Текст книги "Быстроногий олень. Книга 2"
Автор книги: Николай Шундик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)
3
Стадо паслось на склонах пологой сопки. Мэвэт бродил по стаду, приглядываясь к телятам. Успокоенный, что все они выглядели бодрыми и здоровыми, бригадир присел на камень, посмотрел вниз под гору на стойбище. Выстроенное замкнутым кольцом на обширной горной террасе, стойбище было хорошо видно. В середине круга стояла большая палатка с развевающимся красным флагом – Красная яранга. Чуть в стороне от палатки виднелся высокий штабель бревен, доставленных по реке плотами из Янрая.
Мэвэт долго смотрел на штабель. Вспомнилось, как он в числе других оленеводов стоял на этой же горной террасе с секретарем райкома.
– Вот здесь и начнем строить тундровый поселок! – сказал тогда Ковалев, внимательно осматривая район междуречья. Много после этого было разговоров среди оленеводов о намеченном строительстве тундровых поселков. Большинство обрадовалось этому известию, чувствуя, что в жизни тундры намечается что-то новое, до сих пор не бывалое. Но некоторой часть оленеводов не верила в возможность большого строительства или не одобряла его. И когда в тундру прибыл первый плот бревен готового сруба, весть об этом сразу же облетела все стойбища. Пешком или на легких байдарах оленеводы, чьи стойбища находились у рек, добирались до района междуречья, подходили к бревнам, как бы не веря своим глазам, тщательно осматривали, ощупывали их. Тут же у бревен разжигали костры и, усевшись в тесный круг, долго за чаем обсуждали: хорошо или плохо, что в тундре должны появиться вместо яранг дома?..
Сейчас, глядя на яранги, Мэвэт старался мысленно представить себе, как будет выглядеть стойбище, когда вместо яранг возникнут дома. «Зимой, в темную ночь далеко окна домов будут светиться. Со всех долин четырех рек огни далеко видны будут».
Дождавшись смены пастухов, Мэвэт направился к стойбищу. Еще издали бригадир увидел высоко взобравшихся на штабель людей. «Опять гости прибыли на бревна смотреть, – подумал Мэвэт, – строить дома скорее надо. Лето уйдет, холода настанут, до зимы не успеем».
Собравшиеся оленеводы говорили все о том же – о строительстве домов в тундре. Мэвэт ревниво прислушивался к каждому слову, досадливо кряхтел, если кто-нибудь, по его мнению, говорил совсем не то, что надо. Особенно его раздражали слова Кумчу, приехавшего узнать новости о строительстве.
После того как Майна-Воопка стал вместо него бригадиром, Кумчу еще более замкнулся в себе, неохотно выполнял приказания нового бригадира, исподтишка распространял о нем разные нелепые обидные слухи. Узнав, что в район междуречья пришли первые плоты бревен, Кумчу начал нашептывать пастухам самые невероятные опасения по поводу строительства. Слова его услыхал Майна-Воопка. Посмотрел новый бригадир в глаза Кумчу и сказал:
– Откуси язык свой, болтливый человек, собакам выбрось! Обо мне ты можешь говорить, что голове твоей вздумается, но о новых домах молчи. О них другие – честные люди – слова говорить будут.
– Видно, тяжелое время пришло, если молчун Майна-Воопка так много браниться стал, – злобно усмехнулся Кумчу. Не выдержав холодного взгляда бригадира, он ушел в свою ярангу, стал собираться в дорогу.
Сейчас Кумчу прислушивался к разговору оленеводов, выжидая удобного случая, чтобы снова высказать свои соображения.
– Такой дом не снесет пургой! В таком доме не будешь дрожать от холода! – донесся до него голос Тымнэро, сидевшего у костра в кружке молодежи.
– Ветер, который в голове твоей, Тымнэро, и дома перевернуть может, – наконец не выдержал Кумчу. Заметив на себе пристальный взгляд Мэвэта, он повернулся к нему, заговорил быстро, возбужденно:
– Что так смотришь на меня, Мэвэт? Или ветер, который в голове Тымнэро, и в твоей голове гуляет, пургу из твоих мыслей делает? Видно, ты тоже жилище люоравэтляна[13]13
Люоравэтлян – настоящий человек.
