Текст книги "Не уймусь, не свихнусь, не оглохну"

Автор книги: Николай Чиндяйкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 31 страниц)

Уже ясно, что спектакля до отъезда не будет. Что-то придется «изобретать» уже в Риме. В Риме – если ничего еще не переменится, что вполне возможно.

12 апреля 1993 г.

15 апреля умерла мама. Первый раз так просто написал эти слова...

Летел к ней к живой еще, повидаться. Уже перед самым отъездом в аэропорт позвонила сестренка... Господи! Нет... нет сил писать об этом. Похоронили. Батюшка из местной церкви, отец Виктор, отпел мою любимую мамочку. Самый чистый, самый светлый, самый небесный человек в моей жизни.

Похоронили на новом кладбище недалеко от дороги, на выезде из Перевальска (на Дебальцево), где столько раз проезжал мальчишкой на велосипеде, потом на мотоцикле...

Сегодня 9 дней.

Царствие небесное, успокойся, моя страдалица.

Собираю вещи. Сейчас в поезд. Едем во Вроцлав на неделю. Будем играть «Иосифа». Потом в Рим до середины июня... с открытыми репетициями и премьерой Пиранделло «Каждый по-своему».

Вот и все. Состояние? Ну, какое состояние может быть. Тяжело, пусто.

23 апреля 1993 г., Москва

Совсем не собирался начинать новую тетрадку... совсем не собирался. Я никогда не писал достаточно регулярно и подробно, но все-таки многое, в чем приходилось принимать участие, сталкиваться, встречаться, многое в наших поездках, репетициях, спектаклях казалось значительным, по крайней мере важным настолько, чтобы как-то быть обозначенным, зарегистрированным хотя бы несколькими словами.

В этом сезоне, этой зимой в театре появилась новая труппа, т. е. не «появилась» вдруг – точнее, наверное, сказать, установилась, устоялась... Пятый курс, теперь уже бывший пятый курс, немного разобравшись, почистившись от лишнего, стал в основе этой новой труппы. Вот, пожалуй, главное... Всю зиму (с осени) работали над «Иосифом». И над Платоном немного, и над поэзией (Лермонтов, Пушкин и др.).

Шеф решил начать с Вроцлава, с театра-лаборатории Гротовского. Три года назад здесь, в этом зале мы в последний разсыграли «Шесть персонажей»... Самый последний раз... это был финал, окончание большой, большой дороги. Теперь получается, что мы как бы связываем кончики времени и с этого же места хотим продолжать движение. Поэтому мы здесь. Опять здесь, в Польше, в театре-лаборатории, в центре Гротовского.

На том и закончу лирическую часть.

Выехали из Москвы поездом 23 апреля (в 21.00). (Васильев самолетом прилетел раньше, провел презентацию «Дороги на Чаттанугу».)

Приехали 24-го около 12 ночи.

Отель «Роlоniа» (рядом с вокзалом).

Состав группы:1. Васильев. 2. Чиндяйкин. 3. Юрова. 4.  Андрей Котов.

1. Бородина. 2. Белогурова. 3. Фандера. 4. Зайкова. 5.  Толмачева. 6. Торнау. 7. Ширяева. 8. Чернова. 9. Гарнялене (Богданскайте). 10. Эмма Хайнбюхер. 11. Альгулина. 12. Лысов. 13. Репецкий. 14. Огарев. 15. Фалин. 16. Сабитов. 17. Красноперец. 18. Шнайдер. 19. Яцко. 20. Андрей Удалов (свет). 21. Света Забавникова (костюмы).

Программа. —25-го, 26-го – репетиции. 27-го, 28-го, 29-го – спектакли. 30-го – свободный день. 1 мая – отъезд группы в Москву. В ночь с 29-го на 30-е Васильев и группа в 6 человек – Чиндяйкин, Яцко, Фалин, Альгулина, Забавникова, Юрова – поездом до Праги, из Праги самолетом в Рим. Торнау – 30-го вечером автобусом до Вены.

Зал имеет совершенно особенную, непривычную для нас акустику и непривычно маленькие размеры. Трудно разделить, согласовать, сбалансировать песнопения, чтение, сцену. Репетировали непрерывно (только на обед один час) с 10.30 до 12.00 ночи.

