Текст книги "Не уймусь, не свихнусь, не оглохну"

Автор книги: Николай Чиндяйкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 31 страниц)

Вчерашний спектакль прошел нормально. Хотя во время 2-го акта А.А. схватился за голову, нервничал сильно, и 3-й ему тоже не понравился. Но ничего, сыграли. Принимали хорошо (по «меркам Яценко» – не очень: всего 3 минуты 30 секунд длились аплодисменты). Сегодня 1-й акт мне игралось оченьтрудно. Глухота вдруг показалась жуткая... так трудно... как в вату, а глаза видишь... и мимоиграешь. Но... шеф доволен. Похвалил.

Вчера был прием (здесь, в театре). Познакомился с Фулио Фо, братом родным Дарио Фо. Режиссер здесь, в театре Прато. Теплый разговор получился.

Завтра утром едем в Пизу.

24 февраля 1989 г.

Сегодня воскресенье, начало спектакля в 4.30. Зал полнехонек. Публика светлая, хорошая. Перед началом пришел в гримерку человек, который представился – мистер Пиранделло! Какой-то родственник нашего Луиджи! Трогательная встреча. Посадили его в самый центр первого ряда. Красивый, импозантный мужчина. Спектакль идет хорошо.

Дни потекли к финалу. Скорее, скорее, скорее бы... Денег уже нет почти. Стараюсь растянуть на питание остатки лир. Никуда не хочется ходить, ездить... Лежу в номере, читаю. Стараюсь дочитать до конца.

Февраль 1989 г.

Последний день зимы. И тут дождь сильный. Вчера – встреча у мэра Прато (замечательный мэр, молодой, симпатичный). Сегодня – Флоренция. Утро было свободное, отпустил шеф, сжалился (правда, сейчас пожалел, больше, говорит, не отпущу). Лил дождь, ну и хорошо, все время провел в галерее Уффици. Вернулся (весь промокший) в три часа дня, попил чаю, полежал несколько минут и... Музей современного искусства Прато (нас пригласил директор, как дорогих гостей, выставка уже закрылась, но для нас открыли). Рад, что пошел, хотя и устал.

Февраль 1989 г.

Итак... закончились гастроли. Трудные, сложные, тяжелые. Перед последним спектаклем собрались, как всегда, «на установку» (в коридорчике возле гримерок). А.А. помолчал, помолчал... посмотрел на нас и... «Я думаю, вот что нужно сказать... Спасибо вам от меня... и от отечества. Это была трудная, наверное самая трудная, наша поездка. Мы сыграли 17 спектаклей, и сыграли в общем хорошо. Спасибо. Ну, а этот спектакль – вы сыграете, так что давайте, играйте – с Богом!»

Все как-то осветились, взбодрились... Спектакль шел хорошо. Публики очень много было... Если мест 500, то, наверное, человек 700 было, не меньше.

Закончилось. Закончилось.

В 6 утра выехали в Рим автобусом. Вещи поехали в отель, а мы сошли в центре и направились в Ватикан. Господи! Как просто пишется: направились в Ватикан. (Впрочем, не все. Устали люди). Мы были с Витасом. Знали, что в музеях перерыв должен быть, поэтому спешили. В Ватикане множество музеев. Мы, конечно, бежали к Сикстинской капелле... Ожидание никогда не совпадает с тем, что приходит... Все представлял себе не так. (Если вообще представлял что-нибудь, скорее, ничего не представлял. Знал, что Микеланджело, что Рафаэль... Сотворение...ну, и еще что-то «проходил» по ИЗО... ничего я не знал, ничего.) Пережить это трудно, описать невозможно.

Вот, пожалуй, что надо заметить (пропуская все главное): поразил меня современный раздел музея, модерн, авангард (!), да еще какой авангард. Наши испорченные мозги, конечно, не справляются с присутствием авангарда в официозе католической церкви.