[Закрыть] на чужой непривычный дом променять решил? Наверное, и спать не по-человечески на высокой подставке будешь? Смотри, захочешь во сне повернуться – на деревянный пол упадешь, старые кости сильно зашибешь, болеть будут.
Мэвэт сунул под нос Кумчу свою трубку и сказал, с трудом сдерживая себя:
– Затянись из трубки как следует, может кусок шкуры, который во рту твоем болтается, снова языком человеческим станет.
Кумчу машинально затянулся из трубки Мэвэта и тут же вернул ее хозяину.
– И трубка-то твоя как-то по-другому пахнет, не чукотский дух я слышу в ней.
– Собака, у которой нюх испорчен, всегда мясо с рыбой путает, – не уступал Мэвэт.
Оленеводы молча, с затаенным напряжением прислушивались ж перепалке между Мэвэтом и Кумчу.
Красный, с узкими злыми глазками на широком лице, Кумчу лихорадочно обдумывал ответ Мэвэту.
– Что же, ладно. Зимой в гости к тебе в этот дом приеду, ночью ждать буду, когда с постели-подставки на пол упадешь, ждать буду, когда место рядом с твоей женой для меня освободится, – наконец нашелся он сказать.
– Нет уж, я лучше твою жену с собою рядом с краю положу, чтобы самому на пол не свалиться.
Быстрый ответ Мэвэта вызвал у оленеводов смех.
Кумчу нахохлился, умолк, с горечью признаваясь себе, что в поединке с Мэвэтом потерпел поражение.
– Я думаю, люди, надоело вам слушать, как двое мужчин, будто старухи сварливые, языками болтают. Давайте делом займемся! – сказал Мэвэт.
– О каком же это деле ты говоришь? – поинтересовался Кумчу.
– Вот посмотрите, сколько камней валяется как раз там, где дома строить будем. – Мэвэт встал и широким жестом показал на камни вокруг стойбища.
– Правильно бригадир говорит! – поддержал Мэвэта пастух Раале.
– Пойдем! – предложил своим друзьям Тымнэро и, ни слова ни говоря, направился к первому камню, выбрав потяжелее.
Через четверть часа люди были захвачены работой.
– В кучу, аккуратно складывайте камни! Они нам еще пригодятся, когда дома будем строить! – распоряжался Мэвэт.
А Кумчу по-прежнему сидел на бревнах и думал о том, откуда взялась у людей, которых он знал с детства, эта охота ворочать тяжелые камни.
– Го-го-го! Люди! Вы что это вздумали новую гору из камней делать! – вдруг послышался звонкий голос Воопки. Кумчу резко повернулся и увидел подходивших к стойбищу Воопку и Майна-Воопку. Братья минуту наблюдали за работой и вдруг, словно сговорившись, взяли по камню и потащили их в кучу.
– Чаю попейте сначала! – крикнул им Мэвэт.
– Не мешай нам! – отозвался Воопка. – Пусть Кумчу за нас чайку попьет, все равно ему скучно на бревнах сидеть!
Кумчу выругался и пошел прочь от стойбища к реке, где вверх дном лежала его легкая моржовая байдарка. Оглянувшись, он прежде всего увидел своего бригадира. Обхватив могучими руками огромный камень, Майна-Воопка легко нес его к возвышавшейся куче камней. Суровое худощавое лицо его было сосредоточено, спокойно. Он и эту работу выполнял так, как работал всегда: серьезно, добросовестно, вдумчиво.
«Не камень, а скалу на руки взял. Забыл, что совсем не для его бригады дома здесь строить будут», – подумал Кумчу и еще быстрее зашагал к своей байдарке.
– Все камни собирайте, и даже маленькие! – кричал Мэвэт, позабыв, что он пришел домой выспаться после бессонной ночи.
4
Журба сидел за небольшим складным столиком в палатке, задумчиво глядя на улицу через открытое слюдяное окно. В палатке, пригретой солнцем, было тепло и уютно. Перед Владимиром лежал на столе устав сельскохозяйственной артели, который он переводил на чукотский язык.
