Текст книги "Казаки"
Автор книги: Николай Костомаров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 41 (всего у книги 44 страниц)
– Уж в том, государь, будь спокоен. Как приказываешь, так и буду говорить, – сказал Васька.
– И насчет того, коли станет она твердить, что господин ее изнасиловал и приказывал тебе водить к нему на постелю, говори одно: того я не знаю, и от государя моего ничего такого не слыхал, – говорил Чоглоков. – Об этом в Патриаршем Приказе разыскивать не будут, затем, что по этому наговору меня уже в Малороссийском Приказе оправили. И ты своими речами не подавай никакого повода. И ты гляди тоже, Макарка.
– Мое дело здесь второе, – сказал Макарка, – коли Васька на меня не скажет, так меня, чай, и не покличут. А покличут и станут спрашивать, так я буду говорить в одно с Васькой.
– Оно, – сказал Чоглоков, – вашему брату, холопу, в наговорах на нас, ваших государей, веры не дают. Только все-таки вы меня никоими делы не смейте бесчестить. А не то.– сами знаете, властен я с вами обоими расправиться опосля, как захочу.
Когда Васька с Макаркой остались одни, Васька сказал своему товарищу: .
– Государь-то струсил! Да еще как! Шутка ли: половину вотчины спустил. Плохо дело. Почитай как припрут его, так и другую половину спустит. И нам тогда, видно, не ему служить в холопстве– придется. Продаст и нас. Пускай, черт их побери, зовут нас в ПатриарШий Приказ, пускай допрашивают. Будем стоять за своего государя, пока можно и пока сил наших станет, ну а то, ведь, своя шкура в сякой чужой шкуры дороже, хоть бы и государской!
Патриарх Иоаким Савелов в описываемое время был возрастом между шестидесяти и семидесяти лет, старик чрезвычайно живой и неутомимо деятельный. Это был человек ученый по своему времени; воспитывался он в киевской коллегии и сохранял к ней большое уважение, но это не мешало ему быть резким и непримиримым противником западного влияния, проникавшего все духовное образование 1в Малороссии и, по мнению патриарха, вредно отзывавшегося на русскую церковь. Патриарх Иоаким писал очень много, писал и с двух сторон защищал вверенную ему церковь: и против западного влияния, входившего через Киев, и против старообрядческого раскола, развившегося в Великой Руси. При всех, однако, своих ученых и литературных занятиях, Иоаким не только не покидал дел внутреннего управления, но занимался ими лично и так устойчиво, как никто из его предшественников, не исключая и самого Никона. Никто из патриархов не ограничил до такой степени произвол архиерейской власти обязательным учреждением при архиереях советов из призываемых к соуправлению и суду духовных лиц; это касалось за уряд с другими епархиями и патриаршей епархии, но патриарх на это не посмотрел: сам он был до того деятелен и внимателен ко всему, что мало нуждался в содействии и совете духовных особ. В Патриаршем Приказе сидели назначенные от патриарха архимандрит и двое протопопов, призывались выборные духовные власти – поповские старосты, но все они собственно делали мало за патриарха, – напротив, патриарх много делал за них. Еще по предмету суда над духовенством, эти соуправители патриарха по крайней мере все-таки что-нибудь да значили: снимали допросы и показания, наводили справки, постановляли приговоры: патриарх сам проверял все их предварительные работы и сам произносил окончательное решение. В таких же делах, где не духовные, а мирские люди привлекались к духовному суду – сидевшие в Патриаршем Приказе ни до чего почти не касались, делал все дьяк и подносил патриарху. Главным дьяком Патриаршего Приказа был тогда Иван Родионович Калитин, притоптавшийся пожилой господин лет под пятьдесят, с круглой, несколько поседевшей бородкой, бойко владевший и пером и речью, большой делец. Патриарх оказывал ему чрезвычайное доверие, считал столько же умным, сколько честным, бескорыстным и преданным себе человеком. Репутация умного человека была за дьяком по-
всеместна; насчет ею честности и бескорыстия никто не мог бы указать, что вот с того-то или с этого Калитин «вымучил» что-нибудь; но многае в недоумении пожимали плечами, узнавая, что от некоторых дел перепадали патриаршему дьяку немалые выгоды и нельзя было объяснить, как это он устраивал.