В капелле Микеланджело, куда мы дошли уже порядком измотанные... время остановилось, все чувства ушли. Народа сначала было очень много (японцев, конечно, больше всего), но я ничего не слышал. Потом как-то схлынула толпа, стало почти пусто. Почти пусто... Потом еще шли и шли и шли по бесконечным анфиладам, через сокровища, краски, гобелены, библиотеки... Как велико, божественно, талантливо, дерзновенно и неохватно человечество! Как глуп, надут, важен и наивен (самонадеян) человек.

Вышли на солнечную площадь Пия 12-го... Встретили Гришу Г. Стояли, подавленные и немые, со скрытым щем– лением знающих тайну (вот-вот, опять: знающих?!).

Тут я услышал русскую речь. Водили маленькое стадо советских туристов. Описать так же трудно, как и Сикстинскую капеллу.

Потом еще часа полтора провели в соборе Св. Петра (представляю, что это для Витаса, католика).

Потом – пешком в свой отель «Santo Angelmo». Кстати, чудесный отель, скорее вилла, да и расположен он в районе, судя по всему, очень дорогом. Виллы, сады, пальмы, фонтаны, минимальное движение, тишина, а рядом... центр Рима!

2 марта 1989 г. Рим

Утром чуть не опоздали на самолет. Вернее, автобус опоздал (какая-то забастовка), уже звонили в посольство, уже беспокоились. Тем не менее все обошлось. Довезли, успели, сели в наш родной «Аэрофлот». «Здравствуйте! – Девочки, что вы так нервничаете?» – «Да ну их! Мы воду разносим, а они (итальянцы) вино спрашивают, не видят, что ли, что мы воду разносим».

Ну, ничего, потом дали и вина, и, вылетев в 10 утра (по Риму), через 3 часа 40 минут были в Шереметьеве. А там все как всегда. В 5 вечера (по Москве уже) звонил Танюше из нашей общаги, было 8 вечера (по Омску). Вот такая география!

3 марта 1989 г.

Еще одно начало. Вернулись из Италии 3 марта, а 5-го вечером был уже в Омске. Лихорадочно собирались и решали: как ехать? Сколько вещей, какие брать, как везти, заказывать контейнер, или нет? Ах... Вся жизнь уходит в эту воронку быта, неустроенности, невозможности что-либо сделать даже за деньги... Ладно, что это я об этом... 21-го вечером прилетели в Москву, слава богу, во Внуково, с тремя тюками-сумками и проч. и проч. За 15 рублей довезли до дома (15 минут). Поднялись на восьмой этаж. Все. Дальше... Что дальше? Мы «живем» в Москве. Еще одна иллюзия, которыми богата наша жизнь.

Вчера посидел немного на репетиции (5 курс, сессия, Дюма), немного совсем. Ну, вот, с сегодняшнего дня приступил к работе. Сейчас идет репетиция Дюма. Я буду работать в «Бесах». Взял текст, постепенно читаю (перечитываю). (С прошлого года не помню ничего.)

23 марта 1989 г., Москва

Сейчас 12.00. Идет обсуждение вчерашнего показа. Слякотно в Москве, моросит... в подвале у нас уютно, чисто... Красивые желтые цветы на столике у шефа.

А.А. – «Вы знаете, как я отношусь к советскому государству и его культуре... культура эта хамская...»

27 марта 1989 г.

Ежедневные репетиции. Дюма. Подключился к работе (в отрывке из «Нельской башни» Буридана). С 12.00 до ночи – здесь, в театре, Танюша приезжает сюда вечером (в 7, 8 вечера), сидит на репетициях, прогонах. Потом едем вместе домой в Теплый Стан. Настроение у нее хорошее. Ей нравится приезжать в театр. Здесь, она говорит, время идет как-то по-другому, не бессмысленно.

О «Серсо». – «Сделан он был говенно, а задуман прекрасно. Между историями приезда и отъезда существует множество стилевых картин, передающих истории и времена. Не словами, а стилямиперебирается история почти за сто лет.

О «Нельской башне». —«Поскольку не развивается в длину, отсутствует длина логики. Есть только зоны отражений. Миф откатывается до того момента, когда женщину слепили из ребра. Т. е. тема развивается в соотношениифрагментов! Нужно уйти – пораженным не ответом! Нельзя забывать об этом целом, разбирая логику фрагментов. Т. е. логики предыдущей истории – нет! Мне интересен сам ответ: не знаю. Все, конец!»

