Текст книги "Казаки"

Автор книги: Николай Костомаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 44 страниц)

Всего неприятнее для Самка должно было отозваться то, что ему теперь поручали сношение с Хмельницким. В то время, когда Сомко приводил Украину под власть царя и надеялся за это себе нагороды (а вожделенною нагородою было для него гетманство), Юрий прислал в Москву Михаила Суличенка и объяснял, что переход на польскую сторону под Слободищем случился поневоле, по крайности, и присягу польскому королю он учинил по принуждению зад-непровских полковников, изменников, которые, <<по ляцко-му хотению, ищут погибели всего Войска Запорожского»; Юрий просил не класть на него вины за это невольное отступление; он теперь за то будет промышлять о возвращении царю заднепровской Украины, и сам хочет навсегда пребывать в подданстве и послушании его царского величества. По этому-то отзыву московское правительство пору-ч ало Сомку войти с Юрием, св оим племянником, в сношение, убеждать его оставаться в верности царю и обнадеживать царскою милостью. Это значило з аставлять Самка работать против самого себя, подрывать себе самому возможность получить гетманское достоинство: оно уже упразднилось изменою Юрия; но если Юрий получит царское прощение, то, естественно, гетманство будет оставлено за Юрием, как за носящим это звание; притом от его гетманства ожидалась прямая польза Москве, тем более, что он привлечет к царю Запорожье, где его не переставали считать гетманом. Сомку велено было выразиться в письме к

Юрию, что царь утвердит за ним в подданстве город Гадяч, со всеми принадлежностями, чем владел покойный отец его, а если он захочет поехать в Москву и видеть царские очи, то ему не только не будет воспомянуто его прежнее невольное отступление, но он обрящет милость и честь. и многое жалованье.

Недоверие к Сомку поддерживалось в Москве получаемыми один за другим доносами от Золотаренка и Максима; и потому гонцу, отправленному в Переяславль, было поручено разведать – подлинно верен ли Сомко, и нет ли в нем «оскорбления и сомнения», и если окажется за ним какая-нибудь шатость, то снестись об этом с переяславским воеводою, князем Василием Волконским, и известить царя. Тот же гонец, который приезжал к Сомку с приказанием писать к Юрию убеждения и обнадеживать его царскою милостью, возил милостивую грамоту к Золотаренку, постоянно оговаривавшему Сомка. Сомко притворился и говорил посланцу, что он надеется, что Юрий отстанет от заднепровских полковников, и послал письмо к племяннику. Гонец дожидался ответа в Переяславле. Сомко, после сношений с Хмельницким, отвечал в своей грамоте к царю, писанной 21 августа: По указу вашего царского величества, я писал к сродичу своему Юрию Хмельницкому и напоминал ему именем Творца Сотворителя Бога, чтобы он вспомнил отца своего и свою присягу и пришел в обращение и пребывал бы по-прежнему в верности и подданстве царскому величеству; но я имею подлинную ведомость от Семена Голуховского, бывшего писаря Юрия Хмельницкого, что Юрий Хмельницкий единодушно стал с «приводцами» ко всему злу; он моего посланца приказал засадить в тюрьму и призывал на помощь крымского хана. Уже хан с ордою в Уманском полку собирается воевать против царя и покорять украинские города левой стороны Днепра. В заключение Сомк° просил прислать ратные силы против покушений Юрия. Вместе с царским посланцем отправил в Москву самого Семена Голуховского.

Этот бывший писарь по снятии с него писарства ездил было в Варшаву, но был принят там не радушно: поляки считали его сторонником московского царя, и не верили его словам о покорности королю. Теперь, воротившись из Польши, он прибыл в Москву искать милостей у царя, которому изъявил уже преданность во время слободищенской катастрофы. Василий Золотаренко, соперник Сомка, по отношению к Юрию говорил тогда с Сомком заодно и писал к царю об опасностях со стороны заднеприя, ссылаясь на

Голуховского, которому поручил рассказать все подробно. Семен Голуховский ехал в царскую столицу с тем, чтобы провести обоих своих доверителей.