Когда привели в Патриарший Приказ Ганну Кусивну, Калитин, недавно в этот день явившийся в Приказ для исполнения своей должности, сидел с товарищем своим дру-гам дьяком Леонтием Савичем Скворцовым, которого Калитин любил и покровительствовал. Прежде чем позвать к себе на глаза приведенную в Приказ женщину, Калитин прочитал отписку, при которой ее препроводили из Малороссийского Приказа; в этой отписке изложена была вся суть дела, касавшаяся и Чоглокова.
– Смотри-ко, Левантин Савич, – сказал Калитин Скворцову: – какую украинскую птицу прислали к нам. Только ощипали, да не ее, а видно, из-за нее кого-то другого!
Скворцов, еще не так опытный в дьяческом деле, не смекнул сразу всего, что раскусил Иван Родионович; проглядевши бумагу, Скворцов поднял к товарищу голову с вопросительным выражением в лице. Калитин засмеялся.
– Разумен зело думный! сказал Калитин. – Остриг барана, а шкуру еще нам оставил. Что ж, и за то спасибо!
– Вестимо, – сказал Скворцов, – нагрел руки около воеводы и закрыл его ловко! Все шито-крыто, хоть кое-где белые ниточки виднеются. Но нам ни с какого боку за него приняться -не мочно. Во всем– очищен явился. Духовную разве кару наложить, да и то не на него.
– Оставили, – сказал Калитин, – оставили нам тоненькую ниточку; за нее бережливо еще можно ухватиться. Вглядись в бумагу! Баба, видишь, повенчана в другорядь, с холопом воеводским, сам воевода очищен и его звать сюда никак не смеем, но холопа того на розыск потянем. А холоп, думаешь, так и будет стоять за своего государя? Как же! Не больно-то крепко станет держаться за него, когда над самим собою почует грозу.
– Ведь подчас, – сказал Скворцов, – можно воеводу того, если нужно будет, попугать святейшим, что вот, мол, внесет сам святейший его дело наверх к царю государю, чтоб розыск перевершить.
– И так можно. Правда, ^ сказал Калитин. – А то вот, посмотри: пригодится нам 54-я статья уложения о холопьем суде.
. КалитиН приказал позвать Ганну. '
■ – Молодушка! – сказал он ей. – Ты разом за двумя
мужьями очутилась. От живого мужа с другим повенча"' лась!
■ – Повинчалы сыломиц! – начала было Ганна.
– Так, – перебил ее Калитин: – насильно? Так? Ты объявила это в своей сказке, что от тебя взяли в Малороссийском Приказе. Стоишь ты на том, что не хотела выходить за другого, а тебя насильно повенчали?
– Насильно, —" сказала Ганна.
– И не хочешь жить со вторым своим мужем, холопом Чоглокова?
– Не хотила и не хочу! – сказала Ганна.
– И хочешь вернуться к первому своему мужу?
– Хочу. Я ёго одного за мужа соби почитаю.
– Придется тебе, молодушка, – сказал дьяк, пожить у нас в Москве. Есть ли у тебя какое пристанище и будет ли у тебя на что есть и пить? Есть у тебя, может быть, на Москве родные или знакомые добрые люди?
■– Никого не мае, – отвечала Ганна.
– Так уж коли у тебя нет никого знакомого здесь, так не хочешь ли возьму я тебя к себе во двор на услугу. Ты, молодка, не бойся: не подумай чего-нибудь нехорошего. Я человек семейный, у меня жена, дети, худого умысла не чай. Поживешь у меня, пока твое дело завершится. Вот посиди там в сторожке, а как станем расходиться, так я тебя с собой возьму и ты поедешь ко мне во двор.
Ганну увели. Вошшли в Приказ сидевшие там архимандрит и протопоп. Калитин подал им несколько бумаг, рассказывая в-коротке их содержание. В числе таких бумаг была и отписка о Банне. Духовные не обратили на нее особого внимания.
После полудня стали расходиться и дьяк Калитин велел кликнуть Ганну и сказал ей: '
– Забери с собой свое имущество и отправляйся со мною.
