Текст книги "Быстроногий олень. Книга 2"

Автор книги: Николай Шундик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

16

К тому, что Тэюнэ вместе с Гэмалем уехала в Кэрвук, в Янрае очень скоро привыкли. Всем казалось, что так и должно быть. Вскоре дошли до янрайцев вести, что Тэюнэ поступила учиться на курсы медсестер. Иляя эта весть повергла в уныние. До сих пор он все еще втайне надеялся, что Гэмаль, став большим начальником, не захочет жить с простой женщиной и прогонит ее опять в Янрай. «Теперь, конечно, ждать нечего. Теперь сама Тэюнэ большим человеком становится, доктором станет, – с горечью рассуждал Иляй. – И откуда у этой женщины ума столько взялось? Не отняла ли она мой ум, пока жила со мной?»

После долгой полярной ночи, когда на небо уже подымалось мартовское солнце, весь поселок взбудоражила весть: приехала Тэюнэ. Приехала с огромной сумкой с красным крестом, в белом халате, точно таком же, как у докторов, и остановилась у Оли.

Взволнованный Иляй пораньше вернулся с охоты и, как бы прогуливаясь, прошел несколько раз мимо школы. Нужен был какой-то предлог, чтобы явиться к Тэюнэ и посмотреть, какой она теперь стала.

«Ну что ж, соображу что-нибудь», – подумал Иляй и направился в свой дом, который он занимал вместе с семьей Нотата.

А Тэюнэ в это время проводила санитарный осмотр поселка. Одетая в белый халат, она переходила из дома в дом вместе с Олей, радуясь, что в поселке уже не было яранг, а в домах чисто и уютно. Давая своим недавним подругам по охотничьей бригаде советы и даже делая замечания, Тэюнэ находила такие слова, которые никак не могли обидеть хозяек, знающих себе цену.

Лицо ее, как и прежде, было подвижным, с живыми глазами-полумесяцами, но чуть-чуть комическое выражение степенности и важности придавало ему что-то новое.

– Не мешало бы сделать для посуды шкафик, – сказала она Айнэ, которая заменила ее в женской охотничьей бригаде. – Я знаю, что если ты захочешь, то быстро заставишь своего Рультына сделать шкафик. Ты такая!

– Это верно. Я заставлю Рультына сделать посудный шкафик, – согласилась Айнэ. – Нехорошо, когда посуда всегда на столе стоит.

В дом Нотата Тэюнэ вошла не без волнения: она знала, что там живет Иляй.

Осмотрев комнату Нотата, Тэюнэ справилась о здоровье хозяев, что-то записала в свою книжку и затем уже постучала в комнату Иляя. Оля пошла за ней.

Иляй сидел за столом, завязывая тряпицей порезанную руку.

– Что с тобой случилось? – спросила Тэюнэ, подходя к Иляю. Тревога в ее голосе необыкновенно взволновала Иляя.

– Понимаешь, нечаянно порезал ножом, – бормотал он. – Нечаянно… Хотел тебе показать.

Кинув косой взгляд в сторону Оли, Иляй отдернул руку, которую Тэюнэ хотела залить йодом.

– Я подожду тебя, Тэюнэ, у Нотата, – догадавшись, сказала Оля и вышла из комнаты.

– Сейчас я тебе помогу, – стараясь казаться спокойной, приговаривала Тэюнэ. Но как она ни старалась держать себя в руках, волнение все сильнее охватывало ее. Она бралась то за одно, то за другое в своей сумке, выкладывала на стол, прятала снова. Заметив мелькнувший в руках Тэюнэ ланцет, Иляй закричал:

– Ты что, полоумная женщина, хочешь мне руку отрезать, что ли?

Тэюнэ смущенно взглянула на бывшего мужа и вдруг рассмеялась звонко, от чистого сердца. Иляй жадно смотрел ей в лицо. На миг представив Тэюнэ хозяйкой в своей новой комнате, он с трудом проглотил что-то, застрявшее в горле.

– Слушай, Тэюнэ, ты ко мне вернешься?

Улыбка медленно сошла с лица Тэюнэ. Она передохнула и молча начала забинтовывать руку Иляя.