Через несколько дней после того с другим гонцом, Юрием Никифоровым, Сомко извещал совсем другое: Юрий действительно желает отложиться от Польши, потому что полковники не дают ему воли; Юрий писал к Сомку о своем желании быть в подданстве у царя. СомкО при этом давал совет держать, близ Юрия, московского приближенного человека, послать на заднепровскую сторону великорусских ратных людей и занять ими города: Чигирин, Корсун, Умань, Брацла:вль, Белую Церковь, так что если поляки задумают идти на левую сторону Днепра, то русские войска будут находиться на правой у них сзади; а если придется уступить заднепровские города, то следует прежде вывести из этих городов всех людей на левый берег, а города уступить пустыми, и этою уступкою выговорить у поляков уступку левого берега Днепра. Таким образом, Сомко предлагал в это время то, что силою обстоятельств действительно случилось не .так скоро уже после его смерти.

В своих письмах, отправляемых в Москву, как СомкО, так и враг его Золотаренка и все другие полковники беспрестанно просили о присылке и прибавке великорусских ратных людей в Малой Руси, даже в противном случае грозили, что край не в силах будет обороняться от поляков и заднепровских козаков, и, в случае нападения, отпадет по-. неволе от царя. Дело было в том, что нравственные силы Малой Руси чрезвычайно подорвались вследствие прошлых потрясений, неудач и внутренних волнений; две политические партии стояли враждебно одна против другой; они успели уже разделить прежде нераздельную Украину по течению Днепра: одна, сосредоточиваясь на левой стороне, поклонялась к Москве, – другая, на правом берегу Днепра, к Польше; но не было веры в правду и там, и здесь, и в сущности малорусы не предпочитали ни ляхов «москалям>>, ни «москалей» ляхам, а готовы были склоняться то сюда, то туда, смотря по наклонению обстоятельств, не от них зависевших. К левой стороне Днепра была ближе Москва; она могла скорее дать знать свою грозу; и потому левая сторона, казалось, тянула к Москве. Но прежней народной ненависти к Польше противоположно становилось неудовольствие против великорусов,– сильно возраставшее от обид, какие делали московские ратные люди туземцам. Как царское войско обращалось тогда с малорусами, описывает между прочим в своей жалобе киево-печерской лавры архимандрит Иннокентий Гизель, 29-го мая 1661 года. Ратные люди разорили, сожгли местечко Иванков, принадлежащее киево-печерской обители, под предлогом, что жители противятся царю и не дают корма по требованию ратных царских людей. 12-го июня три села той же обители, Михайловка, Булдаевка и Богданы, ограблены и опустошены, и жители должны были еще возить в Киев у них же награбленное. – Обиды не мало, – говорит архимандрит, – ратные люди киевские разными врсмены обители святой печерской починили, и описати нам невозможно. Сие есть многим известно, что многие прежде вотчины и хуторы пресвятыя Богородицы от них есть разорены, церкви разрушены, престолы спровержены, тайны пресвятыя с сосудов пометаны, священники обнажены, иноки за выи связаны, жены порублены и иные на смерть побиты, и подданные наши от убожества и нажитков своих разорены, и иные помучены и попечены, а иным руки и ноги отсечены, прочие же на смерть побиты. Нам ведомо есть, что по изволению начальных своих ратные люди то чинят, а по нашему челобитью их не наказывают и управы свято.й не чинят. _-Случалось, ратные люди займут квартиру в доме мещанина, распоряжаются его семьей и считают принадлежащим себе его дом, со всем имуществом. По московскому обычаю наймит, определившийся к хозяину без особого ряда или договора, делался его холопом, и подобным образом московские люди обращали в рабство вольных малорусов, а в то время войн ратные люди брали в плен жителей и продавали их, разрознивши семьи. В современных известиях сохранилась жалоба или извет второго воеводы в Киеве Чаадаева на князя Юрия Барятинского: такого рода неустройства и беспорядки приписываются в ней последнему. По этому известию, Барятинский грабил малорусские села и местечки и не щадил даже церквей. – «Как был в Киеве (пишет Чаодаев) боярин В. Б. Шереметев, и куды бывали посылки ратным людям из Киева в черкасские города, и заказ был ратным людям крепкий, под смертною казнию, чтобы церквей Божиих не грабили и ничего из них не има-ли, и хотя малая на кого улика бывала, и им за то было жестокое наказание; а он, князь Юрий, и ратным людям своим велит и сам церкви грабит». Впрочем, извет Чаодае-ва мог быть преувеличен, ибо он был в сильной вражде с Барятинским, и жаловался, что последний отстраняет его от дел вовсе. Между тем на этого же самого Чаодаева жаловался переяславский воевода князь Волконский, что он

