Текст книги "Быстроногий олень. Книга 2"
Автор книги: Николай Шундик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)
6
Гэмаль, сидя в кабинете секретаря райкома, рассказывал Ковалеву о строительстве в янрайской тундре. Сергей Яковлевич внимательно вслушивался в неторопливую речь нового заведующего райзо, делая пометки в своем блокноте.
– Подготовительные работы проведены и в самом Янрае и в тундре, в районе междуречья. Теперь я хочу сказать о самом главном: что побудило меня приехать в район. – Гэмаль помолчал, как бы еще раз взвешивая соображения, о которых так много последнее время думал.
– Не можем мы, Сергей Яковлевич, в это лето до зимы начинать строительство сразу в трех местах тундры. Не можем, – скупо подчеркнул Гэмаль, проверяя по лицу Ковалева, какое впечатление произвели на него эти слова. Лицо у секретаря было как всегда, и только в глазах появилось выражение серьезного любопытства.
– Почему не можем? – поставил вопрос Гэмаль и тут же стал отвечать на него. – Первое. Чтобы не испортить хорошее дело, чтобы всем оленеводам показать, насколько лучше станет их жизнь после того, как они с ярангами расстанутся, надо прежде всего выстроить очень хороший поселок в районе междуречья. Все, до самой последней мелочи, должно быть в этом поселке закончено до зимы. Люди с разных сторон приезжать будут, смотреть будут. Надо, чтобы такой поселок снился им; надо, чтобы у них никаких недоумений не возникло: а почему в домах не совсем тепло, почему из под-двери дует, почему печь дымит, почему ветром крышу срывает?.. Иногда так получается, что и от хорошего дела люди, как зайцы от охотника, в стороны разбегаются, потому что руководители не доводят это дело до конца.
– Верно, Гэмаль. Это – большое зло, с ним надо беспощадно бороться, – согласился Ковалев.
– Второе, – продолжал Гэмаль. – В Янрайский сельсовет помощь для строительства прибыла. Хорошие мастера, хорошо знающие свое дело, уже прибыли. Сначала мы так думали: у этих плотников, столяров, печников одно дело – построить дома, и все. А потом решили: нет, у них есть и другое важное дело – за короткий срок хотя бы нескольких колхозников своему ремеслу научить. Много еще предстоит строить и строить. Не всякий год им можно будет такую большую помощь присылать. И вот я на свою ответственность такое дело провел: отобрал среди охотников и оленеводов подходящих людей, возле мастеров их поставил – одним словом, строительные школы организовал в районе междуречья и в Янрае. Сначала Айгинто спорил со мной. Ему показалось, что из-за этой учебы строительство замедлится. Но потом со мной согласился. Из русских, присланных туда для помощи, тоже сначала не все со мной соглашались. Но мне сильно помог Степан Николаевич Фомичев. Помните, бородач такой. Сейчас он у нас в тундре главный учитель по столярному делу. А в Янрае Митенко всему учит: и плотницкому, и столярному ремеслу, и как печи делать, и как окна стеклить. Главный инструктор!
– Этот может, этот все может, – улыбнулся Сергей Яковлевич, – мастер на все руки.
– Председатель илирнэйского колхоза тоже решил человек двадцать колхозников в Янрай на учебу прислать. Учиться станут и заодно янрайцам помогут.
Секретарь оживился. Было видно, что слова заведующего райзо ему нравились.
– Третье. Мало хороший поселок построить. Надо, чтобы оседлая жизнь не повредила оленеводству. Я привез вам подробный доклад ветеринарного врача Нояно. На мой взгляд, очень ценный доклад. Она хорошо изучила пастбища в районе междуречья и нашла в них много недостатков, которые могут повредить выпасу оленей. Нояно доказала, что летне-зеленые и зимне-зеленые пастбища недостаточно хороши. Она предлагает улучшить их, и вот как: на этой территории много неглубоких, но обширных озер, воду из них совсем легко в реку спустить. Когда вода сойдет, нужно сразу же площади бывших озер семенами специальных трав засеять. Вот тут в докладе она называет эти травы – канареечник и мятлик болотный. Нояно с заведующим Красной ярангой Журбой уже целую армию ребят на сбор семян организовали. В коральных местах она предлагает скосить траву. Вырастет отава, ее покроет снег, и таким образом у оленей хотя бы в коральных местах будет молодой зеленый корм и зимой. Одних ягельников, вы сами знаете, недостаточно для оленей… Вот тут Нояно с Журбой целую карту-план составили, с чего начинать работу…
Гэмаль вытащил из планшетки карту, расстелил на столе.
