Текст книги "Быстроногий олень. Книга 2"
Автор книги: Николай Шундик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)
16
Рано утром Ковалев уже ходил по поселку, знакомясь с делами.
Остановившись у входа в собачий питомник, Ковалев увидел Иляя, сидевшего на корточках перед парой толстых неуклюжих щенков. Поглаживая их по лопоухим головкам, Иляй приговаривал что-то нежное, словно перед ним были дети. Сергей Яковлевич улыбнулся: «Как прежде, собак любит. Вон и неизменный его Утильгин вместе с ним».
Повернувшись к двери, Иляй увидел секретаря, слегка смутился и, позабыв поздороваться, указал на кормушки с собаками.
– Видишь, у нас теперь тоже свой питомник! Только вот плохой у нас заведующий. Кормушки холодные, грязные. Ругать его буду на собрании. Сильно ругать!
– Ругать будешь? – переспросил Сергей Яковлевич, проходя в питомник. – Порядка, значит, здесь нет?..
– Ага, нет порядка, – подтвердил Иляй и тут же добавил: – Ну ладно, побегу домой. На охотничий участок ехать надо. А сюда я просто так зашел.
– Просто ли? – задумчиво спросил Сергей Яковлевич и вышел из питомника.
Заглянув в несколько домов, он задержался на четверть часа у своего давнего друга – старика Анкоче. Старик строгал какие-то палки. Увидев Ковалева, он заулыбался по-детски счастливо. Морщинки на его впалых щеках разгладились, а у глаз собрались в густые веселые пучки.
– Много работы твои руки переделали, а вижу, все еще для тебя мало, – сказал Сергей Яковлевич.
– Руки только тогда сильны, когда есть желание работать, – ответил Анкоче, усаживаясь на иссеченный топором чурбан.
– Чем же ты занимаешься? – поинтересовался секретарь, разглядывая сложенные в стопку искусно выгнутые, остроганные палки.
– Угадай, – хитро прищурился Анкоче. Покрутив в руках одну из палок, Ковалев уверенно сказал:
– Остов байдары делаешь.
Анкоче удовлетворенно закивал головой.
– Но почему ты зимой занимаешься байдарой?
Анкоче попыхтел трубкой, глянул на Ковалева и, поняв по его лицу, что задал он вопрос не без умысла, ответил:
– Летом птицы линяли. Орел клювом свои крылья чистил, Каждый день чистил, старые перья вырывал, чтобы сменить их новыми. А сова не чистила крыльев. «Почему не чистишь крылья?» – спросил, орел у совы. «А зачем мне их сейчас чистить? Сейчас тепло, мыши в норы не прячутся, я ловлю их, не летая. А вот зима придет, летать надо будет, чтобы согреться, чтобы мышиные норы найти, тогда и о крыльях своих позабочусь». Пришла зима. Орел взмахнул молодыми крыльями и полетел. А сова взмахнула старыми крыльями, перья выпали, и осталась она на месте. Ударил мороз – и замерзла сова. Вот как получается!
– Хорошо ты сказал, Анкоче. Мудрые твои слова. Рад, что ты трудишься и выглядишь здоровым. Пришел навестить тебя.
– Спасибо, Сергей Яковлевич. Вижу я, ты все такой же, как прежде, когда здесь учителем жил.
После осмотра поселка секретарь на колхозной упряжке выехал на охотничьи участки. Ему хотелось посмотреть на людей в работе. Каюрил он сам. Рослые заиндевелые собаки быстро мчались по снежному насту.
На одном из участков Ковалев встретил председателя колхоза Айгинто, попросил вместе проехаться по охотничьим избушкам.
– Хочу посмотреть, как охотники на своих участках живут.
Первая же избушка, куда заглянул Ковалев, ему очень не понравилась. Была она уже старой, покосившейся. В ней не было ни столика, ни табуретки, на полу набросаны влажные оленьи шкуры, на перевернутом ведре вместо лампы стоял жирник. Стены грязные, в копоти, окна завалены снегом, остро пахло пережженным нерпичьим жиром, прелыми оленьими шкурами.
– Нет, это никуда не годится, – нахмурился Ковалев. – Разве можно здесь жить?
