Текст книги "Казаки"
Автор книги: Николай Костомаров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 44 страниц)
скоро сошлась с нею; всегда веселая, спокойная, добродушная Кусиха хоть кого могла привязать к себе. Обе старухи были вместе, когда Кус и Молявка-Многопеняжный вошли в хату. .
– А ну що? – спрашивала бойкая, словоохотливая и привередливая Кусиха: – Чи с перцем, чи с маком?
– По-нашому сталось. Чого ходылы, те и добулы! – сказал торжествующим тоном Кус. – А чи съусим по души те буде нашому коханому зятеви, про те ёго вже спытайте.
– Не оставляють весильля грать? – спрашивала Мо-лявчиха-Многопеняжная.
– Ни за що! – сказал Яцыко. – Полковнык аж роз-сердывся, гризно глянув на мене и проговорыв: колы станете докучать, то не дозволю тоби и оженыться.
– Ну як-таки вин не дозволыть? Где такий закон есть, щоб не дозволыв женыться полковнык козакови? – говорила мать.
– С пансьтвом не зволодаеш, – сказал Молявка. – Що каже пансьтво, нам те и робыты, бо як не послухаеш, то що з того буде? Тоди хоч зарани пьятами накиваты треба, а колы на мисти зостанешься пид панським региментом, то пан колы не тым, то другим тебе дошкуля! От и мени так: ты, каже, в выбори стоит запысаный! А ,я кажу: се колы твоей милосты ласка буде, так вельможный пан мо-же... и не договорюю, тильки кланяюсь нызько. А вин зу-пыныв мене, та й каже: що може вельможный пан, про те не тоби розважаты, бо еси ще молодый, а вельможному панови те не подобаеться, щоб ты зоставався тут, а хоче пан, шоб ты з иншими выбирными йшов у поход! А що ж? M;le свою рацию. Скачы, враже, як пан каже!
– Правда то правда, сыну! – подхватил Кус. – Под-началне дило наше. Повыннисьмо слухаты владзы. От, прикладом, – хоч бы и я! Мене вже давно не впысують в выборы, а одумалось бы так пансьтву, сказалы. б: йды, Кусе, и Кус, чи хоче, чи не хоче, а мусыть йты.
Молявка подсел к невесте и начал с нею говорить почти шепотом, так что другим не слышно было речей его. Невеста, слушая его речи, то улыбалась, то кивала одобрительно головою. Впрочем, если б и можно было слышать их разговор между собою, то передавать на бумагу разговоры между женихом и невестою довольно трудно. Бывает, в таких разговорах бессвязница, а они все-таки бывают кстати и' доставляют приятность тем, которые их ведут. Кусиха вышла из хаты, потом воротилась уже в сопровождении наймички; обе несли скатерть, оловянные тарелки, ножи, ложки, хле би водк ув склянице. Постлали скатерть, поставили на ней «пляшку» с водкой и положили хлеб: Тогда наймичка вышла в другую хату, находившуюся через сени, в которой о быкновенно топилась печь и готовилась ества, а хозяйка просила всех садиться за ужин, сама же из шкафа, стоявшего направо от порога, вынула серебряные чарки и поставила на столе.
Выпили по чарке настойки, заели хлебом и оселедцем. Наймичка внесла большую оловянную мису с рыбною ухою, потом ушла снова и воротилась с оловянным блюдом, на котором лежали жареные караси, а молодая Кусивна, пошедши в чулан, находившийся в сенях, принесла оттуда деревянный складень с сотовым медом. Затем наймичка внесла на оловянной мисе целую гору оладей и ушла. Наймичка сама не садилась за стол: работники прежде «вечеряли» сами, потому что хозяева в этот день собрались ужинать позже обыкновенного.
– Колы ж их винчатымуть? – спрашивала Моляв-чиха.
– Писля завтра в недилю, – сказал К ус. – Як одийде рання служба у св. Спаса. Владыка проказав нам науку, як треба житы, да вже так дуже письменно и ладно, що мы не дуже-то и второпалы; не знаю, як зятенко, а я, гришный чоловик, ничого до путя не зрозумив с того, що вин казав. Чув тильки про який-сь выноград, да про лозу, да про яко-гось там женыха и див мудрых и буих: кто ёго зна, до чого воно там у ных приходыться! А от що, так уже мы добре зрозумилы, так добре: щоб, казав, молоди, повинчавшысь, зараз, выйшовши з -церквы, розишлысь и не сходылысь одно с другим, аж поки пист сей не скончыться. Пийде, каже, молодець у поход на царьску службу: колы, Бог дасть, жи-вый и здоровый вернеться, тоди нехай уступае в сожитие и весильля по вашому обычаю соби отправите. А тепер, говорыть, не можно, и щоб' не було у вас ни музыки, ни танцив, ни писень.
