Текст книги "Быстроногий олень. Книга 2"

Автор книги: Николай Шундик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

21

Иляй вместе с Гивэем по поручению правления колхоза «Быстроногий олень» прибыли в Илирнэй. Иляй тотчас же забрался в питомник, начал облюбовывать собак. Вскоре илирнэйский колхозник Лиса всполошил весь поселок.

– Люди! Чего по домам сидите! – кричал он. – Посмотрите, что в питомнике нашем Иляй делает!

Когда итирнэйцы вошли в питомник, то увидели, что добрая половина лучших собак была увешана бирками, на которых было написано: «Это собака наша».

– Зачем ты собак метками разукрасил? – насмешливо опросил председатель колхоза Омкар, обращаясь к Иляю. – Или сегодня праздник у собак?

– А как же! Конечно праздник! – воскликнул Лиса, готовый наброситься на Иляя с кулаками. – Как же не праздник, когда в гости к ним пришел сам Иляй!

– Я к тебе, Лиса, в гости пришел, а не к собакам! – с достоинством, поразившим всех, ответил Иляй.

Лиса смущенно кашлянул и уже совсем другим тоном ответил:

– Гостю я всегда рад. А вот помеченных тобою собак мы тебе ни одной не отдадим. Сами выберем.

– Да, Иляй, мы уже выбрали, каких собак вам продать, – подтвердил и председатель колхоза. – Зови Гивэя, и берите вон тех четырех, в самой крайней кормушке… Это хорошие собаки.

Иляй, забыв обо всем на свете, бросился к указанной кормушке.

– Собаки хорошие, – вскоре подтвердил он. – Только мало очень.

– Пока хватит, больше продать не можем, – отрезал Омкар.

Не меньше Иляя удивил илирнэйцев и Гивэй. Он бесцеремонно шарил по питомнику, лазил на крышу, что-то чертил на листах бумаги, записывал. Закончив свою работу, он вошел в магазин, набросился на книги.

Продавец – чукча, с добродушным, смуглым лицом, – подавал Гивэю книгу за книгой, радуясь, что имеет дело с таким солидным покупателем.

– Еще вон ту подай, синенькую, – просил Гивэй.

– Бери, бери! Хоть все до одной бери! – потирал от удовольствия руки продавец.

Вскоре все книги, украшавшие полку илирнэйского магазина, были увязаны в огромную стопку. Рассчитавшись, Гивэй хотел было уже уйти из магазина, как вдруг его внимание привлекла скрипка. Гивэй даже затрясся: «Настоящая скрипка! Такая, как у Савельева! И как это я раньше ее не заметил!»

– Что, скрипку купить хочешь? – с замиранием сердца спросил продавец: ему страшно надоела эта хрупкая вещь, которая висела в магазине вот уже четыре года. – Покупай, играть научишься. Для скрипки этой и книга есть, самоучитель называется.

– Самоучитель есть! – воскликнул Гивэй. – А ну-ка дай, дай скорее мне его!

Жадно просмотрев несколько страниц, Гивэй перевел дыхание и, словно боясь, что скрипку у него может кто-нибудь перехватить, заторопил продавца:

– Заворачивай, скорей заворачивай! И самоучитель тоже! Сколько стоит?

Тут в магазин вошел Лиса. Пораженный, он минуту смотрел на огромную кипу книг у ног Гивэя.

– Что это? Янрайцы все книги из нашего магазина забрали? – изумленно опросил он. – И эту красивую вещь, которая много лет здесь висела, тоже забирают?

Продавец развел руками, как бы говоря: ничего не поделаешь, покупатель покупает, а я продаю…

Лиса круто повернулся и побежал в правление колхоза. Нахальство янрайцев, казалось ему, достигло наивысшего предела.

– Так янрайцы нас, однако, совсем ограбят! – воскликнул он, вбегая в правление. – Гивэй все до одной книги забрал из магазина, скрипку красивую тоже забрал! Завтра они все оружие заберут и продукты все заберут! Пустые полки оставят.

Несколько илирнэйцев, сидевших в правлении колхоза, встали со скамьи.

