Текст книги "Быстроногий олень. Книга 2"
Автор книги: Николай Шундик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)
11
Гости завтракали вместе с пастухами в яранге бригадира Орая. Бригадир Орай – сухонький, маленький, уже пожилой человек с голосом необыкновенно густым и громким – расспрашивал гостей о пути. Тымнэро рассказал о случае на перевале. Пастухи с уважением поглядывали на Журбу, восхищались ого находчивостью. Журба, делая вид, что ему не все понятно в разговоре, пил чай одну кружку за другой.
Не застав в стойбище Нояно, Владимир опечалился. Ему очень хотелось встретиться с девушкой, которую не видел уже вторую неделю. Но, узнав, что Нояно выехала в соседнее стойбище Чымнэ и к вечеру вернется, Владимир повеселел.
Когда завтрак кончился, Журба вдруг услышал какой-то непонятный грохот и звон, раздававшийся рядом с ярангой. Владимир вышел на улицу и увидел странное зрелище: женщины со всего поселка несли дырявые чайники, кастрюли, миски, ведра и все это складывали в кучу возле яранги.
Одна из женщин приветливо улыбнулась Владимиру и, указав на гору посуды, сказала:
– Слыхали мы о тебе, что ты оленьим людям посуду чинишь. Вот мы и принесли…
Владимир, смерив глазами кучу посуды, негромко присвистнул.
– Великолепная свалка!.. Это вам, железных дел мастер, памятник при жизни! – имея в виду себя, невесело пошутил он. – Если вас только затем и звали, тогда действительно ни мрамор, ни бронза для вашего памятника не подойдут.
Женщины полуудивленно, полуиспуганно смотрели на человека, говорившего на незнакомом языке. Уж не ругается ли?
А Журба с грустной улыбкой обозревал кучу дырявой посуды и боялся подумать, что все это волей-неволей придется ему перепаять.
– Вот полоумные женщины, сколько понатащили! – вдруг услыхал Владимир позади себя голос Орая. – А вы спросили, есть ли у гостя время с вашими чайниками возиться?
Женщины смущенно переглянулись, о чем-то шопотом переговорили и, как по команде, уставились на Владимира. В глазах их была робкая надежда, просьба.
– Ладно, ладно, что можно будет, починю! – улыбнулся Журба, а сам подумал: «Хорошо, что хоть паяльник с собой захватил».
– С посудой – потом, сначала расскажи нам, что на Большой Земле делается, – обратился к нему Орай. – Далеко ли прогнали врага?.. Давно вестей не получаем, за высокие горы перекочевали, от людей оторвались.
– Правильно, Орай, сначала основное, сделаем, – согласился Журба, радуясь, что все получилось гораздо лучше, чем он думал. – Но расскажи и ты, сколько бригада твоя лисиц, песцов поймала, как занятия с пастухами проводишь. Давно о бригаде твоей я не писал на берег.
– Все тетради, которые ты дал, мы исписали. Все ждал, когда ты новые привезешь, – с достоинством ответил Орай. После Тымнэро он считался лучшим культармейцем в янрайской тундре.
Несмотря на огромную усталость, на боль в распухшем колене и плече, Журба не заметил, как пролетел день. На беседу с ним собрались и малые и старые. Владимир рассказывал об отступлении врага, передавал по рукам альбомы с фотографиями и рисунками и с глубоким удовлетворением отмечал: ждали его сюда потому, что никто здесь не хотел чувствовать себя затерянным в глубине далекой, горной тундры, не хотел отрываться от жизни своего края, от жизни всей страны.
К вечеру прибыла в стойбище Нояно. Владимира она застала с паяльником в руках, окруженного чайниками, ведрами, кастрюлями.
Увидев Нояно, Владимир стремительно протянул к ней руки, но, заметив, что за ним наблюдают люди, стал сдержаннее.
– Как птица, как легкая птица, летит на оленях она! – прочел он нараспев, всматриваясь в устремленные на него глаза Нояно.
– Рад, Володя, очень рад, что увидел меня? – тихо спросила Нояно, подступая к нему еще ближе.
– Понимаешь, у меня вот сейчас стихи о тебе рождаются, такая ты… – Владимир запнулся. – Такая вот… без которой я жить уже не могу!
Нояно тихо рассмеялась, и смех ее отозвался в душе Журбы тысячами самых различных отголосков, переполняя его чувством, очень похожим на музыку. Он даже взмахнул руками, как бы дирижируя, отчего Нояно засмеялась снова.