Выбрав в стопке бумаг чистый лист, Журба принялся составлять список русских слов, вошедших в чукотский язык за годы советской власти.
– Школа, ученик, тетрадь, карандаш, мел, – бормотал он, – колхоз, председатель, сельсовет, секретарь, комсорг, собрание…
Все новые и новые слова приходили на память. Владимир достал из фанерного ящика объемистую папку, где лежали его записи по чукотскому языку.
Уже четвертый год Журба и Солнцева кропотливо работали над чукотским букварем, тщательно отбирая материал, проверяя его на занятиях.
«Новая лексика обязательно должна найти свое место в нашем букваре», – рассуждал Владимир, вчитываясь в страницы своих черновиков.
Записав эту мысль в тетрадь, он подобрал несколько примеров. «Надо сообщить Оле», – подумал он и взял в руки следующую работу. Это был перевод на чукотский язык зоотехнических и ветеринарных правил по оленеводству, который Владимир сделал по просьбе Нояно. С каким усердием Нояно переписывала эти правила для каждой бригады.
«Сколько дней я уже не видел ее?.. Третий день!»
Журба встал и принялся ходить по палатке. Лицо Нояно, с ласковыми глазами, стояло перед ним. Он мечтательно улыбнулся и вскоре поймал себя на том, что шепчет какие-то необыкновенно нежные слова. Смутившись, он осмотрелся: не подслушивал ли кто-нибудь…
А Нояно в это время с огромным трудом, превозмогая усталость, взбиралась вместе со стариком Ятто и пастухом Воопка на высокий перевал, добираясь к району междуречья. Бесконечные цепи гор, мрачные, с отвесными ущельями, тянулись с востока на запад. Черные, в глубоких трещинах скалы всегда полны глубокого безмолвия. Только изредка прошумит крыльями сова, и снова тихо до звона в ушах. Нояно спотыкается, но не отстает от оленеводов. Усталые глаза ее пристально осматривают одну гору за другой. Некоторые из них уже прихвачены кое-где красной и коричневой краской подкрадывающейся осени. Где горы яркого цвета, там растут травы, там есть жизнь…
– Скажите, вы никогда не пасли оленей по склонам вон тех сопок, которые заворачивают на север, – спросила Нояно Воопку и Ятто, извлекая из походной сумки толстую тетрадь.
– Все равно, девушка, всю землю на бумаге не пометишь, – с усмешкой заметил Ятто.
– Ничего Ятто, я должна записать. Нашему колхозу надо все пастбища знать, – и девушка, присев на корточки, приготовилась записывать.
Нояно хорошо понимала, насколько важно для колхоза собрать самые точные сведения об оленьих пастбищах именно теперь, когда намечалось перераспределение пастбищ между бригадами.
– Ну как, сейчас пойдем на пастбища у речонки Койныкай или потом, когда отдохнем в стойбище? – спросил Воопка, обращаясь к Нояно.
Девушка закрыла глаза, прислушалась, как ноют усталые, натруженные ноги, и, тяжело вздохнув, ответила:
– Нет, сейчас я уже не смогу туда дойти. Страшно устала. Пойдем лучше домой.
– Скажу честно тебе, девушка, я хоть и много за свою жизнь ходил, привык к этому, но тоже очень устал, – улыбнулся Ятто. – Да и Воопка, наверное, скоро на землю повалится и спать целые сутки будет.
Воопка потуже подвязал тесемки торбазов и взмолился:
– Пойдемте скорее в стойбище. Первый раз в жизни вижу такую сильную женщину…
Нояно с трудом встала, сделала несколько неверных шагов.
– Не упади, девушка, – осторожно поддержал ее за руку Ятто.
Когда начался спуск с перевала, перед глазами путников открылось стойбище. Красным огоньком пламенел флаг над палаткой. Нояно на мгновение остановилась, первое, что ей пришло в голову при виде палатки, это мысль о Владимире. Она много думала о нем в своем тяжелом пути по речным долинам и горным перевалам. И думы эти, похожие на неясные мечты, помогли ей незаметно пройти не один десяток километров.