– Нет, не вернусь, – наконец тихо отозвалась она. – Не сердись на меня, Иляй. Честно скажу: когда я перестала быть твоей женой, я стала уважать тебя. Ты совсем другим человеком становишься. А вот как мужчина… просто как муж… ты, конечно, пока прежним остался. Я не хочу, чтобы ты любил меня точно так, как любишь своего Утильгина.

– Что?.. Что ты говоришь, Тэюнэ? – Иляй не знал, куда деть глаза.

– Да, это так, – вздохнула Тэюнэ. – Возможно, тебе кажется, что ты меня иначе любишь, а в действительности так получается. Не можешь ты женщину одинаково с мужчиной ценить. Не видишь в ней себе равную. Подумай, Иляй, хорошо подумай над словами моими. Ты еще молодой, тебе жениться надо. Не хочу я, чтобы ты будущую жену свою так же, как меня, обижал.

Насупившись, Иляй смотрел на дальний угол стола и молчал.

Закрыв свою сумку, Тэюнэ осмотрела комнату Иляя.

– Хорошо у тебя. Опрятным ты стал. Вот только в углу, где умывальник, клеенку или жесть прибить надо.

И вдруг Тэюнэ заметила, что над столом у Иляя висит электрическая лампочка с красивым абажуром.

– Что так смотришь? – спросил Иляй. – Это я в Илирнэе себе достал. Хорошая лампа. Можешь на стул встать и посмотреть как следует.

– Да, тут есть на что посмотреть, – снова улыбнулась Тэюнэ. – Лампа красивая, конечно, но вот как ты ее зажигаешь?

– Пока керосиновая горит, – мрачно ответил Иляй. – Когда-нибудь и эта загорится. Слыхал я, что к осени у нас ветряк установят, как у илирнэйцев.

– Ну что ж, до свидания, Иляй, – тихо сказала Тэюнэ и, мягко ступая, поспешно вышла из комнаты. Она боялась, что Иляй крикнет ей вслед что-нибудь злое, оскорбительное. Но Иляй только вздохнул и замер, прислушиваясь к шагам Тэюнэ в соседней комнате.

«Зачем она приходила сюда? И зачем я только себе руку порезал? А какая она красивая… Кажется, еще красивее стала…»

В глазах Иляя была тоска. Неудержимое желание встать и войти в комнату Нотата, чтобы еще раз посмотреть на Тэюнэ, боролось в нем с мужской гордостью.

«Нет, нет, не надо! Хватит! Забыть, совсем забыть надо», – думал он, мрачно хмурясь. На мгновение на него нахлынули прежние чувства обиженного жизнью человека. Иляю стало жалко себя, но лишь на минуту.

– Чепуха, совсем чепуха все это! Только плаксивые старухи всегда себя обиженными считают! – вдруг громко сказал он. В лице у него появилось что-то упрямое, жесткое. – Ого! Иляй – это вам не старуха плаксивая! – с ожесточением добавил он и стукнул кулаком по столу. – Еще у этой Тэюнэ глаза от зависти на лоб полезут, когда повсюду заговорят, как хорошо Иляй с новой женой живет…

Он замолчал и снова подумал: «А все же какая она красивая! Какая красивая!..»

На следующий день Тэюнэ уехала в тундру.

Весть о приезде в тундру Тэюнэ быстро разнеслась по всем оленеводческим бригадам. Всем интересно было увидеть ее в белом халате, с сумкой через плечо, на которой алел красный крест.

Первый свой медицинский осмотр в янрайской тундре Тэюнэ начала проводить в бригаде Мэвэта.

– Сказать вам должна, что я еще не совсем доктор, – объясняла она собравшимся в Красном доме оленеводам. – Трудное дело лечить людей. Я еще буду много учиться, но кое в чем уже сейчас могу помочь вам.

Оленеводы внимательно слушали медицинскую сестру. Тэюнэ с беспокойством всматривалась в их лица. Она боялась, как бы ее не подняли на смех. Но получилось все хорошо. Обрадованные тем, что простая чукчанка Тэюнэ приехала к ним почти доктором, оленеводы охотно разделись по пояс, готовясь к осмотру. Начался осмотр. Когда она вытащила из сумки с красным крестом стетоскоп, наступила мертвая тишина. Тэюнэ прикладывала стетоскоп к груди, к сердцу пациента, просила сначала дышать, потом не дышать. Оленеводы с уважением смотрели на нее, безропотно выполняли приказание.