Только перед спектаклем было свободных 1,5 часа, то есть с 15-ти до 16-ти обед, и потом нужно было прийти на репетицию в 17.30.

Васильев. – «Где бы мы ни были, в любой стране, в любом городе, надо помнить, что они (зрители) пришли к нам, а не мы к ним. Мы не собираемся для нихпеть, не собираемся для нихчто-то делать, мы не для нихнадели наши костюмы. Это надо помнить и из этого исходить. Действие, которое мы играем в присутствиипублики, завершает наш день.

В эти дни в ваших репетициях были счастливейшие минуты драматического искусства. Я отвечаю за свои слова, я знаю...

И все-таки это разбилось, разбилось. Вот вопрос.

Когда вы теряете слух на невидимое,когда вы перестаете этим управлять, вы, ваша природа хватается за видимое,за известное, вот в чем опасность. Что это за соседи – свобода и несвобода? Долгими часами, днями, годами строгости обретается свобода. Это как попасть в мельчайшее отверстие иголочкой, дальше откроется свобода, но невероятная точность и строгость требуется. Свобода приходит к нам без нас... мы не можем ее взять, мы можем только организовать то, что видимо, добиваться точности и строгости и только двигаясь в эту сторону, организовывая эту точную, строгую жизнь, мы движемся к свободе.

Я не знаю... Я знаю, как рождается вещь, а как она стоИт—яне знаю.

Подмена – прекрасная вещь, только в том смысле, что она свидетельствует о силе инстинкта. То есть не может человек перестать действовать на сцене – лечь и умереть... он все равно заканчивает вещь, но при помощи подмены, значит, это и страшная вещь.

Всякий совет, данный многократно, перестает быть нужной вещью. Он переходит в навязчивую педагогику. В вас нет свободной подчиненности.Вы должны стремиться услышать с первого раза.

О чем вы думаете между гримерной (когда вы одеваетесь) и сценой? Человек мелкимидействиями уничтожает все крупное. Одна подмена на невидимом уровне – и все. А невидимый мир разрушить гораздо легче и сокрушительней.

Часто советы выглядят нотацией... я понимаю... но вы должны понять еще и то, что говорящему тоже нелегко.

Итак, кто к кому приходит? Наиважнейший вопрос! Это наш дом! Во имя чего мы выходим? Что есть ткань, а что есть вышивка по ткани? Гармония, контакт, покой? Вы должны быть спокойны за работу...

Это представление не гражданское, у него особый смысл, это наше с вами открытие и наша с вами работа над познанием.

Страх, суеверия, магия и Господь... это не одно и то же. Это важно. Я много прожил. Но! Мы никому не советуем!не говорим – знаешь, старик, делай, как мы. Нет!»

27  апреля 1993 г.

Начало репетиции в 10.30, без перерыва до 15.00. 15.00-16.00 – обед. 16.00-17.00 – Васильев. 17.00-18.00 – вокал (Юрова, Котов). 18.00-19.00 – отдельные сцены. 19.00 – начало спектакля.

28  апреля 1993 г.

Итак, первый спектакль 27-го – комом, как говорится... Особенно начало, первая часть до перерыва... Нехорошее волнение и т. д. Делали свое дело. Самая главная беда – разбалансированность. Почти не слышали друг друга, одно забивало другое – пения сцены, сцены чтения и проч. Пели дурно... В общем, хреновато. Шеф и сам был неспокоен и делал ошибки в проведении... После третьей работы сделал перерыв, поговорил, немного успокоились и как-то выправили положение во второй части, но только «выправили». Общее ощущение туповатости и нестройности пало на весь вечер.

(Потом был скромный прием, без выпивки, по нашей просьбе. Осинский, Молин, Комосский Станислав, директор Стефи... и еще какие-то милые люди.) Потом опять говорили с Васильевым. Зато вчерашний спектакль (то есть 28-го), второй, просто блестяще. Это уже близко, близко к желаемому. Как музыка, как симфония голосов и звуков. Действительно, местами невероятной красоты достигали. Все как-то ладно получалось. После первого отделения все были в возбуждении, и второе началось с пронзительной тишины, высоко и прозрачно.

Замечательный вечер, отличный труд с надеждой на будущее.