Усеянная камнями дорога спускалась круто. Итти вниз было так же трудно, как и взбираться на перевал. Все чаще и чаще хваталась Нояно за протянутую ей то Ятто, то Воопкой руку. Время шло, но огненная точка флага по-прежнему казалась далекой.
«Не буду смотреть на стойбище, долго не буду смотреть, потом посмотрю и оно сразу окажется близко», – решила Нояно. Глядя под ноги, она машинально принялась считать шаги. Много сотен шагов уже осталось позади, а девушка все еще медлила посмотреть вниз. Споткнувшись, она больно ушибла ногу, невольно глянула на стойбище и закрыла глаза: красное пламя флага, казалось, не приблизилось ни на метр.
– Давайте немного отдохнем… Пить хочу, – упавшим голосом сказала Нояно. И, заметив среди камней свежую лужицу, жадно припала к ней. «И все-таки сегодня я увижу его, обязательно увижу», – подумала девушка, утолив жажду.
Владимир проводил занятия по ликбезу.
Мужчины и женщины, усевшись двумя рядами на устланном шкурами полу палатки, держали на коленях фанерные дощечки с разложенными на них тетрадями. Журба стоял у доски и показывал написанную мелом букву «Г».
Кто-то из оленеводов тут же назвал ее Гатле[14]14
Гатле – птица.
[Закрыть].
– Верно, Гатле! – обрадовался Журба. – Видите, и клюв, как у птицы, – и подумал: «В букваре перед буквой «Г» обязательно нарисовать птицу».
Нояно незаметно вошла в палатку и, не отрывая глаз от учителя, уселась за небольшой столик, стоявший в углу. Владимир повернулся от доски к ученикам и увидел Нояно. Загорелое лицо его с черным пушком над верхней губой вспыхнуло такой неудержимой улыбкой, что оленеводы невольно проследили за его взглядом, и все увидели Нояно.
– Пишите! Пишите! – смущенно замахала руками Нояно, хотела выйти, но почувствовала, что сделать это не может. «Сегодня все скажу ему», – подумала она, украдкой глядя на Владимира.
Когда занятия подходили к концу, в палатку вбежал мальчик и закричал так, как будто его должны были услышать все жители тундры:
– Катер по реке пришел, много русских людей привез! Плот с бревнами притащил! Учительница Оля приехала!
– Оля приехала? – переспросил Владимир. Тотчас же все вскочили с мест.
– Можно итти? – спросил пастух Раале, привыкший к порядку на занятиях.
– Идите, идите! – быстро проговорил Журба и сам устремился к Нояно. Он крепко пожал ее протянутые руки и сказал: – Пойдем?..
На берегу реки суетились люди. Хозяева стойбища помогали гостям вытаскивать бревна на берег, разгружать кунгас. Около трех десятков русских плотников, выделенных различными организациями района, с любопытством посматривали по сторонам.
Через час гости уже пили чай и возбужденно переговаривались с хозяевами, радуясь, что некоторые среди них говорили по-русски.
– Дом это не яранга. В доме никакой мороз не будет страшен! – положив на плечо Мэвэта огромную руку, объяснял бородач с добродушным лицом.
Мэвэт кивал головой и повторял по-русски:
– Карошо, карошо, очен карошо!
– Ковалев… понимаешь, секретарь Ковалев сюда нас послал, – продолжал свою беседу бородач в прежнем задушевном тоне.
– О, карошо, очен карошо! – ответил Мэвэт, довольный, что у него находится вполне подходящее слово, чтобы вести беседу на русском языке.
…Журба и Солнцева медленно шли вдоль берега реки, захваченные разговором о своей работе над букварем. За время, пока они не виделись, у обоих накопилось немало интересных наблюдений. Порой они останавливались, чертили на песке буквы, рисунки, писали целые предложения.
– Надо спешить, – сказала Оля. – Жизнь требует нового букваря… Отсюда тоже много малышей на следующий год ко мне в школу пойдут. Я в основном за тем и приехала, чтобы познакомиться с ними и с их родителями. Ты мне поможешь?
Владимир не ответил. Выбрав плоский камешек, он подошел к воде и лукаво подмигнул Оле:
– Хочешь блинчиков напеку?
– Ну что ж, напеки.