– Да, это наш золотой фонд, Гэмаль, такие люди, как Нояно и Журба, – сказал Сергей Яковлевич, всматриваясь в карту. – Предложения действительно очень ценные.
– Четвертое, – продолжал Гэмаль после того, как секретарь внимательно рассмотрел карту. – Когда я осматривал другие места, где мы строительство наметили на это лето, многие оленеводы говорили такое, над чем нельзя не задуматься. Пастбища там требуют полной перекочевки бригады, хотя бы один раз в год. Иначе пастухам придется пасти стадо очень далеко от своего поселка. Необходимы, значит, разборные дома, которые можно будет с места на место передвигать.
– Думал я над этим, – отозвался Ковалев. – Особенно такие дома нам будут необходимы в других сельсоветах, где пастбища не так удобны, как в янрайской тундре. И остановился я пока вот на чем: нужно привлечь инженеров Дальстроя для разработки проекта такого домика.
– И еще хорошо бы написать об этом в Москву, – подхватил Гэмаль. – Север у нас большой, не одна Чукотка. Оленеводство по всему северу имеется. Таких домов очень много потребуется. Я уверен, что правительство нам поможет.
– Поможет! Но сначала напишем в округ, в край.
– Вот все, Сергей Яковлевич, что я хотел сказать. Правда, еще второстепенные вопросы имеются: хотел попросить райторгконтору поругать – до сих пор многих материалов, которые обещала для строительства, не выделила. И потом еще срочно старшину для катера найти надо. Полярная станция дает катер, механик есть – наш замечательный моторист Пытто, – а вот старшины нет… Я писал вам уже об этом. Правда, Пытто страшно увлекся плотницким делом и, видимо, обидится, когда узнает, что за мотор ему сесть придется, да ничего не поделаешь…
Ковалев вышел из-за стола, походил по кабинету.
– Хорошо, Гэмаль. Все то, что ты сказал, очень важно, – остановился он напротив заведующего райзо. – А теперь я хочу тебе один вопрос задать.
Гэмаль насторожился.
– Скажи мне, что ты думаешь о Савельеве?
– Что я о Савельеве думаю? – переспросил Гэмаль. – Трудно это объяснить… Работал он хорошо, никого не обманывал, порядок всегда был, как будто с населением жил дружно… А вот полюбить его, как, допустим, люблю Митенко, я не мог. И потом еще там, в Янрае, эта дружба его с Эчилином…
– А вот что тебе в их дружбе главным образом не нравилось?
– Да как сказать… – замялся Гэмаль. – То не нравится, что Савельев дружбу свою с Эчилином не хотел всем показывать, прятал зачем-то дружбу эту, таился…
– Так, так… таился, значит, – задумчиво промолвил секретарь. – Ну хорошо, Гэмаль, занимайся своими хлопотами, а я обещаю помочь тебе. Вот сейчас поговорю со старшиной катера Васильевым, он, кажется, ждет уже.
Гэмаль вышел, и тут же на пороге показался Васильев. Ковалев встал ему навстречу.
– Ну как, Иван Васильевич, супруга поживает, как дети твои?
– Спасибо, Сергей Яковлевич, все хорошо, – смял в своих руках фуражку Васильев.
– Значит, по-прежнему дружба и мир. Это хорошо, садись, пожалуйста. Помнишь наш разговор, когда нас на катере с тобой во льдах затерло?
– А как же, Сергей Яковлевич, помню, хорошо помню. Жена до сих пор мне, чуть неладно, о разговоре этом напоминает.