– А ты все такой же… немножко чудаковатый и…
– И какой еще? – живо переспросил Владимир.
– Э, нет, не скажу! – Нояно вытащила из рукавички, расшитой цветным бисером, свою маленькую смуглую руку, шутливо погрозила пальцем. – Знаешь, как трудно было мне здесь без тебя! Я должна провести инвентаризацию оленей в этих дальних стойбищах. В колхозных бригадах прошло все хорошо, а вот у единоличника Чымнэ ничего не получилось. Завтра снова поеду. У него сосчитать оленей надо особенно тщательно. Обманывает государство! Не хочет, чтобы точно знали, сколько у него оленей… Налогов боится!
– Ничего, не горюй, Нояно, завтра поедем к нему вместе.
Нояно глубоко вздохнула и зачем-то побежала к нарте, на которой только что приехала в стойбище.
«И надо же мне было проплыть несколько тысяч километров по морю, забраться вот сюда, в глубокую чукотскую тундру, чтобы здесь найти ее», – думал Журба, и в темно-синих глазах его, как обычно в такие минуты, было что-то немножко мечтательное и в то же время серьезно-задумчивое.
Нояно вернулась в шатер яранги с небольшим ящиком. Сняв с себя быстрыми движениями длинноухую из пятнистой шкуры олененка шапку, девушка стряхнула с нее снег, подсела к костру и раскрыла ящик, заполненный ягелем разных пород.
– Здешние пастбища изучаю, – сказала Нояно, извлекая из ячейки лапку серебристого ягеля. – Ты, наверное, не раз присматривался к оленьему мху, а знаешь ли, как он растет?
– Да так же, по-моему, как трава, – немного подумав, отозвался Журба.
– Так, да не так! – возразила Нояно, бережно поправляя лапки ягеля в ячейках.
Пастухи, постепенно заполнившие шатер яранги Орая, готовились пить чай.
– Хорошо ягель девушка понимает, – сказал один из пастухов, ездивший с Нояно по оленьим пастбищам. – Я ушам своим не верил, когда слова ее о ягеле слушал, глазам своим не верил, когда смотрел на нее.
– Откуда она ягель хорошо знать может? – недоверчиво заметил второй пастух.
А Нояно между тем объясняла Владимиру природу оленьего мха.
– Это очень сложное растение – своеобразное сожительство гриба, водоросли и азотобактера. Вот посмотри на это слоевище. Это грибные нити. Между ними зеленые тельца находятся – водоросли. Ты вот говоришь, растет, как трава. Значит, не знаешь, что ягель питается почти исключительно воздухом. Ты видишь, у него даже корней нет, только слоевище. Земля для ягеля не питательная среда, а лишь место прикрепления.
Изумленный Журба взял из рук Нояно небольшое гнездо ягелинок, внимательно осмотрел слоевище.
– Оттого он и растет порой просто на голых скалах, – наконец отозвался Журба.
– Мало того, именно здесь, на севере, ему легче всего расти, потому что в тундре мало других растений, которые его заглушали бы. А растет он одним и тем же гнездом веками. – Заметив в лице Владимира еще большее изумление, Нояно засмеялась, радуясь, что смогла сообщить Журбе нечто такое, чего он еще не знал, и добавила. – За несколькими кустиками ягеля ученые наблюдают вот уже триста лет. Понимаешь, три века!
– А ты расскажи пастухам, – предложил Владимир. – Они всю жизнь с ягелем дело имеют, но вряд ли знают о нем больше, чем я.
– Знать-то они знают, – мягко возразила Нояно, – только чисто практически: какая порода лучше, в каких местах его должно быть больше, вот, пожалуй, и все.
– А ты расскажи им, расскажи, – настаивал Владимир и повернулся к пастухам.
– Послушайте, оленьи люди, что говорит ваш олений доктор о ягеле!
Пастухи обступили Нояно. Она выложила различные породы ягеля из ячеек на крышку ящика и принялась рассказывать, порой путаясь, волнуясь, с трудом находя чукотские слова для перевода научных терминов.
Пастухи слушали внимательно, напряженно. Недоверчивое выражение на их лицах постепенно сменялось любопытством, потом изумлением. Многое из их долголетних наблюдений над ягелем, казавшееся необъяснимой загадкой, после слов девушки, с удивительным упорством, несмотря на насмешки, вникавшей в мужское дело оленеводов, стало ясным и понятным.
