Текст книги "Полигон"

Автор книги: Николай Гуданец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

– Жаль. Я думал, есть шанс, – произнес Кин.

– В общем, так... Сама она ничего не отвечает. Сейчас я попробую объявить ее как внешний накопитель и перезагружусь, – пообещал Зига. – Кто его знает, может и сработать.

Он немного поколдовал над интерфейсной панелью, вполголоса что-то буркнул в микрофон виртуального шлема и ткнул пальцем кнопку перезагрузки.

Склонившись над плечом унтера, Кин бездумно наблюдал, как на мониторе мелькают сообщения о загрузке драйверов. Напряженную тишину нарушал только ровный шелест компьютерной системы охлаждения. Под конец загрузки на дисплее снова вспыхнула красная табличка. Зига невозмутимо убрал ее нажатием псевдоклавиши, после чего углубился в дебри операционной системы. Кин вдруг почувствовал, что его руки непроизвольно сжимаются в кулаки, и велел себе расслабиться.

– Есть контакт! – торжествующе объявил унтер. – Опознается. Там стоит стандартная плашка на триста гигабайт.

– Неужели цела? – с замиранием сердца спросил Кин.

– Физически вроде нормальная. Дайте-ка прогоню ее через диагностику. Черт, как интересно...

Покрывавший мертвую голову иней стал подтаивать, кожа фабра глянцево заблестела, и в тазик натекла крохотная лужица грязной талой воды. На мониторе начали расти цветные столбики, под ними заплясали цифры, наконец появилась итоговая таблица.

– Ух ты, адресация почти вся навернулась в хлам, – озабоченно сказал Зига. – Ну а если так?..

Сосредоточенно сопя, он запустил другую программу. Несколько томительных секунд компьютер занимался загрузкой, потом на дисплее появились ровные колонки шестнадцатиричных символов. Зига углубился в чтение этой абракадабры, беззвучно шевеля губами.

– В принципе можно вытащить, – наконец вынес он свой вердикт. – Файлы рассыпались, придется их таскать по сегментам и состыковывать, мороки будет невпроворот. Видите ли, это все равно как если бы у дискового накопителя накрылась корневая дорожка. Информация в целости, но где что лежит, сам черт не разберет.

– До нее надо добраться, Зига. Постарайтесь, пожалуйста, – попросил взбудораженный Кин. – Это очень важно.

– Понимаю. Я ее вытащу, будьте спокойны, – заверил унтер. – У меня на этот случай даже своя утилюшка написана. И потом, мне даже интересно, фабров я еще не подламывал.

– Сколько времени вам на это потребуется?

– Даже не знаю. – Зига возвел глаза к потолку, соображая. – Пока все спокойно, поработаю тут, потом меня сменят, а дома у меня машина слабенькая. Если пойдет нормально, закончу к утру, годится?

– Это было бы просто великолепно.

– Обещать ничего не могу. Постараюсь.

– Да, еще. Доктор Мерстон сказал, что через каждые полчаса эту голову надо класть обратно в термостат, – предупредил Кин. – Иначе она может сгнить.

– Ну, тут вообще нет проблем. – Унтер бодро принялся орудовать псевдоклавишами. – Я сейчас перекачаю весь хлам к себе в машину, и можете башку забирать.

– Погодите, как же вы скопируете файлы при отсутствии адресации?

– Очень просто, один к одному в том же мусорном виде, я ж говорю, специально для этих дел утилиту написал, – объяснил Зига. – Пожалуйста, пошел качать. Обождите маленько.

Кин опустился на табурет и расстегнул воротничок мундира – дышать стало легче.

– Что там стряслось в лаборатории? – спросил унтер у Ронча. – Говорят, Харагва концы отдал.

– Несчастный случай, – глядя в сторону, неуклюже соврал квадр-офицер. – Он прыгунчика потрошил и укололся иглой.

– Слушай, а кого ты на губу хотел отправить?

– Да Мерстон отдавать эту самую голову отказался. Инспектору пришлось его припугнуть, так он сразу стал шелковый.

– Неужто ты и вправду его арестовал бы?

– Нет, понарошке.