«Я пытаюсь объять какую-то сферу естественно, но я, как человек, заканчиваю 20-й век, и я не могу сказать, что знаю».

«В абсурде нет никогда романтизма. Абсурдная история может быть высокой, трагической, но не романтической. Абсурд все-таки связан с реализмом, по-моему. А эта история («Нельская башня») – все-таки романтическая».

«Что-то надо сделать невероятное и решительное, чтобы взятьэту историю».

«Да, в абсурде есть это слово: не знаю, но... все-таки на фоне пустыни и морозного космоса абсурдная драма».

«Здесь, скорее всего, не надо думать о неопознанности, но не от холода, а от романтизма. Ничего не меняется в соотношении человека и мира. Все так же существует человек, солнце, мир...»

29 марта 1989 г.

А.А. улетал в Палермо, с 30 по 12. Репетировали самостоятельно. Вчера и сегодня – показы.

Без даты

Была открытая репетиция для японской делегации. Играли 1-й акт Пиранделло, потом Дюма, две работы по Достоевскому и потом 2-й акт Пиранделло. Удивительная репетиция. 1-й акт прошел необыкновенно.

...История человеческих жизней. Не все ли равно наблюдать за игрой, талантом художника, режиссера и т. д. Хочется погрузиться в незапланированную игру – в странность.

Почему стиль рождает странность? (А. Дюма)

Заниматься искусством исключительное заблуждение.

31 марта

Слушаем арии из «Травиаты». Разбор «Мы импровизируем».

I апреля

И вчера и сегодня – разбор.

3 апреля

А.А. – «Когда говорим слово «стихия», это не одно и то же, когда говорим слово «импровизация». В этом разница между театром начала века и конца века, игрового и психологического. Импровизация – кодируема, стихия – непредсказуема. Форель играет в прозрачной воде – импровизация, форель, идущая на нерест, – не могу сказать, что это импровизация, – стихия, инстинкт».

– «Всегда надо допускать ошибку и актеру, и режиссеру. Это дает свободу знать, что исправишь. Но допускать, а не делать ошибку. Это разные вещи».

5 апреля

А.А. – «В физике есть понятие инерционной массы. Паровоз толкнуть очень трудно, он тяжелый, но если все же его толкнуть, он будет долго ехать (он же тяжелый). Так и сцена... Если ее «толкнуть», суметь толкнуть, дальше надо только рулить... у нее своя инерционная масса есть».

14 апреля 1989 г.

А.А. – «Странно... Весь театр стал существовать в моменте зачатия... т. е. чтобы началась завязь... А дальше все идет по совершенно непонятным мне законам. Часто с трудом догадываешься, по каким же принципам все развивается после того, как завязалось. Резюме простое: 1) о свободе, вольности и сущности, 2) вы являетесь авторами (от завязи) и судьями, 3) чтобы посредничество не подменило у вас сущность. Поэтому возьмите текст и вернитесь к началу,т. е. к сущности. Я должен точно сказать, что должно быть в первом пункте, а в середине путешествия могу только оценить».

16 апреля 1989 г.

Танина подруга И.М. оставила нам квартиру на 10 дней (уехала на гастроли с Малым театром в Ялту и Ленинград). Вот мы блаженствуем с 7-го уже апреля на улице Дурова в прекрасной однокомнатной квартире. Конечно, только и повторяем: вот бы нам такую квартиру! вот бы нам!! Да, странно все... Привычка, привычка многолетняя... и вот – в студенческой бездомной ситуации оказались... в наши годы. Смешно... жили-жили, как... провинциальные «князья», горя не знали. На днях переедем из Теплого Стана на Ломоносовский проспект, там будет наша театральная общага. Трехкомнатная квартира (полуподвал). Ремонт, правда, сделали, все выглядит чистенько. Комнаты малюсенькие... все три. Метров по 13. Ничего, молиться... верить... терпеть. Не так уж все ужасно. Как все видеть? Как относиться? Танюша... Все от ее настроения. Здоровье. Мне кажется, я сам уже ничего и не чувствую, только через «нее». Как она... Если слышу светлый голос, покой... и у меня гармония... Ну, не гармония... гармония, это слишком. Ну, так, уравновешенность.