посылал в Переяславль из Киева ратных людей, и эти ратные люди делали утеснения переяславским жителям, попам, мещанам и козакам, били их, дома их ломали и ;жгли. При этом, козаки давали московским людям припомнить, что в преЖние годы у козаков с ляхами брань сталась за то, что ляхи насильно становились в их дворах. Бесчинство и грабежи над туземцами от ратных людей были в то время неизбежны, потому ч:го московские ратные люди терпели чрезвыча ^йную скудость. Производительность края была подорвана недавними смутами, но всего более повредили течению экономической жизни выпущенные медные деньги, которые причиняли тогда страшную передрягу и тревогу во всей Руси. Начальники всякого рода, как только имели случай, вымогали у подчиненных серебряные деньги и ефимки, принуждали брать медные деньги по цене наравне с серебряными, медные деньги падали, и вместе с тем поднимались на предметы цены. Как плохо бы.ло жить московским людям в Украине – можно видеть из того, что они беспрестанно бегали. В Киеве в 1661 году было четыре тысячи пятьсот человек гарнизона; из них с 15-го августа по 4 сентября убежало 103, с 4 по 12 сентября – 351 человек; из них татар – 204 человека. Причиною этому, по донесению воеводы, была большая скудость в съестных запасах и в конских кормах, происходившая от того, что запасы покупались чрезвычайно дорого на медные деньги. Понятно, что при таком положении ратные люди приходили в отчаяние, дисциплина потерялась, они бегали и неистовствовали над жителями. Побеги до того усилились, что правительство не ограничивалось уже обычными наказаниями, но приказывало беглецов вешать. Что касается жалоб на разграбление и осквернение церквей ратными московскими людьми, то дело это было возможное при множестве не христиан в числе ратных людей. При малейшей распущенности со стороны воевод они не были удерживаемы благочестивым страхом в отношении христианских храмов, где не молились сами. Кроме того и самые великорусы могли тогда не оказывать достодолжного уважения к малорусской святыне. То было время религиозного волнения в Московском государстве, породившее на грядущие века раздвоение Церкви, а впоследствии и раздробления на секты старообрядства, враждебного реформе обрядов, признаваемой государством. Ревнители старинных обрядов, видя в малорусской Церкви отмены в богослужении и святопочи-тании, не только несходные с своими заветными обычаями, но сходные с теми, какие вводились на их родине в Московском государстве, естественно, изливали свою злобу на то, что ненавидели. Достаточно было видеть, что малорус знаменуется «проклятою щепоткою», чтоб не считать его за единоверного себе. Ясно, что все такие поступки не способствовали усмирению вражды и установлению доброго согласия между туземцами и пришельцами. Несмотря однако на всю тягость, какую терпел малорусский народ от московских войск, несмотря на непрестанные жалобы царю и боярам на бесчинства великорусских войск, начальство малорусское то и дело что просило московское правительство о присылке поболее ратных людей из Московского государства: этим ясно высказывалось, что Малая Русь может держаться при Московском государстве только единственно чуждою помощью. Совсем не то было в первые годы присоединения: тогда козаки вместе с московскими людьми одерживали победы, тогда не они Московским государством, а скорее Московское государство ими стало сильно в борьбе с Польшею. Теперь наступал для козачества период растления и разложения.