– А как ты думаешь, она обидится на нас с тобой, если я предложу тебе до зимы в янрайском сельсовете на катере поработать?
– В янрайском сельсовете на катере поработать? – переспросил Васильев.
– Да, на строительстве поселка поработать прошу тебя. Катер полярная станция дает, механик есть: янрайский колхозник Пытто, прекрасный мужик, а вот старшины нету.
– Если начальство мое позволит, я с удовольствием, – с готовностью отозвался Васильев. – Ну, а насчет жены так скажу – без местного инцидента, видимо, не обойдется. Но она у меня хорошая, добрая, скоро отойдет. Зато как встречать будет!
– Ну что ж, Иван Васильевич, я очень рад, что мы с тобой так быстро договорились, – улыбнулся Ковалев, подымаясь из-за стола.
…Минут через двадцать после Васильева из кабинета секретаря вышел Савельев. Решительный и мрачный, он направился в управление районной торговой конторы, чтобы немедленно устранить все неполадки, которые были допущены в снабжении янрайского строительства, необходимыми материалами.
– Чорт бы его побрал, Караулина этого, – ругался Савельев. – Взвалит на мои плечи все дела, а сам по району разъезжает. Но ничего, сейчас я устрою такой переполох, что эти проклятые янрайцы мигом все свое получат.
Через час Савельев уже докладывал секретарю о срочных мерах, предпринятых им для ликвидации неурядиц со снабжением строительства.
– Хорошо, будем надеяться, что все будет так, как вы говорите, – ответил секретарь.
У Савельева отлегло от сердца.
А в это время лейтенант госбезопасности стоял перед начальником Кэрвукского районного отделения МГБ.
– Связь Савельева с бывшим кулаком Эчилином вполне очевидна, – докладывал лейтенант. – Взаимоотношения его с бухгалтером райторгконторы Шельбицким тоже, по-моему, требуют нашего пристального внимания. Главное здесь то, что на людях они почти никогда не разговаривают, всячески подчеркивают свою антипатию друг к другу, но это не мешает им встречаться наедине и всегда – тайно.
Начальник встал.
– Изучать, изучать все до последней мелочи, что за связь у Савельева с Шельбицким!
7
Вельбот с трудом тащил против течения плот из бревен и досок. Журба с шестом в руках помогал янрайцам вести плот.
Когда вышли в ровное глубокое русло, Рультын и Тымнэро спрыгнули на берег и побежали рядом с вельботом. Проходили километр за километром, а юноши все бежали. Нотат дернул за рукав Тиркина, показал на бегунов.
– Не забывают молодые старый обычай. Когда-то я тоже, как олень, бегал, по сорок километров бегал…
– Зачем хорошие обычаи забывать? – отозвался Тиркин. – Ловкость всегда нужна, сила всегда нужна.
Прошел еще час, бегуны не останавливались. Владимир, которому казалось, что он в жизни чукчей знает решительно все, начинал удивляться.
– Марафонский бег! Ведь это же марафонский бег! Наверное, тут не однажды ставились мировые рекорды по бегу, только никто об этом не знает.
Рядом с Владимиром сидел Эттын. Он с завистью смотрел на бегунов, прикрыв свою деревянную ногу пустым мешком. Ему казалось, что если бы он не потерял ногу, то сейчас обогнал бы и Рультына и Тымнэро. Но мгновенная вспышка тоски постепенно растаяла от во-время пришедшей в голову мысли, что теперь и он, Эттын, один из уважаемых людей колхоза – счетовод!
И это было действительно так. Счетовод пользовался большим авторитетом у председателя Айгинто, у членов правления и у бригадиров. Все знали строгость Эттына, когда дело касалось колхозных денег, его исключительную точность в учете трудодней. Сейчас Эттын ехал в район строительства, чтобы лично убедиться, как используются материалы, на которые колхоз тратит немалые деньги.
– Эй вы, бегуны! Напрасно стараетесь! Все равно трудодни за это не начислю! – весело крикнул он, поставив руки рупором. В ответ послышался смех. Тымнэро и Рультын, запрокинув головы, продолжали бежать, перепрыгивая через камни и кочки.