Взмахнув рукой, Журба пустил камень по воде, как делал когда-то в детстве. Но камень подскочил всего два раза…
– Э, так ты меня совсем голодной оставишь, – шутливо возмутилась Оля и, быстро осмотревшись, взяла плоский камешек.
– Куда же скрылась от нас Нояно? – спросила она, заставив ловким броском подскочить камень над водой семь раз.
– Я сам о ней беспокоюсь, – ответил Журба. – Была веселая и вдруг…
– Может быть, в стойбище вернемся, поищем ее? – предложила Оля, искоса наблюдая за Владимиром.
– Да, да, пойдем! – отозвался тот с такой поспешностью, что Оля весело расхохоталась. Журба смутился.
– Знаешь, Володя. Я очень рада и за тебя и за нее. Я знала, что так получится, – неожиданно став серьезной, ответила девушка. – Со мной тоже случилось совсем непредвиденное: уехал Гивэй учиться, и я… затосковала!.. Да еще как затосковала! Да, да! Не смотри на меня так удивленно!
5
Нояно сидела на опрокинутой кверху полозьями нарте и, подперев руками подбородок, смотрела невидящими глазами в ту сторону, где маячили далекие силуэты Владимира и Оли.
«Почему я не подумала об этом раньше? Он, конечно, любит ее! Разве такую, как Оля, можно не любить? Я и сама люблю ее!»
Вспомнив с какой радостью она готовилась сказать Владимиру какие-то особенные слова, как ждала встречи с ним, Нояно горько улыбнулась.
– Нет! Ничего я ему не скажу… Ни одного слова…
– Что… тоскуешь? С учительницей твой русский ушел!..
Нояно вздрогнула, медленно повернувшись, увидела Кумчу.
– Зачем тебе русский, меня полюби. Второй женой моей будешь, – улыбался заплывшими узкими глазками Кумчу, явно наслаждаясь смятением девушки.
– Ну? Чего молчишь?
Глаза Нояно гневно вспыхнули. Встав с нарты, она резким движением перебросила на спину косы и, сдерживая негодование, ответила:
– Если еще вторую жену искать будешь, тогда и ту, что имеешь, потеряешь!
Кумчу засмеялся и с тем же ехидством в голосе сказал:
– Дело такое, товарищ олений доктор, меня бригадир Майна-Воопка за тобой послал. Сказал, чтобы ты сейчас же шла. В стаде нашем олень копыткой заболел.
– Копыткой! – встревожилась Нояно.
– Да, наверное. Только знай, в стадо пешком итти надо, далеко оно от реки, километров двадцать будет… Ну как, пойдешь… или подождешь, когда твой русский в стойбище вернется?
Нояно представила себе весь длинный путь, всего час или два назад пройденный ею, на мгновение закрыла глаза, прислушиваясь, как ныли ноги, и, отчужденно взглянув, на Кумчу, промолчала.
– Хорошо, я скажу Майна-Воопке, что ты не смогла притти, что ты устала, что тебе надо было по делу разговаривать с Журбой, – сочувственно вздохнул Кумчу. В масленых глазках его мелькнули хитрые искорки.
– Нет, нет! – Нояно с решимостью встала на ноги. – Мы пойдем!
Лицо Кумчу неуловимо преобразилось, стало жестким, каменным.
– Ну смотри, девушка, путь наш не легкий. Я пойду быстро, очень быстро пойду, мне торопиться надо. Дома жена ждет.
– Не пугай, – угрюмо отозвалась Нояно. – Сейчас возьму походную аптечку, и пойдем.
Кумчу пустился в дорогу так быстро, что Нояно едва успевала за ним. Спотыкаясь о кочки, она то и дело поправляла на спине тяжелый ящик с походной аптечкой, изо всех сил старалась не отстать.
«Хотя бы ящик взял, мужчина называется», – думала она о Кумчу, который за все время так ни разу и не оглянулся назад.
Машинально передвигая ноги, Нояно пыталась ни о чем не думать. Но это было нелегко.
«Почему они ходили так долго?.. О чем говорили?.. Почему я не пошла с ними?.. – И тут же Нояно отвечала себе. – Правильно поступила. Зачем мешать им?»