– Се все ченци выдумалы, – заметила Кусиха: – щоб и у Петривку грих був навит спиваты! Аже ж дивчата на улыцях колы ж и спивають, як не у Петривку. Преосвященный сам чуе сидючи в своем манастыри, як воны спивають. Чому ж не увийме их? Хиба на улыци меньш гриха спиваты, ниж весильля справлять.
– На все свий час положено законом, – сказал Кус. – Воны люды розумныи и вченыи: усе знають – а шо от Бога грих, а за що нема гриха. Нам тильки слухать их и чиныть, як воны ЩеЛ:ять. '
– Истынно розучно и премудро говорыть сват! – сказала мать жениха. – Що воно есть весильля-, так се тильки люды повыдумывалы, щоб гуляты да тратытысь. Настоящего путьтя с того не мае. Повинчалысь – и всему кинець. То Божий закон, а що весильля – то вытре-беньки!
– Як можно, свашенько! – сказала Кусиха. – От ди-див и прадидив, Бог зна з якого часу то повелось, и того змииять не можно. Да и щоб то за житьтя наше було, як бы весильля не було! Одын раз молоди поберуться миж собою, у их тоди як бы весна! От як по весни вся твар заворушыться и так стане хс5роше, и весело, що и стари неначе помолодшають; от так же, як молода людына с другою молодою зийдуться и спаруються, тоди и нам, старым, стане якось весело, аж дух радуеться, колы на их дывышь-ся, и стары нашы косты розимнуться и спомъянемсз свои лита молодыи.
– Аже ж и владыка не казав, що веселыться не треба овси, а казав тилько, шоб у Петривки весильля не справ-ляты, бо есть лист, – заметил Кус, – а владыка тут же прыбавыв: колы мынуть Петривки, тоди, каже, справляйте соби весильля по вашому звычаю. А до мене владыка так промовыв: повинчаються диты, ты, старый, беры дочку за руку, веды з церквы до дому и держы за прыглядом, аж поки зять твий з походу не вернеться, щоб часом не звон-пыла и дивоцьства свого не втеряла.
– Наша Ганна не такивська, – сказала Кусиха: – и прежде ныхто про неи не смив недоброго слова промовыть, худои славы боялась, – а тепер колы женых е, то вона буде его дожидаты и об ным тильки думатыме, а бильш ни об чым. '
– А вже, – сказала Молявчиха: – колы б тильки Яцько вернувся з того походу счастлыво, то липшои пары ему бы и не найты. Тильки – вси мы пид Богом. Бувае часом и так: повинчалысь, побралысь, тильки б жыты да пожываты, да добра нажываты, а тут...
– А тут, – перебил ее охмелевший Кус: – вернеться молодец, учыстымо весильля на славу. Я старый покину свою стару, бо огыдла, ухоплю за руку другу стару, свою любу сваху, да з нею в танець пийду. От-так!
И с этими словами он схватил за руку Молявчиху .и потащил ее с лавки на середину хаты.
– А своя стара тебе за-полу смыкне и не пустыть: – сказала Кусиха, удерживая мужа за полы его кунтуша.
Молявчиха упиралась и говорила:
– Смолоду я не була охоча до сих танцив, а тепер– на старошах об могыли помысляты, а не об танцях! "
– Батька-тесть шуткуе, – сказал Малявка: – ажс ж не все трощыться да журыться, и пашутковать можно трохи. Чы так, моя ясочка? – при)авил он, обращаясь к Ганне.
Ганна, улыбаясь, отвечала наклонением головы.
– ПоживемО з тобою вкупи скильки Бог велыть, – продолжал Яцько, обращая речь к невесте: – поживемо и постариемось, и дитей наживемо и станем их пароваты, тоди спомьянемо, як чудно мы самы спаровалысь! Прий-шлось нам повинчатысь, да зараз и розийтысь як дви хмар-ки, тильки не на довго.