Пастух Раале пожаловался, что у него болит горло. Тэюнэ потребовала, чтобы Раале высунул язык. Пастух исполнил ее приказание.

– Еще! – приказала Тэюнэ.

Краснея от натуги, Раале высунул язык насколько было возможно. И вдруг Тэюнэ засунула в рот что-то похожее на лопатку. Раале испуганно шарахнулся в сторону, зажал лопатку в зубах. Тэюнэ внимательно осмотрела лопатку – не перекусил ли ее Раале – и сказала:

– Не надо ртом холодный воздух вдыхать, носом надо дышать, нельзя тебе холодную воду пить. Пей только чай. – Немного подумав, Тэюнэ строго добавила: – Вижу я, любишь ты снег есть, когда за оленями много набегаешься.

Пастух пообещал выполнить все указания Тэюнэ и отошел в сторону.

– Ну как? Что скажешь? – спросили его пастухи, ожидающие своей очереди. Раале с многозначительным видом поднял палец и вполголоса сказал:

– Настоящий доктор! Видели, как она велела мне язык показать, как сунула в рот лопатку? Слышали, что сказала про снег?

– Сразу узнала! – восхищенно заметил один из пастухов. – Ты же и в самом деле любишь снег жрать, когда разжаришься. Сколько я тебе говорил, чтобы ты не делал этого.

Дальше Тэюнэ выехала с Воопкой, специально прибывшим в тундровый поселок, чтобы увезти в свое стойбище медсестру. Не успела гостья войти в его ярангу, как Воопка потребовал, чтобы она осмотрела дочь.

Когда Тэюнэ объявила, что девочка здорова, Воопка расплылся в широкой радостной улыбке и попросил, чтобы доктор осмотрела его.

При осмотре Воопки вышел небольшой конфуз, рассмешивший всех, кто сидел в пологе.

– Дыши! – приказала Тэюнэ. Пастух захватил в себя как можно больше воздуху, затем с шумом выдохнул.

– Не дыши! – приказала Тэюнэ, продолжая осмотр. Воопка замер. Тэюнэ уже отставила стетоскоп, как вдруг увидела, что Воопка зашатался. Тэюнэ посмотрела на него и испугалась: лицо пастуха посинело, глаза были вытаращены.

– Что с тобой? – спросила она с тревогой и потрясла Воопку за плечо. Тот жадно хлебнул воздух и прохрипел:

– Чуть-чуть не умер, понимаешь…

– А что такое?.. Что с тобой?

– Что? Что? – сердито передразнил Воопка. – Не могу так долго не дышать. Мне дышать надо.

– Так неужели ты с тех пор не дышал?

– Ты же говоришь: «не дыши», я и не дышал. Трудно, знаешь. Больше ты так не делай, – попросил Воопка и вдруг рассмеялся. За ним рассмеялись все остальные.

Известность Тэюнэ как доктора росла в тундре с каждым днем. В одном из стойбищ к ней явилась старуха с бельмом на левом глазу и попросила исправить глаз. Тэюнэ внимательно осмотрела его. Старуха с надеждой и нетерпением ждала, что скажет доктор. Тэюнэ смущенно созналась:

– Глаз тебе я исправить не могу.

Старуха помолчала и показала порезанный палец. Небольшая ранка на нем уже почти зажила. Тэюнэ старательно обмыла палец в ванночке с марганцовкой и забинтовала.

– Спасибо тебе, – поблагодарила старуха. – Но глаза исправлять ты все же поучись, обязательно поучись…

Когда старуха ушла, Тэюнэ улыбнулась ей вслед и озабоченно вздохнула.

– Да, надо учиться, ой как много надо учиться.

17

Ковалев стоял у здания кэрвукского аэровокзала, напряженно наблюдая за приближающимся самолетом, на котором летели его дочь и мать. Сергею Яковлевичу не верилось, что он увидит их через каких-нибудь несколько минут.