– У мене ничого не мае, – сказала, заплакавши, Ганна. – Я утекла в чим стояла. И сорочку одну третий тыж-день ношу.
– Крещоные, кажись, люди, – сказал Калитин, – и своему брату о Христе Иисусе, крещоному человеку во всякое время и во всяк час Христа ради подать можем!
Калитин уехал в свой дом, находившийся в Белом городе тотчас за Неглинною. Он повез с собою Ганну и, приехавши домой, передал ее своей жене, пожилой госпоже
лет за сорок; он поручал ей приставить к какому-нибудь занятию во дворе привезенную женщину, объяснивши, что это несчастная бесприютная сирота, должна пробыть несколько времени в Москве, и если дать ей приют, то это будет доброе, богоугодное дело. Калитина с ласковым видом стала было с нею заговаривать, но сразу наткнулась на несколько непонятных малороссийских выражений и обратилась с вопросительным лицом к мужу.
– Хохлачка! – сказал Калитин: – У них в речах есть разница с нашинскою речью московскою, а во всем прочем народ добрый, душевный, и веры одной с нами.
Калитина отправила Ганну в дворовую баню, подарила ей чистое, хотя не совсем новое и целое белье и приставила ее ходить за коровами.
На третий день, после водворения Ганны на новоселье, недельщик потребовал в Патриарший Приказ к ответу хо-лопей Чоглокова Ваську и Макарку. Господин еще раз повторил им прежнее наставление – отнюдь не вмешивать его в дело. Васька перекрестился и побожился, что не выронит слова такого, чтоб сталось в ущерб своему государю.
.Холопов привели в Патриарший Приказ в то время,. когда заседавшие там духовные были в сборе. Васька и Ма-карка поклонились, касаясь пальцами пола и стояли, ожидая вопросов. Калитин подошел под благословение к архимандриту.
– Начинай, Господи благослови! – .произнес архимандрит.
Калитин отошел и, обращаясь к холопам, говорил важным и суровым голосом:
– Наш приказ святейшего патриарха во многом совсем не то, что другие Приказы. Во многих Приказах по многим мирским делам холопьим сказкам верить не указано и спрашивать холопа непристойно, потому что холоп невольный человек, и чести на нем нет и бесчестья за. него не положено ему, а у нас насчет этого не так, здесь ведаются дела духовные, а не мирские. -.
– А о духовных вещах, – сказал архимандрит, – говорится в св. Писании: несть Скиф ни Еллин, ни раб, ни свобод. В церкви Христовой рабу бывает такая же честь, как не рабу. Раб, как и его государь, одним крещением крещен, одним миром помазан, одно тело и кровь Господню приемлет, и на рабов такой же брачный венец, как и на господ возлагают. Того ради здесь и сказка раба приемлется, как и сказка свободного человека. Принесите перед кре:-:
стом и евангелием присягу, что будете говорить сущую правду, как перед самим Богом на страшном и– нелицеприятном Его судилище, аще же станете лгать и скрывать истину и затевать, то подвергнетесь каре от Бога в– будущем веке, а здесь в житии своем от святой нашей церкви проклятию и градскому суду на жестокие' мучения преданы будете.
– Слышите? – спрашивал грозным тоном Калитин: Слушайте и мимо ушей не пропускайте.
Встал с своего места протопоп, взял лежавший перед ним на столе свернутый епитрахиль, вынул из него крест и евангелие и положил на аналое, стоявшем впереди стола, за которым сидели духовные лица. Протопоп надел епитрахиль. Оба холопа, поднявши два пальца правой руки вверх, проговорили вслед за священником слова присяги, потом поцеловали крест и евангелие. Протопоп завернул священные вещи в епитрахиль и сел на свое место.
Дьяк, обратясь к холопам, сказал:
– Кто из вас двоих Василий, кто стал мужем Анны Кусовны, показывающей себя женою козака Молявки?
