Текст книги "Быстроногий олень. Книга 2"

Автор книги: Николай Шундик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

6

После ухода Тимлю Эчилин долго лежал в своем пологе, выкуривая трубку за трубкой. Ощущение бессильной злобы изнуряло его. Эчилину не хотелось верить, что падчерица навсегда вырвалась из его рук.

«Неужели я стал уже совсем бессильным? Почему ни один из моих капканов ничего не поймал? Разве не я совсем еще недавно думал приручить к себе этого волка Айгинто, сделать его своим послушным щенком? А что из этого вышло?»

Опрокинувшись на оленьи шкуры, Эчилин закрыл глаза руками, с трудом подавляя в себе желание накричать на жену, безмолвно возившуюся с чайной посудой. Ему чудилось, что в груди его клубится едкий, удушающий дым от костра, которому так и не суждено вспыхнуть жарким пламенем удовлетворенной мести.

«Нет! Я так не могу! – вдруг мысленно крикнул Эчилин. – Костер загорится! Огонь вспыхнет! Это будет огонь моей мести! Иначе я совсем задохнусь. Да, да! Это будет огонь моей мести!»

Эчилин приподнялся на локтях.

«К вечеру Айгинто должен вернуться, и вот тогда его дом… Нет, лучше… клуб! Пусть знают, что это им всем месть! Всем! На улице ветер. Наступит ночь и тогда… Тогда все в поселке увидят огонь моей мести! Только надо быть осторожным, очень осторожным, хитрым, как старая лиса! Сейчас я уеду, правда, снегу еще нет, но тундра уже в инее. Как будто к оленьим людям за мясом уеду… А ночью…»

– Собирай в дорогу! Поеду в тундру! – приказал он жене.

Вскоре Эчилин уже запрягал собак. И тут у яранги неожиданно для Эчилина появился Савельев.

– Ты куда собрался? – спросил он, пристально всматриваясь в лицо Эчилина.

– В тундру, за мясом.

– И на сколько дней?

– Да дня на два, на три, – неприязненно ответил Эчилин, несколько смущенный и встревоженный проницательным взглядом Савельева.

– А разрешение у председателя спросил?

– Нет. Не спрашивал. – Эчилин отвернулся от Савельева, принялся поправлять алык на одной из собак. – Не хочу с этим волком разговаривать. Пусть покричит, да и успокоится.

– Как же это? А? Надо председателя уважать, – с укором произнес Савельев, рассматривая нарту.

– Ну и уважай его сам! – вышел из себя Эчилин. – А я поеду!

Сдвинув с места нарту, Эчилин яростно закричал на собак. Савельев долго стоял на одном месте, наблюдая за уходившей из поселка нартой.

Эчилин остановился за высоким холмом, отъехав километров пять. Быстро наступала ночь. Покрытое тучами небо было темным. С моря дул северный ветер.

Эчилин волновался. Его знобило.

«Ничего! Сейчас согреюсь! Сейчас за многие годы обогреюсь!» – успокаивал он себя.

Когда все огни в домах потухли, Эчилин вытащил из сумки на нарте бутылку с керосином, понюхал ее и пешком направился в поселок, оставив закрепленную нарту у холма.

Чем ближе подходил Эчилин к поселку, тем вкрадчивее становился его шаг. Весь превратившись во внимание, он чутко прислушивался к спящему поселку, пытаясь угадать – не вышел ли кто на улицу. Где-то в конце поселка завыла собака. На ее голос откликнулись другие. Эчилин присел, чувствуя, как ему становится нестерпимо жарко.

Выждав, когда собаки утихнут, Эчилин, пригибаясь почти к самой земле, как тень, проскользнул к клубу. Прижавшись к стенке, он перевел дыхание, откупорил бутылку, нащупал за пазухой кухлянки мешочек с табаком и спичками.

И вдруг из-за угла дома вышел человек. Эчилин выронил бутылку, хотел бежать, но человек крепко схватил его за руку. Эчилин второй рукой выхватил из чехла на поясе нож. Человек схватил и вторую руку Эчилина и так заломил ее за спину, что тот, чуть вскрикнув, выронил нож.

– Успокойся! Это я, Савельев. Пришел сюда за тем, чтобы спасти тебя!

– Спасти?! – придушенным голосом спросил Эчилин и дернулся еще раз, пытаясь вырваться из цепких рук Савельева.