У него было такое ощущение, словно он стоял на пороге нового этапа в своей жизни. «Да, да. Теперь жизнь моя пойдет по-другому, – теперь рядом будут близкие, родные мне люди. Сегодня я уже, наверное, услышу смех маленькой Леночки… Конечно же, она чему-нибудь рассмеется, когда отдохнет от самолета. А может, ее укачало? Может, она заболела? Да и мама уже старенькая… Как они там?»

Описав круг над Кэрвуком, самолет зашел на посадку.

Ковалев с огромным трудом подавил в себе желание броситься навстречу самолету. Всего какая-нибудь минута теперь отделяла его от того момента, когда он, наконец, увидит дочь и свою мать. И в эту минуту, как бывало не раз, промелькнула вся его жизнь. Немало было красивого и светлого в его жизни. И самым светлым, конечно же, была она, Галина. «Какое это было бы счастье, если бы я увидел ее сейчас с Леночкой на руках. Вот совершилось бы чудо! Вышло бы так, что весть о гибели ее оказалась ложной, что вот она… Ну, успокойся, успокойся! Возьми себя в руки!» – призывал себя Ковалев.

Самолет, наконец, приземлился. Ковалев, опережая других встречающих, устремился к нему.

Открылась дверь. На трап вступил полный пожилой мужчина, с толстым портфелем в руках, за ним прошел старичок с седенькой бородкой.

«А вдруг их здесь нет! Вдруг почему-либо остались где-нибудь на другом аэродроме!»

Но вот Сергей Яковлевич замер. На трап вступила его мать, ведя за руку закутанную в белую пуховую шаль рослую девочку. Девочка сощурила серые глаза на яркий солнечный свет и громко спросила:

– Это уже все? Ты не обманываешь, бабушка?

И как встрепенулось сердце Ковалева, когда он услыхал этот голосок. Звонкий, певучий, он в одно мгновение ворвался в его жизнь, совершая в душе какой-то чудесный переворот.

Не чувствуя под собой ног, Сергей Яковлевич взбежал по трапу, протягивая руки матери. «Как она изменилась! Как постарела!» – промелькнуло в его голове.

Старушка всплеснула руками, окидывая сына жадным взглядом, что-то хотела сказать, но рот ее покривился, а добрые, в густой сетке ласковых морщинок глаза зажмурились, и тяжелые слезы покатились по ее щекам.

Ковалев подхватил на руки растерявшуюся девочку, удивленно поглядывавшую то на него, то на бабушку, и тихо сказал:

– Пойдем, мама.

Бережно нес по трапу Ковалев свою дочь, ведя за руку мать. Он чувствовал на себе десятки любопытных глаз, и ему страшно хотелось поскорее очутиться в своей квартире и уже там дать волю всему, что накопилось у него на душе.

Когда они ступили на землю, девочка насупилась, недоверчиво глядя на Сергея Яковлевича, и сказала, опустив глаза книзу:

– Я хочу к бабушке.

Это была вторая фраза, которую Ковалев впервые услышал от дочери.

– Леночка! – воскликнула мать Ковалева, вытирая концом платка глаза. – Это же твой папа!

Девочка кинула быстрый взгляд на лицо Ковалева, снова потупилась и упрямо повторила:

– Я хочу к бабушке.

– Леночка! – тихо позвал Ковалев. И в голосе его прозвучало что-то такое, от чего лицо девочки на мгновение просветлело, а в серых смышленых глазенках мелькнул ласковый луч доверчивой улыбки. Но это было только одно мгновение. И Ковалеву его было достаточно, чтобы он всем существом своим почувствовал: в его жизнь пришел новый друг. И это ему казалось настолько значительным, настолько полным огромного смысла, что он как-то внезапно успокоился и передохнул, как бы сказав себе: «Ну, все! Самое главное, чего я так ждал, – совершилось».

18

Для Гэмаля была самая горячая пора в его работе. Начинался отел оленей. «Сохранить по возможности весь приплод – вот наша задача!» – сказал он своим уполномоченным, ветеринарным врачам, зоотехникам, отправляя их в тундру по всем колхозам района.