Многие искали тогда себе счастья и возвышения, стараясь заслужить доверие и милости московского правительства, но никому так не удалось, как известному уже нам н ежинскому протопопу Максиму Филимоновичу, потому что никто так охотно не казался готовым попирать всякие так называемые права и вольности, подчинять Малую Русь московской власти и поставить ее наравне с другими старыми землями московского владения. В первых месяцах 1661 года он отправился в Москву, при покровительстве боярина Ртищева, там посвящен был под именем Мефодия в сан епископа Мстиславского и Оршанского, и назначен блюстителем митрополичьего престола. Конечно, он надеялся быть со временем митрополитом.– Дионисий, нерасположенный к Москве, не хотевший ни за что посвящаться и благословляться от московского патриарха, вопреки древним извечным правам константинопольского, не признаваем был за митрополита. Мефодия послали в Киев, дали ему на прокормление 6100 р., наградили соболями и поверили ему сумму в 14000 р. на раздачу войскам жалованья и на устройство ямов. Сверх того он еще получал деньги для подарков тем, кого, по его усмотрению, потребуется привлечь на московскую сторону. Приятель его, протопоп Симеон, писал в Москву: «Многие духовные и светские с радостью примут его (Мефодия), надеясь его заступлением многую милость Малой Руси у его царского пресветлого величества получить, и надеются на милость Божию, как его господина возвратят, вскоре послушают совета и рады его заднепровские полковники». Мефодий получил от правительства поручение наблюдать и над Сомком, и над всеми другими. До сих пор он казался другом Золотаренка; с ним заодно действовал он еще против Выговского. Теперь он стал считать Золотаренка, так же как и Самка, недостойным гетманского достоинства, но оставался наружно расположенным к Золотаренку и несколько времени относился не враждебно и к Самку; и того и другого поджигал друг да друга, а сам вошел в сношения с кошевым запорожским Иваном Мартыновичем Бруховецким, и старался доставить булаву ему. В Украине резко стояли одни против других знатные и простые, городовые и низовые; Сомко и Золотаренко, хотя соперники между собою, оба принадлежали к «значным»; то, за что стоял Выговский с своею польскою партиею, было и их целью. И они хотели шляхетства, избранного сословия между казаками; люди зажиточные замыкались в круг против черни и, несмотря на взаимные несогласия, старались сохранить свое состояние, обеспечить себя и получить такие права, которые допускали бы их обогащаться на счет громады, хотели управлять делами Украины. В Запорожье, где толпились такие, которым не везло почему-нибудь в Украине, держались за равенство, ненавидели всякое возвышение, хотели, казалось, власти черни, вместе с тем хвалилисъ преданностью царю, подозревали и рассевали подозрение в измене и склонности к Польше всех «значных». Знаменитый Сирко, прежде заступник и сторонник молодого Хмельницкого против Выговского, ненавидел Юрия за Слободище, не терпел и Самка, обзывал его изменником. Везде были толки о предстоящем избрании в гетманы; от него все ожидали или боялись того, чего желали или не желали. Выбор Самка или Золотареяка одинаковым образом казался в Запорожъи торжеством шляхетского направления. Мысль о шляхетстве, распространяясь между городовыми казаками, невальна должна была тянуть их к Польше; гадячский договор отвергнут был сгоряча; прошло довольно времени, и казаки стали в него вдумываться, и день ото дня увеличивалось число тех, которые, будучи зажиточнее других, сожалели о прошедшем, порицали свою поспешность и недогадливостъ, и желали возвращения потерянного. Козаков раздражало то, что не многим дано было шляхетство; но после чудновского договора, когда уничтожена статья гадячского договора о способе. возвышения в дворянство, сторонники поляков стали толковать, что этим теперь все козацкое сословие уравнивается в звании высшего шляхетского достоинства. Зная, что между городовыми козаками ходят такие толки, пущенные поляками, преимущественно Беневским, в Сече составили воззвание к народу и разослали по городам. Содержание этого воззвания было таково: Славное Войско Запорожское низовое остерегает всех козаков, чтобы они не верили изменничьим льстивым письмам. Не принимайте их, братья, и не поступайте подобно безбожному Выговскому, – соединитесь с нами единомышленно, чтобы басурма-ны и ляхи не утешались; а буде вы для проклятого шляхетства не захотите стать за себя, то утеряете души свои; – сами знаете, что вам, чернякам, это шляхетство не надобно: добре знаете, что ляхи не для помощи, а для погибели вашей приходят к нам, а татары хотят до остатка христиан извести.