– Куда вы? Опомнитесь! – засмеялся Омкар. – Не думаете ли вы у гостя купленные им вещи отбирать?..

Возвратившись в Янрай, Гивэй в свободное, от охоты время принялся по илирнэйскому образцу переделывать конструкцию кормушек в питомнике. Иляй был у него самым деятельным помощником. Оба вкладывали в свое дело столько души, что это невольно их сдружило. Когда Гивэй долго не возвращался с охоты, Иляю было скучно. Особенно заскучал он, когда Гивэй уехал с комсомольской бригадой Рультына на несколько дней в тундру, где им предстояло занять самые дальние охотничьи участки. Гивэй оставил Иляю целую кучу чертежей и попросил его довести до конца начатую ими работу.

– Хорошо, Гивэй, я сделаю, я все как следует оделяю, – заверял своего друга Иляй. – Пусть только посмотрит какой-нибудь илирнэец на наш питомник – у него от удивления рот до ушей откроется. Лису к нам в гости позвать, что ли?

Гивэй не успел еще уехать, как Иляй принялся за работу. Затопив в питомнике печь, он начал строгать рубанком брусья на верстаке. Увлекшись работой, Иляй не заметил, как стал подкрадываться вечер. И тут он вспомнил, что не выполнил урока по ликбезу, заданного Солнцевой. Иляй поморщился. «Ох, и надоедливое же дело домашнее задание выполнять… И как это у Гивэя хватает терпения так много учиться?..»

Сумка с книгами и тетрадями у Иляя висела тут же, на стене, в питомнике. Стряхнув с верстака стружки, он разложил на нем свои измятые, залитые чернилами тетради.

«Задачу решить надо. Хотя бы чуть-чуть решить, а там Оля поможет», – рассуждал он.

Открыв флакон с чернилами, Иляй обмакнул перо, неохотно погрузился в размышления, пытаясь понять задачу. То, что решение, сразу не давалось ему, злило Иляя.

«Что же это такое выходит? Вот жена Пытто как хорошо задачи решает! Не может быть, чтобы голова женщины была лучше, чем у мужчины!»

Иляй с таким усердием погрузился в решение задачи, что не заметил, как в питомник вошел Эчилин.

– Ты, я вижу, день и ночь сидишь в своем собачнике, – оказал Эчилин, подходя к Иляю сзади. Иляй вздрогнул, поморщился. Было досадно, что Эчилин явился именно в ту минуту, когда задача, казалось, уже совсем была решена.

Эчилин уселся на чурбан, где Иляй обычно рубил мясо для собак, достал трубку, закурил.

– Что молчишь? Или не рад, что я к тебе в гости пришел? – зло сверкнул он на Иляя глазами.

– Можешь к своему Савельеву в гости итти, – огрызнулся Иляй. – А мне с тобой разговаривать не о чем.

– Нет, ты сейчас заговоришь, – пообещал Эчилин. – Слушай меня, хорошо слушай, Иляй. Я знаю, ты считаешь, что стал очень важным человеком и даже думаешь, что жена к тебе скоро, вернется.

Иляй вздрогнул.

– А ты откуда это знаешь?

– Знаю, очень хорошо знаю, – продолжал Эчилин.

– Ну и знай, – безразлично заметил Иляй. – Тут и знать нечего, об этом совсем нетрудно догадаться.

Губы Эчилина покривились в презрительной усмешке.

– Не торопись, Иляй, не торопись. Сейчас в тебя страшный гнев вселится.

Иляй насторожился. Недоброе предчувствие обеспокоило его.

А Эчилин между тем продолжал:

– Променял ты жену на своих собак. Напрасно ты думаешь, что она к тебе вернется. Век теперь тебе с собаками своими жить. А жена твоя… – Эчилин сделал многозначительную паузу. – А жена твоя ушла к Гэмалю. Тэюнэ теперь жена Гэмаля!..

Иляй резко отодвинул тетрадь, перевернул флакон с чернилами и с трудом выдавил из себя:

– Стала женой Гэмаля?

Эчилин тяжело вздохнул и подтвердил:

– Да, стала женой Гэмаля… Гэмаль, как и Айгинто, это человек, ворующий женщин.