Но работать мне очень трудно. Иногда даже пугаюсь пустоты, равнодушия где-то на уровне грудной клетки. Пока спасаюсь тем, что мечтаю, мечтаю... Вот все устроится, уляжется, примет стабильные формы (жизнь, быт), и откроются какие-то резервы... может быть... страшно подумать., может быть, я старею. Кошмар... 42 года. Может быть, так все обстоит. Эта апатия... усталость... Тогда... тогда, конечно, хренота... Хреновое дело. Но нет... пока еще есть за что цепляться, просто измучен, размазан, издерган жутким советским, московским бытом(слово-то какое!).

Без даты

19-го переехали на Ломоносовский проспект, 15. Хоть и неприятно произносить, а тем более писать – «полуподвал», но нам здесь понравилось. Только что был ремонт. Чистая, светлая квартира, а главное – район (полчаса до театра) и телефон. Вот... хоть что-то... Теперь. Дальше...

Сегодня был благословенный, счастливый день. Я свободен. В квартире уже закончили все хлопоты и заботы. Утром были в церкви (Вербное воскресенье). Потом долго гуляли по Воробьевым горам. Хороший день. Спасибо, Господи. Теперь вечер. Пили чай. С нами еще живет Ира Томилина. Вот мы и чаевничаем втроем.

Шеф улетел в Канаду, Штаты, смотреть площадки. У нас три выходных.

Вчера – СТД, читка пьесы Бернара-Мари Кольтеса «В одиночестве хлопковых полей». Патрис Шеро (известный французский режиссер)– знакомство.

Все прошло хорошо.

23 апреля 1989 г.

Замучила министерская тягомотина и чехарда с разрешением на обмен. Сегодня ходили с Таней к Данилову Анатолию Александровичу, заместителю заведующего отделом управления театров... Что-то сдвинулось. Ужасная врунья Переберина вдруг стала что-то делать. Получили копию письма в Моссовет. Это даже не начало. Бывают минуты полной апатии и неверия... Боже... мрак и безнадежность... Неужели возможно в кромешной тьме столичной бюрократии пройти этот терновый путь – до элементарной своей квартиры?

3 мая 1989 г.

А.А. читает пьесу Пиранделло «Гиганты горы».

6 мая 1989 г.

Сегодня сыграли «Бесов» при большом скоплении зрителей. Плюс к своему Петру Степановичу сыграл еще Степана Трофимовича Верховенского.

8 мая

В театре лихорадка. А.А. поссорился с Эльбертом (М.Я. Эльберт – тогда директор театра),и тот подал заявление. А.А. – подписал. Накануне длительного его отъезда (и нашего) это все... лажа, одним словом.

Не знаю подробно, что уж там произошло у них, но мелочи какие-то... Думаю, напрасно А.А. сейчас не сдержался и не остановил конфликт, напрасно... Не вовремя, и вообще зря.

«Я разработал для себя игру актера на плоскости (а не в линии), но у меня не получается...

Вы принесли с собой импровизации. Для меня всегда импровизация была проблемой: играть литературные тексты».

«Мой ум не мыслит даже оговорок в Достоевском. Мольера играть всегда легче, особенно в нашем театре».

«Модерн пользуется всегда меланхолией, потому что... модерн – посредине... (Меланхолия находится посередине между пессимизмом и оптимизмом.)»

10 мая 1989 г.

Рейс на Монреаль должен был быть 21-го. Су-301, в 14.50. Но... оказалось, что не куплены билеты!!

Скандал, шум... Шеф кричит по телефону... Чем кончится, неизвестно пока. Может быть, полетим через Гавану, 20-го. Танюшу проводил сегодня во Внуково (только что позвонила из Ростова, уже дома. Все в порядке).