– Я, – отвечал Васька. ’
– Я, – говорил дьяк, – стану тебя спрашивать не того ради, чтоб уведать от тебя про такое, чего я еще не знаю. Буду я тебя спрашивать про то, что я уже без тебя знаю, а спрашивать об этом стану я только для того, чтобы знать: правду или неправду будешь ты говорить. И коли ты станешь плутать и лгать, то я тотчас прикажу тебя вести в застенок и позвать заплечного мастера, и велю ему тебя сперва батогами, а там, смотря по твоему запирательству, и кнутьем покропить. Если ж правду будешь говорить, то ничего не бойся. Ты человек подневольный, и что бы господин твой тебе ни приказал, ты должен был то чинить, и хоть бы ты что неправое учинил по государя своему приказу, в ответе за то будешь не ты, а государь твой. Отвечай сущую правду.
– А ты, Ермолай, – прибавил он, обратившись к подьячему, сидевшему за столиком у окна, – будешь записывать их речи.
– Спрашиваю, – сказал оц, возвышая голос: – коли ты выходил сюда, призывал тебя государь твой и велел тебе говорить в Приказе, что он, твой государь, тебе брать за жену Анну Кусовну не неволил, а будто ты, Васька, с нею Анною вместе приходили к твоему господину и просили позволить вам между .собой повенчаться. Так было? – говори: это тебе первый вопрос.
Васька, ошеломленный, глянул на Макарку, как будто хотел ему глазами сделать вопрос: кто ж это ему перенес? ты разве? кроме тебя и меня этих слор никто не слыхал. Но тут же сообразил, что Макарка вместе с ним в одно время вышел со двора. В совершенном недоумении он выпучил глаза на дьяка. Калитин глядел на него с насмешливым выражением, не дождавшись скорого ответа, повторил свой вопрос и прибавил:
' – Сам видишь, уже я все знаю, что у вас делалось и говорилось, хоть и не был у вас. Значит, лгать и выдумывать бесполезно. Говори истину. Так было?
– Да, так было, – произнес Васька.
– Хорошо, что правду сказал, – говорил Калитин. – Теперь стану я тебе говорить, что ты прежде делал и что с тобою делалось. А ты, смекаючи, что я уже все знаю, только говори, что именно так было, как я тебе сказал.
И он начал спрашивать, соображаясь с показаиием Ганны, которого смысл был означен. в отписке из Малороссийского Приказа, припомнил, как в Чернигове они, Васька с Макаркою, ухватили Ганну в тайнике и притащили к своему государю на воеводский двор.
– Так ли было? Говори сущую правду? – спросил
он.
– Так было, – отвечал Васька.
– Еще хвалю за то, что говоришь правду, – сказал дьяк. – Ты человек подневольный, и в том, что ты чинил по приказу господина, вины никакой нет. И св. писание говорит: несть раб болей господина своего. Пиши, Ермолай, его речи. Слыхал, что он учинил по господскому приказу? Пиши! '
– Слыхал, – отвечал Ермолай и принялся писать.
Давши время Ермолаю записать, Калитин продолжал:
– Государь твой велел тебе вместе с Макаркою и со стрельцами двумя везти Анну в свою подмосковную вотчину на Пахре и там священник, творя волю господина вашего, тебя с Анною повенчал сильно, хоть Анна и ,кричала, что не хочет и что она уже с другим повенчана. А священник на то не смотрел. И ты, по указу своего государя, Анне в те поры грозил жестоким боем и муками, чтоб не кричала. Так было?
– Так было, – отвечал Васька.
Калитин продолжал:
– Когда же государя вашего взяли с воеводства из Чернигова, и он, государь ваш, приехавши на Москву, приказал тебе, Ваське, с Макаркою ту Анну привезти к' нему
во двор на Арбате, и вы то учинили по господскому приказанию. Так ли было? •' .
– Так, – произнес Васька.
– Пиши, Ермолай, – сказал Калитин и потом продолжал свой допрос. – И как вы приехали на Москву, ваш. господин приказал тебе, Ваське, глядеть за своею женою Анною и приводить к нему, господину твоему, на постель для блудного дела в те поры, как он тебе то прикажет. И ты ее один раз к нему приводил. Так было, говори!