– Ну, цирк, – ухмыльнулся унтер и взглянул на дисплей. – Готово, скачался мусор. Э-э, да там всего-навсего сто двадцать гигабайтов с хвостиком. Ноль проблем. Ронч, можешь забирать этого красавца, пока не протух.

Выдернув штекер из гнезда, Ронч запихнул оттаявшую голову обратно в мешок и сунул ее в криостат. Зига с тазиком отправился в уборную и выплеснул воду.

– Тогда мы пойдем, пожалуй. – Кин поднялся со стула и направился к шкафу надевать бронекостюм.

В этот момент дверь кабинета открылась, в адъютантскую вышел Тарпиц, возясь на ходу с застежками бронекостюма. Увидев Кина, следователь непроизвольно вздрогнул и остановился.

– Добрый день, – после заминки выдавил он.

– Сегодня мы уже виделись, – холодно напомнил Кин.

– Ах, ну да, ну да, конечно...

Повисло неловкое молчание. Зига убрал тазик на прежнее место и сел за пульт. Ронч нахлобучил шлем и закинул на плечо лямку увесистого криостата.

– На редкость неудачно сделаны застежки, не правда ли? – с вымученной улыбочкой произнес Тарпиц, поправляя поясной ремень портупеи.

– Да, конструкция, прямо скажем, идиотская, – согласился Кин. – Как продвигаются ваши дела в лаборатории?

– Очень много работы, боюсь, придется провозиться допоздна.

– Нам с вами надо бы многое обсудить, – небрежно проронил Кин.

Теперь, обработав Наримана, он мог не церемониться с этим кудрявым вьюном, и тот, безусловно, чуял неладное.

– Завтра утром я буду всецело к вашим услугам.

– Хорошо, я зайду в десять часов.

– Слушаюсь. – Тарпиц прищелкнул каблуками. – Наверно, вы направляетесь на ужин?

– Так точно.

– Ну, тогда нам по пути, – сказал Кин и, прежде чем выйти в тамбур, оглянулся на дежурного. – Желаю успеха, Зига.

– Спасибо, инспектор.

Выйдя из блокгауза, Кин взглядом указал Рончу, чтобы тот следовал сзади, чуть поодаль, и зашагал по дорожке рядом с Тарпицем. Тот скрыл лицо под тонированным забралом, однако его скованная походка изобличала бьющую через край нервозность.

– Хочу выяснить у вас одну забавную вещь, – начал Кин. – Харагва незадолго до смерти сообщил, что вы намеревались меня арестовать. Это правда?

– Помилуйте, полная чушь. – От волнения пухлые щеки Тарпица слегка порозовели. – Не знаю, почему это ему взбрело на ум?

– Ладно, оставим это. Допустим, покойный прилгнул сгоряча, бывает...

Последовала многозначительная пауза. Кин, сощурившись, смотрел на далекий заснеженный горный хребет, окутанный тонкой дымкой. Какие все-таки никудышные ублюдки порой попадаются в рядах арконовцев, пришло ему на ум, профессионализмом и не пахнет, самообладания ни на грош.

– Что-нибудь еще? – не выдержав, спросил Тарпиц.

– Простите, квадр-офицер, я немного задумался, – смиренно поддел его Кин.

– Виноват. Извините.

– Нет, ничего страшного, не подумайте, что я фанатик устава. Да и предмет для размышлений был не столь уж существенный. Я гадал, кто вам в академии преподавал криминалистику и, в частности, дактилоскопию? Верженский, наверно?

При недвусмысленном намеке на злосчастную экспертизу обоймы и наглую ложь на утреннем совещании Тарпиц совершенно скис.

– Вы не ошиблись, – промямлил он.

– Замечательный человек, кристально честный, настоящий профессионал, не правда ли?

– Не могу судить, не имел счастья быть близко знакомым.

– А я когда-то учился с ним вместе, представьте себе. Как говорится, жаль, что таких людей нынче уже не делают...

Тарпиц ничего не ответил, и остаток пути до столовой прошел в молчании. Теперь, став полным хозяином положения, Кин не смог отказать себе в удовольствии элегантно пощекотать нервы этому подлецу. Сначала обработать его хлесткими двусмысленностями, чтоб дозрел до полной кондиции, потом устроить крупную служебную головомойку, а уж дело об украденных со склада минах приберечь для завершающего удара.