Программа 27-го

1. «Нечистый». Бородина – Шнайдер.

2.  «Мандрагоровы яблоки». Торнау – Толмачева.

3. «Иосиф читает перед Потеф...». Бородина —Альгулина.

4.  «Разноцветные одежды». Лысов – Фандера.

5. «Рувим у колодца». Фандера – Яцко.

6.  «Это я». Шнайдер – Яцко.

Начало в 19.00, окончание в 22.00, с одним перерывом.

Программа 28-го

1. «Нечистый». Лысов – Фандера.

2.  «Мандрагоровы яблоки». Богданскайте – Зайкова.

3.  «Второй год». Ширяева – Альгулина.

4.  «Додо с Дуду». Фалин – Огарев.

5. «Суд». Фандера, Лысов, Сабатов.

6.  «О любви отказывающей». Репецкий – Яцко.

29-го – последний спектакль.

1. «У колодца». Репецкий – Яцко.

2.  «Двухголосая песня». Толмачева – Зайкова.

3.  «Мандрагоровы яблоки». Белогурова – Бородина.

4.  «У господина». Белогурова – Толмачева. Ширяева – Огарев.

5.  «Они придут». Яцко – Чернова.

6.  «Это я». Яцко – Шнайдер.

Только что закончился последний спектакль. Не лучший, к сожалению, спектакль. Кажется, все верно, но без воздуха... без движения и т. д. Жалко. Вчерашняя прекрасная удача оказалась единственной.

Сейчас 11.30. Сидим в зале. Шеф говорит. Печален. Заметно. Корит себя за педагогику... Что теряет как режиссер, занимаясь педагогикой.

«Когда вы играете в зале, не понимающем вашего языка, это самая чистая проверка. Если играете правильно, вас всегда будут слушать... Это так! Так. Ну, что. Мне с собой нужно разобраться и с вами. Как отвечать на эти вопросы... Мучи

тельная, тяжелейшая профессия. Господа, отдыхайте завтра. Порадуемся. В конце концов, не все мы хорошо еще ставим.

Надо, чтобы дорога была, и важно ее пройти. А сама дорога может быть несовершенной. Я давно говорю, может быть, уже и непонятно, но... Мучительно наблюдать, как между правильным и неправильным ничего нет.

Если сказать, что нет правил, значит, все зависит только от моего настроения...

Финита... спасибо».

29 апреля 1993 г.

Из Вроцлава выехали поездом ночью (в 2.40). На границе не обошлось без нервотрепки. Шеф «потерял» паспорт, перерыли все вещи, которых у него много... еле-еле нашли, слава богу. Я переволновался, совершенно реально его могли высадить из поезда.

Потом совершенно пьяный пограничник «нацельник», целый этюд... Он просто не стоял на ногах и не мог попасть штемпелем в паспорт. Это немного остудило ситуацию, посмеялись. Приехали в Прагу в 8.40 утра. Мне нужно было купить билеты обратно в Москву на 9 июня и после приехать в аэропорт. Какой-то проходимец сбил нас с толку, желая заработать свои 20 долларов. В результате чуть-чуть не опоздали на самолет. Тоже вполне реально могли опоздать. Пришлось брать такси и опять же тратить доллары. И опять повезло, и мы в самолете.

С Вроцлавом расстались сердечно и трогательно. Спасибо всем чудным людям, Збигневу Осинскому, Станиславу Кротоскому, Урсуле, Стефе...

Последний вечер не был таким пронзительным (в исполнении), как второе представление. Но общее впечатление сильное. За эти дни проект заметно вырос, и это, пожалуй, главное.

30 апреля 1993 г., Прага

Театр «Атенео». Только что вошли... первое впечатление – невероятной красоты и чистоты декорации Попова... Разулись и ходим босиком...

Репетиции начнутся со 2 мая. Завтра относительно свободный день.

Наша группа (русские): 1) Н. Каляканова, 2) Л. Дребнева, 3) Красникова, 4) Вороненкова, 5) Альгулина, 6) Яцко, 7) Ануров, 8) Лавров, 9) Фалин, 10) Чиндяйкин, 11) Забавникова (костюмы), 12) Бурашев (костюмы), 13) Юрова, 14) И.В. Попов, 15) Раскин (администратор), 16) Даничев (свет), 17) Назаров (постановка) и трое или четверо техников.

