-то чувством угадываемая мною строгость, которая и охлаждала меня и вместе с тем усиливала мое любопытство к девушке.

Вечером мы пришли к Варе домой, где, окутанный теплом гостеприимства, я начинал все больше чувствовать неловкость и даже стыд за свой обман, за эту не очень-то приличную игру. Ведь все это гостеприимство предназначалось не для какого-то самозванца, а для друга ее брата. Я даже поймал себя на том, что при малейшем шорохе или стуке поглядываю на дверь, не идет ли тот бородатый богатырь, который был настолько силен, что мог тащить на себе в горах целых пять километров девяностокилограммового парня, что отдыхал сейчас в Одессе и вот-вот должен был заехать в Вилково проведать Скосыревых.

Мы пили чай на крохотной открытой верандочке, оплетенной виноградом, пили из старинного медного самовара с какими-то уже порядком истершимися медалями, наверное века полтора тому назад отчеканенными на его надраенной до блеска груди. Варя, убрав большие, тяжелые чашки, вазочки с вареньем и тарелки с закусками, принесла альбом с фотографиями, показывала своих родичей и знакомых. Каждый раз, когда переворачивалась очередная страница, я думал, что вот-вот увижу портрет Боруты. Но его в альбоме не было. Брат же, Василь, был чуть ли не на каждой странице. Вначале Варя показала его еще совсем мальчишкой. «Узнаете?» – спросила с улыбкой. Догадавшись, что это Василь, я ответил: «Конечно же, это он». И потом уже безошибочно узнавал его. А затем я увидел и Аркадия вместе с Василием, в обнимку. «А эти вам знакомы?» Она засмеялась так, словно сделала открытие. А мне при виде этой фотографии вдруг стало жарко. Ничего похожего. Разве что такая же ковбойка, как у меня, да борода. Но Варя была уверена, что перед ней именно Аркадий, а не какой-то самозванец, поэтому лишь мельком взглянула на фото и на меня:

– Только вы здесь моложе выглядите.

Я согласно кивнул и перевернул страницу. Тут весь разворот был аккуратно оклеен более мелкими фотографиями: геологи за работой, в походе, у костра, на фоне гор, кедров и палатки, на берегу какой-то крохотной речушки. И все парни бородаты, а фотографии такие невыразительные, тусклые, что будь и я там, все равно себя не узнал бы.

А у меня, у оператора, считай у профессионального фотографа, вся холостяцкая комнатушка была оклеена – по сравнению с этими – настоящими шедеврами. Тысячами фотографий были забиты стеллажи, письменный стол, чемоданы, и некогда их было клеить в альбомы или просто систематизировать, отбирать. Часть из них я время от времени выбрасывал, как устаревшие и ненужные бумажки. И, может быть, именно сейчас, рассматривая этот провинциальный альбомчик, я вдруг ощутил еще смутное, но все же (должно же было оно когда-нибудь возникнуть) желание, чтобы в доме моем появилась вот такая Варя, которая привела бы в порядок не только эти дешевенькие фиксации ушедших мгновений, но и упорядочила бы как-то и мою жизнь, в общем-то хоть интересную, по цыганскую, ждала бы меня, любила… Может быть, я стал бы тогда серьезнее, больше и лучше работал бы? Возможно, это смутное желание возникло еще и оттого, что были мы на этой уютной верандочке одни, что волосы Вари, когда она наклонялась, рассматривая альбом, дразняще касались моего виска. Как бы отяжелев от нахлынувших на меня чувств, я поднял голову и пристально посмотрел на Варю. Она слегка отпрянула, будто поняв мои мысли, тихо сказала:

– Уже темнеет…

Я понял, что пора уходить, быстро поднялся. Она не удерживала, проводила до калитки, протянула руку:

– Приходите завтра, я буду дома.

Я пожал ее руку, затем взял в свои и другую. Она осторожно, как бы боясь обидеть меня, отняла их, с грустным укором посмотрела на меня, потом, будто обращаясь не ко мне, а к кому-то другому, спросила:

– Почему в меня все влюбляются?

– Потому, – взволнованно сказал я, – что вы необыкновенная, ни на кого не похожая…

Она печально покачала головой:

– Неправда, я – как и все, самая-самая обыкновенная.