Войдя в зал столовой, Кин снял шлем, пригладил волосы ладонью и бросил Тарпицу через плечо:

– Итак, завтра в десять утра буду у вас.

– Да, непременно, буду ждать вас... – угодливо зачастил тот.

Прежде чем пойти по проходу посреди зала, Ронч снял криостат с плеча, чтобы не задевать неуклюжей ношей сидящих за столиками. Опередив его, Кин вольготно развалился на стуле, глядя, как с другого конца зала приближается Стасия. Он вдруг почувствовал, что эта женщина стала волновать его всерьез. Этой ночью они будут вместе в постели. На редкость удачный день получит приятное завершение.

– Что вам на ужин? – спросила официантка, подойдя к столику.

– А что вы посоветуете?

– Океанский салат сегодня очень хорош.

– Полагаюсь на вас, – произнес Кин. – Давайте салат.

– Мне филейчик, – сказал Ронч.

– Сию минуту.

В ожидании заказа Кин принялся озирать зал, и пустующее место за столом возле акранийского деревца напомнило ему о самоубийстве Харагвы. Надутый доктор Мерстон сделал вид, что не замечает присутствия Кина. Абурхад о чем-то оживленно переговаривался с Буанье. Подперев голову рукой, Кин задумался. На недостаток любовного опыта он пожаловаться не мог, однако ему никогда не удавалось предугадать, как поведет себя женщина в постели. То разухабистая девка, отчаянная на словах, окажется пресной, болезненно стыдливой, а то сумрачная скромница начнет в оргазме восторженно сквернословить. Очень редко напускной лик дамы совпадал с тем, который открывался в инимные минуты. Интересно, подтвердит Стасия это правило или станет исключением...

– Вы, наверно, беспокоитесь, как там у Зиги пойдут дела, получится ли? спросил Ронч.

– Угадали.

– По компьютерной части он просто кудесник, заверил квадр-офицер. – И еще он заводной, раз пообещал, то в лепешку расшибется, но сделает.

Стасия принесла ужин. Когда она, легко наклонившись, поставила порцию салата перед Кином, надушенный искусственный локон парика едва не коснулся его щеки, и эта несбывшаяся тень мимолетной щекотки внезапно взволновала его. Налив минеральной воды в стакан, официантка пожелала приятного аппетита и поспешила дальше, толкая перед собой уставленную блюдами тележку.

Кин принялся за еду, которая показалась ему безвкусной, точно вата. Видимо, подспудная нервная перегрузка оказалась даже сильнее, чем ему казалось. Что ж, мысленно рассудил он, бурная ночь в объятиях привлекательной женщины придется тем более кстати.

– Как бы там ни было, день сегодня выдался все-таки удачный, – заявил он, доев салат и откинувшись на спинку стула.

– Не сглазить бы, – откликнулся его телохранитель, утирая рот бумажной салфеткой.

Заметив, что Кин и Ронч опустошили тарелки, Стасия поспешила к ним за расчетом.

– Знаете, говорят, доктор Харагва погиб, – как бы невзначай промолвила она, глядя на Кина из-под голубой челки. – Об этом только и разговоров...

– Да, крайне прискорбно. – Он подал ей свою карточку.

– Это правда случилось у вас на глазах?

– Он показывал нам с Рончем препарированного прыгунчика, – нехотя ответил Кин. – Нечаянно укололся его иглой. Прямо скажу, страшная смерть.

– Он сам ее выбрал.

– Простите, в каком смысле?

– В прямом. Человек создает себе смерть всей своей жизнью.

– Пожалуй, вы правы.

Стасия взглянула на него размытым лиловым взглядом, и Кин ощутил, как отчетливая тихая искорка чувственности проскочила между ними. Ее миловидное лицо чуточку осунулось, в мягких чертах проступила дразнящая хищная жесткость, произошло мгновенное преображение из смазливой куколки в редкостную красавицу. У Кина под ложечкой шевельнулся льдистый комок ошеломления. Тут же утонченный лик сменился прежней простоватой маской, но теперь он знал, какой может быть эта женщина, когда наружу прорывается ее тщательно скрываемая сущность.