– Да. Спасти. Ты с ума сошел! Ты же так себя погубишь!

Растерянный и обессиленный, Эчилин молчал, не понимая, что с ним происходит.

– Пойдем со мной. Дома я все объясню.

Савельев нагнулся, поднял нож Эчилина, спрятал его в карман.

Чувствуя недюжинную силу в руках Савельева, Эчилин подчинился.

– Я знал, что ты не уедешь в тундру, не вернувшись ночью в поселок, – доносился до Эчилина, словно откуда-то из-под земли, голос Савельева. – Ждал. Продрог из-за тебя, как щенок!

– Почему знал? Шаман, что ли?

– Да, шаман. Пойдем скорее… Дома я тебе все объясню, – ответил Савельев, наконец отпуская руку Эчилина.

7

Вечером Гэмаль зашел к Айгинто. Накопилось много неотложных дел. Председатель и парторг боялись, что, увлекшись заготовкой на заломах бревен для домов, строительством мясохранилища, питомника для собак, они отстанут в подготовке к охоте на пушного зверя. А охота на песца в работе колхоза по-прежнему занимала главное место.

– Может, в этом году не будем строить питомник? – спросил Айгинто.

– Как это не будем строить питомник? – послышался из-за фанерной перегородки возмущенный голос.

Гивэй раздвинул занавеску на двери и вышел из своей комнаты с чертежами и книгой в руках.

– Вот, смотрите, как надо строить питомник. – Гивэй разложил на столе чертежи. – А вот эту книгу очень умный человек написал: знает, как должны жить собаки, как за ними ухаживать.

Гэмаль неторопливо перелистал страницы, останавливая внимание на рисунках, изображавших различные кормушки для собак. Айгинто погрузился в чертежи Гивэя!

– А материал, материал где возьмешь? Досок сколько надо! – обратился он к брату.

– Найдем материал! – Гивэй широкими движениями засучил рукава клетчатой ковбойки, словно намереваясь Доказывать свою правоту кулаками.

– В заломе бревна без сучков есть. Я уже пробовал колоть, замечательно колются! Топоры, рубанки у нас есть, пилы, ножовки тоже есть.

Гэмаль с теплой улыбкой смотрел в возбужденные глаза юноши, одобрительно кивая головой.

– Но доски, дерево это еще не все, – продолжал Гивэй. – Нам железа всякого надо: крючки, шарниры, решетки. Но мы это сможем сделать сами. Жесть, и тонкая и толстая, у нас найдется. Банки резать будем, железные бочки рубить. Проволоки разной у нас сколько угодно. Чего еще надо? Пустяк совсем: нужны головы и руки. Но и это как будто у нас есть.

– Правильно говорит твой брат, – обратился Гэмаль к Айгинто. – Вот его и назначим главным инженером по строительству питомника. А ну-ка, Гивэй, давай объясни нам свои чертежи и рисунки.

Все трое склонились над чертежами.

Через полчаса Гивэй заторопился к Оле на очередное занятие.

– Побегу! Ждет она! Сегодня по литературе и алгебре занимаемся!

Когда Гивэй вышел из комнаты, Айгинто вздохнул и тихо промолвил:

– Опять к ней пошел!.. Пойди-ка сюда, посмотри, что он сделал…

Оба вошли в комнату Гивэя.

– Сколько книг! – изумился Гэмаль, осматривая полки, заполненные книгами. – Когда это он их насобирал?

– Совсем недавно стал собирать. Но ты знаешь Гивэя: если порох загорится, обязательно выстрел будет. В торговом отделении все скупил! С полярной станции тоже какого-то книжного старья привез, не нужного никому.

Гэмаль потянулся к полке.

– Подожди книги брать, сюда посмотри. – Айгинто вытащил из-за тумбочки свернутую в трубку плотную бумагу, развернул. – Кто это, а?

– Оля! Да это же Оля! – воскликнул Гэмаль, всматриваясь в портрет.

– Это он с ее фотокарточки срисовал. Сидит, сидит по ночам… И вот я однажды подсмотрел потихонечку… Любит он ее, ай, как любит!.. Просто боюсь за него…

Айгинто спрятал на прежнее место портрет и потянулся к тетрадям брата, которые аккуратной стопкой лежали на столе.