Запорожские козаки ненавидели вообще козаков городовых; в Украине поспольство их ненавидело: не любя вообще козаков из зависти, за то, что они пользуются привилегиями, которых лишены посполитые, последние сочувствовали в этом козакам запорожцам, которые, при случае, проповедовали, что козачество должно быть достоянием всех, хотя на самом деле у тех запорожцев, которые, говоря подобное, видели для себя лично возможность возвышения над другими, было на уме другое. В Запорожья издавна находили приют те, которые принадлежали к посполитым, самовольно называли себя козаками; Запорожье, казалось, стремилось к тому, чтобы весь народ уравнять и сделать козаками. Лукавый Брухо-вецкий, задумав захватить верховную власть и разбогатеть, рассчел, что у него два средства к достижению цели. Надобно, с одной стороны, потакать зависти черных и бедных против знатных и богатых, чтобы, таким образом, вооружить народную громаду за себя против своих соперников; надобно, с другой стороны, подделаться к московскому правительству и обещать ему более, чем сговорились бы обещать Сомко и Золотаренко. У Москвы было относительно Малой Руси заветное желание закрепить ее за собою и сравнять с прочими областями своего государства; а потому, чем более какой малорус оказывался пригодным помогать этим видам, тем скорее он заслуживал у московского правительства благосклонность. Таким образом выскочил Мефодий. Будучи еще протопопом, он в своих письмах выражал желание не только потери вольностей, но даже уничтожения козацкого порядка. Москва еще не решилась на это: у ней не было к тому средств; но Москва дорожила людьми, так думающими, хотела, чтобы их было побольше на будущее время, и вот протопоп сделан епископом блюстителем, стал на одной ступени до митрополита, сделался самым доверенным лицом у московского правительства. Бруховецкий рассчел, что надобно в этом отношении подражать ему, держаться его, и писал к нй^, вероятно, с тою целью, чтобы его письмо читалось: «Явная беда нашей бедной, плача достойной, умаленной отчизне. Не хотйм мы ее оборонять от неприятеля, а только за гетманством гоняемся; паны городовые печалятся о том, как бы прибавить нового наследника Выговскому и Хмельницкому, – и кто надеялся такой измены от Хмельницкого; она явна всему свету. А ваша святыня заговариваешь изменника Сомка, который пуще цыгана людей морочит; он настоящий изменник, посылаю лист его на обличенье. Нам не о гетманстве надобно стараться, а о князе малорусском от его царского величества, на которое княжество желаю Феодора Михайловича (Ртищева), чтобы был лучший порядок и всякое обереженье, чтобы служилый народ был готов на встречу неприятелям, а что есть под панами полковниками маетности и мельницы, те взять на доходы войсковому скарбу, а нам всеми силами следует держаться крепко его царского величества: то и будет нам славно и здорово». Само собою разумеется, что в Москве должен был понравиться человек, который заявляет мысль, что лучше желать управлять в Малороссии великорусу, чем избранному по козацким правам гетману. Бруховецкий знал, что Москва, с ее осторожною политикою, не назначит великоруса управлять Малою Русью, а даст гетманство тому малорусу, который советует это сделать. О Золотаренке в письме к тому же Мефодию Бруховецкий выражался: – «Он напрасно хочет вылгать у его царского величества булаву; его на то не хватит; и прежде он многих добрых людей потерял; не такой он, чтобы войско его здесь слушало; войско в откупах не ходит; они (вообще «значные») научились на года табак откупать, а войско только за свои вольности обыкло умирать. Хотят (говорит он разом о Сомке и Золотаренке) быть гетманами над Запорожским Войском: без разума завидуют нашей луговой саломате, а мы с ними обменяемся на их городовую. Пусть бы отведали, как солона наша луговая саломата; напрасно только губят невинные души и пустошат землю, и выманивают жалованье его царского величества. Добро было бы, если бы ваша святыня изволил писать об этом к его царскому величеству, и известить меня, чтобы я Войску сказал, а то Войско сердитует, говорит: покуда нам терпеть такую неволю, что в городах гетманов ставят нам на пагубу; и прежде они ничего доброго отчизне не сделали. Васюта все о богатстве -думает – к ляхам отвезет в заплату за вольности: он уже и то у них в конституции написан; боюсь, чтобы он дурного чего не сделал.