Иляй тупо посмотрел на Эчилина и вдруг, схватив его за шиворот кухлянки, потряс с необыкновенной силой.

– Это ты, вонючий, весть злую мне принес! – прохрипел он. Толкнув Эчилина куда-то прямо на собак, Иляй выбежал на улицу. Минуту он стоял как вкопанный, а затем, вобрав голову в плечи, пошел к морю.

Иляй шел быстро, порой спотыкаясь о заструги, едва не падая. У него было такое чувство, словно он убегает от чего-то страшного, неотвратимого.

«Тэюнэ ушла к Гэмалю!» Эта весть, как-то сейчас по-особенному переосмысленная, остановила Иляя. Он застонал и, опустившись на колени, обхватил голову руками. «Тэюнэ не вернется ко мне, Тэюнэ ушла к Гэмалю», – твердил он, застыв в неподвижности. Иляй ждал, что кто-нибудь возразит ему, скажет, что это неправда. И тут кто-то вдруг прикоснулся к плечам Иляя очень осторожно и нежно. Иляй вздрогнул, повернулся и увидел своего Утильгина. Пес участливо посмотрел на хозяина и, взявшись зубами за подол его кухлянки, потянул в сторону поселка. Иляй с яростью оттолкнул собаку. Утильгин жалобно завизжал, снова несмело подошел к хозяину и уставился на Иляя бесконечно преданными, тоскующими глазами. Жалость переполнила Иляя. Он взял Утильгина за лапы, обнял своего верного друга. Ему было жалко обиженного пса и еще больше жалко себя. «Нет, счастливым человеком родиться нужно. А я – родился несчастливым».

Кругом было необыкновенно тихо. Из-за морских торосов подымалась расплющенная луна. Ее багрово-сумрачный свет окрасил тусклыми бликами ледяные поля. Иляй долго смотрел на уродливую холодную луну. Непокрытая малахаем голова его поседела от инея.

– Уйдем, Утильгин, а? Уйдем в долину предков, – тихо оказал Иляй на ухо своей собаке. Пес поднял голову и, глядя в небо, завыл громко, заунывно. Сердце Иляя болезненно сжалось. Ему казалось, что он и сам вот-вот завоет громко, заунывно, вместе с собакой.

– Пойдем, Утильгин, – снова повторил он – и, поднявшись на ноги, зашатал к поселку. Утильгин, низко опустив тяжелую голову, побежал рядом с хозяином.

В питомнике Иляй снял со стены карабин, уселся на чурбан. Собаки, подняв кверху морды, завыли на десятки голосов. Утильгин прошелся по рядам, сердито ворча. Собаки умолкли. И только некоторые из них жалобно повизгивали, поглядывая на Иляя. Пес улегся напротив Иляя и, положив голову на лапы, настороженно наблюдал за каждым движением хозяина. Было видно, что он готов вскочить с места в любое мгновение. А Иляй смотрел на Утильгина и думал, что у него ни за что не поднимется рука на верного пса. «Тяжело тебе будет без меня. Тосковать сильно будешь. Наверное, умрешь от тоски, когда хозяин твой уйдет в долину предков». «Променял жену на своих вонючих собак», – вспомнились Иляю слова Эчилина.

– Врешь! Ничего я не менял! – вдруг закричал он. – Собак моих не трогай. Здесь любая из них намного больше человек, чем ты, Эчилин!

Глухая ненависть к Эчилину заставила мысли Иляя работать в другом направлении.

– Да, да, это друзья мои. Вон они, как люди, на меня смотрят. Они душу мою понимают так же хорошо, как и я их.

Иляй умолк, как бы прислушиваясь к своим мыслям и чувствам. И странное дело, он вдруг ясно ощутил: то новое, что вошло в его жизнь тихой радостью, не разрушилось, оно было прочным и теперь породило новые мысли, при которых карабин в руках оказался совсем лишним. Иляй встал, повесил карабин на место. Утильгин бодро вскочил на ноги и, совершенно успокоенный, зевнул, потянулся. Иляй уселся на прежнее место.