– Мени сдаеться, – сказал Кус: – се вже останний поход буде на сего пройдысвита Дорошенка: от вже третий год маныть наших, обицуе приихать и свое гетмансьтво здать, а потым знову сбыраеться бусурман весты на руину християнсьтву. Тепер уже мабуть прийде ему кинець.
– А може и так станеться, як сталось торик и позато-рик, що ходылы, походылы да назад вернулысь, ничего не вдиявши, – сказала Молявчиха.
– А щоб ты, сваха, здорова була: на вищо ты несчать-тя пророкуеш? – сказал порывисто Кус. – Бог есть мыло-стыв: на Его уповають цари и владыки: Бог – утиха христиансьтву и смырить бусурманьску гордыню. На Его надиемось!
– Выбачайте мени дурний, сваты! – сказала Молявчиха. Бо я дуже вже з лыхом спизналась за свое житьтя. Се не переливки! Мий добрый чоловик – царсьтво ёму не-б'есне, не нажылась я з ным: погубылы ёго прокляти недОляшки! А мене саму хыба мало мучылы и катовалы! На плечах доси шрамы выдко як Дрозденка, собачий сын, отполосовав нагайкою-дротянкою! По правди ёму бисовому сталось: пизнав, мабуть, лютый катюга, як-то боляче людям бувае, як ёму залипылыули у груды! Тым отсе я, дурна, як згадаю.. що було колысь зо мною, так и думаю: як бы не стряслось знову якого лыха! Выбачайте мене, пан-сьтво сваты!
Молявчиха встала с места и поклонилась Кусу и Ку-сихе.
– Знаемо, свахо, знаемо добре, що тоби не мало Господь посылав лыха, та все те вже мынуло и не вернеться. Як з нами ты пориднылась, так с тыеи поры все лихо мы-нуло. Поцилуемось, да выпьемо добру чарку! – сказал Кус, выпивая и подавая Молявчихе чарку с горелкою.
– Дай Боже нашым любым диткам промиж себе коха-тысь и довго жыты в счастьти и здоровьи! – произиесла Молявчиха, выпивая чарку и передавая Кусихе.
■ – Дай Боже, – сказала Кусиха, – вмисти з нами
глядить и не наглядиться на их коханнячко и не налюбо-ватысь их счастьтям!
– А нашым любым и шановным родытелям велыка и нескончаема до нашои смерты дьяка за те, що нас выгодо-валы и до розуму довелы, и нас спаровалы! – сказал Малявка, выпивая горелку из чарки и передавая чарку невесте.
– Вам, тату и м амо, нехай Бог воздасть за мене, що мене згодовалы, выкохалы, до розуму довелы, и за любого Яцька замиж отдаете! Дай Боже вам обом довгого вику и здоровья! – провозгласила Ганна, поклонилась родителям и выпила.
– Дай Боже счастьтя, здоровья на многая лита усим, – провозглашали все и разом наливали горелки в чарки и выпивали.
– Ходим, сынку, час уже до дому; – сказала Молявчиха: – як вернешься с по ходу, сберемось тогди знову до пансьтва сватив, да заберем 0молоду княгыню: буде вона моим старощам пидмога.
– Буде вона, – сказала Ганна: – веселыты матинку свого любого Яця ласкавыми словамы, буде слухняна и ша-новлива.
– Як аты добра, як аты гарна! .. моя ясочка! – сказал с чувством Малявка.
Кус с женою и дочерью проводили старуху и сына ее за ворота.
. Месяц обливал серебристо-зеленым светом крыши черниговских домов, вершины деревьев в садах и рощах, – лучи его играли по ярко вызолоченным крестам недавно обновленных' церквей.