«Этот проект я придумал назло два года назад, меня пригласили провести здесь семинар по Пиранделло. Это была чума... Сидели несколько калек, с которыми не о чем было говорить, черное помещение с мышами и проч. Когда этот кошмар кончился, я сказал Алессио (переводчику), давай предложим проект... Это надо победить. Если бы вы видели, что здесь было... Вот... это предложение возникло из чувства негодования и от того, что ничего не получается».

Шеф попросил меня вести с русской группой занятия (тренаж или импровизация, как он выразился). Жалко, что не сказал об этом раньше. Что-то действительно придется импровизировать... Хотя, может быть, от декорации... очень хорошее настроение. (Хочу, чтобы занавес упал на публику.)

Оптимистическое настроение. Слава богу, слава богу. Боюсь что-то сбить, сглазить, сглазить боюсь и говорить про это, но только пару слов... Надежда теплится на удачу... И, несмотря на печаль и боль в сердце о моей мамочке... покой в сердце, или, правильнее сказать, на сердце. Дай Бог, может быть, будет хорошая работа здесь, в Риме.

30 апреля 1993 г., Рим, 18.30

В Италии, как ни странно, все еще празднуют 1 Мая, да так широко, что никто не работает и все закрыто... даже театр «Атенео»; таким образом, у нас получился свободный день неожиданно, к большому неудовольствию шефа.

Тем не менее после завтрака пошли гулять по уже хорошо знакомым местам. В центре встретили коммунистическую демонстрацию – человек 150 с красными флагами, под охраной полиции (человек 200). Странно и забавно видеть в Риме такую картину.

Тихонько добрели до собора Св. Петра, оттуда вернулись на такси, оказалось, недорого, всего 12 ООО лир.

Обед приготовили сами в квартире наших монтировщиков. Спагетти, конечно. Поели. Теперь решили поговорить немного. То есть репетиция. Васильев и вся компания.

«Проблема в том, что для этой пьесы нам всем нужно было жить лет на пять раньше... и в первую очередь мне, конечно.

Среда пьесы в том обществе расположена, где больше надежд... человек здесь ветреный... качество его иное, импрессионистичное... Или играть в интеллектуальные игры, что у нас,к сожалению, не получается.

Раньше мне казалось, что когда человек действует, то не присутствует. Ничего подобного! Ведь и присутствие помогает действовать, и наоборот. В этой пьесе исключительно важно слышать, как прекрасно бытие.

В итальянской группе я постарался возбудить... как бы это... они провоцировали обнаженность.

Любое искусственное вхождение в ткань такого текста обедняет. Что подарить этому тексту? Как присовокупить себяк этому тексту? Пафос этой пьесы – не искусство, пафос – жизнь, другое дело, что это подается (как у Оскара Уайльда), когда искусство выше, чем жизнь... реальнее».

1 мая 1993 г.

Истерики, истерики... Разборки с Раскиным (Раскин Аркадий Исаакович – режиссер, философ, администратор. Наш выпускник, много и очень плодотворно сотрудничавший с театром).

«У меня, конечно, не было повода ему хамить... но я прав, прав». «Нет, он искренний человек и много сделал для проекта, он так много работал... но я не могу, не могу!!! Этого не будет». Бесполезно пыжиться – записать поток эмоций самого жуткого качества... Полночи просидели в номере у него с Поповым. Потом я привел Раскина, совершенно размазанного и разбитого. Все началось с начала. Дошло до жутких истерик и воплей. Раскин ушел, хлопнув дверью.

Опять дикое состояние... Порой кажется, бессвязное, нелогичное. Потом Раскину было написано письмо, которое я отнес к нему в номер. Это уже после двух ночи. Я сам валился с ног. Потом еще составляли расписание. Совершенно безнадежное занятие, бесплодное и бесконечное. Кошмар. Пришел домой и уснул сразу же, зная, что завтра все начнется с начала, все изменится, переменится, отменится.

Смотрели по телевизору вести с родины. Первомайское побоище на Красной площади... Печально и страшно. Отсюда все воспринимается, может быть, даже острее.

2 мая 1993 г.