Но тут опять в его ушах зазвучали слова Эчилина, что Тэюнэ навсегда от него ушла… Горячая волна жалости к себе снова переполнила Иляя. «А может, она уйдет от Гэмаля? – с надеждой подумал он. – Может, Гэмаль прогонит ее? Тэюнэ иногда бывает очень сварливой. Надо подождать немножко, может все еще хорошо окончится… Надо подождать… Рассказать бы кому-нибудь об этом, что ли?»

И тут Иляй вспомнил о Гивэе.

«Ай, как досадно, что его нет. Я бы ему рассказал все, все рассказал бы. Он мне посоветовал бы что-нибудь, он мне помог бы».

Тяжело вздохнув, Иляй вышел из питомника и, сам того не замечая, направился к дому Гивэя. «Просто в комнату его войду, просто посижу там», – решил Иляй, открывая дверь в дом Гивэя.

22

Наступило время, когда над сопками начало показываться солнце. Первого восхода его, как всегда, все ждали с волнением. И хотя морозы не утихали – а у людей северной земли на душе становилось теплее: с неба на них смотрело ласковое око наступающей весны.

В первые дни после полярной ночи солнце показывалось всего лишь на несколько минут. Но шли недели, и раскаленный диск его все дольше и дольше задерживался на небе, все выше и выше поднимался над сопками.

Журба и Нояно любили встречать по утрам восход солнца. Так было и в этот день. Направляясь в стадо вслед за Ятто, они молча смотрели на порозовевшие вершины солок, стараясь догадаться, в каком именно месте покажется огненный диск.

– Смотри! Вон оно! – Нояно стремительно выбросила вперед руку.

– Да, вижу, Нояно! – сощурившись от яркого света, отозвался Владимир.

Из-за вершины горы, четко очерченной на фоне голубого неба, блеснул багровый край солнца. И сразу же каскады искр разбрызгались по бескрайным снежным просторам. Чудилось, что солнечные лучи, ударившись о снежный наст, раздробились в искры. Прикрывая глаза руками, Владимир и Нояно не отрываясь смотрели на восходящее солнце.

– Поверишь, Володя, у меня ощущение очень большого праздника, ну, как перед Первым маем, – вполголоса сказала Нояно.

– Смотри, вон целый поезд собачьих упряжек идет! – воскликнул Журба.

Девушка встрепенулась и, заметив длинную, черную цепочку движущихся нарт, вздохнула глубоко, всей грудью.

– Не зря у меня сегодня такое праздничное настроение. Гости с берега едут, радоваться будем, – тихо сказала она.

Заметил приближающиеся нарты и старик Ятто.

– Морские, на собаках! – крикнул он отставшим от него Нояно и Владимиру. Немного подумав, старик повернул опять в стойбище.

До стойбища было довольно далеко. И как ни торопились Журба, Нояно и Ятто, а к встрече гостей опоздали.

– Много-то как приехало! – задыхаясь рт быстрого шага, приговаривала Нояно. – Вон Гэмаль, Айгинто, кажется.

– А вон Сергей Яковлевич Ковалев! – обрадованно воскликнул Журба и ускорил шаг.

– А вон посмотри! – вдруг остановила его за руку Нояно. – Кажется, это мой отец с собаками возится. Ну да, отец, как же это я его сразу не узнала?! – и Нояно побежала к стойбищу.

Вечером Журба сидел в пологе яранги Ятто вместе с Ковалевым. Старик Ятто не знал, как лучше показать свое уважение к секретарю райкома. Жена Ятто суетилась с приготовлением ужина.

– Смотри же, самого лучшего мяса свари, – уже в который раз наказывал ей Ятто. – Какой гость у нас!.. Ой-ой-ой!..

– Сварю, сварю, – волновалась старушка Навыль.

– А может, нам важенку убить, у которой белое пятно на лбу? Вкусное мясо должно быть. Только что-то жалко, весной теленка принесет, – вздохнул Ятто.

– Жалко, – согласилась Навыль, – но гость-то какой у нас, понимать надо.

– Это ты верно говоришь, – снова сокрушенно вздохнул Ятто. – На небе луна, светло, пойду-ка заарканю важенку, хорошо, что хоть стадо у самого стойбища.