Пробежав около тридцати километров, бегуны остановились, но не по своему желанию: они услыхали, как вдруг заглох мотор. Как молодой моторист ни пытался пустить мотор в ход, ничего не получалось.
Тогда янрайцы решили довести плот до района междуречья на себе. На плоту у руля предложили остаться Эттыну. Но юноша категорически отказался.
– Пойми, тебе и здесь не так легко будет! – доказывал сыну Тиркин. – Шестом работать придется!
Но Эттын настоял на своем и впрягся вместе со всеми в одну из петель на длинном ремне, идущем с плота на берег. На плоту оставили Нотата. Рультын и Тымнэро тоже пошли в упряжке; за ними шел Владимир.
…Строители поселка ждали плот с возрастающим нетерпением.
Шумно и людно было в районе междуречья. Рядом с ярангами и палатками выросли срубы десяти домов. На трех из них уже стояли стропила. Более полсотни людей занимались каждый своим делом. Стучали топоры, визжали пилы, разбрызгивали искры точила.
Степан Николаевич Фомичев, по просьбе Гэмаля, постоянно заботился о том, чтобы прикрепленные оленеводы не просто были заняты на подсобной работе, а выполняли самые сложные задания.
– Мудро решил товарищ Гэмаль, далеко глаза его видят, – приговаривал Фомичев, радуясь малейшему успеху начинающих столяров и плотников.
…Тяжелые дождевые тучи закрыли солнце. Фомичев осмотрелся, досадливо почесал затылок. Он не заметил, как к нему подошел вездесущий Воопка.
– Дождь! Будет дождь! – ткнул пальцем вверх Воопка.
– Да, наверное, будет дождь, – согласился Фомичев и вдруг напустился на Воопку:
– Почему не спишь? С ума сошел мужик, вторые сутки на ногах. Скоро плот прибудет, у нас с тобой горячая работа начнется. Спать иди. Отдыхай.
– Не качу спать, – широко улыбнулся Воопка. – Солнце не спит, и я не спит. Некогда спит.
– Что некогда, то некогда, это верно. Здешние места я хорошо знаю: упадет снег на голову – тут тебе и прощай лето. Торопиться надо. – Глянув на Воопку, Фомичев добавил: – Ну что ж, пойдем, дружище, раз сон тебя не берет, займемся дверьми для домов.
Среди своих учеников Фомичев быстро выделил маленького шустрого Воопку. В руках этого пастуха казался послушным любой инструмент. Воопка понимал Фомичева с полуслова. Проникнутые друг к другу симпатией, они не разлучались на строительстве ни на час.
– Плохая дверь может замечательный дом никудышным сделать, – принялся за свои объяснения Фомичев, нисколько не сомневаясь, что Воопка поймет его, хотя тот почти совсем не говорил по-русски. – Перекосит ее туда-сюда, и тогда, хоть лопни, никак не прикроешь. В щели ветер подует, и как ты дом ни топи – не удержишь тепло.
– Дверь карашо надо! – согласился Воопка и плотно прижал одну руку к другой руке.
– Вот-вот, надо, чтобы плотно было, – понял Фомичев жест своего приятеля. – Бери угольник, отмеряй здесь, как я показывал.
Воопка взял угольник, карандаш, постоял с глубокомысленным выражением в лице и точно выполнил задание.
– Прекрасно, бери теперь вон ту, лучковую, и отпили по мерке, только смотри – точно. А я другим делом займусь.
Минуту понаблюдав за работой Воопки, Фомичев принялся налаживать фуганок.
– То, что ты не мастеровым, а пастухом работаешь, просто недоразумение, – приговаривал он. – У тебя золотые руки на столярное ремесло. Тебе краснодеревщиком бы работать!
– Карашо, очен карашо! – отозвался Воопка и поднес к прищуренному глазу пилу с видом заправского столяра, проверяя ее развод.
– Плот прибыл! На себе плот янрайцы притащили! – вдруг послышался чей-то густой, басовитый голос.
– Вот это дело! – обрадовался Фомичев. – Там у нас с тобой, приятель, материал для подоконников должен быть.