А Кумчу все ускорял шаги. Нояно хотелось крикнуть, чтобы он остановился передохнуть, что она не может так быстро итти, что ей очень хочется пить, но, пересилив себя, сдвинув упрямо брови, она шла и шла за пастухом.
…В стойбище Владимир узнал об уходе Нояно и Кумчу в бригаду Майна-Воопки и сразу помрачнел.
– На себе девушка-доктор тяжелый ящик понесла. Кумчу не захотел взять, сказал, что от ящика дурно пахнет, – объяснил Тымнэро, сочувственно вздыхая. – Ох, как устанет Нояно.
– Вот что, Оля, – нахмурился Журба. – В бригаде Майна-Воопка у меня дело есть…
– Давно бы пора! – улыбнулась Оля и тут же серьезно добавила: – Сейчас же иди, помоги ей тащить этот ящик!
– Я тоже пойду! – решил Тымнэро. – Нояно будет оленей смотреть, а я учиться у нее буду. Я все равно когда-нибудь стану оленьим доктором.
Владимир и Тымнэро ушли. Оля долго следила, как оба они пытались догнать Нояно.
– Кумчу зачем-то самый далекий путь выбирает, видишь – в обход сопки пошел, – махнул рукой Тымнэро в сторону шагавших впереди пешеходов. А мы через сопку пойдем и с той стороны их встретим. Только итти придется без отдыха…
– Ничего, ничего, я привык, – отозвался Владимир. Он был готов на все, лишь бы догнать Нояно.
На гору взбирались почти так же быстро, как шли по равнине. Цепляясь руками за камни, Журба с необычайным для него проворством и легкостью спешил за Тымнэро. На вершине перевала они передохнули.
– Устал? – сочувственно спросил Тымнэро.
– Устал, – признался Владимир, вытирая накомарником мокрое горячее лицо.
Тымнэро затянулся из трубки, протянул Владимиру.
– Вон они, видишь! – показал юноша рукой. – Пока спустимся, как раз и встретим их.
Нояно уже начала отставать от Кумчу, но просить пощады по-прежнему не собиралась. «Пусть идет, пусть! Навстречу мне Майна-Воопка выйдет, поможет ящик тащить».
Девушка заметила ручеек, жадно припала к нему и вдруг услышала голос Владимира. Отпрянув от воды, Нояно осмотрелась.
– Что это? – вслух спросила она.
– Ноя-ноо-о! – снова послышался тот же голос. – По-дожд-и!
Девушка осмотрелась еще раз. Голос слышался явственно, но никого не было видно. Вслед за Кумчу Нояно взглянула на гору и вдруг заметила быстро спускающихся двух мужчин.
– Володя-я-а! – закричала девушка и, не понимая, зачем это делает, быстро пошла к горе. Опомнившись, замедлила шаг, остановилась. Не отрывая глаз от Владимира, она думала, что сейчас готова итти еще хоть сто километров…
Дымка тумана, заткавшая долину реки и склоны сопок, постепенно таяла. Пронизанный солнцем воздух стал прозрачным и свежим. Причудливые видения миража до неузнаваемости преобразили все вокруг. Голубые пики сопок, ежеминутно меняя форму, вытягивались в небо и растворялись в чистой синеве. Низко над тундрой пролетела, курлыкая, пара журавлей.
Владимир шел рядом с Нояно и читал стихи. Порой их взгляды встречались, и тогда они на мгновение останавливались. Нояно вспомнилось, как всего несколько часов назад ей страшно хотелось высказать Владимиру все, что было у нее на душе. «Зачем говорить, когда он и так все знает», – подумала она, уловив на себе очередной взгляд синих мечтательно-восторженных глаз Владимира. Девушка вслушивалась в его голосуй ей казалось, что еще никогда ее путь не был таким легким и красивым.
Бригадира Нояно застала в стаде.
– Пойдем со мной! Больной олень у меня в отдельном корале, – торопливо говорил Майна-Воопка, увлекая за собой девушку. – Я все сделал так, как ты нам объясняла.
– Значит, у вас карантинный кораль[15]15
Карантинный кораль – специально отгороженное место для больных оленей.