– Увидимся в девять часов, – сказала вполголоса официантка, покончив с расчетом.

– О да, конечно.

Когда она возвращала карточку, Кин не удержался от того, чтобы легонько пожать ее теплые пальцы, и почувствовал ответное пожатие, быстрое и крепкое.

Как-то раз один его приятель хвастался, что безошибочно распознает любовные стати женщины по ее рукам. Пожалуй, в этом есть зерно истины. У Ринты пальцы длинные и хрупкие, изящные нервные пальцы, некстати вспомнилось ему. Совершенно иные, чем у Стасии. Повернувшись, она протянула руку за карточкой Ронча, ткань блузки натянулась на груди, обрисовав напрягшиеся крепкие соски. У Кина стеснилось дыхание, угрюмая тяжесть набрякла в паху, он понял, что потаенная игра их рук также пробудила в женщине всплеск желания. Несколько мгновений длилось эротическое наваждение, как будто энергичные, горячие пальцы Стасии уже стискивают его затвердевший ствол, изнывающий в преддверии лона, заплутавший в его сочных шелковистых складках, и вот наконец он торжествующе замирает, смакуя решающий миг, упершись в тугое колечко входа.

Снова ее расфокусированный, словно бы близорукий лиловый взгляд скользнул по его лицу.

– До встречи, Элий.

– До скорой встречи, – откликнулся он.

Когда они с Рончем вышли из столовой, солнце скрылось за горной грядой, и в воздухе начали стремительно сгущаться сумерки. Складки ложбины заволокло молочной дымкой, над темными громадами гор проступили первые блеклые звезды. Ощутимо повеяло прохладой, и захотелось поднять забрало, чтобы вдохнуть полной грудью влажный вечерний ветерок. Досадно и нелепо, что за такое обыкновенное крохотное удовольствие на Тангре можно поплатиться жизнью.

– Это добро куда денем? – осведомился Ронч, похлопывая ладонью по болтающемуся у него на боку криостату.

– Пусть постоит пока у меня. Думаю, завтра Зига восстановит файлы, и мы вернем голову в лабораторию, – ответил Кин, сворачивая на дорожку, ведущую к его дому.

Войдя следом за Кином в комнату, квадр-офицер поставил криостат в угол и вздохнул с облегчением, увесистый ящик успел ему надоесть.

– Ладно, я пойду, счастливо оставаться, – сказал на прощание он. – Как говорят у нас на Эргасте, желаю пышной ночи.

Ронч произнес это с неподдельным дружелюбием и теплой простотой. Любого другого на его месте Кин не преминул бы одернуть, однако тут у него просто язык не повернулся.

– Уж я постараюсь, – пообещал он.

Ухмыльнувшись в седые усы, Ронч крепко пожал Кину руку и оставил его в одиночестве. Избавившись от бронекостюма, первым делом Кин отправился в санузел, помочился и смыл с крайней плоти клейкую слизь, которую оставило по себе отхлынувшее возбуждение. Затем долго плескался под душем, потом вернулся в комнату, бросился на тахту и растянулся навзничь, подложив руки под голову. Его окутало ощущение мягкой свежести, приободрившийся, он принялся намечать рабочий план завтрашнего дня.

Прежде всего надлежало после завтрака устроить изовравшейся скотине Тарпицу крепкий разнос по всем статьям, чтобы деморализовать его окончательно. Кроме того, до сих пор никак не доходили руки найти через базу данных фабра с замазанным глиной номером, который нагнал на него страху позавчерашним вечером. Скорее всего фабром управлял покойный Харагва, и, когда биоробот получил команду открыть огонь, в его мозгу началась сшибка. Вряд ли получится выяснить подлинные причины случившегося, но так или иначе надо наведаться к Мерстону еще раз и вволю покопаться в лабораторном сервере. А самое главное, Зига обещал к утру восстановить раздрызганные файлы, извлеченные из головы мертвого фабра. Тогда должно выясниться наконец, кто именно повинен в трагической стычке. Если худшие подозрения Кина получат документальное подтверждение, в Генштабе разразится настоящая буря, и концерну "Биотех" не избежать крупных неприятностей.