Айгинто смущенно кашлянул, переступил с ноги на ногу.
– А зачем здесь хорошее жилище? Охотники сюда только на ночь приходят, а чуть свет – к капканам идут. Люди наши крепкие, выносливые…
– А не скажешь ли, почему у тебя охотники так часто домой на ночь любят ездить? Время зря теряют, собак мучают…
– Дома лучше… чище, теплее.
– Вот-вот, – подхватил Сергей Яковлевич, – теплее, чище. Хорошо, что я эту избушку собственными глазами увидел. Поругать бы тебя крепко за то, что о колхозниках не заботишься. Но думаю, что к моему возвращению из округа ты здесь все переделаешь.
– А как?
– Подумай, подумай!
Айгинто уселся на грязный ящик, закурил.
– Ну да, конечно, придумать кое-что можно, – через минуту отозвался он. – Побелить… вместо жирника лампу хорошую поставить… Столик сделать, картины на стены повесить.
– Мало… Еще думай! – потребовал секретарь.
– Ну, неплохо от окон снег отгрести, дверь поправить, сильно дует снизу.
– Мало!
Айгинто растерянно, с некоторым недоумением посмотрел на секретаря.
– Что так смотришь? Удивляешься, что я с тобой таким голосам разговариваю?
Айгинто смущенно улыбнулся, неуверенно кивнул головой.
– Не удивляйся, Айгинто, ты уже большой человек, видный человек в районе. Настало время разговаривать с тобой без боязни, что ты обидишься.
– Зачем же обижаться, – прокашлялся Айгинто, пытаясь принять спокойный и независимый вид. – Что я маленький, что ли? Если поругать надо, так что ж, и поругать можно.
Ковалев еле заметно улыбнулся, заглянул быстро в печку и спросил:
– Дымит?
– Немножко дымит, – подтвердил Айгинто, – поправить надо.
– Правильно, поправить надо. Но и этого мало. – Секретарь прошелся по избушке. – А ну покажи, где здесь у вас шкаф с библиотечкой? Где газеты? Шахматы? Патефон где?
– А, верно, вечером, после охоты, очень хорошо чайку попить, почитать, в шахматы поиграть, патефон послушать, – оживился Айгинто. – Это же просто, совсем просто! Честное слово, Сергей Яковлевич, попробую через неделю охотничьи избушки так переделать – как клуб будут!
К полдню Ковалев уже возвращался в поселок. По пути, на одном из охотничьих участков он снова встретил Иляя, заряжавшего капканы. Рядом стояла нарта. Вид у охотника был понурый, подавленный.
– Что, Иляй, нет у тебя сегодня удачи? – спросил Ковалев.
– Какая может быть удача, когда капканы пустые, – мрачно ответил Иляй, стараясь не смотреть на секретаря. – Последнюю приманку проверил, придется с пустыми руками домой итти. Но все бы ничего, если бы не эта проклятая женщина: обогнала меня на три песца!..
– Тэюнэ, что ли?
– Ну да, она, конечно…
– А как ты думаешь, почему у тебя капканы пустые?
Иляй глянул в лицо секретаря и сказал тоном горько обиженного человека:
– Наверное, я такой уж несчастливый, что меня даже песцы не любят.
– Несчастливый, говоришь? – мягко спросил Ковалев. – А хочешь, я тебя научу, как быть счастливым?..
Иляй недоверчиво покосился на секретаря и заметил:
– Счастливые люди на свет сразу рождаются, так же как и несчастливые.
– Счастье от человека зависит.
Секретарь это сказал таким бодрым и уверенным тоном, что Иляй невольно снова пристально посмотрел на него.
– А кто его знает, может вы и научите, как счастливым быть? – произнес Иляй с робкой надеждой в голосе.
– Садись-ка на нарту, покурим, побеседуем, – предложил Сергей Яковлевич. Иляй послушно уселся и вдруг сам не зная, как это у него получилось, сказал:
– Жена ушла от меня. Трудно теперь мне стать счастливым.
– А ты мог бы вернуть ее. Серьезно говорю.
Иляй опять недоверчиво и в то же время с надеждой посмотрел на секретаря.