Васька остановился, замялся, – понял он, что настает решительная минута, приходится сказать на господина такое, чем ему, конечно, согрубит. Калитин сказал:
– Я знаю, зачем ты стал. Вот этого-то именно паче всего не велел тебе господин объявлять, но рам видишь: я уже без тебя все это знаю, стало быть, ни запирательством, ни лганьем ты– своему государю никакой корысти не учинишь, а только себе самому причинив скорбь немялую. Кнут – сам знаешь не ангел: д^на не выймет, а правду вытянет из тебя. Лучше скажи всю правду, не подставляю-чи спины своей под кнут.
– А моему государю что за то будет? – спросил Васька.
Дьяк засмеялся.
– Хочешь много знать, умен чересчур станешь, – сказал он. – Что будет?! Нешто мы твоего государя здесь судим. Государь твой уж был судим там, где ведом был, в Малороссийском Приказе, и оправлен. В наш Патриарший Приказ -отдана жонка Анна для духовного суда, и мы тебя допрашиваем затем, чтоб знать: чья она жена: твоя ли, или другого, и кому ее следует отдать: тебе ли, али тому козаку. Молявке, и виновата ли она в том, что от живого мужа ее с другим повенчали? Вот о чем тут дело у святейшего патриарха, а до твоего государя дела нам нет никоторого.
– Так было, как изволишь говорить, – произнес Васька.
– То есть, – продолжал Калитин, – господин твой. затем тебя женил, чтобы ты ему свою жену приводил на постелю? Так ли?
– Так, – сказал Васька. . .
– Запиши, Ермолай! – сказал Калитин, и обратившись снова к допрашиваемым, говорил:
– Далее вас спрашивать нечего. На другой день, когда ты, Васька, приводил' Анну к своему господину, она _убегла со двора и вы уже ее более не видали. С тебя, Васька, роспрос кончен. Хорошо, что ни в чем не запирался, не отлыгался. С тебя, Макарка, pocnpoc недолгий будет. Ты вместе с Ваською схватил насильно Анну в тайнике, вместе с Ваською возил ее из Чернигова в Пахринскую вотчину, н при -венчаньи был, и потом, по государскому приказу, вместе с Ваською привез ее в Москву.
– Так было, – сказал Макарка.
– – И государь при тебе велел Ваське приводить ее к
нему на постелю для блудного дела? – спрашивал дьяк.
– Я того не знаю, – сказал Макарка. – Мне такого приказа не бывало.
– Не тебе, а Ваське был такой приказ, только при тебе дан. Ты вместе с Ваською то слышал. И в том тебе вины никакой нет. Не запирайся, а то, что тебе не за себя, а за другого муку ' терпеть, коли он, этот другой, уже сам повинился во всем.
– Помилуйте! – произнес испуганный Макарка. Васька правду сказал про себя, и я говорю то же, что Васька.
– Запиши, Ермолай, – сказал дьяк, и снова, обратившись к Ваське, произнес:
– В концы всего ты объяви: желаешь ли ты оставлять Анну у себя женою, или согласен, чтоб ее отправили к ее первому мужу.
. – Не желаю, – произнес решительно Васька: – на
сильно меня государь мой женил, а не по своему хотенью я на ней женился. Не надобна она мне! Пусть себе идет; куда хочет.
– Пиши, Ермолай! – сказал дьяк. – Вот это и все, что нам нужно было!
Васька упал к ногам дьяка. За ним то же сделал Макарка.
– Батюшки, кормильцы! – говорил с плачем Васька: – озрите милосердным оком на нас бедных рабов, людей подневольных. Наговорили мы на государя своего, хоть и правду сущую говорили, только мы останемся в его воле, и он нас задерет теперь. Укройте, защитите нас, голубчики, отцы родные! .
– Что ты боишься своего государя, то чинишь ты хорошо, – сказал дьяк. – Раб должен бояться своего господина и слушать его во всем. Только над твоим государем есть еще повыше государь. Знаешь ты это?
– Вестимо так! – сказал Васька. – Я знаю, что над всеми господами нашими государями есть один-выше всех господин, батюшка-царь великий государь, и властен он над нашими государями так же, как властны они, государи наши, над нами, бедными сиротами. Только сам изволишь ведать, твоя милость, люди говорят: до Бога высоко, а до царя далеко, а государь наш к нам ближе всего. К царюба-тюшке нашему холопьему рылу приступить не можно, о том и думать нам непристойно, а свой государь, как захочет, так с нас шкуру снимет. Нельзя ли, батюшки-кормильцы, уговорить нашего государя, чтоб нас не мучил, а до того часа, как изволите ему о том сказать, не отпускайте нас к нему, а подержите где-нибудь инде.