– Однако и другое хочу сказать о Гивэе, – продолжал Айгинто. – Стыдно даже тебе сознаться. Посмотрю, как он циркулем круги чертит, буквы какие-то непонятные ставит, высчитывает что-то, – зависть во мне, как костер на ветру, разгорается. И удивляюсь ему и завидую, сильно завидую!..

Айгинто открыл одну из тетрадей, бережно стал перелистывать. Гэмаль всматривался в страницы, заполненные рисунками, чертежами, расчетами, и в умных, пытливых глазах его тоже загорались огоньки зависти.

– Вот что сказать тебе хочу, – наконец отозвался парторг, когда Айгинто сложил тетради в стопку. – Обогнал нас с тобой Гивэй, сильно обогнал!

– Что? Что ты такое сказал? – Айгинто расхохотался.

– Чего хохочешь? – Гэмаль встал, подошел к полке с книгами. – Не теми, совсем не теми глазами ты на брата своего смотришь. Да и я… и я такой же!.. Заважничали мы с тобой, Айгинто, надулись, как совы, и, как совы же, в светлый день не все видим.

– Какие еще такие совы? – рассердился Айгинто. – Быть может, ты скажешь, чтобы я по ночам сидел и, как Гивэй, картинки рисовал? Конечно, и я бы учился дальше, но мне некогда, я председатель!

– Хо! – воскликнул Гэмаль и хлопнул в ладоши. – Скажи, а я и не знал… Какой важный начальник!..

– Да, начальник! – повысил голос Айгинто. – Попробовал бы Гивэй на моем месте учиться.

– И учился бы! – убежденно сказал Гэмаль. – Правду говорю – учился бы. Не обманывай себя, Айгинто. Могли бы и мы дальше учиться и будем учиться! А брату твоему спасибо скажем за то, что он нас обоих примером своим по носу щелкнул.

– Не знаю, может он тебя и щелкал по носу, а до моего носа ему не достать, – обиженно возразил Айгинто.

– Ай, ай, как высоко твой нос поднят!.. Как бы гуси в полете своем тебе его не сшибли!

– Ты… ты чего это, а? – вскипел Айгинто.

– Не сердись, – улыбнулся Гэмаль. – Но, однако-же, хорошенько подумай. Книги-то хоть читаешь? Какие прочел?

Айгинто минуту боролся с собой.

– Вот эту вчера кончил, «Спартак» называется, – нехотя ткнул он пальцем в книжную полку и, неожиданно повеселев, добавил: – Настоящий человек был Спартак. Если бы он сейчас у нас жил – хороший был бы председатель колхоза, людьми умел руководить.

– Дай мне ее, сегодня же читать начну. Люблю книги, не могу без них…

– Нет, ты вот эту сначала прочти… «Чапаев» называется. – Айгинто снял с полки книгу. – Ого, какая это замечательная книга! Понимаешь, как бы тебе сказать… Чапай там как я все равно, а комиссар – как ты. Ругались они иногда, сильно ругались. Комиссар Чапаева ругал за то, что тот не всегда правильно поступал… А потом сильно полюбили друг друга, большая дружба была у них!

– Дай мне эту книгу, – попросил Гэмаль, – читал я ее уже, но еще раз прочту, поучусь у того комиссара тебя ругать… Это и в самом деле полезная книга!

Айгинто засмеялся и снял с полки еще томик.

– А здесь устройство самолетного мотора объясняется. Гивэй часто сидит за этой книгой.

– И новый костюм этот тоже, видно, не твой, а брата? – Гэмаль снял с вешалки темно-синий шевиотовый костюм, разложил на кровати.

– Его, его, – пренебрежительно махнул рукой Айгинто. – Все Оле понравиться хочет. Рубашки купил, галстук и даже пуговички – запонки называются.

– Ай, Оля, какое у нее большое сердце, – с теплой задумчивостью промолвил Гэмаль. – Как-то по-своему она Гивэя переделывает, по-хорошему переделывает… да и не одного Гивэя!..

– Что, быть может, и нам с тобой пуговички, галстучки купить? – насмешливо спросил Айгинто. – Тоже, скажешь, отстали?..

– Верно, Айгинто, отстали и в этом, – совершенно серьезно подтвердил Гэмаль. – Разве не могли мы с тобой костюм хороший купить? Не заработали, что ли?.. А какие костюмы недавно в Кэрвуке под пушнину продавали!..

Айгинто посмотрел на Гэмаля так, как будто не узнавал его, готовый снова вспылить.