III
В субботу, на другой день после того когда происходило описанное выше, съезжались в Чернигов из ближних сотен сотники со своими выбранными в поход козаками: Белоусов-ский – Товстолис, Выбельский – Лобко, Любецкий – Посу-денко, Седневский – Петличный, Киселевский – Вутович, Слабинский .– Тризна, Сосницкий – Литовчик; – другие, которых. сотни лежали далее, выезжали прямо, чтобы на ДО;-роге присоединиться к той части полка, которая выступит из
Чернигова. У кого из козаков в Чернигов были родные или Пр ИЯТеЛИ, тот приставал в их дворыц другие располагались загоосдом в поле при возах и лошадям Некото рые козаки1:1 е везли с собою воза, а вели навьюченну ю своими пожитк ами лошад ь, привязавши к той, на кот° р° Й козак сидел сам. Каждый сотник, приезжая в Чернигов, являлся к полковнику и нес Пусгьш Ируками: один нес ему << на-ралець зверину1:1 ли пти цу, застреленную у себя, другой рыбу , п° йманную в реке илиозере с воей сотни, кто приводил вола, ктода^дц кто овцу. Б орк ов ский приказывал служителе принять принесеннос, 0бъявлял каждому сотнику, что надобно будет идтив потод в в0скр есенье после литургии и– приглашу всехотодатъот к нему на хлеб на соль перед выступ лением.
– В в0скр есенье зазвонили к обедне. П рибывшие козаки пошли по церквам, но не все; иные оста вались беречь возы и лошадей своих и товарищеских. З азвонили и в церкви Всем Илостивого Спаса. Это древнейший из ру сских храмов. В сегда мог и до сих пор может гордиться Чернигов пере ддру гимирусскими городами этим потто^ъш памятником седой старины. Построенный князем^ Мстисл авом Володи- мир 0виЧем еще ранее киевской Софи^ после разоренияЧернигова, случившегося во время Батыя, этот храмоста валс я вразвалинах до самого полко вника Василия Кашпе-ро вИЧа Борковского, который н едавно оправил его на соб ственный счет, а Лазарь Бараиович тодато в текущемгоду освятил новопоставленный в нем престол и назначил Квозобновленному храму протоиерея и пр ичт церковный. Кафедральным соборным храмом была тогда церковь Бори са и Глеба; впрочем, архиепископ Лаз арь до того времени хотя и считался черниговским архиепископом , но проживал постоянно в Новгороде-Северском; он только недавно по люб ил Чернигов и стал в нем чаще жить именно послетого, как оправили старую Спасскую церковь. ' '
Спасская церковь, уже в конце X VI11 века нескЮль ко пер еделанная и вновь расписанная, в опосьшдамос намивре мяносила в себе еще живучие признаки прежнсй старины. Т 0гда еще существовали на трех внут реннихегедах: херы, куда вела лестница не изнутри храма, а с улицычерез ба шню, пристроенную к левой сторонс х рама: теперь-от-этих хоров осталась только одна сто рона. Вх<з д вт рапезус за Пад ной стороны был широкий и да прда° отн его(зыл пр истр оенк церковным стенам притвор, ныос р азобранньш. Внутри трапезы по стенам и по стол баммвднодасъ ещестенна яиконопись до того старая, что с труд°м уже даос -брать можно было, что за фигуры там изображались, это
казалось безобразным и требовалась замена старого новым, но средств на такую замену не доставало и, благодаря такому недостатку, стены церкви оставались в более древнем виде, чем остаются они в наше время.
Звон благовестиого колокола раздавался с вершины башни, пристроенной с левой стороны храма. Валила толпа благочестивого народа в этот древний храм через главный вход. Вошла туда и брачившаяся чета: козак Яцько Фесен-ко Молявка-Многопеняжный и невеста его козачка Ганна Кусивна. Толпа козакав и мещан, входившая в церковь, расступалась перед ними и с благоговением пропустила их. Голова невесты красовалась венком из цветов и обилием разноцветных лент, вплетенных в длинные шелковистые косы, спадавшие по спине; на Ганне надета была вышитая золотом «сукня>>, из-под которой внизу виднелись две стороны плахты, вытканной в четвероугольники черные попеременно с красными; на груди невесты сверкали позолоченные кресты и коралловые «монисты»; ноги обуты были в красные полусапожки с гремящими Подковками. Рядом с нею с правой стороны шел жених, статный козак с подбритою головою 'и черными усами, одетый в синий– жупан, подпоясанный цветным поясом; к поясу привешена была сабля в кожаных ножнах, разукрашенных серебряными бляхами; обут он был в высокие черные сапоги на подборах с подковками. Вошедши в церковь, жених стал у правого из столбов, поддерживающих свод трапезы, невеста стала у левого столба. Взоры всех жадно впивались в невесту и жениха и слышались замечания: ах, какая пара! ах,