Ковалев, разговаривая с Владимиром, чутко прислушивался к тому, что происходило в шатре яранги за тонкой стенкой полога.

– А ну-ка подай торбаза, – вдруг попросил он Владимира, поспешно натягивая на себя кухлянку.

Когда Ковалев вышел на улицу, Ятто уже тащил к яранге мечущуюся в испуге важенку.

Сергей Яковлевич быстро подошел к Ятто. Старик вытер рукой пот со лба, улыбнулся… Заарканенная важенка билась о снег, страшно закатывала глаза, храпела. Сергей Яковлевич перехватил у Ятто аркан и, не говоря ни слова, стал подтягивать к себе перепуганного оленя. Ятто удивленно смотрел на Ковалева, еще не понимая, что он собирается делать. Когда секретарь вплотную подтянул к себе важенку, Ятто вытащил из чехла узкий, острый нож и спросил:

– Сам, значит, колоть будешь?

Ковалев улыбнулся и, ловко сняв петлю аркана с ветвистых рогов важенки, отпустил ее. Минуту понаблюдав за плавным бегом оленя, Сергей Яковлевич сказал изумленному чукче:

– Видишь, как обрадовалась… Весной она тебе теленка хорошего принесет, быть может быстроногий скакун из него вырастет. Оленей-то в личном стаде твоем не так уж и много.

– Это верно, не много… Если бы не колхоз, пришлось бы сейчас на старости лет, как прежде, батраком работать у какого-нибудь Чымнэ. А сейчас что же? Сейчас можно было бы и заколоть олешка для такого гостя… Мясо у молодого олешка свежее, вкусное.

– У русских угощение считается дорогим не потому, насколько оно вкусно, а потому, с каким сердцем хозяин гостя угощает.

– Это так! У нас, чукчей, так же получается! – обрадовался Ятто.

– Ну, вот и прекрасно, – засмеялся Сергей Яковлевич. – Идем в ярангу. Всякое угощенье твое для меня дорогим будет.

После ужина Ковалев с особенным пристрастием расспрашивал Владимира и Ятто о делах Караулина в тундре. О выступлении заведующего райзо на собрании колхозников в Янрае ему было известно еще в районе.

«В чем же все-таки дело? Человек имеет ясное представление о сложности и трудности настоящего момента, руководствуется самыми хорошими побуждениями и не замечает, что действия его вредны, да еще как вредны», – думал Сергей Яковлевич о Караулине.

– Значит, Ятто так и назвал его человеком, у носа пальцем махающим? – невесело усмехнулся он, обращаясь к Владимиру. Журба пожал плечами, как бы говоря: ничего не могу поделать, что было, то было.

«Метко назвал старик, очень метко, – подумал секретарь, вытягивая уставшие ноги вдоль стенки полога. – Правильно товарищи на окружной партийной конференции говорили, что я кадры как следует подбирать не умею и за ростом людей наблюдаю недостаточно».

– А все-таки, Сергей Яковлевич, как понимать Караулина? – вдруг спросил Журба. – Признаюсь, что я увидел в нем немало такого, что мне понравилось…

– У Льва Борисовича вам несомненно есть чему поучиться. Но и от многого следует предостеречь. – Секретарь помолчал, как бы взвешивая свои мысли и заговорил снова: – Есть сильные люди, которые не умеют распоряжаться своей силой. Возьмет такой человек инструмент самой нормальной прочности, поднажмет, не рассчитав, и сломает. Бывает и так: допустим, человек учится метать гранату как можно дальше. А вот о том, чтобы точно в цель ее бросить, – не думает. Так, к сожалению, и со Львом Борисовичем получается. Решив создать в тундре чисто охотничьи бригады из оленеводов, он многого не учел и, конечно, опростоволосился. Такой тип работников, у которых смелость не в ладу с чувством ответственности, у нас, к сожалению, есть… и не только на Чукотке.

…А в это время в яранге братьев Воопки и Майна-Воопки Нояно не могла наговориться со своим отцом. Она смотрела на него счастливыми, любящими глазами, пытаясь как можно веселее, самыми светлыми красками изобразить свою жизнь в тундре. Петр Иванович молча разглаживал усы, посматривая на дочь из-под широких бровей проницательным взглядом, в котором можно было прочесть и понимание, и нежность, и отцовскую гордость.