– А вот что! – сказал дьяк. – Добре! Можно! Вы останетесь для розыска при: нашем Приказе, пока мы переговорим с вашим государем. , Тем временем поживите у нас на дворах, поработайте, а мы вам за то корм давать будем. Левонтей Савич! – сказал он, обратясь к Скворцову. – Ты возьми к себе в двор Ваську, а я возьму Макарку. У меня теперь во дворе Анна, так видеться ей с Васькой не пригоже.
Так порешили дьяки и разобрали себе холопей. Архимандрит, слушая весь допрос, при окончании его произнес только:
– Изрядно, хорошо! Боже благослови!
Прошло после того недели две. Калитин умышленно тянул время, находя необходимым порядочно протомить Чоглокова страхом неизвестности. И он не ошибся в расчете, Чоглоков, не увидевши возвратившихся из Приказа своих холопей, стал беспокоиться и беспокойство его возрастало с каждым проходившим днем. Сердце его чуяло, что задержка его холопей – недаром, что над ним самим собирается какая-то новая туча; как все, подобные ему люди, он был трусливого десятка человек, а ожидание чего-то дурного, но неизвестного, тревожило его больше самого удара. Наконец, явился к нему недельщик и потребовал в Патриарший Приказ.
Были в Приказе все в сборе, и духовные сановники, и дьяки, и подьячие – все на своих местах. Ермолай с чернильницей и бумагами сидел у окна– при своем столике.
Ввели Чоглокова.
Не успел Чоглоков отвесить обычные поклоны, как Ка-литии встает с своего места, подходит под благословение к архимандриту, потом подступает к Чоглокову и, двигая пальцами правой руки, говорит ему:
– Тимофей Васильев Чоглоков! Как тебе не стыдно, как тебе не совестно такие дела творить! Бога ты, видно, не боишься, людей добрых не стыдишься! Вас, царских служилых господ дворян, посылает великий государь за правдой наблюдать, чтоб нигде сильные слабым, а богатые бедным обид не -чинили, вам,. царским именем, надлежит сирот оборонять, а ты, греховодник, пустился на такие беззакония, что и говорить срам! Да еще где! У чужих людей, в Малороссийских городех! Как после этого черкасские люди могут быть царскому величеству верны и Московской державе крепки, когда к ним будут посылаться начальными людьми такие озорники, безчинники, блудники, насильники, как твоя милость! Скажут черкасские люди: мы, ради обороны единой восточной кафолической веры, отдались сами доброю своею волею под’ державу великого государя, а к нам присылают из Москвы таких, что с нами горее ляха и бусурмана поступают. Ты, видно, о Боге не помышляешь и суда его страшного не страшишься и царского гнева над собой не чаешь, на свои, знать, достатки уповаешь, что нажил неправедным способом. Знай же: сыщется на тебя управа; отольются волку овечьи слезки!
Чоглоков никак не ожидал такой встречи, и несколько минут не мог поворотить языка, чтоб ответить; он только в смущении бросал по сторонам тревожные взгляды,. как будто высматривая, за что бы ему ухватиться, укрываясь от такого неожиданного наступления. Калитин, остановившись на миг, стал снова вычитывать ему упреки в том же тоне, примешивая к ним угрозы. Наконец, Чоглоков, собравшись с духом, решился заступиться за свою оскорбленную честь и произнес:
– Господин честный дьяк Иван Родионович! Я не под-ведом твоей милости и не знаю: с чего ты это вздумал позвать меня сюда и задавать мне бесчестные речи. Вместо разговора с тобою я подам великому государю на тебя челобитную в бесчестьи.