– Так вот, Иляй, начинай прямо с сегодняшнего дня и не забывай об этом ни на одну минуту, – начал секретарь таким тоном, как будто поверял глубокую тайну.
– Буду делать, обязательно буду делать, только скажи, как и что? – с готовностью ответил Иляй.
– Прежде всего сегодня же пойди на занятия ликбеза. Разыщи свои тетради, книги и принимайся за учебу. Так сделай, чтобы учительница тебя на каждом занятии хвалила, чтобы похвалы ее все слышали и прежде всего – Тэюнэ.
– Да, да. Тэюнэ всегда говорила, чтобы я учился.
– Дальше слушай. Купи в магазине хорошую одежду. Сделай так, чтобы все поразились, какой ты аккуратный. Приходи в клуб тогда же, когда и Тэюнэ приходит, делай то же самое, что и другие делают: играй в шахматы, пой песни, слушай беседы, задавай вопросы…
– Задавать вопросы? – с лихорадочной поспешностью спросил Иляй.
– Непременно! Только сначала думай, хорошо думай, чтобы глупо не получилось. Сам знаешь, бывает, что умный человек, не подумав, глупое скажет.
– Да, конечно, когда глупо – плохо. Смеяться все будут. А Тэюнэ очень не любила, когда надо мной смеялись, говорила, что на меня жалко смотреть.
– Выходит не зря сказал это. Теперь дальше слушай. Самое главное нужно так сделать, чтобы о тебе как об одном из самых почетных колхозников не только в Янрае, но и во воем районе заговорили. Ты это сможешь так сделать. Вспомни-ка, тебя даже на кустовое собрание охотников посылали!
– Не везет мне, – уныло отозвался Иляй. – Видишь, капканы пустые. Хорошим охотником смогу стать, если очень постараюсь, а вот самым лучшим – не получится у меня.
– А как ты думаешь… Что, если колхоз тебе важное дело доверит?.. Очень важное? – Секретарь взял Иляя за рукав кухлянки.
– Какое дело?
– Что, если колхоз поставит тебя заведующим питомником? Ты же любишь собак…
– Заведующим питомником? – переспросил Иляй, не веря своим ушам. – Заведующим? – соскочив с нарты, почти закричал он. – Ого! Да я бы… Я такой питомник сделал бы… Медведи, настоящие медведи у меня были бы, а не собаки!..
– А ну, ну, расскажи, что бы ты стал делать с питомником?
– Да я… я… всех собак в районе пересмотрел бы, самых лучших щенков выбрал бы… День и ночь с ними был! Через год наш питомник не хуже илирнэйского стал бы! – захлебываясь словами, уже кричал Иляй.
– Вот если сделаешь таким питомник, как обещаешь, сразу о тебе заговорят в районе, как об одном из самых почетных колхозников. Сегодня же поговорю с правлением колхоза. Посоветую им, чтобы поручили тебе это важное дело, – заключил секретарь. – Только смотри, чтобы не подвел меня. Как бы там у тебя не подохли собаки.
– У меня подохнут собаки? – Иляй сорвал с головы малахай. Вспотевшая голова его дымилась паром. – Да я скорее сам подохну! Я же по дыханию собаки слышу, что делается с ней! А этот старый Венчик… Разве он понимает что-нибудь в собаках? Я скорее сам в нарте вместо передовика побегу, а больную собаку не дам для работы…
– Ну, ну, ладно, покрой голову, а то простудишься, – Сергей Яковлевич нахлобучил на голову Иляя малахай, шутливо прихлопнул по макушке. – Так как же, договорились?
Иляй бросил на снег рукавицы, схватил обеими ладонями руку Ковалева, порываясь что-то сказать, но подходящих слов не нашел.
17
Вернувшись в поселок, Ковалев решил побывать и в торговом отделении, заглянуть в пушные и товарные склады.
Радушный, приветливый, но ровно настолько, чтобы не выглядеть подобострастным, Савельев показывал секретарю, как хранятся у него товары, пушнина.