От Москвы до Парижа (аэропорт Шарля де Голля) летели 3.20. Вылетели около 10 утра аэрофлотовским рейсом. Пару часов провели в аэропорту де Голля. Дальше – канадская компания. Можно лопнуть от неограниченного количества еды, питья и улыбок. Еще и кино показали, еще 12 программ радио в индивидуальных стереонаушниках. 7 часов лету. Усталость все-таки сказывается, хотя напитки и подкрепляют. А.А. нервничает. Еще бы... Бардак выходит за всякие рамки. Декорация, как оказалось, благополучно стоит в ленинградском порту, выгруженная по непонятным причинам нашими спонсорами – Балтийским пароходством – из трюма теплохода «Иван Дербенев». Узнали об этом за два дня до отлета. Делать нечего. Шеф решил ехать, несмотря ни на что. «Подарки» продолжаются, сейчас в Париже не взяли на борт наши ящики с костюмами. Итак, летим в Монреаль без декорации и костюмов!!! Настроение бодрое.

22 мая 1989 г., «Боинг-747», Париж-Монреаль

Прилетели вчера благополучно. Минут 40 от аэропорта на маленьких автобусах. Стереотип: «как в России». «Так похоже на Россию. Только все же не Россия», вспомнилось. Действительно... среднерусская полоса, очень похоже... очень (если бы не чудесная дорога). Расселились в отеле часов в 18 по местному времени. Через 15 минут собрались. Тренаж. Все уставшие. Потом, с наказом: ни в коем случае не ложиться спать раньше 23, отпустил. Честно гуляли с Витасом. Попали, конечно, сразу в розовый квартал.

23 мая 1989 г., Монреаль, отель «Аркадия»

В фестивале участвуют театры из США, Мексики, Чили, Канады и др. (в основном с американского континента). Мы первая русская драматическая труппа здесь. Играть будем в старом здании театра «Monumental National»!. Здание в типичном американском стиле старинного ярусного театра, в кино такие видел много раз. Ложи справа и слева, ажурный балкон. Сцена с наклоном! Таких теперь не бывает, раньше, насколько я знаю, все музыкальные театры были с наклонными сценами (танцклассы тоже, и у нас в Большом когда-то). Кресла на литой арматуре, красное дерево, бархат (под креслами – проволочные кронштейны для шляп!).

Все придумываем с начала. Это будет совершенно другой спектакль. Сделали диагональ через зал.

Работаем так: с 10.00 до 14, потом перерыв; с 17.15 до 21,22 – тренажи и проч., естественно, ежедневно. Утром – полные, вечером – по 15 минут того и другого, т. е. Г.Абрамов и В. Скорик. В этой поездке он опять с нами.

«Благовещение Марии»Клоделя, Квебекский театр.

Спектакль в Grand Seminarie идет в соборе. Помост – от входа до алтаря. Телеэкраны справа и слева вверху, размером примерно 3 на 3, может быть, больше. Микрофоны вклеены в парики, над ухом у актеров. Телекамеры... Техника, одним словом, мощная. Только на этом все и держится. Игра... Крайне традиционная, но, надо сказать, добротная. Смотреть было тяжело. Еще не адаптировались, по Москве было уже б утра. Стали слипаться глаза... 1-й акт шел 2 часа. Возвращались пешком... долго, через центр самый, среди сверкающих зеркальных небоскребов, огней, умопомрачительных машин, чистоты, прямизны, целесообразности и проч. и проч. и проч.

24 мая 1989 г., Монреаль

Попытаться кратко выразить ощущение, настроение от города, от людей, от среды невозможно. Чувство боли, стыда, глубокой досады, обиды... Не знаю. Может быть, это все не те слова. Но русский, наверное, не умеет иначе. Все сравниваешь, все думаешь... почему у нас и т. д. А сравнивать глупо, просто невозможно. Нет предмета для сравнения... Его просто нет. Ну, как сравнивать Ниагарский водопад и кузнечика... Не в размерах дело – вещи разные, совершенно разные вещи.