– И все же не забрать ли тебя домой?.. Найдется и там работа… в клубе, в школе или в правлении колхоза.

– Что ты говоришь, папа! – с упреком воскликнула Нояно. – Ты же сам не захочешь, чтобы я поступила так… Знал бы ты, сколько у меня здесь интересной работы. Скоро весна придет, отел начнется, и у меня появятся новые пациенты – такие маа-а-ленькие теленочки, – нежно протянула девушка, – милые, беспомощные детеныши… Я так нужна им буду!

– Ну, ну, хорошо, дочка. Я знал, что ты не согласишься… – Петр Иванович тихо засмеялся и взял в свои грубые, шершавые ладони горячие руки дочери.

Воопка нетерпеливо поглядывал в сторону Митенко. Ему самому хотелось побеседовать с гостем о важных делах.

– Верно ли ты сказал моему брату, что скоро снова как до войны жить начнем? Много табаку будет… чаю, сахару, посуды?.. – не выдержал, наконец, он, дотрагиваясь рукой до колена Митенко.

Петр Иванович оживился, поудобнее устроился на белоснежной шкуре и стал рассказывать, какой, по его мнению, будет торговля после окончательного разгрома врага.

Следующий день был таким же солнечным и морозным. Митенко прямо под открытым небом развернул работу по приемке пушнины. Обступившие его оленеводы с песцами и лисами в руках шумно переговаривались, шутили.

– Вот вам под пушнину табачку привез, сахару, чаю привез, – приговаривал Митенко, раскладывая на шкурах товары.

Ковалев, Журба, Гэмаль и Айгинто наблюдали за торговлей, сидя на нартах чуть в стороне. К Митенко подошел старик Ятто, взял в руки карабин и, поставив его прикладом на землю, приосанился.

– Эй вы, людишки, накладывайте стопку шкур такую же высокую, как этот карабин, тогда я совсем отдам его вам, – шутливо изображая из себя чванливого, жадного американского купца, громко выкрикивал старик. Люди захохотали. Заразительнее всех хохотал Митенко: голос, осанка Ятто действительно чем-то напоминали спесивого американца.

– Ай да купец, ну просто как Стэнли! – промолвил он, обнимая старика. Засмеялся и Ятто. Осмотрев карабин, старик приложил его к плечу, прицелился в летающую стайку куропаток и заявил:

– А что ж, я, пожалуй, куплю его. Карабин хороший, и потребуется за него не целая стопка песцовых шкур, а, пожалуй, всего лишь одна.

– Еще кое-что и впридачу получишь, – улыбнулся Митенко, пощипывая заиндевелые усы.

Как только Митенко закончил приемку пушнины, началось собрание пастухов бригады Кумчу. Наладившийся в бригаде порядок в последний месяц опять стал нарушаться. Бригадир Кумчу снова взвалил всю тяжесть работы в стаде на нескольких самых хозяйственных пастухов, которым колхозные олени были особенно дороги. Вникнув в суть дела, секретарь подумал и обратился к Айгинто и Гэмалю:

– Ну что ж, друзья, попытайтесь сами разобраться во всем. Вы же писали, что очередной задачей этого года считаете укрепление трудовой дисциплины у оленеводов. Действуйте, а я посмотрю. В колхозе начальники вы, а не я…

Айгинто осмотрел притихших пастухов, поискал глазами Майна-Воопку. Но Майна-Воопка, хорошо зная, что разговоры с бригадиром Кумчу не приносят никакой пользы, на собрание не пришел. Айгинто послал за ним. Пастух явился хмурый, равнодушный, с покрасневшими от бессонных ночей глазами.

– А ну-ка рассказывай, Майна-Воопка, – обратился к нему председатель колхоза. Кумчу, спрятав лицо в воротник кухлянки, приготовился перенести очередную неприятность.

– Я человек много молчащий, – флегматично отозвался Майна-Воопка. – Вы брата моего попросите, он любит языком туда-сюда вертеть.

– Тогда рассказывай ты, Воопка, – обратился Айгинто ко второму брату.