Я ушел и еще долго бродил по городу, наполненный самым прекрасным из чувств – чувством мгновенной влюбленности. Мне даже не верилось, что за такое короткое время оно могло овладеть мною.

Вернулся домой чуть ли не в полночь. Ребята уже спали, только Ромки все еще не было.

5

Проснулся я поздно. Со двора, куда выходило окно моего номера, доносился негромкий разговор. Один голос – директора нашей группы, другой тоже мне показался немного знакомым. Выглянув в окно, я узнал Лилю, жену Боруты. Правда, ее трудно было сейчас узнать: все на ней новенькое, яркое, высокая прическа – так одеваются, когда хотят произвести впечатление. Лиля умоляла:

– Очень, очень вас прошу, не показывайте на него, что он все сделал нарочно. Дурачок он, пьяный был…

– Не беспокойтесь, ни я, ни мои ребята никаких показаний никому давать не собираются, нам сейчас не до этого, – нетерпеливо отвечал директор.

– Вот спасибо, вот благодарю вас, а за машину вашу мы полностью уплатим, за весь ремонт, он так и сказал мне… – закивала Лиля, протягивая директору руку. А уходя, увидела меня, узнала, заискивающе заулыбалась: – Вы извините меня, я была в таком настроении!

«А сейчас вы в лучшем?» – едва не вырвалось у меня, но я пожалел Лилю. Она, видимо, уже пришла в себя и решила действовать. Вероятно, уже с кем-то советовалась и у Боруты была.

– Были у него? – полюбопытствовал я.

– А-а-а, – Лиля сокрушенно махнула рукой, – была… Кается.

Мне показалось, что она готова заплакать, как и тогда у себя дома, но Лиля лишь глубоко вздохнула, сдерживаясь, и, оглянувшись вокруг, тихо, почти шепотом, спросила у меня:

– Как вы думаете, сколько ему дадут?

Я молча пожал плечами.

– Мне хотелось с вами поговорить, я вас разыскивала, но вы спали, а директор ваш оказался хорошим человеком. Спасибо вам, спасибо, до свидания. – Уходя, она улыбалась, но видно было, что это дается ей с большим трудом.

А я тут же вспомнил Варю, вспомнил о том, что сегодня мы целый день будем вместе, и, провожая глазами разнаряженную Лилю, подумал, что надо бы, наверное, и мне переодеться – снять свои извечные дорожные джинсы, да и ковбойку следовало бы поменять на что-нибудь более приличное. Достал из чемодана брюки в белую и черную полоску, розовую рубашку. Все было помято, но я раздобыл у администратора утюг, потея и проклиная начавшуюся с самого утра духоту, тщательно все выгладил.

Варя сразу же, едва я появился перед ней, заметила мои старания.

– Ой, такой чистенький да наглаженный, теперь совсем не похож на геолога! – воскликнула она. – А брюки! Ну чисто как у артиста!

– Это чтобы вам понравиться, – откровенно сознался я.

– А мне нравятся артисты, – с веселой задумчивостью сказала Варя.

– Чем же они вам нравятся? – Я даже покривился.

– Ну, как это чем? – удивилась она. – Красивые, смелые, а умные какие!

– Это они только в кино, – сказал я и, чтобы не возводить поклеп на ближних своих, с усиленным вниманием начал осматривать Варю. – А сама-то, сама!.. Словно на свидание нарядилась!

– А разве у нас не свидание? – вдруг слегка пококетничала она, оглаживая длинную модную юбку из какого-то шуршащего материала.

Услыхав от Вари такое, я смело взял ее руку и поцеловал. Было это уже на улице, куда мы сразу же вышли из ее дворика. Варя быстро отдернула руку и конфузливо обернулась по сторонам. Поздоровалась с какой-то тетенькой, видимо шествовавшей с базара – через плечо мешок, а на локтевом изгибе кошелка, – и только тогда, сокрушенно покачав головой, сказала:

– И замашки у вас артиста! Если бы вы не были другом моего брата, я бы – ух! – Она сжала кулачок и погрозила кому-то перед собой.

Я сделал вид, что обиделся, немного отошел в сторону, нахмурился.

– Ну, ладно – упрашивающе улыбаясь, протянула Варя. – Не будем…

– Нет, будем, – упрямо сказал я. – Вот ты вчера обещала рассказать мне всю многовековую историю вашего города и показать его достопримечательности.