Смущенно, почесывая затылки, пастухи переглядывались, как бы говоря друг другу: «Как же так, а? Мы, можно сказать, на ягеле выросли, а не все знаем… А вот она, береговая женщина, знает».
Так и разошлись пастухи по своим ярангам, оживленно делясь своим недоумением.
12
На другой день чуть свет Журба, Нояно и Тымнэро с группой пастухов из бригады Орая прибыли в стойбище Чымнэ. Тымнэро еще издали увидел, как засуетилась у яранги Аймынэ, как беспокойно всматривался в подъезжающих гостей Кувлюк.
– Узнала Аймынэ меня! Узнала! – ликовал Тымнэро, нахлестывая оленей.
Когда упряжки остановились в самом стойбище, Тымнэро быстро выпряг оленей, нетерпеливо поглядывая на вход в ярангу Чымнэ: не покажется ли Аймынэ? Но девушка не выходила. Не увидел ее Тымнэро и тогда, когда вошел в шатер яранги.
– Несчастье в этот очаг вселилось, – неприязненно оглядывая гостей, сказал Кувлюк. – Жена Чымнэ сильно заболела.
Тымнэро глянул на полог и понял, что Аймынэ там, у больной сестры.
– Очень больна жена Чымнэ. Не надо бы ей волноваться, но вот… – Кувлюк развел руками, мол, как не волноваться, когда нехорошие, злые люди приехали к ней в стойбище. Тымнэро поймал на себе ненавидящий взгляд Кувлюка и, разозлившись, сказал:
– Надо было меньше ее в стадо на ночь посылать. Слыхал я, что Чымнэ в последнее время наравне с тобой в стадо жену свою гоняет. Замучили женщину…
В это время в ярангу вошел сам хозяин. Он пристально осмотрел гостей, глянул на незнакомую гостям испуганную женщину, возившуюся с рухлядью из шкур, и вдруг крикнул:
– Почему чаю нет? Не видишь, гости дорогие прибыли, почему не встречаешь гостей с почетом?
Женщина, дальняя родственница Чымнэ, вздрогнула, подняла руку, словно защищаясь от удара, и робко сказала:
– Я сейчас, сейчас… Я думала, что тебе…
– Думала! – снова крикнул Чымнэ. – Разве женщина умеет думать?!.
Глянув уголком глаза на гостей, чтобы проверить, какое впечатление производит на них то, что он не в духе, Чымнэ вышел на улицу.
– Кувлюк! Иди сюда! – приказал он с улицы. – Пойдем оленя дорогим гостям убьем, свежего, вкусного мяса наварим, пусть едят гости дорогие.
Журба встал и вышел на улицу.
– Послушай, Чымнэ, мясо есть нам некогда, да мы и не голодные, – обратился он к хозяину стойбища. – Мы по делу к тебе приехали, ты это хорошо знаешь…
На скулах широкого, изъеденного оспой лица Чымнэ заиграли желваки.
– Знаю, хорошо знаю, зачем вы ко мне приехали, – с трудом владея собой, сказал он. – Потом оленей считать будем. А сейчас я должен гостей хорошо накормить. Такой обычай у нас, чукчей…
– Сумерки коротки, – скоро темно станет. Как в темноте точно оленей сосчитать? – возразил Журба.
– Оленей мы пойдем сейчас считать! – послышался голос Нояно, выходившей из яранги.
– В своем стойбище я хозяин! – ответил Чымнэ и вдруг крикнул на Кувлюка: – Чего стоишь? Разве не я тебе сказал, чтобы оленя поймать!
Кувлюк вздрогнул, схватил аркан, нарту и побежал к стаду. Вскоре он вернулся с убитым оленем. Свалив с нарты оленя возле яранги, Кувлюк скрылся. Не видно было и женщины, которая могла бы разделать оленя. Пастухи из бригады Орая переглядывались, осуждающе качали головами: Чымнэ явно затягивал время, чтобы сорвать инвентаризацию стада.
– Ну что ж, долго мы ждать будем? – спросила Нояно, обращаясь к Чымнэ.
– Не знаю. Вот женщины выйдут из полога от больной, оленя разделают, мяса наварят, поедим как следует, потом за работу возьмемся, – ответил Чымнэ, крепко затягиваясь из своей массивной деревянной трубки. – Или ты, олений доктор, не знаешь, что убитого оленя разделать надо? – язвительно обратился он к Нояно. – Ну да где тебе знать, ты же на берегу выросла, а отец у тебя не чукча… Попробуй-ка разделать оленя, ты же олений доктор, ты все должна уметь делать, что оленя касается.