В 10.30 начал тренаж. Занимаемся в Studio Due, приличное пространство, правда, пол покрыт гнусноватым ковром. Есть кондиционер, но мы открываем дверь, чтобы проветрить. Целый день, с перерывами, льет дождь.

Провел два занятия по 1,5 часа. Проходят неплохо, довольно живо и естественно.

Группа, действительно, случайная во всех отношениях, разношерстная, без центра и своего смысла. Хотя по отдельности, наверное, все способные и талантливые люди. Почему он построил такую компанию? Странно.

Потом был вокал, потом 1,5 часа импровизация. Потом пришел Васильев в 15.00, перед тем как начались какие-то претензии (совершенно непонятно, по какому поводу и к кому обращенные, наверное, к Раскину, который тут же присутствовал). На обед опоздали в результате.

Раскин принес в кульках какое-то говно, которое мы и съели без чая и воды. Расписание было названо преступным и отменено, другого назначено не было. Все сели на ступеньках и стали ждать, временами спрашивая меня: что дальше? Шеф решил, чтобы мы смотрели показ итальянцев, чем и занимались с 17-ти до 20-ти. Потом опять – неизвестно, что делать. «Идите работать», – сказал шеф. Пришли во вторую студию. Репетируем, кто что.

Хочется есть и хоть какого-то порядка...

С нами он еще не репетировал с приезда.

3 мая 1993 г., Рим

День рождения А.А. Тяжелейший день. Кризис. Не может собраться. Наедине пытался найти какие-то слова, что-то сказать... но все очень сложно. Временами мне начинает казаться, что это болезнь, в самом тривиальном клиническом смысле... Ход мыслей записать просто невозможно, только на магнитофон. Потом останавливается и произносит совершенно трезво... но... все это – ерунда. «Всему причина – моя психическая болезнь». И опять – о невозможности работать... жить... и т. д. Часто повторяет о самоубийстве, вчера, например, просто сказал: я выброшусь из окна, у меня этаж высокий... Дальше: все бросили, все предали... меня окружают хамы... я сам из хамов, вышел из хамов и туда же вернусь... Много цветов. Итальянцы принесли кучу сладостей, шампанского две бутылки и колы... Что-то пытались петь, как-то поздравлять. Стоял мрачный... насилу выдавил «спасибо». Веселья не получилось. Потом полтора часа на террасе я уговаривал его пойти на репетицию... Невозможный диалог.

В конце концов пришел к нам, молча долго сидел... начал по слову выдавливать по поводу нашего вчерашнего ночного показа (показ, по-моему, был замечательный). Актеры по-своему чувствуют, что ситуация непростая... Спокойны, но напружинены... Мне все они нравятся сейчас, как люди, как актеры... как компания.

Потихоньку, кажется, раскручивается, говорит о вчерашних монологах.

«Тон вчерашней репетиции был очень неплохой, им нужно пользоваться... в дальнейшем.

Если бы спросили, а зачем вы это играете, что доставляет вам удовольствие? – вы бы ответили, мне доставляет удовольствие сочинятьигру! Вот какой это текст. То есть искусство для искусства – с одной стороны, но и – красота самой жизни – с другой! Пафос в этом! В невозможности ее исследования, расчленения и т. д. Для этой пьесы – в игре должна быть надежда,чтобы можно было сказать: это и есть жизнь!

В конце концов... вы бы сказали, я сочиняю для того, чтобы спровоцировать силу жить, я верю, что если правильно буду играть – спровоцирую самужизнь».

4 мая 1993 г., Рим

В 12-м часу закончилась открытая репетиция (10-я по счету), и после короткого перерыва началась наша репетиция (то есть русской группы), итальянцы ушли домой спать.

А у нас показ. Васильев сидит и смотрит молчаливо. Показывают 8 работ. Очень скучно и долго. Я бы никогда не смог все это высидеть и досмотреть, у него какая-то специальная способность смотреть скучные, бесконечные и беспомощные работы.

За эти дни делал записи в другой тетради, к сожалению. Старался что-то зафиксировать из этих безумных, идиотских дней. Эта римская история – невероятная история, хотя, конечно, она никак не кончится, то есть кончится, по обыкновению, хило и благополучно.