Модуль очередного межзвездного челнока приземлится в космопорту послезавтра вечером, и можно будет с чистой совестью отправляться на нем восвояси. Довольно, он сыт по горло приключениями на этой планете. И без того уже он сделал много, очень много, гораздо больше, чем ожидал. Обезвредить вражеского шпиона пока не удалось, но никто не поставит этого Кину в вину. Выяснить, кто скрывается под кличкой Туман, легче всего через агента в имперском разведцентре на Демионе. Рано или поздно это произойдет.

Внезапно его мысли перескочили на доктора Мерстона. Классический образчик ученого чудака, совершенно перекрученный узлом невротик. Досье без сучка без задоринки, жизненный путь зияет отменно скучной гладкостью. Мерстон, как и безвременно почивший Харагва, холостяк, но не имеет ни малейшей склонности к загулам. Невесть почему на руководящие посты в концерне выдвигают исключительно неженатых людей, прямо-таки монашеский орден с научно-производственным уклоном. Впрочем, нет ли здесь путаницы между причиной и следствием? Ни один семьянин не станет просиживать в лаборатории с утра до поздней ночи без выходных, соответственно, быстрой карьеры ему не сделать.

Обволакивающий покой потихоньку сгущался, и Кин был близок к тому, чтобы задремать и осрамиться проспав свидание. Спохватившись и скосив глаза н стенные часы, он увидел, что уже половина девятого! Резко вскочил с тахты и проделал несколько гимнастических упражнений для вящей бодрости, затем надел свежее белье и облачился в строгий партикулярный костюм.

Пройдя по коридору в левое крыло дома, он деликатно постучал в дверь семнадцатой квартиры.

– Входите, открыто, – послышался голос Стасии.

Кин вошел в квартиру, чья планировка была точным зеркальным отражением той, которую отвели ему. Отведя рукой шуршащую завесу из пластмассовых бусинок, он ступил на искусственный мох и повел глазами вокруг, свыкаясь с полумраком, разбавленным мягким рдеющим светом от ночника в дальнем углу.

Стасия полулежала на тахте в длиннополом цветастом халате, поджав под себя босые ноги. Впервые Кин увидел ее без парика. Собственные волосы у нее оказались светло-русыми, очень коротко подстриженными, отчего она походила на подростка, и в сочетании с телом зрелой женщины это выглядело неожиданно волнующим, донельзя притягательным. То, что она решилась принять гостя в домашнем халате, пускай экзотичном и явно недешевом, недвусмысленно предвещало, чем закончится визит.

На квадратном столике перед тахтой стояли бутылка вина, два бокала и раскрытая коробка конфет. При взгляде на притулившийся рядом с бутылкой букетик искусственных цветов в хрустальной вазочке Кина слегка покоробило: имитация живых цветов, будь то пластмассовая или голографическая, всегда представлялась ему дурным тоном. Впрочем, ожидать безукоризненного вкуса и особенной утонченности от любовницы на один вечер вряд ли уместно, подумал он.

– Присаживайтесь, – ослепительно улыбнувшись, женщина указала на стоявшее возле столика пухлое кресло гостиничного вида.

– Благодарю. – Кин отвесил полупоклон и уселся.

Стасия машинально подняла руку к волосам, как если бы на ней был парик и требовалось поправить локоны. Широкий расшитый рукав сполз до плеча, обнажив сдобную белую руку.

Кину бросился в глаза характерный ножевой шрам на запястье, прежде его скрывала кружевная манжета форменной блузки. Похоже на след от неудачной попытки свести счеты с жизнью, и в досье наверняка об этом упомянуто. Возможно, завтра он позволит себе наконец выяснить все о Стасии Фейно, если выдастся хоть немножко свободного времени. Имея такую отметину, женщина обычно прибегает к услугам пластической хирургии, а она почему-то не стала сводить некрасивый рубец.