Ах... Одно только знаю, что если опять кто-то будет мне объяснять, чего-то доказывать про то, про это... я... я не буду спорить. Я просто не буду ни с кем спорить. И слушать не буду. Ничего не буду... хватит! Спасибо Господу Богу за мою судьбу. Честно говоря, я бы и ездить больше не стал. Тяжело, тошно... нет, нет... тошно и тяжело. Кто виноват? Что делать? Дурацкие русские вопросы. Поразительно, иду среди высотных аквариумов и вот о чем думаю: пропаганда... Нет ничего более невероятного. Вот они создали невероятную среду, а мы – не-вер-ро-ят-ное нечто. Т. е. у них все это было, стояло, высилось, блестело, сверкало, поражало, все это видели (и мы все – ну, хотя бы в кино), видели – и твердо знали(твердо!): нет! Не стоит, не высится, не поражает. Этого просто нет! НЕТ. Ну, допускали, как «призрак», как мираж («внешний блеск», «журнальный глянец»), немножко так допускали (и даже в допущении самом были неизмеримо выше всего этого говна, так, снисходили с улыбкой, ну, ладно, мол, ну, есть, есть... как будто... ну, пускай будет так, что есть) (ха-ха). Мы-то знаем – нет! Ни хрена нет, кроме безработицы, угнетения, безрадостного детства и наркоманно-засранных проституток... Не какой-то кружок сумасшедших, или заговорщиков, или маньяков, или полоумных... Вот ведь в чем беда, парадокс... (боль). Если бы... если бы Сталин с Ворошиловым... Нет, миленькие. Народноесознание было таким (да что там было). И как трава – должны вырасти новые, чтобы увидеть то, что есть... Невероятно! Ну, разве не невероятно... Тут мы поспорим с кем угодно, с кем угодно в мире... Разве кроме какого-нибудь племени Тую, уж точно знающего, что божество Му живет на луне...

25 мая 1989 г., Монреаль

Вечером первый спектакль. Пиранделло победил! Играли его в студенческой аудитории, засовывали в подвал, играли в спортивных залах, в «новейшей конструкции», а он все же привел нас в стены театра, здесь, в Канаде. Мне очень нравится то, что получается здесь. Интересно то, как воспримет зритель... Хотя в эти дни стало мне казаться, что вообще – будет ли это кому-нибудь здесь нужно. Странно... Как-то не вписывается все наше дело в среду, в этусреду. Ка-на-да... Канада... Надо как-нибудь записать общие впечатления последних дней. Сейчас не хочется. Может быть, потом как-нибудь.

С утра (с 10.00) – репетировали 2-ю половину 1-го акта, сейчас вот 2-й акт. Я свободен был. Сейчас... Сходил в православный собор... Здесь недалеко. Возле моста. Собор Св. Петра и Павла. Отстоял воскресную литургию, проповедь, приложился к кресту... Господи! Спаси и сохрани! Как хорошо, как легко стало, так благостно... Помолился за всех, за Настю, за Леночку, за всех моих родных. Просил прощения у Бога за свои грехи. Вышел на улицу. Солнечно. Прохладно... Собор наш небольшой, непривычный (с одной маленькой маковкой). Вокруг – тот же Монреаль, та же Америка, а у меня вдруг на душе совсем по-другому... совсем по-другому. Не одиноко. Почти слезы брызнули. Так легко пошел по Сан-Катрин к театру. И думал о родных, вспоминал всех. Думал о Танюше и благодарил Бога за то, что они мои близкие, любимые и что они у меня есть... Что Бог даровал мне все, что у меня есть. Что я счастлив, здоров. Что все главное в моей жизни я получил, просто как подарок, как дар – ни за что, так... по милости Божией, и только... И как бы... как бы очиститься от прочей шелухи, никчемных желаний, бессмысленных даже, рядом с тем,что имею, что даровано.

Вот какой чудесный день... Начало дня, вернее. Пришел в театр, а тут... тренаж, какие-то опять нелепицы... ругань и т. д. А.А. сделал перерыв на тренаж... Смогу ли когда-нибудь описать так, как все это было... правдиво и объективно. И возможно ли это? Правдиво и объективно? Наверное, правдиво для меня только. Как я понимаю. Да, наверное.