– Ну чего, чего злишься? – засмеялся Гэмаль. – Не веришь, что младший брат может тебя в чем-нибудь обогнать? Поговорим лучше с Олей, не сможет ли она и с нами заниматься?..

Склонившись над тетрадью, Гивэй решал задачу по алгебре. Оля бесшумно ходила по комнате, иногда через его плечо заглядывала в тетрадь.

Гивэй волновался. Порой ему казалось, что он в решении задачи безнадежно ушел в сторону, начинал лихорадочно снова все проверять. На лице его было сложное выражение неудовлетворения и упрямой настойчивости. Иногда ему очень хотелось глянуть в лицо Оли, чтобы проверить по ее глазам, по ее улыбке, правильно ли он решает задачу, но Гивэй подавлял в себе это желание.

Оля присела на стул, невольно залюбовавшись напряженным, глубоко вдумчивым лицом юноши. А самой ей так хотелось дотронуться до высокого чистого лба Гивэя, до его жестких, иссиня-черных волос! Но какое-то внутреннее смущение и недоверие все еще теплились в ней глубоко, под спудом. Оля пыталась разобраться в нем и никак не могла.

«А может, тебя смущает то, что он чукча?» – оглушил ее неожиданный вопрос. Солнцева почувствовала, что она мучительно покраснела, заглянула в зеркало, пытаясь остудить ладонями горячее лицо. «Какая глупость! – говорила она себе. – Да разве… мало найдется таких, которые и близко не смогут стать рядом с ним! Нет! Нет, тут что-то другое».

И Оля была права. Она все еще, хотя и подсознательно, но боялась широко открыть свое сердце новому чувству. Но было здесь и то, о чем она подумала, против чего восстало все ее существо: «А что скажет мама? А как отнесутся к этому подруги?» Оля не могла быть ханжой и потому вынуждена была сознаться, что помимо ее воли какой-то враждебный, тайный дух нет-нет, да и пытался отравить в ней самые сокровенные чувства, нашептывал чужие ей мысли. «Если только это, тогда я счастлива, бесконечно счастлива! Все они – и мама и подруги – могли бы увидеть в нем хорошего человека!»

– Оля! смотри-ка сюда, вот и решил! – ликующе закричал Гивэй.

Солнцева подошла к Гивэю, быстро просмотрела весь ход решения.

– Да! Ответ правильный, хотя шел ты к нему очень длинной дорогой! Не устал?

Гивэй хотел ответить, но вдруг замер, уловив во взгляде Оли что-то новое.

Никогда она еще на него так не смотрела. У него вдруг бешено застучало сердце. Так быстроногий олень, чувствуя теплый весенний ветер, мчится в головокружительном беге навстречу солнцу.

«Ну улыбнись, улыбнись, Оля! Зачем улыбку свою глубоко в глазах прячешь? Когда загорается утренняя заря – это хорошо, но еще лучше, когда восходит солнце!»

Как бы в ответ на его молчаливый призыв Оля чуть наклонилась к нему, но тут же отпрянула и, нахмурившись, строго сказала:

– Еще одну задачу реши!

С огромным трудом Гивэй пересилил себя, сделал бесстрастное каменное лицо и тихо ответил:

– Диктуй, запишу!..

Прощаясь с Олей, он хотел заглянуть ей в глаза, в надежде хотя бы на миг уловить то неожиданное, волнующее, что сегодня так всколыхнуло его! Но девушка смущенно потупилась и подняла ресницы только тогда, когда Гивэя уже не было. Не успела захлопнуться дверь, как Солнцева стремительно подошла к ней и, вместо того чтобы распахнуть ее и вернуть Гивэя, набросила крючок. Прилгав руки к груди, она долго стояла неподвижно. Дверь-то она закрыла на крючок, а вот сердце ее, наконец, раскрылось широко и уже без сопротивления навстречу первой любви. Легкая, словно чувствуя себя совсем невесомой, девушка накинула на плечи пуховую шаль и решительным движением сбросила крючок, порывисто распахнула дверь. Мгновение она еще постояла перед порогом, словно колебалась переступить заветную черту. Но вот грудь ее поднялась от высокого вздоха, и она пошла, чувствуя себя по-прежнему невесомой. «Сейчас увижу его! И пусть он все поймет».

У дома Гивэя Оля остановилась. «Там много людей! – мелькнуло в ее голове. – А он нужен мне один, совсем один!» Солнцева повернулась и медленно пошла обратно к школе.