■ что за красавица! Вслед за ними скоро вошли в церковь наши знакомые господа, полковник Борковский и воевода Чоглоков. Воевода раза два бросил взгляд на невесту и потом уже, казалось, не хотел замечать ее; во все время литургии, не поворачивал даже и головы в ту сторону, где стояла Ганна Кусивна, хотя полковник, не раз, поглядывая на невесту, нагибался к нему и шептал ему что-то. Пред начатием литургии дьякон с амвона провозгласил, что с разрешения преосвященнейшего Лазаря, архиепископа черниговского и иовгород-северского и блюстителя киевского митрополичьего престола, по случаю отправления Черниговского полка в поход, будет совершено .венчание Черниговской сотни козака Якова Молявки-Многопеняжного с девицею Анною, дочерью козака той же сотни Филиппа Куса, с тем, однако, что супружеское сожитие их должно наступить не ранее праздника св. апостолов Петра и Павла, и самое венчание хотя и будет совершено ранее, но будет значиться якобы совершенным в день Апостолов св. Петра и Павла. По окончании литургии, поставили посреди церкви аналой, протоиерей подозвал жениха и невесту, связал им руки «ручником» и начал последование бракосочетания. Над головою жениха держал венец его зять, сотник Булавка, над головою невесты сестра жениха, жена Булавки. По окончании обряда протоиерей велел новобрачным поцеловаться. Тут скоро подошел к невесте родитель ее Кус, взял дочь за руку, и, не обращая внимания на жениха, ни на кого из окружавших, потащил ее из церкви: он буквально исполнял приказание преосвященного. Жених остался один. Подошел к нему полковник и промолвил:
– Будь здоров, козаче, с молодою жоною, дай Бог тоби счастьтя и во всим благопоспишення, добра наживать, ди-тей породыть и сгодавать и до рОзуму довесты. Теперь до мене йды хлиба-соли покуштовать, да от мене разом зо всима в поход, а я Булавци росказав твий биз и все що тоби на дорогу треба, выпроводыть, поки ты у мене гостю-ватымеш.
Нельзя было ничем отделаться Молявке. Он рядовой козак, а полковник приглашал его к себе за стол наравне с начальными особами: слишком великая честь! Не сказавши ни слова, Молявка пошел за полковником.
– Що, пане воевода! – говорил полковник воеводе, выходя из церкви: – Яку кралю добув соби сей козарлю-га? А!
– Мне не пристало на женскую красоту прельщаться, – отвечал понуро воевода: – не. по летам то мне, и не по званию. Притом она чужая жена, а Господь сказал: аще кто воззрит на жену во еже вожделети ю, уже любодейст-вова с нею в сердце своем!
Народ расходился из церкви. Полковник с воеводою сел в колясу, и оба поехали в дом полковника. На крыльце дома стояли полковые старшины, обозный, судья и писарь. Они были в другой церкви и ранее прибыли к полковнику. Все вошли в дом, за полковником явились сотники. Кушанье уже было готово, все сели за стол. Недолго тянулась эта дорожная трапеза; ели немного, но пить надобно было не мало и притом заздравные чаши. Полковник провозгласил чашу здравия великого государя, потом чашу за гетмана и все войско запорожское, а наконец, за успех предпринимаемого похода. Тогда полковник объявил, что время двинуться в путь. Полковница позвала детей. Борковский благословил их, дал обычное наставление во всем слушаться матери, потом, обратясь к обозному, сказал, что вместо себя ему поручает управление оставшимися козак^-ми, приказывал жить в согласии и дружбе с воеводою 'И совет с ним держать во всех делах, касающихся города.
– Счастливо оставайтесь и нас дожидайтесь! – было последнее слово полковника, обращенное ко всем остававшимся.
У крыльца стоял оседланный конь полковника. Борковский вскочил на него с такою быстротою, как будто ему было двадцать лет от роду. Приподнявши шапку, он последний раз обратился к стоявшей на крыльце семье и произнес:
' – Прощавайте! З Богом! – и хлестнул он слегка коня
своего. За ним сели на своих коней, заранее подведенных в полковничий двор, старшины и сотники и двинулись. Загремели литавры. Заколоколили по всем церквам. По этому знаку сотни двинулись с своих становищ, и сотники спешили соединиться с своими подначальными. Булавка поехал впереди своей сотни, а ближе всех к нему следовал его шурин, Молявка.