И русские и чукчи выбежали на берег, Фомичев и Мэвэт распоряжались выгрузкой. Впряженные по три-четыре пары в нарту, грузовые олени, погоняемые пастухами, тащили бревна от берега к месту строительства прямо по земле.
Усталые после тяжелого труда, янрайцы сидели чуть в стороне. Эттын поправлял ремни от протеза на стертой до крови ноге и, стараясь согнать с лица болезненное выражение, встал, чтобы сдать бригадирам строительных бригад наиболее ценные грузы. Тиркин тяжело вздохнул и тихо промолвил:
– Не думал, что у сына моего столько силы!
В районе строительства оказался и шаман Тэкыль. Он медленно бродил по строящемуся поселку, задирая кверху голову, о чем-то беззвучно шептал тонкими, синими губами. Пояс его был увешан совиными головами. Сзади болталось два огромных совиных крыла. Русские поглядывали на Тэкыля с любопытством, а чукчи, казалось, не замечали его. Захваченные своей деловой суетой, они иногда невзначай толкали шамана, шли дальше. Шаман потоптался, потоптался среди плотников и, заметив большую группу людей, суетившуюся в распадке между гор у обширного озера, направился к ним. Не ушел он дойти, до озера, как раздалось сразу несколько небольших взрывов. Вода из озера хлынула через взорванную перемычку вниз, под гору. Послышались громкие ликующие возгласы. Шаман в ужасе поднял руки; отойдя в сторону, разжег костер и, присев на корточки, застыл в неподвижности. Его подслеповатые глаза с ненавистью смотрели на строящийся поселок. Плюнув в потухающий костер, Тэкыль встал и, бормоча бессвязные проклятия, ушел в горы.
Не успел прибыть в район междуречья один плот, как из Янрая, буксируемый катером, направился второй. Катер вел старшина Васильев, прислушиваясь к ровному рокоту мотора. Пытто решил вылезть из машинного отделения наверх, покурить, подышать свежим воздухом. Дверь в рубку была открыта. Пытто встал рядом с Васильевым.
Залитая солнечным блеском река шла ровной, словно убранной в золото дорогой. Густой кустарник зеленой стеной тянулся по берегам. Утки, гуси и лебеди вылетали на светлую речную дорогу и, пугаемые рокотом мотора, исчезали где-то в нежной дымке, тянувшейся по тундре мягкими, словно расчесанными гребнем, полосами. Ветер гнал с неба тучи за синюю стену Анадырского хребта. На западе шел косой дождь, пронизанный сквозь проталины черных туч лучами солнца.
– Дождь и солнце, и ночь и день – все сразу! – улыбнулся Васильев, осматриваясь вокруг. – Однако разгонит тучи, хороший день завтра будет.
– Хотя и дождь пойдет, все равно день наш хороший будет, – задумчиво отозвался Пытто.
Васильев сбоку посмотрел на него и согласился:
– Да, ты правильно сказал. Спасибо Ковалеву, что меня снарядил к вам. Я люблю быть с вашим народом и сейчас чувствую себя так, словно на праздник сюда приехал…
А золотая дорога реки все шла и шла мимо сопок. Все новые и новые стаи испуганных птиц оглашали тундру разноголосыми криками.
– Смотри, кто-то на байдаре слева! – воскликнул Васильев. – Женщины плывут… Зови к нам.
Пытто сложил руки рупором и закричал, чтобы байдара подошла к катеру. Вскоре он узнал жену Чымнэ и ее сестру. Лица у них были напряжены, испуганы.
– Скорей, скорей, – просила Аймынэ, цепляясь за катер руками. – Мы убежали от Чымнэ!
Пытто быстро перевел Васильеву слова Аймынэ, помог ее сестре забраться на катер.
Аймынэ приложила смуглые руки козырьком ко лбу, тревожно всматриваясь куда-то в сторону левого берега.
– Все!.. Теперь они нас не догонят! – облегченно вздохнула девушка и крепко прижала к себе сестру, в заплаканных глазах которой застыл страх.