– Ты подашь на меня челобитную! – воскликнул дьяк, потом, обратившись к духовным сановникам, говорил:
– Извольте прислушать, отцы честнейшие! И ты, Ле-вонтий Савич, тоже. Он еще хочет подавать на нас челобитье в бесчестьи! Молод ты разумом, хоть летами, кажись, и подошел. Не понимаешь разве того, что коли тебя позвали в Патриарший Приказ, так с тобой говорит там не дьяк, а сам святейший Патриарх через своего дьяка!
– Так вот я и докладываю святейшему Патриарху, – сказал Чоглоков: – прежде надобно сказать, за что я стал достоин, чтоб меня лаять, а не лаять ни за что ни про что!
– А, – воскликнул с злым смехом Калитин, – ты прикидываешься тихоней. Постой же, коли так: покажу я тебе сейчас, за что ты достоин, чтоб тебя лаять.
Он подошел к двери, отворил ее, и, давши кому-то знак рукою, отступил, а в дверь вошла Ганна. ,
– Что это за жонка? Знаешь ты ее? – спрашивал Ка-: литии Чоглокова.
– Я ее знаю, – отвечал Чоглоков. – Это жена моего холопа Васьки.
– Насильно в попрание всякого закона божеского и человеческого стала она женою его по твоему разбойничьему умыслу. Она – жена черниговского козака Молявки. Ты это знал, ты был на ее венчаньи и приглянулась женская красота ее твоему скотскому плотоугодию, и учинил ты силою над нею срамное дело, потом приказал повенчать ее, мужнюю жену, с своим холопом, затем чтобы к себе на постелю водить. Вот кто такая эта жонка. Срамник ты не.. годный, человек имени христианского недостойный!
– Это неправда! – сказал Чоглоков. – Эта жонка сама своею охотою пошла замуж за моего человека. А в Москву я выписал ее с мужем совсем не для какого-то срамного дела, а для услуги себе! Вы же звали того холопа, что с ней венчан. Спросите его при мне.
– Холоп как холоп! – сказал Калитин: – Холоп и при государе своем холоп, и без него холоп! Отвечаешь ли во всем за своего холопа? ,
– Отвечаю, – сказал Чоглоков, – что, он, вместе с этой вот жонкой приходили ко мне и просили дозволения повенчаться!
– Николи сёго не було! – произнесла Ганна.
Калитин продолжал:
– А ответчик ли ты за своего холопа во всем другом? И в том, чего сам не знаешь, – ответчик ты за своего холопа? Если по розыску и по суду уличится в чем твой холоп виноватым, ответчик ли ты за своего холопа? ■
– Ну, так видишь ли: холоп твой Васька показал то же, что эта жонка: никогда они вдвоем не просили тебя, а велел ты евоим людям насильно схватить ее и повенчать затем, чтоб жонку пускали к тебе для .блудного дела.
– Если холоп мой такое говорит, – он лжет! Холопу верить не мочно, когда он такую безлепицу на своего государя сказывает, – произнес, вспыхнувши, Чоглоков.
– Потише, не брыкайся! – сказал ему Калитин: – Мочно ему верить! У нас суд духовный, а не мирской: здесь и холопа свидетельство приемлется, потому что и холоп такой же сын церкви. Да впрочем, и в мирском деле верить холопу мочно, коли ты уже объявил, что за своего холопа не ответчик. Левонтий Савич! Прочти ему 54 статью Уложения о холопьем суде. ,
Скворцов прочитал: – «Будет ответчик скажет, что холоп сам за себя отвечает, и против истцовой исковой челобитной велети холопу отвечати и с суда прав ли, или виноват будет верити холопу, что ни станет в суде гово-рити».
– Это сюда не идет! – воскликнул Чоглоков. – Это говорится о холопьем суде, вот если б суд происходил в холопьем Приказе...
– Ти, ти, ти! Законник какой выискался! – прервал Калитин. – Да здесь, говорят тебе, духовный суд, где речи холопьи и без того приемлются.
– Так и судите себе свои духовные дела! – сказал раздраженным голосом Чоглоков. – С чего же это вы ме-ня-то сюда притащили, да стали в уголовщине обвинять? Изнасилование – дело уголовное, а не духовное. -
– Врешь, – сказал Калитин: – изнасилование блудное дело, а блуд всякий карается духовною карою.
– Про блудное сожитие довести надобно, – сказал Чоглоков: – а вы на меня не доведете.