Все эти замечания были известны в Москве и располагали там власть в пользу Бруховецкого. Князь Ромоданов-ский, главный начальник московской рати на юге, был за Бруховецкого. Бруховецкий в письмах к Мефодию хвалил его, и говорил: «мы бы все пропали, если бы не Ромоданов-ский», и это, разумеется, доходило до Ромодановского и до других из московских людей, до кого нужно. Мефодий, со-шедшись с Бруховецким, работал в его пользу всем своим влиянием в Москве, вел интригу тайно, явно до поры до времени он льстил Золотаренку и продолжал казаться по-прежнему его другом. Мефодий хотел, чтобы Золотаренко писал на Сомка побольше доносов, чтобы, таким образом, при помощи его как можно более заподозрить и впоследствии погубить последнего. Золотаренко поддавался Мефодию во всем, как своему давнему другу, и строчил в Москву на Сомка злые наговоры, так же точно, как Сомко писал на Золотаренка. Москва, давно не веря Сомку, не стала верить и Золотаренку.

Несколько времени, однако, Москва наклонялась более всего к примирению с Хмельницким, в надежде, что многие за Днепром, по примеру Юрия, обратятся к царю. В пользу Хмельницкого располагал в Москве правительственных людей бывший писарь Семен Голуховский, которого приняли в Москве радущно, и который, поэтому, с другой стороны-располагал к Москве и Хмельницкого и обнадеживал царскою милостью. Золотареико и Сомко ошиблись в этом человеке: и тот и другой надеялись, что Голуховский будет за них стоять, а вышло, что он не стал ни за того, ни за другого, а был щедр на обещания и заступался перед царем за молодого гетмана. Хмельницкий получал от него из Москвы убеждения быть верным царю. Вероятно, Голуховско-му принадлежит одно письмо, напечатанное в т. IV «Памятников Киевской комиссии», без имени, тем более, что пишущий говорит о недавнем своем пребывании у короля польского. Мне – пишет он – на дороге и на разных местах в это время говорили поляки, и старшины ихние, и чернь, и духовные: уж мы всех козаков забрали в мешок, только еще не завязали! Поэтому надобно остерегаться поляков: они никогда не желали и не желают добра Войску

Запорожскову и всему народу греческой веры. Я, имея хлеб и соль в Войске Запорожском, как прежде советовал, так и теперь советую: обратитесь по-прежнему к его царскому величеству, яко ко благочестивому христианскому монарху, помня свою присягу, заранее видя над собою ляцкую и бусурманскую хитрость. Он пишет, что царь знает, что Хмельницкий изменил под Слободищем поневоле, что он тогда спешил подать помощь Шереметеву, но, по грехам, это намерение не исполнилось; _царь прощает и предает забвению этот поступок; царь подтвердит все вольности, даст вдвое. Голуховский припоминал Юрию его родителя, отдавшего царю Малую Русь и пребывавшего ему в верности.

XII '

Хмельницкий колебался то туда, то сюда. С Польшею не ладилось у него вскоре после замирения, как и следовало ожидать. На нега писали и доносили; его подозревали в Варшаве; польские коронные гетманы ожидали от него измены, а он в письмах своих к королю жаловался на сплетни и на клеветы, которыми его чернили в Польше. В Украине дожидались польского сейма, который должен был утвердить слободищенский договор. На этот сейм посланы были послы от Войска Запорожского. Договор был утвержден. Объявлена всеобщая амнистия. Старшины за преданность Польше получили привилегни на разные имения ^{5 . Но от этого не прекратилось недовольство. Козаки жаловались, что татары, союзники поляков, под видом готовности гетмана на войну против москвитян, рассыпались загонами по Украинской земле, грабили, разоряли и уводили в плен}