Ковалев медленно шел по складу, все до мелочи ощупывая своими строгими, внимательными глазами. В складе был порядок: мешки с мукой, ящики с макаронами, чаем, спичками сложены в правильные штабеля; стеллажи все сухие, чистые; щели в крыше и стенах тщательно заделаны жестью, фанерными листами. Но проницательный взгляд Ковалева все же не мог не заметить некоторого показного порядка и в складах и в магазине. Бегло осмотрев все, что бросалось в глаза, он заглянул в те углы, в которых заведующий его не ждал. С трудом протиснувшись в узкий и неудобный проход, Ковалев осмотрел темный угол, заметил рассыпанные ружейные окислившиеся гильзы и молча показал на них Савельеву. В другом месте он заметил разорванный мешок с мукой, прикрытый оберточной бумагой.
– Зашить мешочек надо, а не прикрывать его бумажкой, – сказал он, мельком глянув на заведующего.
Заметив большой приоткрытый ящик, секретарь поднял фанерную крышку, увидел заплесневелые спички. Взяв один из коробков, он чиркнул спичкой – головка осыпалась.
– Что это?
– Ящики доставлялись летом на вельботе… в дожди, в слякоть, – замялся Савельев, – немножко и отсырели.
– А разве нельзя было вовремя просушить? – спросил Ковалев и, не дожидаясь ответа, добавил: – Видите ли, товарищ Савельев, мне больше нравится, когда за внешним беспорядком чувствуется абсолютный порядок, чувствуется душа человека, который налаживает порядок не для показа, а для дела. Сами понимаете, куда важнее, чтобы спички были сухими, а вы, кажется, больше заботитесь, чтобы ящики стояли в ровном, как по ниточке, штабеле. Мне о вас говорили много хорошего. Буду рад со временем убедиться в справедливости этих слов.
Усевшись на ящик, Ковалев достал трубку, набил табаком, но вспомнил, что он на складе, курить нельзя.
– Почему молчите? Вы же видели, что я собирался закурить?
Савельев с достоинством указал на висевший при входе огнетушитель и на несколько пожарных ведер.
– Не беспокойтесь, товарищ Ковалев, здесь можно… У меня пожар не случится…
– Пожарный инвентарь пригодится тогда, когда надо будет тушить огонь, – возразил Ковалев.
Заведующий смущенно кашлянул и промолчал.
Когда секретарь ушел, Савельев с раздражением пнул ящик со спичками, принялся наводить порядок.
И вдруг он почувствовал, что кто-то пристально смотрит ему в затылок. Савельев медленно опустил на старое место поднятый ящик. «Опять он… Анкоче!»
Повернувшись, заведующий встретился с острым взглядом старика, сидевшего на корточках, недалеко от двери. Лицо его было непроницаемо.
Вот так, как сейчас, Анкоче не однажды смотрел в упор на заведующего торговым отделением, не говоря ни слова… И всегда в таких случаях Савельеву было не по себе.
Постояв неподвижно, заведующий с подчеркнутым спокойствием переложил с места на место ящик с макаронами, не спеша подошел к Анкоче.
– Привык я к тебе, старик, рад видеть. Что-то редко последнее время заходишь, – сказал он, присаживаясь на пустой ящик.
Лицо старика было по-прежнему непроницаемо.
– Почему все молчишь, Анкоче? Слушать любишь? – улыбнулся Савельев. – Приходи как-нибудь ко мне в дом чаю попить. Я тебе много интересного расскажу. О далеких землях и городах, где я вырос. – Савельев выдержал паузу. Лицо его стало грустным. – О жене, о детях своих расскажу, которых фашисты растерзали, – с тяжелым вздохом добавил он.
Анкоче встрепенулся. Он мягко дотронулся до рукава Савельева и тут же, как бы в чем-то сомневаясь, отвел руку обратно… Но, заметив, как скатилась по щеке заведующего слеза, он смущенно кашлянул и с неожиданным для самого себя сочувствием заговорил быстро, горячо:
– Ай-я-яй, как скверно получается. У тебя горе, большое горе, а сказать о нем некому. Трудно так жить! Так сердце тоскою испортить можно…
– Эх, знал бы ты, старик, как тяжело смотреть на трупики собственных детей, – снова вздохнул Савельев.