8

Ударил мороз. Лагуны и озера тундры покрылись льдом, расписанным замысловатыми узорами инея. Выпал снег. Ослепительная белизна уходила в беспредельные дали, смыкаясь с густой синевой неба. И только бушующее море казалось чернее, чем всегда.

Северным ветром погнало к берегу пловучие льды. Гром ледяного шторма не умолкал ни днем, ни ночью. Огромные валы, казалось, с большим трудом вздымали ледяные глыбы, с тяжелым вздохом швыряли их вниз и снова подымали кверху.

Льдины сшибались друг с другом, раскалываясь на двое, на трое. Чем ближе подходили льды к берегу, тем мельче становились. Острые углы их стачивались, сглаживались, и от того они делались похожими на шары.

Валы один за другим с грохотом обрушивались на берег. Ледяные шары лопались, забрасывая далеко на сушу свои осколки. Прибрежная полоса моря была сплошь покрыта кучами раздробленного мелкого льда. Местами они достигали до десятка метров в высоту. Тысячи чаек с неумолчным криком кружили над грохочущим ледяным прибоем.

Когда ветер разрывал лохматые снеговые тучи и на холодном небе проглядывало невеселое осеннее солнце, над ледяной каймой морского берега нависало цветное марево. Это дробилось в мелькающих в воздухе кристаллах льда солнце, вспыхивая всеми цветами радужного спектра.

Мэвэт стоял на высоком ледяном холме. Опершись на копье, он безотрывно смотрел на бесконечные морские валы, покрытые ледяным панцырем, страшная сила моря поражала его.

А за спиной Мэвэта, по ослепительной и предгорной долине, держа направление на юг, уходил караван его бригады. Черная линия каравана двигалась медленно, почти незаметно. Слева от нее виднелось огромное темное пятно перегоняемых неездовых оленей. Дробный перестук оленьих рогов и копыт глухо доносился до слуха Мэвэта. А еще дальше, впереди каравана, виднелось второе пятно, поменьше. Это было племенное стадо колхоза «Быстроногий олень», зимний выпас которого поручили бригаде Мэвэта.

В племенном стаде было пока всего полтораста оленей, закупленных в илирнэйском колхозе, но янрайцы говорили о нем с большой гордостью: теперь и они начинали великое дело, от которого не могло не радоваться сердце настоящего оленевода – выведение самой лучшей, самой полезной породы оленей.

Уходит бригада Мэвэта все дальше и дальше на юг, в горы, по заранее намеченному пути. Сколько будет пересечено рек, равнин, горных перевалов. И только когда уйдет снег, когда на небе появится круглосуточное солнце, бригада его снова выйдет сюда, на летние пастбища, к морю.

Глубоко вдохнув морской воздух, Мэвэт решительно сошел с холма, распутал привязанных к выступу скалы пару белоснежных оленей, сел на нарту.

Олени с места пошли вскачь. Запрокинув на спину тяжелые рога, они, казалось, не касаясь ногами земли, летели, как чайки, стремительно и плавно.

«Ги! Ги!» – выкрикивал Мэвэт, взмахивая в воздухе свистящим погонычем. Легкая нарта подскакивала на кочках. А олени все мчались и мчались по сверкающему насту еще не слежавшегося снега. Горячее дыхание, вырывавшееся из их широко открытых ртов, и снежная пыль клубились над упряжкой легким туманом.

Лучший бригадир колхоза «Быстроногий олень» догонял свою бригаду.

Стойбище Мэвэта сделало сразу пять перекочевок и остановилось на полмесяца у невысоких сопок, покрытых густым ягельником. Олени с жадностью набросились на ягель.

Отдав распоряжения по установке стойбища, Мэвэт перевалил ближнюю небольшую сопку, направляясь к племенному стаду, которое лучшие пастухи бригады пасли отдельно.

Упитанные, крупные олени разбрелись по узкой горной долине. Среди пастухов Мэвэт еще издали заметил ветврача Нояно.

«И днем и ночью с оленями, – одобрительно подумал он о ветеринарном враче. – Удивительно, откуда у береговой девушки столько любви к оленям? Ну просто как пастух настоящий. Хорошим оленеводом была бы; жаль, что женщина».