русских жителей. Гетман Хмельницкий раз десять просил польское правительство, чтобы послано было скорее коронное войско совместно с козаками и ордою на левый берег Днепра, чтобы таким образом можно было отклонить орду от правого берега. Не дождавшись от Польши войска для избавления подвластного себе края от татар, 7-го октября, 1661 г. Хмельницкий сам заключил договор с ханом Мех-мет-Гиреем. Хан обязался послать с казаками на левый берег свою орду, запретил делать набеги и опустошения в тех полках, которые пойдут на войну, не делать насилий лицам и имуществам в тех жилых местностях на левой стороне Днепра, которые будут отдаваться гетману, не останавливаться более трех дней под теми городами, которые не станут сдаваться, чтобы не подать татарам возможности рассыпаться по краю и делать грабежи, не входить в переговоры с неприятелем без ведома польского короля, а при отступлении в Крым орде воротиться по левой стороне Днепра, а не по правой.

Это были меры, найденные тогда возможными, чтобы прекратить разорительное пребывание татарских орд на Украине правого берега. Соединившись таким образом с'татарами, Хмельницкий отправился на левый берег Днепра в октябре. 21-го октября 1661 года Хмельницкий и хан, пе-решедши Днепр, стали под Переяславлем. Хмельницкий с козацкими полками стоял обозом на Поповке за рекою Трубежем. Великорусский воевода в Переяславле, Песков,, доносил впоследствии царю, что у Хмельницкого постановлялся тогда тайный договор с своим дядею Сомком; последний обещал изменить царю, когда пойдут из-за Днепра польские военные силы под Переяславль; что это намерение не состоялось оттого, что впору прибыли в Переяславль великорусские ратные силы. Этому доносу нельзя, конечно, слишком доверять, потому что тогда подобные донесения Писались под влиянием сомковых врагов, которых было много у наказного гетмана. Сомко съезжался с своим племянником на разговор на плотине между городом и неприятельским станом. Он объяснял московским воеводам, что на этих разговорах он убеждал племянника обратиться к царю, быть под его высокою державою, обнадеживая его царскою милостью, делал, одним словом, то, что ему было прежде приказываемо делать, но Юрий не послушал его. Сомко убеждал его писать к царю. – «Нечего мне писать, сказал Юрий, я гетман, свободный человек; надо мной нет королевского гетмана и воеводы, а если и есть королевское войско, то под моею властью; а ты наказный гетман не сам

по себе, а от меня, ты прогони московских людей из украинских городов, отдай мне весь снаряд со всеми принадлежностями, и покорись королю, своему вотчиннику. Эта отчина королевская, а не царская».

Передав эти слова воеводам Чаодаеву и Пескову, Сомко заметил, что Юрий таким образом говорил только по нужде, под влиянием Лесницкого, Носача и Гуляницкого; без них он бы иное говорил, иначе бы поступал.

Постояв несколько времени под Переяславлем, Хмельницкий разослал отряды возмущать козаков и склонять на свою сторону, но это не удалось ему. В местечке Песчаном полковник уманский Иван Лизогуб попался в плен. Хмельницкий, ничего не сделавши, отошел от Переяславля с ханом , а по уходе его воеводы жаловались царю, что во все время этой осады Сомко пил, худо распоряжался, никакого от него прока не было, явно дружил врагам. Как только козаки с московскими ратными людьми в ыйдут на вылазку, Сомко посылает есаулов загонять их опять в город, и до пленных не допускал великорусов, чтобы они не могли получить никакой ведомости. Взятый в плен Лизогуб отдан был под надзор брату его, переяславскому мещанину. Сомко не допускал до него московских людей, чтобы они не получали от него никаких сведений. Сомко впоследствии объяснял, что Лизагуб объявил о своем переходе на царскую сторону.