Только вот к своему преклонному возрасту стал определенно видеть, как нелогична, абсурдна, безнаказанна эта петрушка под названием жизнь.

Я устал. Чисто физически устал. А труппа (или группа, не знаю, как сказать) просто бездыханна. Вялые молчаливые тени, совершенно анемичные и безразличные.

Расписание составлено совершенно безграмотно, дико. Просто как будто вредители составляли, чтобы все провалить. Собственно расписания, в строгом смысле слова, никакого и нет. Просто жизнь по армейскому принципу: мне неважно, чтобы ты работал, важно, чтобы мучился...

Важно, чтобы актеры с утра до ночи находились в театре, не имели возможности отдохнуть и поесть и вообще, чтобы не было радости на лицах. Особенно раздражает радость и какие бы то ни было жизненные проявления... и т. д. Впрочем, ну что писать про это... Пусто.

За 24 дня работы не сделано ничего! Фантастика! Васильев очень гордится итальянцами, их достижениями в свободной импровизации. У меня нет такого определенного взгляда. Мне кажется, 3-4 симпатичных лица. Несколько способных молодых людей. О профессии говорить пока просто не приходится. Все довольно мило... но для режиссера с мировым именем хиловато, прямо скажем. Но, действительно, итальянцы ходят, разговаривают, органично существуют, иногда с юмором, в какой-то стилистике (несколько месяцев труда все-таки).

А с русской труппой просто завал. Сам он ничегоне делает, не хочет. Иногда приходит, высказывает свое отвращение и уходит. В лучшем случае поговорит о сцене какой-нибудь.

24 мая 1993 г., Рим. Точнее, уже 25-е, потому что третий час ночи/

Вчера сыграли 24-е представление... Сколько спектаклей? Сколько репетиций? Развести трудно. Считается, что 27-го, 28-го, 1-го, 2-го и 3-го были спектакли и еще осталось 4-го, 5-го и 6-го, то есть три. Я не записывал подробно эти дни... даже программы не зафиксировал. Не знаю, насколько это необходимо. Были такие программы: «1-я – 6-я картины», «8-я сцена» в четырех составах, 7-я сцена (дубль) плюс 1-я сцена 2-го акта плюс часть экспромта.

В общем, все довольно неплохо. Некоторые из этих представлений были поживее, и публика весьма контактно существовала... Хороший прием в конце (хотя это и мелочь). Иногда провисало... Останавливалось все. В таких случаях Васильев «прикрывает» действие, вводит музыку, пение, пантомиму и т. д.

Но все это в конце концов не так важно. Все это пройдет и очень скоро закончится, так или иначе. А вот все, что касается нашей жизни... взаимоотношений, работы... все, что касается отношений Васильева и труппы (русской), вот это – катастрофа.

Невозможно, просто невозможно физически записать бесконечные его монологи... Говорит он бесконечно, бесконечно... по сути, только это и происходит все эти дни. И по вечерам, вернее по ночам, когда мы возвращаемся в гостиницу, эти монологи продолжаются, в такой же горячке, истерике. Так что иногда я вижу сумасшедшую картину... По ночному Риму движутся две уставшие фигуры, с сумками на плечах, и одна из них орет и трясется, размахивая руками, почти со слезами на глазах, на непонятном языке... Обалдевшие карабинеры сбавляют скорость, проезжая мимо, и долго смотрят на эту странную сцену... Не могу описать также и бессмысленность, абсурд каждодневного расписания... Т. е. никакого расписания просто нет! Нет вовсе! Трудно это представить. Главное, чтобы все торчали в театре – с утра до ночи... с 10.30... до 2-х, 3-х или 4-х ночи... Его жутко раздражает даже то, что нужно отпускать людей на обед... и он говорит об этом! Но уж ничего не может поделать с этим, ничего... (Замечу в скобках, что сам ест регулярно и капризно, как бы ненавидя этот процесс; но тем не менее Фая вовремя приносит ему обед, ужин и почти все время чай с печеньем, фрукты.)