В воздухе витал густой пряный запах. Неспешно продолжая озирать комнату, Кин увидел в изножье тахты маленькую цветную голограмму, ее рамку из призрачного золота обвивали миражные гирлянды тропических соцветий, перед ней торчала из бронзового зажима курительная палочка, над которой изгибался тонкий вихор дыма. Палочка не была иллюзорной, это она источала изысканный экзотический аромат. Изображенное на голограмме божество позабавило Кина: среди перемигивающихся звезд в черном небе лихо приплясывало пучеглазое клыкастое чудище в ожерелье из человеческих черепов.

– Очень рада, что вы пришли, – проворковала Стасия. – Знаете, по вечерам здесь такая жуткая скучища...

– Если такую обворожительную женщину, как вы, некому развлечь, это не делает чести здешним кавалерам, – галантно заявил Кин.

Интересно бы знать, подумал он про себя, кого она принимала здесь позавчерашним вечером и взахлеб ублажала своим сочным ртом, который сейчас призывно улыбается ему. Она даже не подозревает, что ему это известно.

– А вы милый... Наливайте вино, давайте выпьем за избавление от скуки.

– С удовольствием. – Кин вытащил пробку и наполнил бокалы. – Прекрасный тост.

У себя дома Стасия держалась как великосветская дама, ничто в ее манерах не напоминало о хлопотливой услужливой официантке из гарнизонной столовой. Приняв из рук Кина бокал, она подняла его на уровень глаз и посмотрела на гостя поверх золотистого ободка. Впервые Кин увидел ее без лиловых контактных линз, и обнаружилось, что глазная радужка у нее серая с рыжими искорками.

– Итак, долой скуку, – провозгласила она. – И да здравствует веселье.

– Трижды виват, – поддержал ее Кин и, пригубив вина, снова покосился на голограмму с танцующим чудищем.

– Я вижу, вас заинтересовал мой Харашну, – промолвила Стасия так, словно речь зашла о домашнем зверьке. – Это мой бог.

– Он выглядит довольно импозантно, – признал Кин. – К стыду своему, я о нем практически ничего не знаю.

– Харашну властвует над миром, ибо он есть средоточие наслаждений.

– Интересная формулировка. Правда, я не совсем понимаю, при чем тут черепа в таком случае.

– Наслаждение и гибель всегда идут рука об руку, – расширив глаза, вполголоса заявила женщина.

Как только разговор коснулся клыкастого божества. Кину почудилось, что в безупречном облике Стасии вдруг прорезалась тень тщательно скрываемого безумия. Впрочем, решил он, истовая религиозность всегда представляет собой разновидность тихого помешательства.

– Но ведь вы сегодня, помнится, сказали, что не боитесь гибели, – заметил он.

– Да, это так.

Отпив из бокала еще один маленький глоток, Стасия воззрилась на своего гостя не без некоторой снисходительности, словно взрослый человек на любопытствующего ребенка.

– А еще вы сказали, что есть вещи куда страшнее, – продолжил заинтригованный Кин.

– Верно.

– Могу ли я узнать, какие именно вещи вы имели в виду?

Все с тем же снисходительным видом женщина повертела в руке недопитый бокал и поставила его на столик.

– Видимо, вы считаете, что нет ничего страшнее смерти, – сказала она.

– Все так считают.

– Ошибаетесь, – мягко возразила Стасия. – Я так не считаю. Значит, уже не все.

– Интересно бы узнать почему?

– Потому что смерти нет.

– Тогда что может быть страшнее смерти? – с искренним недоумением спросил Кин.

– Жизнь.

Откинувшись на спинку кресла, Кин немного помолчал, переваривая услышанное.

– Может быть, я чего-то не понимаю, – проговорил он. – Но ведь если смерти нет, жизнь бесконечна.

– Именно это и есть самое страшное.

– Как я понимаю, это нечто вроде символа вашей веры?

– Нет, это мое собственное убеждение. Хотя оно вполне согласуется с учением Харашну. – Наклонившись вперед, Стасия взяла из коробки конфету в виде сердечка, откинулась на подушки и откусила половинку своими мелкими ровными зубами.

Продолжать эту религиозно-философскую дискуссию было бы совершенно не к месту. Потягивая вино из бокала, Кин старался понять, почему под ложечкой холодным комком засело неотвязное предощущение беды. Интуиция подсказывала ему, что Стасия пригласила его к себе далеко неспроста.