Катер снова двинулся вверх по реке. Аймынэ, крепко ухватившись руками за поручни, смотрела туда, где должны были показаться дома.
Катер продолжал рассекать речную гладь. Аймынэ чувствовала, что на нее стремительно надвигается счастливая, новая жизнь, от которой с таким упорством, так долго отрывал ее злобный человек Чымнэ.
Катер причалил к берегу. Среди многих людей на берегу Аймынэ сразу увидела своего Тымнэро. Она побежала к нему задыхаясь. Вот они уже почти рядом. Руки их жадно потянулись друг к другу.
– Где дом, в котором мы будем жить с тобою?
– Вот он, и твой и мой очаг, – показал Тымнэро широким, радостным жестом на ближайший дом.
8
Стараясь никому не попадаться на глаза, Шельбицкий после работы вышел из поселка с охотничьим ружьем и сеткой для дичи. Ему везло: на пути его не попался ни один охотник.
Подстрелив две утки, Шельбицкий направился к заброшенной охотничьей избушке, где должен был дожидаться Савельева.
Настроение у бухгалтера было не из веселых. Завалившись в землянке на грязные полуразрушенные нары, он тяжело задумался. В памяти всплыли картины далекого детства. Вот он, замкнутый, щупленький, обходит стороной шумную ватагу детей, тщательно оберегая свой костюм от того, чтобы не прицепились к нему колючки кустарника. Но сверстники его замечают. «Эй, чистюля! Калоши дома забыл! – кричат они ему. – Насморк получишь!» А вот он уже юноша. Впереди него идет красивый, с кудрявой головой, одноклассник, комсомолец Петя. Из кармана Пети вываливается червонец. Шельбицкий чувствует, как кровь хлынула ему в лицо. Воровато оглянувшись, он наступил на червонец, а потом быстро поднял его, сунул в свой карман. Совсем неожиданно Петя повернулся и с презрительной усмешкой спросил:
– Интересно, что ты купишь себе на этот червонец? Или, быть может, положишь его в копилку?
Смех одноклассников оглушил Шельбицкого. Это было первое его публичное поражение, хотя подлость была уже далеко не первой.
– О, я запомнил их! На всю жизнь запомнил! – прошептал Шельбицкий, как бы снова ощущая стыд и беспомощную ярость, которую испытал в тот момент. – Теперь вы не схватите меня за руку, нет! Не такой я простачок, чтобы позволить вам это!
И тут Шельбицкий поймал себя на том, что именно этого он больше всего и боится.
– Не удастся?.. а почему ты думаешь, что не удастся? – тихо спросил он себя, блуждая тоскливым взглядом по закопченным стенам землянки. – Не пора ли тебе хотя бы с самим собой поговорить откровенно?
Закурив папиросу, Шельбицкий закрыл глаза.
«Ну да… ты, в конце концов, думал, что… Савельев окажется прав. Ты надеялся, что советский строй все же развалится, что сюда придут почти без боя американцы. Ты думал, что твоим тревогам скоро наступит конец и ты будешь вознагражден по заслугам. Но где этот конец, я тебя спрашиваю? Теперь тебе ясно, что американцы сюда без боя не придут, да и начнут ли они бой? Хватит ли у них пороху? А если начнут, то не кончится ли этот бой для них тем, чем кончился он для Гитлера? Ну-с, что ты скажешь?»
Шельбицкий встал, попытался пройтись по землянке. Вольно стукнувшись головой о балку низкого потолка, он злобно сплюнул, потер рукой зашибленное место, снова с убитым, мрачным видом уселся…
«А все же, почему все это так получилось? Как засосало меня в трясину? Ну, хорошо – они меня обижали, смеялись надо мной, хотели по-своему жизнь мою переделать, но жить-то они мне давали! Да у меня и мысли никогда не было выступать против их строя… Да я сначала и не думал, что их можно победить, пока не встретил этого страшного человека. Паук! Удав! Он проглотил меня, он… Но почему меня, именно меня проглотил, а не кого-нибудь другого?»