– Ой, какая там многовековая, какие там достопримечательности! – Она снова обрела свою, прекрасную улыбку. – Вы уже все сами видели, а история короткая и простая… У большинства из нас предки старообрядцы, они и поселились тут первыми, еще в начале прошлого века. Их ведь преследовали всюду, религиозные они очень были. Вот и забрались в эти дебри, в эти плавни. Вырезали ерики, чтоб осушить немного земли. Люди они были работящие. Поставили дома, сады посадили и стали заниматься рыбным промыслом, жить и поживать. А рыбы тут много было. Ну вот, строили, строили – и вырос целый город. И от этих первых поселенцев, наших прадедов-кряжей, и все мы пошли. Верующих, какие были когда-то, у нас теперь уже немного, но строгость к жизни осталась от дедов…

– А как попять эту самую вашу строгость?

– Как это «как понять»? – серьезно нахмурила лоб Варя.

– Ну, строгость, как вы говорите, «к жизни»…

– А вот так и понимать… Чтоб, значит, уважать и почихать старших, не красть, не врать, не курить, вина без меры не пить, в работе быть злым, а к людям добрым.

– Ну, об этом, пожалуй, не только вы, но и все человечество печется, – снисходительно заметил я.

– Но у нас это особо! – с гордостью подчеркнула Варя.

Я хотел было заметить, что даже за короткий срок пребывания здесь видел немало другого (да и пример тому – Борута, о котором, мол, я слыхал, что он каких-то там дел натворил, а такой наверняка тут не один), но не решился. Тем более, что город, конечно же, был жив прежде всего тружениками, людьми уважаемыми.

Мы подошли к церквушке. Чистенькая, аккуратненькая, стены выкрашены в светло-зеленый цвет, купол белый, как парашют, в окнах мозаика из мелких цветных стекол. Казалось, что церквушка посматривает на нас разноцветными глазами с хитроватой косинкой.

– Так что, проберемся на колокольню? – решительно спросил я у Вари.

– А пустят ли?

– Со мной пустят.

Варя осталась сидеть на скамеечке неподалеку, а я пошел разыскивать настоятеля Нашел чернобородого и мрачного старика, объяснил, что я из кино, что нужно для работы над фильмом осмотреть город с колокольни. Он старательно, все до буквочки прочел в моем удостоверении, раздумчиво поглядывая на меня из-под нависших на глаза, густых, без единой сединки черных бровей. Потом молвил на удивление тонким бабьим голоском:

– Ладно. Хорошо, хоть табачищем от тя не разит!

– Я не один, – кивнул на скамейку, где сидела Варя. – Это мой гид.

– Скосырева? – снова взвизгнул своим голвском настоятель. – Чтой-то она к вам на работу перешла, отец-то знает?

– Да никуда она не перешла, – нетерпеливо сказал я, – просто временно.

– Ну ежли временно, то нехай…

Мы с Варей поднялись по крутым скрипучим ступенькам, пахнувшим сохлым деревом и пылью, и первое, что я увидел, это парящее высоко в небе облачко красноватых птиц.

– Что это? – спросил я.

– Бобы, – ответила Варя.

– Не знаю таких птиц.

– Они похожи на аистов, только поменьше обычных, они тоже рыбаки. Вот так летают, летают стайками, а потом один камнем в воду – раз! И рыба в клюве. Красивая птица, – засмеялась Варя.

И снова я не мог отвести глаз от ее смеющегося лица, вид у меня, наверное, был дурацкий, потому что Варя вдруг оборвала смех и протянула руку в сторону раскинувшейся перед нами панорамы города.

– Туда, туда смотрите. Боже, красота-то какая!

Теперь, отсюда, Дунай под лучами солнца казался уже не пепельным, а по-настоящему голубым. Наверное, Штраус, когда собирался писать свой знаменитый вальс, увидел эту чудесную реку откуда-нибудь с высоты, увидел в ней отраженное шелковисто-голубое небо.

От Дуная через весь город тянулись тоже голубые, чуть взблескивающие серебром улицы с домишками, которые, как в зеленых гнездышках, уселись в уютных садах и огородиках. И очень тихо, видимо где-то далеко, тарахтит мотором-трудягой невидимая из-за прибрежных ветел фелюга. Варя что-то высматривала на большом колоколе. Я щелкнул по нему пальцем, и колокол ответил мне густым шмелиным гудением.