Может быть, он преждевременно вообразил себя хозяином положения, которому нечего больше опасаться. А между тем ситуация еще далека от разрядки, для него вполне могли припасти какой-нибудь грязный трюк из арсенала политической полиции, вроде внезапного появления ее любовника и драки с непредсказуемыми последствиями. Или она в решающий момент начнет визжать, царапаться и звать на помощь, а когда в комнату ворвутся соседи, заявит, что Кин пытался ее изнасиловать.

Так или иначе, следует быть начеку, и если это какая-то поганая ловушка, то тем, кто ее расставил, несдобровать. Посмотрим, кто кого переиграет, рассудил Кин. Если угрожает провокация, то лучшая тактика – вести себя как ни в чем не бывало, быть самим собой без малейшего наигрыша. А там видно будет.

Он хотел бы заговорить с ней о переданной ею утром предостерегающей записке, но этого делать не следовало, поскольку комната, безусловно, прослушивалась.

– Я включу музыку, если вы не против, – прервала затянувшееся молчание Стасия. – Что бы вы хотели услышать?

– Всецело полагаюсь на ваше усмотрение.

Она взяла с полочки у изголовья тахты крохотный пульт униплейера и нажала кнопку.

– Вот, послушайте, это Стенжелл.

С первых же тактов Кин узнал свою самую любимую мелодию – анданте из третьего струнного квартета. Широко взмыли первые такты, дохнуло весенней свежестью и потаенной грустью. Так вот откуда доносилась эта музыка позавчера, сообразил Кин.

– Потрясающе, – сказал он. – Вы тоже любите эту вещь?

– Почему вас это удивляет?

– Не удивляет, что вы, я просто обрадовался. По-моему, это одна из самых безыскусных и гениальных мелодий на свете.

Он умолк, зачарованный знакомыми переливами основной темы, ее щемящие ноты плавно кружились в багровом пряном сумраке.

– Знаете, на что это похоже? – спросила вдруг Стасия. – Мне всегда казалось, что так плачут звезды.

– Рискую показаться банальным, – ответил он, вслушиваясь в мерную струнную капель. – Но у меня эта музыка ассоциируется с ранней весной.

– Вот его знаменитая Третья Космическая мне не так нравится, – призналась она. – В ней Стенжелл совершенно непохож на себя, как будто ее писал другой человек.

– А я ее очень люблю. Это тоже Стенжелл, хотя в совершенно другой манере. Мощная, величественная вещь.

– По-моему, он был настоящим гением, – задумчиво сказала Стасия. – И зачем только его втравили в такую грязь?.. Знаете, я думаю, он умер от позора.

– Вне всякого сомнения, – подтвердил Кин.

Между тем он знал неприглядную правду. Началось с того, что второй секретарь посольства Конфедерации на Демионе, он же секунд-офицер внешней разведки Энзер, стал перебежчиком и сделал ряд заявлений для имперской прессы. Одно из самых сенсационных разоблачений касалось Стенжелла, которого сам Энзер завербовал еще в бытность того безвестным студентом консерватории. Разразился бешеный скандал, газетчики наперебой изощрялись в оскорблениях, даже мировую известность композитора ухитрились преподнести как дутую славу, созданную усилиями тайной полиции, всячески пестовавшей своего сексота. Что было, разумеется, полнейшей ерундой, поскольку среда творческой интеллигенции кишела осведомителями, и Стенжелл являлся в этом отношении скорее правилом, нежели исключением. Но, в отличие от остальных, ему не повезло, тайное стало явным, и началась оголтелая травля.

Газетная шумиха вокруг имени Стенжелла совпала с тем, что композитор незадолго перед ней пережил глубокий кризис сознания, связанный с его обращением к таркизму и стремлением неукоснительно соблюдать все его предписания, включая решительный запрет на ложь. По иронии судьбы пылкий неофит решил ознаменовать свое рождение для жизни новой решительным разрывом отношений с политической полицией, о чем не преминул сообщить курировавшему его офицеру. Поэтому он воспринял все последующее как месть за отказ от дальнейшего сотрудничества, и беднягу окончательно сорвало с тормозов. Правда, еще до того, как Стенжелл решил принести публичное покаяние, об этих непохвальных намерениях доложил его духовник, монах Асворий. Наивный композитор плохо представлял себе степень инфильтрации таркистского клира косвенными сотрудниками. Пред объективы и микрофоны его не допустили.