– Много молчащие люди часто бывают много думающими людьми, – заметил Гэмаль. – Пусть все же расскажет нам Майна-Воопка.

– Хорошие у тебя слова, Гэмаль, – как бы между прочим вмешался Ковалев, попыхивая трубкой. – Пусть говорит Майна-Воопка. Пусть и брат его и другие пастухи потом о своих думах расскажут.

Майна-Воопка бросил мрачный взгляд на съежившегося от предстоящего разговора бригадира.

– Видно, трусливый заяц никогда не сделает свое сердце смелым. Видно, Кумчу такой человек, что если бы там, на войне, был, то за чужой спиной прятался бы.

– Брат правду говорит, – не выдержал Воопка.

– Правду, правду говорит! – зашумело еще несколько пастухов.

Кумчу терпеливо пережидал бурю. Рядом с ним сидели два пастуха, известные в колхозе своей нерадивостью. Они тоже молчали, ожидая, когда гнев обрушится и на них. Майна-Воопка с гневным жестом указал на них.

– Почему вот они сейчас стыдятся прямо в глаза людям смотреть? Потому что, как воры, живут. А Кумчу боится заставить их по-честному работать.

– Что, что у тебя украл я? – вдруг вспылил один из обиженных.

– Вот вчера ты ночь мою украл, – подступил на шаг ближе к нему Майна-Воопка. – Вчера ночь украл, позавчера ночь украл. Всегда сон мой воруешь, всегда здоровье мое воруешь.

Заметив на себе насмешливый взгляд секретаря, обвиняемый пастух втянул голову в ворот кухлянки и замолчал.

Не молчали зато другие пастухи. Когда они высказали все, что накипело у них на душе, Айгинто переглянулся с Гэмалем и, чувствуя, что сейчас держит экзамен перед секретарем, сказал не очень уверенно:

– Я так думаю, здесь есть члены правления колхоза: я, Гэмаль, Ятто. Так решить надо: заменить бригадира, Кумчу не подходит.

Лицо Кумчу вытянулось. Он недоумевающе обвел всех взглядом, как бы спрашивая: верно ли, что именно эти слова слышат его уши?

– Да, заменить бригадира надо! – твердо поддержал Гэмаль. И, немного помолчав, добавил: – Бригадиром надо поставить Майна-Воопку.

На этот раз всполошился Майна-Воопка. Крепко вцепившись руками в ремешок, подпоясывающий его старую кухлянку, он тоже, казалось, не хотел верить своим ушам.

– Ну что ж, – снова, как бы между прочим, вмешался в разговор секретарь райкома, – Айгинто и Гэмаль правильно решили: Майна-Воопка, конечно, будет хорошим бригадиром.

– Правильно, Майна-Воопка всех работать заставит! – громко выкрикнул его брат.

– Заставлю! Это верно, заставлю! – со спокойствием и силой, удивившей всех, сказал Майна-Воопка. – Сегодня же тебя, Кумчу, в стадо пошлю. И сам с тобой пойду, толкать в бока буду, если в снег спать завалишься.

Пастухи дружно рассмеялись.

Не теряя времени, Ковалев предложил отправиться в следующие бригады. Пастухи начали вылавливать из общего стада ездовых оленей. Заметив, что один из пастухов собирается запрячь оленей Журбы, Сергей Яковлевич подозвал к себе Ятто и тихо спросил:

– Журба научился запрягать оленей?

– Не знаю. Мы сами всегда ему запрягаем.

– Тогда пойди и скажи, пусть он сам запряжет сегодня. От себя скажи это. Пусть учится.

Ятто понимающе улыбнулся и быстро пошел к Журбе.

Владимир оленей, хоть и с трудом, все же запряг.

– Вот видишь, – улыбнулся Сергей Яковлевич, обращаясь к Ятто. – И еще об одном попрошу тебя: закажи старухе своей, чтобы она Журбе красивую кухлянку сшила, ну вот такую хотя бы, как у тебя или у меня. Видишь, его кухлянка широковата – и подносилась немножко.

– Ладно, ладно, скажу старухе. Она хорошую кухлянку сошьет ему, – с готовностью ответил Ятто.