Нояно встала, ни слова не говоря, вытащила из чехла у пояса Тымнэро острый нож и пошла разделывать оленя. Движения ее рук были точны и быстры. Пастухи из бригады Орая, Журба, Тымнэро, да и сам Чымнэ напряженно наблюдали за ней. И всем невольно пришло в голову, что девушка эта чувствует себя здесь легко и свободно и что оленя ей разделать ничего не стоит. Так оно и вышло: Нояно разделала оленя в каких-нибудь двадцать минут, не хуже чем сделала бы это здесь любая другая женщина.
Аймынэ, сидя у изголовья больной сестры, чутко прислушивалась ко всему, что происходило в шатре яранги и на улице. Чымнэ приказал никому из женщин не показывать носа на улицу до тех пор, пока не уйдут гости. Девушка ждала, не заговорит ли Тымнэро. «Ну чего ж ты молчишь? Ну скажи, скажи хоть что-нибудь, я хоть голос твой послушаю», – мысленно обращалась она к юноше. А он сидел совсем рядом с ней, в шатре, и разделяла их всего лишь тонкая стенка полога.
Приказ Чымнэ ни за что не удержал бы Аймынэ в пологе, если бы она не чувствовала на себе умоляющего взгляда больной сестры. Девушка так истосковалась по Тымнэро за долгие месяцы разлуки! Она звала его к себе во сне; она высматривала его всякий раз, когда до слуха ее доносились звуки подъезжающей упряжки. Она с напряжением подслушивала разговоры заезжавших в стойбище гостей, в надежде хотя что-нибудь услыхать о бригаде Мэвэта: как живет Тымнэро, не заболел ли, не полюбил ли другую, не женился ли?
Аймынэ все вслушивалась и вслушивалась, что происходило в шатре яранги и на улице.
– Молодец Нояно! Ай, молодец! – едва слышно воскликнула она, когда поняла, что девушка, олений доктор, закончила разделывать оленя. «Но где Тымнэро? Почему он молчит? А может, он ушел? Нет! Он здесь, здесь, совсем рядом. Я это чувствую, сердцем чувствую! Посмотреть бы на него, хотя бы одним глазком, хотя бы чуть-чуть…»
Взглянув на сестру, лежавшую с закрытыми глазами, Аймынэ бесшумно склонилась к чоыргыну, приподняла его ровно настолько, чтобы получилась небольшая щелочка. Она вся была полна решимостью протестовать, и только больная сестра удерживала ее от схватки с ненавистным Чымнэ.
Тымнэро она увидела так близко от себя, что задохнулась от волнения. Неудержимое желание протянуть вперед руку, прикоснуться к юноше захватило все помыслы, все стремления девушки. Ей казалось, что она больше ничего не желала бы всю свою жизнь, что это было бы пределом ее счастья.
Не в силах больше владеть собой, Аймынэ выглянула из-под чоыргына. На какое-то мгновение глаза ее встретились совсем близко с глазами Тымнэро. Она даже ощутила на себе его дыхание.
– Ты чего это, полоумная, а? – оглушил Аймынэ возмущенный голос Чымнэ. – А ну, назад!
– Аймынэ, Аймынэ, где ты? – донесся до слуха девушки голос больной сестры.
Девушка стремительно протянула руку, коснулась плеча Тымнэро и скрылась за чоыргыном.
Все, кто был в шатре яранги, невольно смотрели на Тымнэро. Юноша ничем не выказал своего волнения, спрятав его под каменной маской бесстрастия.
– Идемте считать оленей? – вскочил со шкуры Чымнэ.
Подсчет оленей закончился под вечер. Нояно удивило, что оленей в стаде оказалось значительно меньше, чем по спискам за прошлый год. «Не угнал ли Чымнэ сегодня утром куда-нибудь часть своего стада?» – думала девушка, подозрительно поглядывая на хозяина.
Злой и усталый Чымнэ не стал пить чай.
– Готовьтесь к перекочевке! – закричал он. – Завтра пойдем еще дальше. Я не хочу, чтобы стадо мое пересчитывали люди, которые ничего не понимают в оленях!
Журба осмотрелся, разыскивая глазами Нояно. К его удивлению, девушки он не увидел.