У Стенжелла действительно пошаливало сердце, но умер он от укола растительного алкалоида, вызывающего мгновенный паралич сердечной мышцы и не поддающегося обнаружению хроматографическим методом, что Кин знал совершенно точно. Некогда получив доступ к секретным архивам, он собственными глазами прочитал донесение его жены, которая регулярно сообщала политической полиции всю подноготную их семейной жизни. В нем сообщалось о том, что, затравленный газетными борзописцами, композитор собирался сделать ряд заявлений для прессы. Благодаря многолетнему сотрудничеству с секретной службой он умудрился узнать очень многое, начиная с методов работы и кончая донельзя щекотливыми фактами, а теперь, опозоренный и отчаявшийся, решил предать все это гласности. Некоторые шансы пробиться сквозь цензуру и осуществить свое намерение у него были, поэтому решение о ликвидации Стенжелла незамедлительно приняли на самом высоком уровне, привели в исполнение четко и скрытно, а позже отправили вслед за ним и безутешную вдову, которая, на свою беду, слишком много знала.

Музыкальный файл окончился, униплейер умолк, и Стасия снова взялась за пультик.

– Поставить что-нибудь еще? – спросила она.

– Я бы предпочел с этим повременить. Теперь любая другая музыка только испортит впечатление, – рассудил Кин.

– Вы правы, – согласилась она. – Тогда налейте еще вина.

– Ах да, извините, – спохватился Кин и, удобства ради придвинув свое кресло ближе к тахте, наполнил бокалы.

Он никак не мог разобраться в себе, понять, почему его так будоражит эта женщина, отчего ему не дает покоя странная смесь пронзительного влечения с болезненной ревностью и чуть ли не отвращением, как будто ее пухлые губы покрыло несмываемой коркой засохшее семя другого мужчины.

Раскинувшаяся на груде вышитых подушек Стасия влажно улыбнулась, принимая из его рук бокал.

– Итак, за что мы будем пить?

– Я бы предложил традиционный офицерский тост: за прекрасных дам, – не найдя ничего лучшего, Кин решил отделаться дежурной пошлостью.

– Очень хорошо, – промурлыкала она и, отпив крохотный глоток, потянулась за очередной конфетой.

Словно бы ненароком в глубоком вырезе ее просторного халата мелькнула наливная белизна грудей, и у Кина перехватило дыхание. Он залпом осушил свой бокал, даже не почувствовав букет вина.

– Берите, они очень вкусные, – посоветовала ему Стасия, указывая оттопыренным мизинчиком на коробку с шоколадным ассорти.

– Благодарю, но к сластям я довольно равнодушен.

– А я ужасная сладкоежка, – призналась она, прожевав конфету. – Хотя случилось так, что целых три года мне пришлось обходиться без сладкого. И ни капли вина, можете себе представить?

– Кажется, я понимаю. Вы, наверно, приняли какой-то строгий обет.

– Да, вы угадали. Случилось так, что я ушла в монастырь. А Харашну запрещает стремящимся к праведности мирские наслаждения.

– Вот как, вы были монахиней? – изобразил удивление Кин.

– Меня удостоили посвящения девятой ступени. Хотите взглянуть на главу нашей церкви?

– Было бы интересно.

Стасия взяла валявшийся на покрывале пульт униплейера и переключила головизор. На месте бессмысленно и однообразно пляшущего Харашну, который успел изрядно поднадоесть Кину, в увитой цветами рамке появилось смуглое лицо пожилого мужчины с необычайно живыми и яркими карими глазами. Его гладко выбритую голову украшал тонкий золотой обруч.

– Он имеет посвящение первой ступени, то есть является глазами и устами Харашну в безотрадном бренном мире, – сказала она. – Говоря другими словами, он реальное воплощение бога. При посвящении его нарекли Джандар, а его сакрального имени не знает никто.