– Уже доведено! – сказал дьяк.
– Нет, не доведено! – смелым тоном говорил Чоглоков: – И довести не возможно, и не ваше то дело есть. По доносу этой самой черниговской жонки и по другим таким же лживым доносам от черниговских жителей розыскивалось уже обо мне в – том Приказе, к которому я по службе своей тянул. И дело было порешено, и я оправлен. Духовного дела за мной никоторого нет. То дело, что у вас ведется об этой жонке, что она объявляется с двумя мужьями повенчана – то дело до меня отнюдь не належит. С чего вы это на меня насели! Вот уж подлинно как говорится: с больной головы да на здоровую!
– А ты знаешь, – сказал архимандритГ – святейший патриарх есть верный и неусыпный печальник перед царем о всех утесненных и обидимых, вот таких, как сия жонка! Тебя, говоришь, оправили в Приказе, но во всех Приказех сидят люди, не ангели, а подобострастнии человецы. Они, по человеческому недомыслию, ошибиться могут и непра-
вое признать правым. Над всеми Приказами один глава есть – царь. А к царю наверх святейшему патриарху вх,од всегда чист и открыт. .
– И царю великому государю и святейшему патриарху говорю я одно: не виноват я, – все на меня затеяно! – говорил Чоглоков.
Дьяк Калитин, указывая на Ганну, – говорил Чоглоко-
ву:
– Вот эта самая жонка может говорить с великим государем и сама своими усты расскажет ему про все. Ты скажешь: куда ей до царя батюшки: далеко и высоко! Оно точно; как-таки можно, кажись, чтоб такой простой бабенке да до великого государя царя всея России доступить! Ну, а вот же святейший патриарх так силен, что может дать ей доступ туда, куда бы ей и во сне не приснилось добраться. С нею то будет! Объявляю тебе о сем именем великого государя святейшего патриарха: если добровольно не принесешь повинной, как перед самим Богом, и не подашь челобитной, в ней же подобает тебе выписать свои вины и с сокрушением сердца просить прощения, а станешь твердить, что ты оправлен, и каяться тебе не в чем, за такую гордыню постигнет тебя великая. досада и кручина. Изволит святейший патриарх войти о сем деле к великому государю печальником за эту бедную жонку, а там, если царю угодно станет – и эту жонку введут наверх и она расскажет все великому государю. Смотри, чтоб тебе после очень худо не было. Говорят тебе воистину: с святейшим патриархом не дерзай тягаться. Обдумай, потом приходи к нам и подай челобитную. Быть может, великий государь святейший патриарх смилуется над то-бощ, видя твое сердечное раскаяние, и назначит тебе духовное покаяние, да тем и кончится, и он тогда не изволит уже печаловаться об этой жонке. Вот тебе сроку от святейшего патриарха дается одна неделя. Чтоб в это время ты порешил все.
Чоглоков не мог уже более ничего говорить. Он увидал себя вдруг в таком особенном положении, в каком никогда и не воображал, чтобы мог очутиться. Бледен, как мертвец, стоял он, словно выслушал смертный приговор.
Калитин обратился к Ганне и говорил:
– Бедная жонка-чужеземка! Сирота беспомощная! Не унывай душою. Есть еще верховное правосудие у царя, у батюшки-света! Что Бог на небе, то царь на земле. Божий он помазанник, Божий наместник! Всякая земная гордыня и неправда смирится перед ним.
Ганна не уразумела. всего смысла речи Калитина, но чувствительный тон, с которым он говорил, произвел на нее такое впечатление, что она зарыдала.
Чоглоков поклонился до земли и вышел в ужасном смущении.
Калитин велел Ганне идти во двор.
. Когда все разошлись из Приказа, Калитин остался со Скворцовым, и Скворцов сказал:
– Я узнал наверное: Ларион Иванов-таки оттянул у этого живодера половину его вотчины на Пахре по купчей данной.
– Ия об этом уже знаю, – отвечал Калитин. – Осталась другая половина, да еще двор в Москве! Мы поделимся с тобою, как поп делится с причтом. Мне две трети, тебе треть. А живодер останется нищ и убог. Поделом своим заслугу приимет!