Сам Гэмаль выехал в тундру янрайского колхоза. Не зная ни сна, ни покоя, он ездил от одной бригады к другой, проверял, верно ли выбрали места отела, достаточно ли они защищены от ветров, хорош ли там корм.

– У илирнэйцев по-прежнему на три тысячи больше оленей, чем в вашем колхозе! – напоминал он янрайским оленеводам. – Догнать, обязательно надо вам догнать илирнэйцев!

Однажды у Гэмаля вышло так, что он не мог уснуть две ночи подряд. Прибыв в бригаду Майна-Воопки, он позавтракал и вдруг почувствовал, что его морит сон. Распластавшись на шкуре, в шатре яранги бригадира, Гэмаль вскоре спал глубоким сном усталого человека. Проснулся он уже под вечер. Вскочив на ноги, заведующий райзо поспешно вышел на улицу, посмотрел на небо. Тень тревоги Пробежала по его обветренному лицу: все вокруг предвещало пургу. На фоне багрового заката клубились, мрачные лиловые тучи. Темнеющая гряда гор постепенно заволакивалась мглой. Стая воронов, словно пророча несчастья людям, покружилась над стойбищем и скрылась за вершиной ближайшей сопки.

– Так тепло было, так светло было и вот тебе – пурга! – досадливо промолвил Гэмаль. И вдруг заметил Майна-Воопку и Нояно, быстро шагавших от стада к стойбищу.

– Плохо дело! – издали крикнул Майна-Воопка. – Наверное, будет пурга, телята померзнут!

Гэмаль еще раз окинул взглядом горизонт, задумался.

– Вот что, собери-ка быстро всех людей, – обратился он к бригадиру. – Думать будем, как от беды уйти.

– А беда может случиться, – невесело промолвила Нояно, глядя на клубящиеся тучи.

Пастухи собрались немедленно.

– Долго мы говорить не будем, – сказал Гэмаль, оглядывая помрачневших пастухов. – Как видите, пурга наверняка будет, телята могут померзнуть.

– Да, пурга будет обязательно, – промолвил Ятто и, словно рассердившись на это скверное обстоятельство, с яростью выбил о свой торбаз трубку.

– Что-то делать надо. Я так думаю, выход можно найти, – вдруг объявил Гэмаль. Пастухи оживились, с надеждой глядя на заведующего райзо, а Кумчу, безучастно сидевший где-то позади всех, вдруг встал на колени, недоуменно развел руками. Выражение его лица, казалось, так и говорило: «Какой же здесь может быть выход?»

– Немало живу на свете, но еще ни разу не видел, чтобы кто-нибудь останавливал пургу. А что можно другое сделать, в толк не возьму, – наконец произнес он.

Многие из пастухов неприязненно глянули на него. Им уже изрядно надоело, что Кумчу, после того как его сняли с бригадиров, всегда пытался итти наперекор бригаде. «Злой, завистливый человек», – говорили о нем в стойбище.

– Да, да. Каким телятам суждено погибнуть, те и погибнут. Такова судьба! – снова изрек Кумчу с видом предсказателя.

– Не должен погибнуть ни один теленок! – Негромко, но властно сказал Гэмаль. – Вот слушайте, что я скажу. Я уже приметил, что у вас в стойбище есть три больших палатки. Сейчас же мы их поставим в стаде. Но этого мало. Мы сейчас же снимем половину яранг из стойбища и тоже поставим их в стаде. Только все это надо делать быстро, чтобы успеть до пурги.

– Хо! Быть может, мы станем все стадо важенок с телятами в яранги загонять? Может, и чайку вскипятим им? – насмешливо спросил Кумчу.

– А ты подумай, может догадаешься, зачем все это надо делать, – вступила в разговор Нояно. Кумчу и не взглянул на нее, словно не слышал ее замечания ветеринарного врача он не признавал по-прежнему и старался выказать ей свое пренебрежение при любом удобном случае.

Пастухи молчали. И тут встал бригадир.

– Немедленно всем стойбищем отправимся в стадо важенок, – тоном приказа сказал он. – Там будем ставить палатки и яранги. Как только пурга начнется, будем выбирать самых слабых телят, заносить их в палатки и яранги. Трудно будет, это верно, но зато телят спасем. Так я понимаю слова Гэмаля.