– Да, да, я понимаю. Я вот только на картинках смотрел и то чувствовал, будто кто за сердце меня хватал. – Анкоче быстро, дрожащими пальцами набил трубку, протянул Савельеву. – На, затянись поглубже, легче станет…
Савельев принял трубку, жадно затянулся.
– Спасибо, старик, – тихо сказал он, – ты уж прости, что я тебя разволновал. Невзначай все это получилось.
– Ничего, ничего! За меня не беспокойся! – замахал руками Анкоче. – Если тебе захочется, все говори, вместе печаль разделим.
И старик добавил голосом, в котором чувствовалось давнишняя тоска:
– Печаль сердца твоего мне хорошо понятна… У меня была дочь, и тоже не стало ее. Вот послушай, давно было… Зашла к нашему берегу шхуна: американский купец Стэнли вместе со своим сыном Мартином удирал на Аляску. Долго грузили они на шхуну свое добро. Много пушнины у нас награбили. Потом спирту вместе с матросами напились, к женщинам нашим полезли… У меня дочь была, красивая девушка. Мартин до этого все время лез к ней, нехорошо лез. Совсем молодой еще был волчонок, но пакостный. Ненавидела моя дочь его. И вот подговорил Мартин матросов пьяных, схватили они мою дочь, на шхуну утащили. А меня Мартин винчестером ударил, в голову ударил, вот посмотри…
Анкоче снял малахай и указал на шрам на затылке.
– О, какой злой человек! – воскликнул Савельев, осторожно дотронувшись пальцами до шрама.
– Упал я, как мертвый, – продолжал Анкоче. – С тех пор не видел я своей дочери…
…Когда Анкоче ушел, Савельев проводил его тревожным, ненавидящим взглядом, опустился на мешок с мукой и так долго сидел неподвижный, что-то обдумывая. А старик Анкоче в это время ковылял по снежной тропинке к своему дому, осуждающе качал головой и горько упрекал себя:
– Ай-я-яй, какой скверный ты человек, Анкоче. Так плохо о нем мог думать. И чего такое мне в голову лезет? Совсем из ума выживаю, наверное. Хорошо, что никому еще о своих подозрениях не рассказывал.
18
Тимлю принимали в комсомол. На комсомольское собрание пришли почти все янрайцы. Иляй тоже пришел. Сидел он на стуле, чуть в стороне от всех остальных янрайцев. Одетый в темно-синий костюм с галстуком на груди, он важно заложил ногу за ногу и, казалось, не замечал ни того, как перешептывались люди, поглядывая на него с усмешками, ни того, как удивленно в его сторону поглядывала Тэюнэ.
«Пусть, пусть посмотрит! Может, увидит, как на меня заглядываются девушки», – думал о жене Иляй, стараясь, чтобы ботинки с калошами и пестрые шелковые носки были обязательно ею замечены.
Купил себе новые наряды Иляй на второй же день после разговора с секретарем. Правда, не обошлось без конфуза. Иляю в магазине понравились длинные чулки, а не эти коротенькие, которые у него на ногах, но ему сказали, что это только для женщин. Потом оказалось, что и красную шапку со смешными хвостиками и очень красивую рубашку с синими полосами на груди тоже могли носить только женщины. Понравилась ему красивая сумочка, которую называли таким трудным словом, что легко было сломать язык. Оказалось, что и сумочку разрешалось иметь лишь женщинам. Но тут Иляй настоял на своем!
– Чудные эти русские женщины! – возмутился он. – Как они сильно обижают мужчин! Я ее все равно куплю…
– Ну, зачем тебе ридикюль? – рассмеялась Оля, которая помогала Иляю покупать наряды. – Я же тебе объясняю: сумочку эту полагается носить только женщинам, потому что у них лет карманов…
– Взяли бы и пришили, – возразил Иляй. – Я бы ничего им на это не оказал… Как ты хочешь, а сумочку я куплю… Деньги хранить в ней буду.
Из магазина Иляй зашел к Оле примерить наряды у большого зеркала.
– Вот что, – вдруг нахмурился он. – Давай-ка, Оля, подстриги меня точно так же, как Рультына, чтобы волосы вверх торчали.