IV
День, когда совершилось венчание Молявки-Многопеняжного, был ясный и жаркий. В хате Куса собрались две старухи – 'Кусиха и Молявчиха – ожидать своих детей из церкви. С Молявчихою пришла дочь ее, жена сотника Булавки, женщина лет двадцати пяти, не дурная, но худощавая. Все три были одеты в праздничные «сукни>>, вышитые шелками и золотом, в парчовых «очипках», покрытых «намитками», такими тонкими, что сквозь них просвечивала золотное шитье. Скрипнули двери и, вместо ожидаемой новобрачной четы, вошел Кус с одною только дочерью.
– Слава Богу! – воскликнул Кус. – Покинчали! От тоби, свахо, нова дочка, нова робитныця в твоем доми. Любы да жалий, за дило погрымай, да легенько, по-мате-рыньски. 1
– ■ Моя голубочко, моя ластивочко! – произносила Молявчиха, обнимая И обцеловывая Ганну. – А Яцька м'ого, чи вжеж таки не пустылы попрощаться с матирьЬ та /С жинкою.
– Полковник поклыкав до себе обидать, – сказал Кус. – Не можно було ёму видмовытысь, бо есть регимен-тарь. Мабуть, нарочно поклыкав, щоб не даты ему мизга-тысь коло молодои подружья, щоб так сталось, як владыка велив – не зиходытысь ёму с жинкою, поки пист не пройде. А вже-ж, свахо, прийдеться нам попостыться и на диток наших не утишаться, аж поки не вернеться вийсько с походу!
– Эге! колы б то вернувся! – сказала Молявчиха со вздохом.
– Вси в Божий воли! – сказала Булавчиха. – Таке наше житьтя, що козаки наши чоловики частиш без нас, як з намы. И мий, бач, поихав, мущу одыньщею чекаты повороту ёго. На Бога треба вповаты, милостыв буде, колы Его воля!
– Мудре слово сказано! – произнес Кус. – И моя Ганна дивка розумна теж скаже. Так, Ганно?
– Так, тату! – сказала Ганна. – Що Бог дасть, нехай так и буде! – Но в это время у ней невольно показались слезы.
– А буде таке, – сказал Кус: – що як вернеться зять, тоди наклычемо гостей, да справимо таке бучне весильля, щоб рокив зо-три об ным говорылы. А тепер поки в своии семьи без юстей, даваймо обидать. Дочко! Знымы з себе празднык°ве одиньня, да порайся з наймичкою, щоб бид налагодыли. Сходы сама до пивныци да наточи тернивки и вишнивки, що у чимадых барылах стоять у куточку: уже десять лит як наливалы, береглы для слушного часу. А тепер такий час прийшов, що красчого не було. Уточи два джбана, да сама несьц а наймычци не давай и наймыта до пивныци не пущай, бо вонь! наточуть, да не те що самы нышком пытымуть, а ще людей частоватымуть, А воно .у нас таке... клеигот!
Ганна вошла в комнату, расположенную рядом с передней избой той же хаты, и вышла оттуда в другом одеянии, какое носила по всяк день. На ней была черная с цветами исподница и зеленая суконная сукня. Она, гремя ключами, вышла из хаты в сени.
Кусова хата двумя окнами выходила на двор, одним окном на улицу. Оставшись одни, старики заметили, что из улицы кто-то заглянул к ним в окно.
– Кто се там? – с беспокойством сказал Кус и вышел из хаты. – Чого там вам? – слышался его голос. – Чого вы спынаетесь на прысьпу, да зазыраете в чужу кату! Идить, идить соби, видкиля прыйшлы! -
Он воротился в хату. .
– Кто там? – спрашивали его Кусиха и Молявчиха.
– Якиись москали, – отвечал Кус; – из воеводських ратных, зап евне: двое их коло викон стоялы. Я протурыв их. Се, бачу, дизналысь, що з сего двора сёгодни винчалысь у церквы, так думалы тут весильля справлятымуть. Прый-шлы банькы вытрыщать. На чужий коровай у их очи по-рываються. Хотилось бы им, щоб их позвалы поисты да попыты. Навъязлывы люды си москали. Цур им, од их полы вриж да втикай наш братчик.