– Вернулась к оленям, – вполголоса сказал ему Тымнэро. – Не верит она Чымнэ, проследить хочет, не подгонит ли кто оленей в его стадо. Говорит, что Чымнэ обманщик – государство обманывает. Уйду и я незаметно в стадо, помогу Нояно.
– Пойди, пойди, Тымнэро, – сказал Журба, – а мне уходить нельзя, как бы Чымнэ не догадался…
Обливаясь потом, Кувлюк отвозил тяжело загруженные нарты на ровную снежную поляну, чуть наклонно ставил их одна к другой передками вверх, устраивая из нарт круглую изгородь – кораль для загона ездовых оленей.
Чымнэ расхаживал по стойбищу, покрикивая на Кувлюка, сердито разбрасывая ногами разную домашнюю утварь, собранную для упаковки.
Владимир молча наблюдал за суматохой в стойбище.
Сидя на нарте без движения, он здорово замерз, то и дело постукивал нога об ногу.
– Что, холодно на земле нашей? – смиренным тоном спросил подошедший Чымнэ. – Нос у тебя почему-то совсем стал белым…
Журба приложил руку к носу и не почувствовал прикосновения.
«Будь она проклята, стужа эта! Если б Чымнэ вздумалось стукнуть меня по носу, я бы и не почувствовал, что надо дать сдачи», – подумал Владимир, пытаясь оттереть рукавицей нос.
– Может быть, ты скажешь, что тебе тепло? – как можно веселее спросил он.
Чымнэ молча снял с головы малахай и демонстративно принялся чистить его снеговыбивалкой. От непокрытой головы старика, опоясанной засаленным ремешком, шел пар, волосы быстро покрывались инеем. Журба с вызывающим видом тоже снял свой малахай и, вытащив из-за пояса снеговыбивалку, принялся очищать его от снега. Уши Владимира нестерпимо горели, ломило скулы и лоб от лютой стужи. Мучительно долго продолжалась эта необычная дуэль, но Журба не уступил и надел малахай лишь тогда, когда противник его снова покрыл свою голову.
Вспомнив, что имя Чымнэ в русском переводе значит бык, Журба засмеялся и, пробираясь между нарт навстречу подходившей к нему Нояно, победоносно запел:
Торреадор, смелее в бой!..
Торреадор, торреадор!..
Чымнэ смотрел ему вслед, мрачно вслушиваясь в непонятную песню.
Поздним вечером Журба, Нояно и Тымнэро возвращались на оленях из стойбища Чымнэ в бригаду Орая. Нояно управляла своей упряжкой уверенно и ловко. Журба ехал вслед за девушкой, невольно думая о том, что ему нужно еще немало тренироваться, чтобы управлять оленями не хуже чем Нояно.
Подхлестнув оленей, Владимир поравнялся с Нояно.
Тымнэро мчался впереди всех. Перед глазами юноши стояло лицо Аймынэ. Она все же вышла к нему перед самым его отъездом из стойбища. Воспользовавшись гем, что Чымнэ, в гневе разбрасывал поставленные Кувлюком в кораль нарты, Аймынэ выскользнула из полога, поманила в шатер яранги стоявшего возле входа Тымнэро. Юноша бросился к девушке.
– Я убегу, все равно еще раз убегу к тебе! – горячо зашептала Аймынэ, прижимаясь к его груди. Лицо ее было полно решимости. – Меня вот только… сестра останавливает! Замучат они ее здесь, совсем замучат!
Тымнэро все гладил и гладил ее черные густые волосы, заплетенные в две тяжелые тугие косы.
– Ты знаешь… мне порой… хочется убить Чымнэ! – вдруг приглушенно воскликнула Аймынэ, и маленькие кулачки ее крепко сжались, а в глазах вспыхнуло что-то нестерпимо гневное.
– Какие слова говоришь?! Надо по-другому! – поспешно ответил Тымнэро, кинув быстрый взгляд в сторону входа: не идет ли Чымнэ.
– Да, да! Я такая! Я…
– Аймынэ?.. Аймынэ, где ты? – послышался из полога болезненный голос жены Чымнэ. Аймынэ порывисто и в то же время как-то необыкновенно нежно обхватила ладонями лицо Тымнэро и горячо прошептала:
– Я приду к тебе! Пусть скалы непроходимые загородят мой путь, – сквозь скалы пройду!