Заметив, что Нояно быстрыми ловкими движениями собирает аркан для броска, Мэвэт остановился, задержав раскуренную трубку у рта:

«А ну, ну, как она бросит аркан?.. Ого! Взмах у нее совсем как у мужчины!»

Петля аркана захлестнулась на рогах крупной упитанной важенки. Напрягая все силы, Нояно начала подтаскивать к себе важенку, ловко перебирая туго натянутый аркан. Два пастуха подбежали к девушке, помогли подтащить важенку, повалили ее на снег.

«Зачем ей понадобилась эта важенка?» – подумал Мэвэт и ускорил шаг.

Нояно осмотрела копыта важенки. Заметив подошедшего бригадира, она подняла на него раскрасневшееся, покрытое мелкими бисеринками пота лицо и сказала:

– Вот видишь – рана. Сбила важенка левую переднюю ногу.

Мэвэт присел на корточки.

– По острым камням стадо гнали, – недовольно сказал он, строго осматривая смутившихся пастухов. – Разве вам оленей перегонять? Зайцев! Вот кого вам перегонять надо!..

– Ничего, – попыталась успокоить бригадира Нояно. – Промою рану и забинтую. Дня через два заживет.

Важенка, придавленная к земле пастухами, вздрагивала, тяжело дышала. Налитые кровью глаза ее выходили из орбит.

Вытащив из сумки бутылку с карболовым раствором, Нояно приготовилась промывать рану на ноге важенки. Поморщившись от незнакомого, неприятного запаха, Мэвэт угрюмо спросил:

– А нужно ли, девушка, этой вонючей водой мочить рану? От этой воды важенка как бы не взбесилась.

– Не взбесится, – торопливо возразила Нояно, продолжая промывать рану. – Это только поможет ей.

Мэвэт тяжело вздохнул, надвинул малахай на лоб, почесал затылок. Весь его вид, казалось, говорил: «Не знаю, не знаю, будет ли так, как ты думаешь, девушка».

Ревниво присматривался Мэвэт к каждому шагу ветврача. Симпатия к Нояно уживалась в нем с недоверием к ее делам и даже с тревогой, как бы не наделала девушка чего страшного с оленями.

На второй день Мэвэт увидел, что Нояно ходит по стаду с тетрадью и карандашом в руках. Переходя от оленя к оленю, девушка что-то записывала. Захлопнув тетрадь, она попросила пастухов заарканить крупного быка, повалить на землю.

«Чего это еще?» – недовольно подумал Мэвэт и вдруг заметил в руках оленьего доктора какую-то ленту. Приложив ленту к груди оленя, девушка что-то записала в свою тетрадь.

Непривычные действия над оленем всполошили Мэвэта. Где-то в глубине сознания заговорило вдруг самое темное, самое суеверное, что веками копилось его предками, – не пустить бы в стадо человека с дурным глазом, который может наслать порчу на оленей; а задобрить бы духов в праздник отела, чтобы благополучно выжил приплод; не вошло бы стадо в долину Каменного дьявола, где падает на оленей мор. Много было в жизни чукчи этих страхов за самое главное, от чего зависела благополучная жизнь кочевого человека, – за оленя, который давал и пищу, и одежду, и свет.

И вот эта странная девушка беззаботно, без тени тревоги измеряет оленя какой-то лентой, что-то записывает на бумагу. Как знать, чем все это грозит? И пусть бы это был какой-нибудь захудалый олень, которого и заколоть не жалко. Нет, выбрала самого лучшего, да еще из племенного стада!..

– Что ты такое делаешь, девушка? – не в силах скрыть тревоги спросил Мэвэт.

– Разве ты не знаешь, что это самый лучший производитель в племенном стаде, – стараясь быть как можно невозмутимее, ответила Нояно. – Я измеряла ему грудь, смотри, какая она у него широкая, какие сильные у него ноги, шея. Хороший приплод должен быть от такого быка.

«Да, она говорит правду», – подумал Мэвэт, невольно залюбовавшись могучей фигурой быка. Но чувство тревоги заставило Мэвэта сказать другое:

– Зачем прикладываешь к нему ленту? Никогда еще у нас не делали такого. Не случилось бы несчастья!..

– Привыкать, Мэвэт, к этому надо, – как можно мягче сказала Нояно.