– Ежиком, значит? – улыбнулась Солнцева.
– Чтобы как на твоей щетке были, – подтвердил Иляй. – Или как у Рультына на голове. Это – все равно.
Новая одежда Иляя поразила весь поселок. Иляй и сейчас с удовольствием отмечал, что люди не переставали удивляться, то и дело поглядывая на него.
Клуб постепенно заполнялся. Пришли Айгинто, Гэмаль, Пытто. Айгинто сел рядом с Тэюнэ, чуть дальше уселся Пытто, за ним Гэмаль. По левую сторону от Тэюнэ сидели Оля и Митенко.
«Ишь ты, все главные рядом уселись, – думал о партийных Иляй, с каким-то особенным вниманием всматриваясь в их лица. – И Тэюнэ приняли в партию. Женщину приняли в партию!.. Ну пусть такую, как Оля, – такую принять, конечно, можно, а вот за что Тэюнэ приняли?»
Комсорг Оля вышла к столу, открыла собрание. Начали выбирать президиум. Рядом с Иляем сидела старушка Оканэ. Он заметил, что, когда голосовали комсомольцы, старушка тоже поднимала руку. Иляй дернул ее за рукав и назидательно сказал:
– Только молодым поднимать можно руку. Комсомольцам! Это их собрание…
Тимлю сидела рядом с Айнэ, женой Рультына. Крепко сжав руку подруги, она затаив дыхание наблюдала за всем происходившим. Вот Рультын, выбранный председателем, встал на место Оли, поправил на груди значок ворошиловского стрелка и сказал, что собрание продолжается.
«Сейчас, сейчас начнется», – думала Тимлю, все чаще и чаще поглядывая в сторону Оли: ей очень хотелось встретиться с успокаивающими глазами учительницы-комсорга!
Тимлю была в таком же темно-синем платье, в каком была и Оля. Когда она перед собранием посмотрелась в зеркало в комнате учительницы, то не узнала себя. Оля суетилась вокруг нее, шумно восхищалась ее красотой. Длинные, густые ресницы Тимлю чуть вздрагивали, горячие, черные глаза смотрели изумленно…
И вот настало время, когда Тимлю надо было выступить перед собранием.
– Не надо бояться! – успела шепнуть ей Айнэ. – Это не страшно, совсем не страшно, кругом друзья…
Несмело подошла Тимлю к столу, ухватилась за его край до боли в пальцах. В широко раскрытых глазах ее было выражение робости, удивления.
В этот момент отворилась дверь и на пороге показался Эчилин. Все повернулись в его сторону. Качаясь, Эчилин прошел между скамейками почти до стола, уставился мутным взглядом на падчерицу.
– Я пьяный, – объявил он.
Рультын выхватил из каймана толстый красный карандаш, громко постучал им по столу.
– У нас комсомольское собрание, и пьяным здесь делать нечего! – громко сказал он. Эчилин повернулся, прошел в самые задние ряды, сел в углу на свободное место. Рультын внимательно посмотрел в глаза Гэмаля, как бы спрашивая, что делать с Эчилином? Парторг успокаивающе кивнул головой, пусть, мол, сидит.
– Я первый хочу тебе вопрос задать, – обратился председатель собрания к Тимлю. – Только ты не волнуйся, ты мне уже отвечала на этот вопрос. Я хочу, чтобы ответ твой все люди услышали… Скажи, Тимлю, что такое комсомол, как ты понимаешь это?
Тимлю невольно повернулась в сторону Солнцевой, как бы призывая на помощь. Оля ободряюще кивнула ей головой.
– Комсомол это такая большая, очень большая семья молодых парней и девушек! – Тимлю перевела дыхание. – Парни эти и девушки честные, сильные. Они одно дело делают, нужное всем: жизнь по-новому перестраивают, И потом так скажу – комсомольцы ничего не боятся: ни врага, ни трудной работы, ни пурги, даже смерти не боятся! И я теперь тоже… ничего не боюсь! Хватит! не хочу, чтобы сердце мое, как у пугливого оленя, билось.
Эчилин поднял лохматую голову, посмотрел на падчерицу. Глаза его стали трезвее, осмысленнее.