– Верно, так ты понял мои слова, – подтвердил Гэмаль и встал. За ним поднялись и все остальные пастухи. Один Кумчу продолжал сидеть на месте.

– Разбирай свою ярангу, Кумчу! – приказал Майна-Воопка.

– А ты лучше свою разбери, – неприязненно ответил тот.

– Я разберу!

– Ну, а я в своей яранге переночевать думаю.

– Попробуй только! – угрожающе произнес Майна-Воопка.

Едва пастухи закончили установку в стаде яранг и палаток, как началась пурга. Быстро наступала темнота. В шуме пурги еле слышались людские голоса, крики телят, важенок.

Резко наклонившись вперед, Майна-Воопка пробирался к ближайшей палатке. У входа в палатку он столкнулся с Гэмалем.

– Ай, пурга какая сильная! – громко сказал Майна-Воопка. – Лет десять уже не было такой в месяц отела.

– Кумчу так и не пришел? – спросил Гэмаль.

– Нет! Пастухи все до одного в стаде, а он спит сейчас… в своей яранге.

– Что думаешь делать с ним? – спросил Гэмаль.

Майна-Воопка закашлялся, хватаясь за грудь.

– Из колхоза выгонять его надо! Так все в бригаде моей уже говорят! – выкрикнул бригадир и, вынырнув из яранги, скрылся в темноте. За ним вышел и Гэмаль.

С трудом преодолевая напор ветра, Гэмаль старался выходить на самый край стада, где легко можно было не заметить замерзающего теленка. Руководствуясь своим натренированным, обостренным чувством следопыта, он безошибочно угадывал, где мечется в испуге важенка перед своим замерзающим детенышем.

Прижимая к себе дрожащего теленка, превозмогая усталость, Гэмаль бережно нес его в палатку. «Надо, чтобы все колхозы для оленеводов специальные палатки сшили вот на такой случай, – думал он, надеясь на то, что его опыт со спасением телят вполне может удасться. – А вот сидел бы сейчас в своем кабинете – ни за что до такого не додумался бы», – пришло ему в голову.

Споткнувшись о сугроб, Гэмаль упал и вдруг где-то совсем рядом услышал крик важенки. Быстро поднявшись на ноги, он бросился на крик и выкопал из-под снега второго теленка.

Вскоре он уже нес двух телят, часто спотыкаясь, падая и подымаясь снова.

Нояно вместе с другими женщинами очищала в палатках и ярангах телят от снега, пыталась рассмотреть при трепетном свете свечей, не слишком ли они обморожены.

– Торопитесь! Торопитесь! – порой тормошила она обессилевших пастухов, у которых уже подкашивались ноги, слипались иссеченные снегом тяжелые веки. Пастухи вставали и снова скрывались в пурге.

На вторые сутки к полудню пурга утихла. Солнце быстро растопило нанесенный на обширные проталины снег. Снова запорхали стаи куропаток. Из норок высунулись суслики. Продрогшие измученные олени мирно дремали, пригретые солнцем. Пастухам не верилось, что всего час назад над долиной, залитой теперь солнечным светом, бушевала пурга.

Когда было выяснено, что ни один теленок не погиб, бригада собралась у палатки. Шумно переговариваясь, пастухи смотрели, как важенки облизывают возвращенных им телят.

Нояно, усталая, но необыкновенно счастливая, наблюдала за стадом.

– Смотрите, вон та, с пятном, гонит от себя теленка! – воскликнула девушка и, забыв усталость, быстро пошла к важенке. За ней двинулась вся бригада.

Как ни пыталась Нояно с пастухами заставить важенку признать своего теленка, ничего не получалось. Важенка била теленка рогами, убегала от него. Теленок громко кричал и все тыкался своей красивой мордочкой в руки людей, чмокал губами: он хотел есть.

– Да что же это за мать! – вдруг рассердился Ятто и заарканил важенку. – Надо ее заставить. Надо повалить на землю и пустить к ней теленка!

– Ятто правильно сказал, попробуем, – согласилась Нояно.

Но важенка упорно не хотела узнавать своего теленка. Порой она громко кричала, озираясь вокруг тревожными глазами матери, потерявшей детеныша.