– Привыкать? К чему привыкать?! – с раздражением воскликнул Мэвэт. – И потом так скажу – не дело девушке о быке говорить, о хорошем приплоде от него…

Кто-то из пастухов прыснул со смеху. Нояно густо покраснела, опустила голову. Девушке хотелось вскочить на ноги и уйти прочь, чтобы там дать волю слезам. Но она опять потянулась к тетради, делая вид, что хочет что-то записать.

Мэвэт встретился с укоризненным взглядом Тымнэро и уже окончательно дал волю своему раздражению.

– Больше никогда эту ленту к оленям не прикладывай! – тоном приказа обратился он к Нояно. – И на все, что тебе захочется делать с оленями, спрашивай у меня разрешения.

– Хорошо, я буду спрашивать у тебя разрешения, – дрогнувшим голосом ответила Нояно, не подымая глаз. – Но я все равно буду делать все, чему меня учили, что пользу приносит…

– Учили! Пользу! – почти закричал Мэвэт. – Не я твой отец, а то как следует объяснил бы, что не дело молодой девушке важенкам быка подыскивать!..

Этого Нояно уже не могла вынести. Она вскочила и пошла в сторону, закрыв лицо руками, спотыкаясь о вывороченные оленями комья снега.

Вдруг она почувствовала, что кто-то поддержал ее под руку. Девушка оглянулась и увидела Журбу.

– Что с тобой, Нояно? Почему ты плачешь? – спросил он, пытаясь заглянуть ей в лицо.

– Не могу… не могу я больше, – промолвила сквозь слезы Нояно. – Я терпела… я столько терпела… смеялась, когда плакать хотелось… Ты думаешь, легко это, когда ловишь недобрые взгляды, когда слышишь злые насмешки, когда чувствуешь, что тебе не верят, боятся тебя. Вот даже Мэвэт… лучший в колхозе бригадир – и тот обидел меня; чего же от других ждать?

Владимир слушал Нояно, а сам думал: за что бы такое ухватиться, что утешило бы девушку, снова настроило на борьбу.

Стряхнув рукой иней с пушистого воротника дошки Нояно, он вздохнул.

– Тяжело тебе, Нояно, это верно. Но оглянись на Мэвэта, посмотри, как угрюмо задумался он, сидя на кочке.

Нояно, помедлив, взглянула на Мэвэта.

– Давай так рассуждать, – продолжал Владимир, машинально обивая выбивалкой снег со своих меховых штанов. – Вот если бы удалось нам сейчас заглянуть в его душу, как ты думаешь, что мы увидели бы?

Нояно еще раз метнула неприязненный взгляд в сторону бригадира.

– Злой он, вот и все!..

– Нет, не так, – мягко возразил Журба. – Ему тяжело, вот так же тяжело, как тебе… А может, и еще тяжелее. Представь себе: сидит в его душе этакий черный, глазастый и ушастый страх… У страха этого цепкие, когтистые лапы. И вот должна ты понять, как больно, когда этот зверь вцепится мертвой хваткой когтями в сердце человека.

Лицо Нояно болезненно покривилось, а руки невольно прижались к груди.

– Веками рос этот страх, это чувство ужаса перед неизвестным, каждую кровинку, каждую клетку его мозга отравлял своим дыханием. И ты думаешь, легко прогнать этот извечный страх перед неведомым? Нет, не легко!.. Посмотри, как страдает Мэвэт. Сейчас он борется, всеми силами борется с тем, что еще есть в нем от предков, но не легко ему в этой борьбе.

Нояно вскинула на Владимира широко раскрытые глаза, в которых все еще стояли слезы. В лице ее все явственней вырисовывалась жалость.

– К тому же учти, ведь он же дрожит, буквально дрожит над каждым оленем, как мать над ребенком. Шутка сказать – ему доверили племенное стадо! Однажды я слышал, как закричала чукчанка, когда фельдшерица полезла лопаткой в горло ее больного ребенка… То же самое получается с Мэвэтом. Так вот давай лучше простим ему все и попытаемся завоевать его доверие. И потом ты же знаешь, что рано или поздно Мэвэт, как и десятки других оленеводов, скажет тебе большое, большое спасибо. Это будет, Нояно!

– Да, да. Это обязательно будет, – торопливо отозвалась Нояно, словно боясь, что Владимир поймет ее раздумье как недоверие к его словам. – Спасибо тебе, Володя.

– Ну и хорошо, что ты успокоилась, – тихо засмеялся Владимир. – Пришел помогать тебе, хочу быть, как это называется… оленьим братом милосердия.