– Вот как я комсомол понимаю, – тихо добавила Тимлю.
Оля захлопала в ладоши. Ее поддержали все, кто был в клубе. Только один Эчилин покачивал головой и бормотал что-то себе под нос.
Глядя на Тимлю, Тэюнэ вспоминала все до мельчайшей подробности, как сама недавно отвечала на вопросы в райкоме, когда ее принимали в кандидаты партии.
О! она, Тэюнэ, на всю жизнь запомнит то, о чем говорила тогда. Она тоже говорила, что коммунист – это честный человек, который по-новому переделывает жизнь, говорила о том, что коммунисты отвечают за все, что на свете есть хорошего! Коммунисты не хотят, чтобы люди от голода гибли, от болезней гибли, от войны гибли, они не хотят, чтобы один человек у другого рабом был. Все это как будто просто, совсем просто, но это мало одной головой понять. Это, как говорил ей однажды Гэмаль, надо каждой кровинкой понять. Ну, а когда поймешь, тогда необыкновенно сильным станешь, тогда бесстрашным станешь, тогда у человека будет светлая голова и большое сердце.
А как хорошо ответил Пытто, когда у него спросили, почему он вступает в партию. Тэюнэ запомнила каждое его слово. Он сказал тогда: «Вот когда охотник домой песца приносит, он знает, что шкуру песцов не заберут у него даром, потому что партия есть. Когда я в окно смотрю, я много пароходов в бухте вижу. Их партия прислала, потому что чукче оружие нужно, продукты нужны, вельботы, моторы, дома нужны. Когда у нас в поселке что-нибудь не ладно, мы к коммунисту Гэмалю идем, к коммунисту Айгинто или к Митенко идем, просим помощи, просим справедливости. Вот и я хочу быть в партии, чтобы ко мне люди приходили за помощью, за справедливостью, потому что я очень хочу, чтобы все хорошо в жизни было!»
Так отвечал Пытто. И она, Тэюнэ, его ответ тоже долго, очень долго помнить будет, потому что говорилось это тогда, когда в жизни ее случилось самое большое, о чем, она еще совсем недавно не могла и подумать.
Не только комсомольцы, но и старики дружно проголосовали за прием Тимлю в комсомол. Сам Иляй, только что пояснявший старухе Оканэ, что на собрании молодежи не комсомольцам голосовать не полагается, встал и высоко поднял руку. В душе у него творилось что-то невообразимое. От радости за Тимлю у него навернулись на глазах слезы, и в то же время он страшно завидовал ей, страшно завидовал жене своей Тэюнэ. Радость переплеталась с обидой. Иляй не знал, на кого ему обижаться, но обида подходила комом к самому горлу. Ему хотелось громко выкрикнуть какие-то особенные слова, чтобы люди непременно и на него обратили внимание и ему вот так же дружно хлопали в ладоши.
Вторым вопросом у комсомольцев было обсуждение другого, не менее радостного события. Комсорг Оля бережно развернула перед собранием сверток, и все увидели – на красном шелковом вымпеле синими буквами было написано: «Комсомольцам – передовикам охоты». В клубе поднялся шум, вымпел пошел по рукам. Иляй сидел, как на иголках, вслушивался в выступления комсомольцев. Все они обещали охотиться еще лучше. Иляй тоже все порывался поднять руку. Он был страшно рад, что кажется и ему представляется случай сказать свое слово. Только разрешил бы председатель говорить! Он такое скажет, что все ахнут!
И вот, наконец, Рультын возвестил, что слово имеет товарищ Иляй. Сразу стало необыкновенно тихо. Иляй, чувствуя, как у него бешено колотится сердце, подошел к столу и решил говорить так, как говорили однажды русские в Кэрвуке на празднике Первого мая: громко, отчетливо, слегка размахивая руками.
– И комчомоль! – закричал он, рубанув воздух рукой, – и райком партии, и райичпольком…
С ужасом чувствуя, что вводная часть его речи затягивается, а запас русских слов слишком мал, Иляй набрал полные легкие воздуха, решительно не зная, что говорить дальше.