В лице ее, преображенном болью разлуки, было что-то исступленное. Тымнэро припал к горячим губам девушки. Аймынэ вырвалась и мгновение всматривалась в юношу.
– Аймынэ, где ты? – снова слышался голос из полога.
Аймынэ порывисто заломила над головой руки, еще раз кинула последний взгляд на Тымнэро и мгновенно скрылась в пологе.
И вот сейчас Тымнэро нахлестывал оленей и пытался припомнить мельчайшие подробности этой встречи. Ему казалось, что он до сих нор чувствует на горячих щеках прикосновение нежных ладоней любимой девушки.
Нет! Рано или поздно они будут жить вместе. Никто не сможет помешать ему взять Аймынэ в жены. Он может сказать ее словами: «Пусть скалы непроходимые загородят мой путь, – сквозь скалы пройду!»
13
На второй день Чымнэ сделал большую перекочевку. Ему все же удалось до просчета стада отделить большую группу оленей, которые не вошли в инвентаризацию. Теперь он снова оленей соединил вместе.
– Поставьте в яранге два полога! – перед вечером приказал он Аймынэ и своей родственнице Пэкуль. – Сегодня один буду спать в пологе с женой, возможно шаман Тэкыль приедет полечить ее.
Когда наступила ночь, Чымнэ послал в стадо Кувлюка и Пэкуль, а сам остался с больной женой. Аймынэ улеглась спать в другом пологе.
«Чего это он выдумал?» – пыталась догадаться девушка, предчувствуя что-то недоброе. Ее уже давно смущали не вполне обычные взгляды Чымнэ, его порой вкрадчивый, ласковый голос, когда он разговаривал с ней наедине.
Закутавшись поплотнее в теплые иниргыт[11]11
Иниргыт – одеяла из выделанных шкур оленя.
[Закрыть], девушка чутко вслушивалась в ночную тишину, не в силах заснуть. Темнота пугала ее. Девушка поднялась, зажгла светильник и, чтобы чем-то занять себя, принялась за недошитую рукавицу. Мечты о Тымнэро скоро совсем успокоили ее. Девушка улыбалась, представляя себе, как она будет ухаживать за своим будущим мужем, какие красивые будет шить ему торбаза и рукавицы, как нежно будет ласкать его. Порой Аймынэ роняла руки с недошитой рукавицей на колени и долго сидела неподвижно, с непотухающей мечтательной улыбкой на лице.
И вдруг чоыргын поднялся, и в полог ловко скользнул раздетый по пояс Чымнэ. Девушка вздрогнула и отодвинулась в угол.
– Чего так испугалась? – как можно ласковее спросил Чымнэ, раскуривая трубку. Руки его тряслись, а в маленьких заплывших глазах было что-то такое, чего он и сам не решался показать девушке.
– Я к тебе пришел… посидеть. Сестра твоя крепко уснула… Я дал ей глотнуть кусочек мухомора…
– Зачем? Зачем ты это сделал? У нее совсем слабое сердце! – возмущенно воскликнула Аймынэ, судорожно зажимая в руках рукавицу, не чувствуя укола от иголки.
– Поспит хорошо… Немножко можно – поможет. Вот кашлять перестала, – ответил Чымнэ, все так и не решаясь взглянуть прямо в глаза Аймынэ. – Вот и мы… сейчас уснем. Я знаю, тебе здесь одной… страшно.
– Уходи! Уходи отсюда! – закричала Аймынэ. – Я знаю, зачем ты сюда пришел!
– Знаешь? – переспросил Чымнэ и, наконец, прямо уставился в лицо девушке. – Вот и хорошо, что знаешь! Ты же не дочь мне, а всего только сестра моей жены.
Пораженная Аймынэ задохнулась, не находя ответа.
– Ты же знаешь, чего захочу я, так тому и быть! Или тебе, может, хочется вместе с Кувлюком по ночам мерзнуть в стаде? До сих пор я жалел тебя, берег тебя, подарки давал! Вон какие бусы на шее!
– Это не ты! Это сестра мне дала! – Аймынэ схватилась руками за бусы.
– А купил-то их я! Через жену и передал тебе… Видишь, какие они хорошие! – Чымнэ протянул руку, притронулся к подбородку Аймынэ. Девушка рванула бусы и с яростью бросила их прямо в лицо Чымнэ. Отпрянув в сторону, Чымнэ мгновение смотрел на Аймынэ налившимися кровью глазами. Дышал он тяжело, а тупое лицо было покрыто испариной.