Вошла Ганна, а за нею наймичка. Ганна держала два <<джбана» с наливкою, наймичка – посуду. Накрыли скатертью стол, поставили посуду, положили ножи и ложки. Кусиха из шкафа достала серебряные чарки. Когда на столе все было установлено, наймичка стала приносить ествы: сначала борщ с рыбой, потом жареную рыбу, пирог с рыбой, ягоды и мед в сотах. Поставивши кушанья на стол, сама наймичка взяла ложку и села за стол с хозяевами. Затем вошел наймит, мужчина лет сорока, годовой работник, обедавший всегда с хозяевами. По приглашению Куса и наймит и наймичка выпили водки и пожелали счастия, здоровья и благополучия новоповенчанной паре. Обед шел как-то торжественно и как бы священнодейственно; все были молчаливы, прониклись важностию совершившегося события. Вдруг раздался колокольный звон.
– Козакы в поход йдуть! – сказал Кус и встал.
– И наш казак молодець выходыть. Дай Боже всим им счастлыву дорогу и в своий, и в царскии справи доброго и помысного повоженя!
Он перекрестился. .
– И счастлыво им до дому повернутысь! – произнесла Булавчиха.
У Ганны снова на глазах навернулись слезы, и она прикладывала к глазам рукав своей вышитой сорочки, хотя и желала пересилить себя, казаться спокойною.
– Скильки у сий чарци кропель, стильки лит жыты б твоему сынови, а нашому зятеви, в добрим здоровьи, ни якого лиха не зазнаючи! – сказала Кусиха, обращаясь с чаркою к Молявчихе. .
– А нам бы все служиты таким добрым да милостывым господарям! – произнес наймит.
После обеда все встали развязнее и веселее. Кусиха так расходилась, что пощелкивала пальцами и подскакивала, да несколько раз повторяла, что ей ради такого радостного случая хочется танцевать. Кус тотчас начал было ей вторить. Увлеклась даже понурая Варка Молявчиха и уже не стала, как делала прежде, упираться, когда Кус схватил ее за руку и приглашал танцевать с ним в паре. Кусиха, хлопая в ладоши и подпрыгивая, пела:
Кукурику пивныку, на току,
Чекай мене, дивочко, до року!
Хыба ж бы я розуму не мала, • ,
Щоб я тебе цилый рик чекала ' Хыба ж бы я с розуму изийшла,
Шоб я соби красчото не знайшла!
Остановившись, она закричала:
– Да що се мы танцюем без музыки! – Потом, обратившись к наймиту, проговорила:
– Явтуху! Серденько! Иды поклыч Васыля скрыпныка, да колы можно ще кого-небудь, хоч того дударя, як, пак, ёго ...
– Юрка? – сказал наймит и хотел уходить. Но Кус остановил его рукою, дернувши за полу свитки, и говорил обратившись к жене:
– Ни, ни, жинко, Параско! Сёго не можно.
– Чому не можно? – порывисто спрашивала Кусиха.
– А тому не можно, – сказал Кус: – що владыка не велив. Нам треба ёго слухаты. Не можно, не можно, не дозволю!
– Не дозволыш, так нехай по-твоему буде, – сказала Кусиха: – ты на те господарь, паи в своим доми.