– Говори по-чукотски! – вдруг услышал он голос Гэмаля. Иляй как-то обмяк и коротко сказал по-чукотски, что всем колхозникам нужно работать так, как работают комсомольцы. И хотя, ему дружно зааплодировали, прошел он на свое место неудовлетворенный и сконфуженный.
…Когда после собрания все стали расходиться, Айгинто догнал Тимлю, остановил ее. Девушка насторожилась. Она догадалась по возбужденному лицу Айгинто, что тот догнал ее далеко не только за тем, чтобы поздравить со вступлением в комсомол. Дождавшись, когда подальше отойдут люди, Айгинто схватил Тимлю за руки и заговорил горячо, сбивчиво, порой не находя нужных слов.
– Вот теперь ты и комсомолка. Поздравляю тебя… А сейчас пойдем… пойдем в мой дом… Навсегда пойдем. Я… больше не могу. Я… мама сильно обрадуется. Ты привыкнешь ко мне… Ты полюбишь меня.
Тимлю смотрела широко раскрытыми, немигающими глазами на Айгинто, не в состоянии проронить ни слова. По лицу ее промелькнула тень страдания. Ей стало жалко Айгинто. Впервые он показался ей беззащитным и даже слабым. Она мучительно искала какие-нибудь теплые, успокаивающие слова и не находила. А он все что-то говорил и говорил, звал ее, спрашивал глазами. «Как много сделал он мне хорошего… Такой он смелый, ловкий, красивый… Но почему я не хочу, чтобы он держал мою руку? – Тимлю мягко и вместе настойчиво высвободила свою руку. – Какой же я буду ему женой? Он же злиться будет, страдать будет. Почему так в жизни бывает?.. Наверное, я очень плохая. Наверное, души нет во мне, наверное, вместо сердца ледяшки кусок во мне».
– Ну, ты слышишь меня? – уже почти в отчаянии воскликнул Айгинто. – Пойдем, пойдем со мной. Я так давно уже жду, когда ты хозяйкой войдешь в мой дом…
С задумчивой медлительностью Тимлю отрицательно покачала головой.
Айгинто как-то сразу осекся, отшатнулся, как бы желая издали всмотреться в лицо Тимлю, и, словно вдруг что-то поняв, сразу сник, потух, ссутулился.
Тимлю еще острее почувствовала жалость к нему. Она робко протянула к нему руку, хотела сказать что-то, но в это время из-за сугроба вышел Эчилин. Он остановился метрах в десяти от Тимлю и Айгинто, какое-то мгновение смотрел на них, а затем повернулся и пошел прочь, пьяно покачиваясь.
– Вдвоем стоят. Наверное, совсем уже снюхались. Но, ничего!.. Вам хорошо, да и мне не плохо. Посмотрим… посмотрим, кому потом лучше будет! – бормотал он, не чувствуя обжигающего мороза. – Э-э! Скоро я вас так вот!.. – Эчилин крепко сжал кулаки, поднес их к глазам, вспыхнувшим волчьими огоньками.
Остановившись, он снова глянул туда, где только что видел падчерицу и председателя, и немало удивился тому, что Айгинто, понурив голову, шел в одну сторону, а Тимлю совсем в другую, каждый по своим домам. «Чего это он так голову повесил, словно похоронил кого?» – спросил себя Эчилин.
Когда поселок утих, Эчилин неверной походкой подошел к дому Савельева, постучал в окно. Дверь отворилась.
– Чего надо? – строго спросил Савельев, глядя на покачивающегося Эчилина. – С ума сошел! А ну, ступай домой! – властно приказал он. – Я что тебе говорил? Прятать надо нашу дружбу.
Сразу протрезвев, Эчилин попятился назад, осмотрелся и ушел за сугробы, которые почти занесли домик Савельева.
– Ай, сильный какой, волк матерый! Однако же и зайцем казаться может! – промолвил он, оглядываясь. В голосе его слышалось уважение. И вдруг ему вспомнилась та ночь, когда Савельев поймал его у клуба с керосином и спичками. «Спас! Спас он меня! Я знал, что когда-нибудь счастливый ветер подует в мою сторону. О старая хитрая лиса! Он давно уже меня насквозь видел!»