– Нет! Я не зря так долго ждал этой ночи! – охрипшим голосом промолвил он. – Я для себя берег тебя, как лучшую важенку!
Чымнэ бросился на Аймынэ, рванул на ней кэркэр так, что затрещали завязки. Девушка вскрикнула, судорожно схватила в руку нож, лежавший возле светильника, ударила им куда-то наугад. Чымнэ снова отпрянул, схватившись за плечо. Из длинной царапины на его плече сочилась кровь.
– Хорошо! Я сделаю по-другому, а своего добьюсь! – яростно прохрипел он, тяжело дыша. – А потом, как объедки собаке, брошу тебя в ноги Кувлюку.
В то же мгновение Чымнэ вынырнул из полога. «Хорошо, что хоть никто не слышал!» – мелькнуло в его затуманенной голове.
Но Чымнэ ошибся. Он не знал, что возле самой яранги стоял Кувлюк, чутко прислушиваясь к тому, что происходило в пологе. В стойбище он забежал, покинув стадо потому, что догадывался о недобром замысле своего хозяина. Поняв, что Чымнэ выскользнул из полога Аймынэ, Кувлюк пригнулся и в одно мгновение скрылся за ближайшим холмом. Ему было нестерпимо жарко. Сорвав с головы малахай, он с исступленной злобой бросил его себе под ноги, захватил полные пригоршни снега, приложил его к разгоряченному лицу.
«Ах, волк! Ах, старый, вонючий волк! – стучало в его мозгу. – Задушу! Я его задушу!»
Повернувшись лицом к яранге Чымнэ, Кувлюк сделал несколько неверных шагов и снова остановился. «А как она его! Ай, какая девушка!»
Обхватив голову руками, Кувлюк застонали сел прямо на снег.
– Как объедки собаке! – вслух промолвил он и снова дико оглянулся на ярангу.
Ясное небо перемигивалось множеством звезд. Где-то далеко завыли волки. Послушный многолетней привычке, Кувлюк вздрогнул, на мгновение прислушался к волчьему вою.
«Пусть волки рвут его оленей! Пусть они и его разорвут в куски! – Кувлюк вскочил на ноги, подбежал к своему малахаю, нахлобучил его на заиндевелую голову. – Он из меня сделал собаку! Он мучает меня всю мою жизнь! А она, эта проклятая Аймынэ! Для кого она бережет себя? Почему я не уволок ее до сих пор в свою ярангу и не сделал с ней то, что хотел сделать Чымнэ?»
Дикое желание ворваться в полог к Аймынэ овладело Кувлюком. В разгоряченном воображении он уже видел, как, задыхаясь, заламывает ей руки, как вымещает свою злобу, накопленную годами терпеливого, покорного ожидания.
Возле яранги Чымнэ послышался скрип шагов. Страх, словно тугое кольцо аркана, захлестнул гулко стучавшее сердце Кувлюка. Он вскинул кверху кулаки, яростно погрозил ими невидимому хозяину и метнулся по невысокому обрыву вниз к реке. Больно заныло зашибленное колено. Кувлюк встал и застыл в оцепенении, дожидаясь, когда утихнет боль.
Вскоре Кувлюк уже ходил, прихрамывая, между оленей по стаду Чымнэ. Ему было нестерпимо жалко себя. На минуту ему представилось, что он совсем еще мальчик, всеми обиженный и заброшенный, которому хочется плакать.
– Чего смотришь? Видишь, два оленя далеко в сторону отбились! – вдруг хлестнул его сзади грозный окрик. Пастух вздрогнул, медленно повернулся и увидел приближающегося Чымнэ.
– Ну, чего стоишь! – еще громче выкрикнул Чымнэ. В голосе его чувствовалась ярость.
Кувлюк дождался, когда хозяин подойдет вплотную. Чымнэ с силой хлестнул в воздухе концом аркана и вдруг, скривившись, схватился за плечо. И тут Кувлюк неожиданно для себя разразился громким злорадным хохотом. Глянув с ненавистью в изумленное лицо Чымнэ, он круто повернулся и пошел загонять в стадо отбившихся оленей. «Не спится тебе!» – с злорадством думал он о хозяине.
А Чымнэ, широко расставив ноги, долго, с тупым упорством смотрел в спину своего пастуха. Рука его по-прежнему лежала на пораненном плече.