Успокоившись от внезапного порыва к веселости, вся семья уселась снова на лавках, немногопоболтали, потом Молявчиха с дочерью встали, помолились к образам, поблагодарили хозяев за хлеб-соль и собрались домой. Молявчиха, кланяясь в пояс, просила Куса и Кусиху с дочкою к ней на обед на другой день. Кусы обещали. После ухода Молявчихи и Булавчихи, Кус, чувствуя, что голова его от винных паров отяжелела, отправился в садик, подостлал под голову свою свиту, залег спать в курене, сложенном из ветвей под двумя яблонями. Пчелы, вылетая из расставленных по садику ульев, наводили на него сладкую дремоту своим жужжанием. Кусиха забралась отдыхать в чулане, откуда окно выходило только в сени: там летом было прохладно и безопасно от надоедливых мух. Ганна с наймичкою перемыли посуду после обеда, уставили ее на место, подмели хату. Окончивши работу, Ганна ушла в сад и, чтоб не мешать отцу, забилась в противоположный угол садика, села под развесистою липою и там предалась раздумью. Недалеко от ней был тын, огораживавший садик с улицы, и через прогалину в этом тыне смотрели в сад четыре злые глаза, но Ганна их не замечала. Долго сидела таким образом Ганна. Пробегало в ее памяти все ее детство с той минуты, как она стала сознавать свое бытие на свете,
ласки и приголубления родителей и близких, игры с девочками и мальчиками одного с нею возраста; приходили на память песни, которые она слышала и мимо своей воли перенимала; вспомнились первые, неясные ощущения потребности любви, выражавшиеся тем, что ей все вокруг становилось как-то грустным; вспомнила первую встречу с Молявкою, первый разговор с молодцем, о котором она и своим родителям не показала ни малейшею намека, первое его объяснение и ее взаимное признание; которое тогда бросило ее в краску, – его сватовство, согласие родителей, беспредельную радость и довольство, охватившие ее душу, приготовление семьи к свадьбе... все это вспоминать было так сладко и весело! Затем – ее венчание, тотчас за ним разлука! Пришли ей на память ровесницы, уже вышедшие за'муж, – на одной свадьбе она сама была в дружках, на другой в светилках: ее подруги, повенчавшись, были покрыты и стали жить с мужьями! А она? Обвенчалась – и Бог знает покуда будет ходить девкою: не ее воля и не ее жениха! С нею не так, как с другими! Вдруг ей становилось страшно за свою будущность. Что-то темное, тесное, что-то не то колючее, не то жгучее ей представлялось. Ух! И она, пересиливая себя, вскочила и перекрестилась.
Солнце на западе стало склоняться к горе и тени от строений и деревьев удлинялись; в разных местах Чернигова начал показываться над крышами хат дымок, дававший знать, что уже люди начинают топить печи для «вечери». Ганна вспомнила,. что надобно полить цветы в саду, повянувшие от дневного зноя, вышла из сада, вошла в сени, где увидала мать; она только что вышла из чулана и умывала себе заспанное лицо. Ганна отворила дверь в противопот ложную сторону через сени в рабочую избу или поварню, взяла ведра, сказала, что пойдет по воду к Стрижню, и вышла со двора. .
Ряд дворов, между которыми был двор Куса, выходил прямо к высокому берегу реки Стрижня. Против Кусова двора сход к реке был крут, но влево, двора через три, шел . из' города к реке подземный ход, прорытый в юре. Этот, тайник устроен был для того, чтобы, на случай неприятель?-:, ского нашествия, в городе не было недостатка в воде. Главный вход его находился далеко в середине города, но и близко от Кусова двора входила в него боковая лестница ступеней на десять вниз: ей можно было очутиться в тайнике. Этим путем обыкновенно ходили за водою <<дивчата», жившие неподалеку в конце города: можно было таким образом подойти прямо воде, не таскаясь с ведрами на гору.
Туда направилась Ганна с своими ведрами. Но, идя со двора к тайнику, встретила она двух «москалей» и остановилась; она заметила, что это были те головы, что заглядывали в окно, когда она возвратилась из церкви; их тогда удалил от окна ее родитель. Ганну взяло раздумье. – Зачем это они тут слоняются? – думала она. Но москали, бросивши на нее взгляды, по-видимому, равнодушные, no-' шли в противоположную сторону от тайника, мимо Кусова двора, нимало не оглядываясь на нес. – Нет, – подумала Ганна, – я испугалась напрасно. Это люди совестливые; они меня не зацепляют! – Она смело пошла к спуску в тайник, сошла по лестнице и очутилась в темноте: только слабый свет проникал туда с той стороны, куда ей нужно было идти за водою. Вдруг послышались сзади торопливые шаги. Не успела Ганна решить, бежать ли ей вперед или назад, четыре сильные руки схватили Ганну сзади, коромысло с ведра упало, она крикнула, но ее крик потерялся в тайнике. Ей завязали рот и глаза, она не в силах была более ни .крикнуть, ни распознать, где она очутится. Ее потащили, или, лучше сказать, понесли: сама она с испуга не могла уже двигаться. Похитители унесли добычу свою к главному выходу из тайника, находящемуся, как сказано выше, в середине города.
– Где Ганна? – спрашивал Кус у своей жены уже в сумерках: – Где вона?
Кусиха не видала дочери и не знала, где она. Кусиха пошла в черную хату и спрашивала наймичку. Та сказала, что Ганна пошла за водою. '