Позавчера, когда репетировали ночью экспромт... опять же условно: «репетировали»: 90 % времени, конечно же, ушло на размазывание собственных студентов, дикое, безграничное размазывание, уничтожение... При этом все время повторяется: «Это все я устроил... вы думаете, это я вам..» и т. д. и т. д. Границ мерзостям, допустимости выражений, ну, не знаю, как сказать – просто не существует... Глупо об этом говорить, когда выискивается самое гнусное, самое невозможное... чтобы бросить в человека; мне иногда кажется, да не кажется, это так и есть, что часто он с трудом сдерживается, чтобы не ударить... Так вот, вчера ночью он просто не удержался и сказал (прохрипел) студентке своей: «Откуда в тебе столько г...?» При этом рядом стоят другие студенты – Игорь, Галя... Ну что тут еще говорить... Что?

4 июня 1993 г.

Четыре года. Да, они пролетели как один день, да, они тянулись бесконечно, как вся жизнь... Ужасно, тяжко бесконечно... Первый раз за эти годы я не на могиле твоей, Танюша... Горький день.

Итак, с Италией закончено. Слава богу, закончено. Закончено. Писать о последних днях, последних спектаклях не буду. Нет никакого желания, никакой силы... Дело затмилось чем-то другим... Ладно... Хватит. 6-го сыграли последний спектакль. Все, как и должно было быть, закончилось прекрасно. Большой успех! А ругательные статьи только подчеркивают высоту взахлеб хвалящих и прославляющих.

7-го и 8-го – свободные дни. 9-го – отъезд. 7-го вечером еще, конечно, была назначена встреча с шефом для разговора (общая). Потом (в 10 вечера) начался прием. Прощальная выпивка. Народцу собралось много. Довольно симпатичный вечер получился. Что-то мы подарили... сувениры и проч. муру. Итальянцы – актеры – несколько печальны, что естественно: конец проекта для них – неясное будущее. Из них по-настоящему одаренных не так много, хотя все ребята симпатичные и способные... а дальше... дальше – случай.

Анна Сацани, Литиция, Мирелла, Жозефина, Аксель (Бельгия), Дезире (Германия) и мужики: Джованни, Доминик (эти оба из Сицилии, и оба – лучшие), Ульдерико (Неаполь, комик), Маурицио, Даниель и Алессио Бергамо (переводчик, он тоже немного играл).

8-го весь день гуляли с Расой по Риму. Устали. Ездили на такси. Хороший тихий день. Единственный здесь в Риме. Васильев улетел (8-го) в Будапешт, затем в Париж. Народ отдыхал и расслаблялся. Когда мы около часа ночи, уставшие, подходили к нашей гостинице «Архимед» на via Mille, вывалила компания уже хорошо навеселе, еще куда-то желавшая лететь, ехать, гулять. Так что чуть и нас не завернули... Но все-таки усталость была сильнее, и утром рано мне нужно было подниматься, в 6. Собрал вещи и лег спать.

Труппа улетела сразу в Москву.

А моя маленькая группа (6 человек) едет иначе. Из Рима долетели до Праги (1,5 часа лету). Весь день здесь в Праге. И вечером уезжаем поездом в Москву (в 19.00). В Москве будем только 11-го в 10.00.

Прага – прекрасна. Бродим. Сидим в ресторанчиках и пьем пиво. Чудно. Только очень жарко.

9 июня 1993 г., Прага

Вылетели в 21.20. «Су-587».

В Шереметьеве все прошло нормально. Боялись перегруза и оплатили заранее 50 килограммов, оказалось, напрасно, осталось недогруза 60 килограмм. Васильев вылетел рейсом раньше на два часа, вместе со спонсором Юрием Крестинским.

Накануне отлета Игорь Попов заболел. В самые последние дни пытались установить точный диагноз, разыскивали нужных врачей, экстрасенсов и проч. Только сегодня утром окончательно выяснилось, что он не может ехать. Очень горько это. Он провожал нас в «Уране».

Выглядит, действительно, нехорошо. Мы поговорили в кабинете как-то спокойно, тепло, обнялись. Первый раз за все эти годы мы едем без него.

Последние дни перед отъездом, как всегда... тяжелые, скандальные. У Анатолия было несколько вспышек, подобных римским. Общая усталость у труппы.

Накануне была история с Ширяевой и Бородиной (не помню, описал или нет). Бородина осталась в Москве. Очевидно, с ней все ясно – вне театра. Это ее собственный выбор. Как актрису очень жалко. Талантливый человек.