– Тс-с-с, – испуганно ухватила меня за руку Варя. И тут же кивнула на литую надпись на бронзовой ще-ковине колокола: «Пожалован купцом Семякиным и сыновьями».

– Кто они, где они… – с усмешкой пропел я и вновь хотел щелкнуть по колоколу.

– Тс-с-с, – снова шепотом остановила меня Варя и опять ухватила за руку, отводя ее от колокола.

Тогда я, как и вчера вечером, взял ее обе руки в свои, крепко сжал и даже было слегка подался вперед, наклонился над ее лицом.

И снова Варя осторожно отняла свои руки, покачала головой:

– Ох вы ж и грешник, разве можно так?

И пошла к скрипучей лестнице.

А у паперти церквушки уже стояла горстка стариков, и среди них настоятель, провожающий нас, как мне показалось, укоризненным взглядом.

– Спасибо, до свидания, – с важностью и солидностью сказал я, слегка поклонившись старикам. Они ответили мне легкими, полными достоинства кивками, осуждающе поглядывая на Варю.

– Не насплетничают твоим предкам? – спросил я у Вари.

– Нет, они добрые, – улыбнулась она и увлекла меня к фанерному, с облупившейся от жары и сырости краской киоску пить газировку.

6

Сейчас, откровенно говоря, я и не могу понять, хорошо ли, плохо ли, что, едва отойдя от ларька, мы встретили Ромку и ту девицу, которую я ему вчера «подарил». Случись эта встреча или нет, концовка всей этой истории, наверное, мало в чем изменилась бы, разве что лишь в отдельных деталях.

Они заметили нас раньше, еще когда мы пили воду, пошли к нам, и никакие мои знаки Ромке (мол, мы с вами не знакомы) не помогали… Восторженный Ромка ничего не видел, ничего не понимал, да и скорее всего это девица его вела к нам. Они очень были рады встрече с нами. Варя тоже, казалось, обрадовалась своей школьной приятельнице. Едва допив воду, двинулась ей навстречу.

– Ой, Олька, сто лет тебя не видела!

– Так ты ж домоседка!

Ромка успел мне восторженно шепнуть:

– Девка – обалдеть можно!

– Уводи ее сейчас же, – зашипел я на него.

Ромка глядел на меня оторопело, не понимая, в чем дело. Я все еще надеялся на благополучный исход этой встречи, когда Оля, многозначительно посмотрев в мою сторону, уже говорила:

– Ох и киношники! Когда же это он тебя, тихоня, успел закадрить? Это только они могут. – И к Ромке. – Познакомься, моя давняя приятельница.

– Роман, – протянул он свою ладонищу.

– Варя, подавая руку, все еще, казалось, ничего не понимала, на лице ее застыла легкая растерянность.

А Оля тараторила:

– Ромка тоже оператор, он помощник у твоего… Роман обещал мне помочь устроиться в институт, во ВГИК, у него там уйма знакомых.

Я боялся глядеть на Варю и поэтому испепелил взглядом вконец растерявшегося Ромку. Мухомор несчастный, лопух! Во ВГИК он поступить ей поможет! Да сам уже второй год поступает…

А Оля продолжала:

– Рома еще только начинающий, а твой Леонид Скорик уже знаменитость. – Она восхищенно посмотрела на меня. – Он снял пять фильмов, о последнем все газеты писали.

И я снова смотрю не на Варю, а на Ромку. Трепач. Впрочем, его комплименты не очень меня коробили, была в них хоть и малая, но все же доля правды.

Я, наконец, осмелился поднять глаза на Варю и встретил такой недоуменный, такой растерянный взгляд, что мне стало не по себе. Хорошо, что в это время к нам подошли двое мальчишек, держа за ручки большую корзину, в которой шуршали живые раки.

– Купите раков, дяди, – попросил одни из них.

– А что, братцы, – воскликнул Ромка, – давайте купим, отнесем в кафе, нам там сварят, вина возьмем!

– Идея! – загорелась Оля.

– Нет, нам пора, – строго и сухо сказал я. Варя молчала, в мою сторону даже не посмотрела.

– В чем дело? – удивился Ромка.

– Я все поняла, – вздохнула Оля. – У них дела поважнее. – И взяла Ромку под руку, уводя в сторону центральной улицы.

– Так, может, вы купите? – не отставал мальчишка, тряся корзину с шуршащими раками.