Хан и Хмельницкий двинулись к Нежину: отряды козаков и татар делали разорения по левобережной Украине, доходили вверх даже далее Стародуба, врывались в великорусские земли; по известию донесений от Хмельницкого королю, козаки и татары доходили до Калуги. Но ни один укрепленный город не был взят ими; проходивши по Украине до праздника Богоявления, хан и Хмельницкий ушли за Днепр. Часть козаков, оставшуюся под начальством Тимофея Цьщуры в Ирклееве, разгромил Ромодановский. Ир-клеев, принявший Цыцуру, был за это сожжен; сам Цыцура взят в плен. В Кропивне был взят другой предводитель казацкого загона, Мартын Курощуп. Обоих отправили в Москву.

Это нашествие увеличило беспорядок в Украине. Ожидали, что Хмельницкий, усилив себя королевскими войска -ми, прибудет снова. Противная Самку партия продолжала действовать. в семи силами, чтобы очернить его в глазах московского правительства. Московские воеводы, находившиеся в Украине, были настроены против него, потому что он не ладил с ними и вообще не любил великорусов. Козаки, не расположенные к нему, подлаживались к великорусам, _говорили им: <<Яким (Сомко) умыслил учиниться гетманом, _хочет взять волю над всеми полковниками, а тех, которые ему непослушны, изведет; всех грубее ему теперь Васюта (Золотаренко) да Бруховецкий, да Дворецкий. Если он станет гетманом, то первым делом убьет их и возьмет верх над Украиною, а тогда учинит по всей воле юрасковой; а если Васюта убережется, то будет у нас то, что было с Выгов-ским и Пушкаренком; великая беда и разоренье великое чинится нам от старших наших; больно нам, как наш же брат мужик да старшим станет, и хлеба наестся и государево жалованье возьмет, да захочет быть великим паном, _по _ищет свободы и сойдется с ляхами и татарами и изменит». Некоторые, подделываясь, к московским людям, говорили: – «Совсем незачем быть у нас гетману; гетманским полководством не уберечь Украины без ратных государевых людей: не устоять нам против неприятельской силы!» Сам Сомко, чтобы снять с себя подозрение в наклонности к измене, говорил то же, что и Бруховецкий, вместе с другими полковниками: – Пусть государь отдает нам козаков ведать окольничему Федору Михайловичу Ртищеву; он к нам ласков и царскому пресветлому величеству по нашему прошению всякую речь доносит. Этим заявлениям не верили воеводы и доносили правительству, что Сомко и все козаки с Сомком готовы изменить и отдаться Юраску, что удержать страну можно только прибавкою московской рати, содержать же эту рать в то время делалось день ото дня труднее. Медных денег не хотели брать малорусы ни за что, а старшины, пользуясь случаем, продолжали вымогать насилием у посполитых последнее серебро, и насильно давали медные деньги, которые не ходили: дороговизна сделалась неслыханная, за лошадь надобно было заплатить не менее ста рублей; за десять рублей медных денег с трудом можно было выменять полтину серебряных; овес и сено стали чрезвычайно дороги; лошади у ратных людей пропадали; разорения, произведенные недавней войной, увеличили обеднение народа; ратные буквально подвергались голодной смерти. Весною 1662 года в Киеве состояло только 3206 ратных людей; из них было больных 458 человек. Из 737 рейтар у 250 не было лошадей; у драгун, которых было 92 чел., не было ни у одного лошади. На содержание этого гарнизона у воеводы Чаодаева было серебряных денег 1600 рублей, ефимков на 6502 р., а медных 76.837 р.; но в Киеве, как и по всей Украине, не брали медных. В Нежине, по донесению тамошнего воеводы Семена Шаховского, по причине побегов, оставалось очень мало московских людей, всего 4 пищали и почти не было в запасе свинцу и фитилей. Край вокруг Нежина до того обнищал, что нельзя было купить для фитилей поскони и льну, и воевода не ручался за возможность отсидеться от неприятелей, которых беспрестанно ожидали. В Чернигове осталось всего двести человек московских людей, и город не надеялся никак оборониться. Переяславский воевода князь Волконский писал в Москву то же, жаловался на малолюдство, на побеги ратных людей, на недостаток съестных припасов для ратных, и между тем продолжал обвинять Сомка и, вообще, всех переяславских козаков в тайной измене.