Настроение в труппе очень неровное.

31 июля 1993 г., Москва-Токио

Не могу точно разобраться во времени. Мне казалось, что разница между Москвой и Токио гораздо больше должна быть... А получается всего пять часов... или что-то путаю пока... Разберусь.

Итак, прилетели по местному японскому времени – что-то около трех часов.

Долго возились с вещами (Рамиль оставил свою сумку у транспортера и т. д.).

Первые впечатления описывать не стану... невозможно. Чистота!! Везде и повсюду сверкающая, блистающая чистота. Такие же ясные, приветливые, доброжелательные лица... Женщины... Небесной миловидности все без исключения, и красивые и некрасивые.

Устроились на ночь в шикарной гостинице тут же в аэропорту «Нарита».

Бросили вещи, искупались и на скоростном поезде в город, то есть в Токио. Было уже чуть больше 6-ти вечера... Все открыто... Все блестит и сверкает. Немножко побродили, сдерживая охи и ахи, в поисках, где бы поужинать. Выбрали, конечно, нечто в национальном стиле. Всего за 1000 иен очень странно поели. Названия не излагаю, ничего не помню... Что-то этакое... Каждый день есть не стал бы. Хотя Васильев уверяет, что для него это самая лучшая еда. В большой деревянной тарелке много всего вместе, и мясное, и сладкое, и кислое, и макароны, и соусы... Холодный зеленый чай.

Потом на метро проехали куда-то еще дальшев центр. Не помню ни в одной столице мира такого количества световых реклам, такого заливающегося огнями радостного пространства...

Хорошо, что мало времени на прогулки, я утомляюсь, теряю смысл собственного движения и цель. Всякие мелочи... борцы кунфу с напомаженными волосами, сошедшие прямо с цветных литографий, две девочки процокали в кимоно, аквариум с фантастическими рыбками и проч. и проч. и проч. Ладно. Все это мимо, мимо, мимо. Опять в поезд, в гостиницу. Душ... Как приятно надеть свежее кимоно. Вот этого не ожидал. Гостиница дорогая очень, супер.

Ночью читал Библию на английском языке. К собственному удивлению, читаю легко.

Не могу сказать, что мечтал побывать в Японии или что меня тянуло сюда каким-то особым образом. Меня уже давно никуда не тянет (может быть, это печально, может быть, но это так, это правда), но вот приехал и очень доволен. Все мне здесь нравится, все! Глупо и восторженно нравится, по-мальчишески. Приятное чувство.

О деле позднее, в следующий раз напишу. Дел много, хлопот много в театре мелких и больших.

Сейчас не хочется.

I августа 1993 г., Токио

Расписание сегодняшнего дня: 7.30 – литургия (1,5 часа), 9.00 – завтрак, 10.00-14.00 – разбор, исправления и самостоятельная работа, 14.00-16.30 – обед, отдых, 16.30-20.30 – репетиция, 20.30-21.15 – ужин, 21.15-23.00 – репетиция.

Разошлись, конечно, в половине двенадцатого (т. е. несколько минут назад) актеры, но с техниками он еще остался в театре.

Из Токио летели до Тойамы чуть больше часа. На японской аэролинии летел впервые. Впечатляет. Особенно большие экраны в салоне, на которых видишь весь взлет и посадку через камеру, установленную в кабине пилотов. Фантастика. Уж сколько приходилось летать, но такую примочку вижу в первый раз.

В Тойаме сели в автобус и пару часов ехали в горы. Дорога-серпантин. Правда, хорошая дорога и максимум безопасности, все наиболее опасные места забраны металлическими каркасами.

Ехали все в хорошем расположении духа. Весело. Мир вокруг свеж, чист и прекрасен.

Добрались до этой самой Тоги. Как назвать эту театральную деревню? Несколько построек среди горного ущелья, рядом шумит горная речка. Несколько сцен. Главная – амфитеатр на открытом воздухе на берегу озера... Надо видеть. Классическая японская – и студия «восьмиугольник», где будем играть мы. Вчера смотрели спектакль Сузуки-юна «Король Лир» (на классической сцене, «классической», я условно пишу. Скорее японский сарай, крытый соломой, длинный, вытянутый... входишь, конечно, в носках и сидишь на татами).