– Вот что сейчас делать? – с отчаяньем вслух спросил бухгалтер. И вдруг услыхал ответ:
– Выполнять мои приказы!
Шельбицкий вскочил с нар, опять больно зашиб голову. На пороге землянки стоял Савельев.
Минуту они молча смотрели друг другу в глаза, затем Савельев прошел в землянку, поставил в угол ружье, бросил туда же убитого гуся.
– Ну и время наступило: проклятое солнце светит круглые сутки, и спрятаться негде…
– А долго мы еще вот так прятаться будем? – изо всех сил пытаясь взять себя в руки, спросил Шельбицкий.
– У вас, кажется, начинается приступ истерии? – презрительно усмехнулся Савельев. – А я думал, что уже сумел вас вылечить от этой скверной болезни…
Шельбицкий промолчал, разминая в дрожащих пальцах папиросу. Савельев закурил трубку. Крепко затянувшись несколько раз подряд, он выглянул на улицу, а затем с силой захлопнул дверь.
– Вот что, долго нам находиться в нашем очаровательном уединении, как вы понимаете, небезопасно. Приступим к делу. Сядьте.
Шельбицкий смял в руках горящую папиросу, швырнул ее в угол и только после этого уселся.
– Заметил я, что вы за последнее время, как говорят, развинтились, – после долгой паузы начал Савельев. – Так вот я и назначил вам эту встречу, чтобы завинтить вас. Знайте, что работа наша не кончается, а как раз наоборот – только по-настоящему начинается. Оттуда, из-за пролива, по радио нам приказывают действовать решительно и эффективно. А вы, тот, над которым я столько работал, столько потратил сил, – начинаете пасовать, пытаетесь отступать. Так, что ли?
Шельбицкий опустил голову, крепко обхватил руками свои острые колени.
– Но куда, куда вам отступать? – вдруг изменил свой тон Савельев. Голос его стал взволнованным, убеждающим. – Вам некуда отступать – позади только могила. А впереди… впереди жизнь настоящего делового человека! Богатство, власть, почет!
– А, оставьте, – с гримасой досады отмахнулся Шельбицкий. – Все это я уже слыхал. Впереди… бог его знает, что у нас с вами впереди.
– Ах, вот как! – Савельев поставил ногу на нары, облокотился о колено. – Я вижу, вы просто соскучились по настоящему делу… так сказать, кровь у вас застоялась. Так вот, слушайте мой приказ. – Савельев помолчал, внимательно изучая лицо Шельбицкого. – Как вам известно, Советский Союз вступил в войну с Японией. Дипломаты наши по этому поводу выражают свою «глубокую благодарность» верному союзнику – Советской России. А у нас, военных, другой язык с Советской Россией. Мне из-за пролива приказано организовать ряд диверсий. Мне приказано действовать решительно.
Чувствуя, как начинают дрожать его колени, Шельбицкий как-то весь сжался, крепко ухватившись руками за нары.
– Вы должны будете в течение этой недели поджечь дальстроевский склад с горючим. Да, да, именно вы. Сядьте! – приказал Савельев привставшему Шельбицкому. – Я должен воспитать в вас смелость и решительность, укрепить ваши нервы, а самое главное – уничтожить мои подозрения, что вы становитесь для меня опасным человеком. А от этого зависит ваше благополучное пребывание на земном мире…
Шельбицкий закрыл лицо руками, чувствуя, как внутри у него что-то расслабилось, вызывая тошноту.
– Итак, слушайте мой план, по которому вы должны будете действовать…
Шельбицкий по-прежнему сидел неподвижно, с закрытым лицом.
– Ну, так что, вы будете слушать, или?..
Шельбицкий оторвал руки от лица.
– Я думаю, мне совсем лишнее прибегать вот к такому аргументу! – Савельев вытащил из кармана кольт, подбросил его, как игрушку, на руке. – Теперь вы, конечно, догадываетесь, почему я, кроме всех прочих соображений, выбрал для нашей встречи именно эту избушку…
Шельбицкий сгорбился и, глядя на Савельева исподлобья тяжелым взглядом, едва слышно прошептал:
– Я слушаю…