– Нет, хлопец, спасибо, – сказала с печальной улыбкой Варя и погладила его по голове. Подняла на меня глаза все с той же улыбкой. – Дяде не до раков…

– Не до раков, – согласился я, вдруг почувствовав облегчение.

– Пойдемте где-нибудь сядем, я что-то устала немного.

Мы пошли к крохотному скверику, заросшему кустами акации. Но едва уселись на скамейку, как Варя нетерпеливо поднялась.

– Нет, тут душно, лучше к Дунаю…

Настоящей прохлады и здесь, на реке, не было, хотя и подувал ветерок. Он долетал сюда из жарких степей, рябил воду реки, слегка теребил листву осинки, что росла в низинке, неподалеку от берега. Чуть в стороне от осинки лежал старый, перевернутый вверх пробитым днищем каюк. Неспокойная, трепыхающаяся тень от листьев дерева падала на него, и я подумал, что Варя не раз, видимо, сиживала тут в такое вот жаркое время, когда лодку покрывала тень.

Мы молчали, я хотел было настроиться на бесшабашно-шутливый лад, который выручал меня даже в более сложных ситуациях, но почему-то не смог. Всякая игра сейчас казалась мне противной. И я начал с извинений:

– Вы, Варя, меня простите, пожалуйста, я, понимаете… Ну, так получилось, все вышло как-то само собой, нечаянно. Конечно, за подобные вещи такие прекрасные ребята, как ваш Василь и его товарищ, попросту говоря, бьют морду. Собственно, самозванцы всегда этого заслуживали и всегда расплачивались, но я, понимаете…

– Нет, я все же ничего не понимаю! – вдруг перебила она, досадливо всплеснув ладонями. Затем просяще уставилась на меня и спросила: – А вы-то кто будете Василю и Аркадию, тоже товарищ или просто знакомый?

– Ни то, ни другое, – виновато вздохнул я.

– Не понимаю. Откуда же вы их знаете, где познакомились?

– Мы вовсе не знакомились…

– Вам кто-то о них рассказывал?

– Да.

– А кто?

– Вы.

– Я?! – ткнула она себя пальцем в грудь, и на лице ее появилось такое замешательство, что я едва не рассмеялся.

– Да, да, Варя, вы.

– Но когда же я успела? Я ведь только вчера с вами познакомилась, а вы уже все о них знали.

– Нет, я лишь спросил вас, не Варя ли вы, а вы сразу же приняли меня за другого, за Аркадия. Но… вы мне так понравились, у вас для того, другого, для Аркадия, была такая улыбка, что мне очень захотелось видеть ее еще и… думать, что она принадлежит хоть немножко и мне… Теперь вам понятно? Если да, то улыбнитесь мне еще хоть раз…

– По заказу не получится, – пожав плечами, простодушно сказала Варя. – А потом, мне до конца так и не стало все ясно…

– Что не ясно, Варя?..

– Откуда же вы узнали мое имя и почему вы меня разыскивали?

И вот тут мне предстояло сказать ей самое неприятное. Как мне не хотелось этого! Признаться, я совсем уж, было, позабыл о том, что обещал Боруте. Но не говорить Варе о нем, о его просьбе я не имел права. Ведь я обещал ему.

– Борута, – сказал я. – Борута мне о вас говорил.

Что-то дрогнуло в Варином лице, она потерла виски, опустила голову и спросила неприязненно, каким-то чужим голосом:

– Где же это вы с ним свиделись, уж не в забегаловке ли?

– Нет, – ответил я и стал рассказывать все, как было, ничего не добавляя, не приукрашивая, хотя говорил я о нем сердито, как бы заново переживая тот инцидент на дороге.

Варя слушала меня не перебивая, лишь иногда коротко и, казалось, даже с легким недоверием вскидывала на меня глаза, ставшие какими-то равнодушно сонными, словно потухающими, не теми, к которым я уже привык за это короткое время. И от этого она становилась все некрасивее и некрасивее. У рта появились сухие складки, под глазами проступила болезненная синева, на лбу выступили капельки пота. Ничего я не утаил от нее, все передал, о чем просил меня Борута: и что женился на нелюбимой лишь для того, чтобы ее заставить страдать, и что чуть ли не нарочно смерти искал, и что обещал любить Варю до конца дней своих.