Нояно облегченно вздохнула.

– Ох, и наревелась бы я сегодня, если бы ты не подошел, – призналась она с улыбкой.

Под вечер в бригаде Мэвэта все всполошились. В соседней бригаде на стадо напал бешеный волк; оленей удалось защитить, но волк ушел невредимым.

На ночь все пастухи вышли на дежурство. Особенно строго охранялись племенные олени. Оленеводы знали, чем грозит бешеный волк: такого не отпугнешь криками и выстрелами, волк может пробежать через все стадо, искусать до десятка оленей.

Нояно тоже не спала в эту ночь. С карабином за плечом и с арканом в руках она ходила по пастбищу, напряженно вслушивалась в тишину ночи, нарушаемую только легким шумом пасущихся оленей. То там, то здесь слышался мирный перезвон балабонов и колокольчиков, подвешенных к шеям оленей.

«Динь, динь, динь», – звенели колокольчики.

«Дон, дон, дон», – басовито вторили им балабоны.

Лохматые тучи часто закрывали луну. Густые тени быстро ползли по синеватому снегу.

Войдя в гущу стада, Нояно столкнулась с бригадиром.

– Спать иди, – сухо сказал Мэвэт. – Ты – женщина, и не тебе с бешеным волком сражаться.

Нояно помолчала и тихо, как-то по-особенному проникновенно спросила:

– Почему ты не любишь меня, Мэвэт?.. Я, как и ты, за оленей беспокоюсь. Как я усну в такую тревожную ночь? А если волки…

Нояно не договорила. Большие глаза ее смотрели доверчиво, прямодушно. При лунном свете они казались еще чернее, глубже.

– Ну, ладно, это я так сказал, – смущенно откашлялся Мэвэт. – Что любишь ты оленей – я хорошо вижу… Не ходи одна. Поближе будь к пастухам: бешеный волк и на человека нападает.

Мэвэт и Нояно разошлись в разные стороны. Легкий ветер взвихрил снег, потянулись бесконечные ленты поземки.

И вдруг где-то совсем близко завыла волчья стая. Олени тревожно захоркали, сбиваясь в кучу, закружились на одном месте. Пастухи сняли с плеч карабины.

– Гок, гок, гок! – кричали они на разные голоса, успокаивая стадо.

Несколько быков с огромными рогами вышли из гущи стада и замерли, как вкопанные, низко наклонив головы. К ним пристроились другие. Вскоре образовалось что-то вроде каре: быки, загородив собою важенок и телят, стояли плотной стеной, готовые в любое мгновение поддеть хищника на рога.

Нояно знала, что олени иногда прибегают к такой самозащите, но увидеть это собственными глазами ей довелось сейчас впервые. Восхищенная, она всматривалась в невиданную картину.

Волчье завывание повторилось уже где-то гораздо ближе. Быки еще ниже наклонили головы. Напряженные, они ждали врага. Дыхание у них было горячим, яростным.

И вдруг один из быков вырвался вперед. Не успела девушка понять, что произошло, как бык взмахнул рогами и отбросил в сторону что-то серое и верткое, как юла.

«Волк!» – пронеслось в голове девушки. Вскинув карабин, она замерла. Волк покрутился на одном месте, затем устремился прямо на девушку. Лобастая голова его и горячие угли глаз казались Нояно уже совсем рядом, почти у самого лица. Хорканье оленей, крики людей сразу почему-то стали для нее далекими, словно ушедшими под землю.

«Бежать! Бежать!» – закричал в ней кто-то, исступленный и дикий. «Стреляй!» – властно приказал кто-то второй. И когда волк был уже почти рядом, девушка выстрелила в упор. Зверь как-то неестественно подпрыгнул, упал на спину, снова подпрыгнул. Раздался еще один выстрел. Волк несколько раз дернулся и замер.

– Молодец, Нояно. Смелая! – донеслось до сознания девушки. Перед ней стоял Мэвэт. Его второй выстрел я уложил волка наповал.

Ерики пастухов вывели Нояно из оцепенения.

– Смотри, прямо в грудь. И вот в шею!

– На клыках пена! Не берите руками, бешеный!

– А где бык? Не укусил ли его волк?

Последний вопрос вернул Нояно к действительности.

Она бросила карабин прямо в снег, вытерла руками горячее мокрое лицо.

– Заарканьте скорее быка, – хрипловатым голосом приказала она.