[Закрыть] уже есть! Это хорошо, – обрадовалась Нояно.
Больным оказался молодой олень с отпиленными рогами. Нояно сначала понаблюдала за ним издали, не пугая животного. Полузакрыв глаза, олень понуро стоял на одном месте.
«Что ж, ни кашля, ни одышки у него нет», – подумала Нояно и попросила повалить оленя.
Майна-Воопка и Тымнэро повалили оленя.
– Ты все рассказывай, – попросил Тымнэро, пристально наблюдая за каждым движением Нояно. Вскоре в карантинном корале собрались все пастухи бригады. Нояно осмотрела язык и полость рта оленя.
– Вы, конечно, замечали: когда олень копыткой болеет, у него язвочки на конце и по бокам языка имеются, – объясняла Нояно. – У этого язык чистый. Посмотрим на ноги.
Страшно выкатывая глаза, олень вздрагивал, пытался вырваться. Подняв крайние волоски над копытом, Нояно показала на место перехода роговой каймы в волосатую кожу. Это место было вдавленным, разъедено комарами.
– Вот пощупай осторожно, – предложила девушка Тымнэро. – Чувствуешь, мягкое. Олень плохо питался, оттого ороговения здесь не произошло. Надо оленя этого особой травой кормить, я потом покажу ее вам.
Нояно взяла вторую ногу оленя и показала на губчатую кайму серо-желтого цвета у венчика волос возле копыта.
– Олень по воде много ходил. Те места, которые не успели ороговеть, сильно разбухли от воды, мягкими стали, оттого комары их разъели, ранки получились. Возможно, туда уже проник микроб, которого простым глазом увидеть нельзя. Он очень маленький и называется палочка некроза.
– Если глазу невидимый, то как же его увидели? – не без умысла спросил Тымнэро. – Ты расскажи, как его увидели, я-то знаю микроскоп, в школе в него не однажды смотрел, а пастухи о нем ничего не знают.
– Не торопись, Тымнэро, – ответила Нояно и стала объяснять, что из себя представляет палочка некроза и как о ней узнали.
И хотя пастухи бригады Майна-Воопки уже успели привыкнуть, что девушка олений доктор порой объясняла им такое, о чем никто раньше и подумать не мог, сейчас они удивленно переглядывались, как бы спрашивая друг друга, стоит ли верить словам Нояно.
– Хоть и нельзя глазом увидеть палочку эту, а нам хотелось бы на нее посмотреть! – заявил Воопка, всматриваясь в больные копыта оленя так, словно решил непременно увидеть этот проклятый микроб.
– Вот построим поселок в тундре, будет там ветеринарный – пункт, тогда Нояно микроскоп привезет и вы хорошо рассмотрите палочку эту, – вступил в разговор Владимир.
– Олень только начал болеть. Сейчас я копыта его марганцовкой промою. – Нояно раскрыла, свою походную аптечку. – А потом мы заставим оленя вот эти таблетки проглотить, дисульфан называется.
Оленеводы наклонились над ящиком с лекарствами.
– Надо, чтобы в каждой бригаде ящик был такой, – оказал бригадир Майна-Воопка. – Обязательно давай мне лекарства такие. Нужно, чтобы пастухи сами умели лечить оленей. Тебе, Нояно, помощь большая будет.
В словах бригадира пастухи почувствовали официальное признание авторитета оленьего доктора. Все они стали внимательнее и серьезнее. И только с лица Кумчу так и не сходила скептическая, ядовитая ухмылка.
– Ох, и – спать же я буду… как убитая! – сказала девушка, прощаясь с Владимиром, который устраивался спать прямо на улице, вместе с Тымнэро, на покрытых оленьими шкурами нартах.
– Спокойной ночи, Нояно, – тихо ответил Журба. – Усни без дум. Ты так устала.
А на небе светило неусыпное солнце, пригревая летнюю тундру теплыми, мягкими лучами. Неугомонные птицы кричали на разные голоса, порой усаживаясь совсем близко от уснувшего стойбища. В ярангах лениво ворчали сонные собаки. От пригретых покрышек яранг пахло дымом, дубленой кожей.