– Так она же ищет теленка, видите, какие у нее глаза, – почти в отчаянии промолвила Нояно. – А ну-ка давайте еще один способ попробуем! – вдруг предложила она. – Несите соль и воду, сейчас она привыкнет к своему ребенку.

Пастухи удивленно переглянулись.

– Иди и неси соль и воду, – предложил бригадир своему брату, еще не зная, зачем это нужно.

Воопка побежал в стойбище. Вскоре Нояно смочила теленка раствором поваренной соли.

Услыхав запах поваренной соли, важенка потянулась к теленку, принялась его лизать.

– Смотрите, лижет! – закричал Воопка.

– Вот так начнет соль с теленка слизывать, а потом и признает его, как бы дух его почувствует, – поясняла Нояно. – Это я в своих книгах вычитала, так якуты делают.

– Хорошо придумали, – заметил Гэмаль, наблюдая за важенкой. А важенка лизала теленка, и всем было уже видно, что она счастлива так же, как любая мать, нашедшая, наконец, своего ребенка.

– Ай, хорошо как! – хлопнул от радости о землю малахаем Воопка и, громко ударив в ладоши, вдруг, изогнувшись, ринулся на брата.

– Давай поборемся, Майна-Воопка! – кричал он, пытаясь ухватиться за его руки. Бригадир, смущенно улыбаясь, неуклюже отбивался от подвижного, юркого брата.

– Вот сумасшедшие, – заметила жена Воопки Кычав. – Целые сутки в пурге бродили, а теперь бороться вздумали.

– Так его, так его! – тоненько выкрикивал Ятто сквозь смех, подбадривая маленького Воопку. – За ногу, за ногу хватай!..

Важенки с испугом оглядывались на расшумевшихся людей и уводили своих телят в сторону.

Долго пыхтели борцы. Наконец ловкий Воопка ухватил брата за ногу, резко поднял вверх. Очутившись в неустойчивом положении, Майна-Воопка упал. Это вызвало громкий хохот.

– Смотрите-ка, маленький Воопка победил большого!

И вдруг кто-то из пастухов приглушенно воскликнул;

– Смотрите, Кумчу идет!

Все разом повернулись, всматриваясь в медленно подходившего Кумчу. Гэмаль переглянулся с бригадиром. «А ну, как они встретят его?» – подумал он, оглядывая суровые лица пастухов.

Кумчу подошел вплотную к молчавшим пастухам. По всему было видно, что он страшно смущен.

– Ну как… они… телята? – наконец спросил он, ни на кого не глядя.

– Ничего! – воскликнул Воопка. – Судьба у них оказалась хорошая! Совсем не такая, как ты говорил.

– Да я что… я так. А не пришел к вам, потому что сильно поясница болела. – Кумчу скривился, хватаясь за поясницу, застонал.

– Врешь, лживый человек! – сурово промолвил Майна-Воопка.

– Да, ты врешь, – подтвердил старик Ятто. – И от того еще противнее нам на тебя смотреть.

– Уходил бы ты из нашей бригады, что ли! – подал голос самый молодой пастух.

– Не только из бригады, из колхоза выгнать надо его! – подхватил еще кто-то.

«Хорошо! Очень хорошо! – мысленно отметил Гэмаль. – Это уже коллектив. Все они уже – как пальцы на одной руке, которые могут сжаться в кулак».

Кумчу, широко расставив ноги, исподлобья смотрел на пастухов. На лице его была и злоба и растерянность.

– Ну и что ж, я и сам уйду! – наконец выкрикнул он. – Олешков своих заберу и уйду со своей ярангой!

– Ну и уходи! – ответил Майна-Воопка.

Кумчу круто повернулся и быстро пошагал прочь. А вдогонку ему неслись смех, злые шутки.

Когда Кумчу скрылся, Воопка указал пастухам на Нояно. Девушка, сидя на корточках, прижимала голову теленка к своему лицу и нашептывала ему на ухо что-то нежное, ласковое.

А солнце поднималось все выше и выше, обливая теплыми лучами тающий снег, прогревая твердую, как чугун, обнаженную на проталинах землю.