Мне бы хотелось описать нашу жизнь, наш театр... Не для истории, конечно, но назвать, определить. НАЗВАТЬ... И понять самому.

Сейчас репетиция 3-го акта. Пойду.

28 мая 1989 г.

А.А. – «Под импровизацией мы всегда понимаем свободную игру, а она включает правильную игру и огрехи. Несвободная, регулярная игра – всегда правильная».

«Я настороженно отношусь к слову «авангард»: всегда рискованно хаосом».

«В свободной игре возможно много допусков и грехов, в регулярной игре... вся грязь очень видна, наблюдаема, она разваливает организованное действие».

«Но... без понятия импровизации (или вибрации, как я раньше говорил) игра мертва. Вот парадокс, который нужно постоянно решать».

31 мая 1989 г., Монреаль

Сыграли четыре спектакля (28,29,30 и 31). Сегодня пятый, и последний. Много прессы. В основном сильно хвалебной. Много приходит актеров из других театров. Восторженные разговоры и т. д. Из того, что успел посмотреть и понять, можно поверить, что наш спектакль для них действительно нечто высокое и недостижимое. Кажется, американский театр все-таки слабенький театр. С бору по сосенке. Серьезной, фундаментальной работы (в смысле традиций и их развития) в психологическом театре нет. Вообще культура зрелищная, визуальная больше, больше развернута к шоу, шантану, скетчу и проч. Драматическая культура сборная-случайная, нерегулярная. Денег у них много, конечно, но на это расходовать, видно, нет желания и надобности.

Спектакли прошли хорошо. Первый – сложнее, рванее, на импульсах. Публика разнокалиберная. Внешний успех постоянен (аплодисменты, овации, комплименты, телевидение и проч.). 2-й – ровнее. Строже. 3-й – в ту же сторону. Вчера 4-й – лучший по ощущению. Публика почти очистилась. Меньше любопытных и пришедших послушать родной язык колбасников. Их откровенно жаль теперь мне. Человек-пузо. Но у них часто своя гордость, пузатая, довольно жалкая для взгляда со стороны.

I июня 1989 г.

Второй акт. Спектакль идет ровно, грамотно, но, по словам шефа, «не на воле». Я играл 1-й акт совсем без азарта. Очень он донял меня за последнее время «пережимами» и т. д. Что-то не радую последнее время шефа, не радую... Вчера «сбросил» немного обороты в игре, а сегодня, после дневной репетиции, когда он опять попросил «построже», опять взял ровно. Хотя понимаю: не угодишь в таком случае. Как бы ни играл.

Ничего такого не произошло между нами, и в работе все так же... Я по крайней мере не вижу явных сбоев или инертности со своей стороны. Но Учитель – человек настроения. Капризный, можно сказать, человек. Охладел... Что тут поделаешь. Спектакль последний сегодня, и улететь сможем только пятого. Придумали еще представление в местной национальной театральной школе (Достоевский, Дюма, Мопассан). Это 3-го. Интерес к театру большой, думаю, публика соберется.

Ходили сегодня с Витасом по магазинам. Купил кое-что. Хочется домой. Как вспомнишь, сколько лететь, так тошно становится.

Скорее бы.                                                                    I июня 1989 г.

Утром Вася Скорик сказал, что звонил из Москвы Тишкин. Ничего толком на знаю. Что-то с Таней. В больнице. Меня целый день отправляют в Москву. Сижу в аэропорту Монреаля. Рейс в Лондон задерживается. Я должен лететь через Лондон. Думал, что с ума сойду. Ничего не понимаю. Что-то мне говорят. Куда-то посылают. Не понимаю ни слова. Понял только nine-o-clock, девять часов. Вдруг везение. Слышу русский язык. Саша Игнатов... Мистер Игнатов. Что-то стало ясно. Господи! Дай только силы. Дай силы на эти тысячи километров. Силы, силы, силы... Танюшенька. Родная, любимая... Как пережить? Если б можно было отключить мозги. Господи, помоги.

3  июня 1989 г.

Бог послал Сашу Игнатова. Просто не представляю, как бы все это было. Теперь все хорошо. В Лондоне встретили и быстро перевезли из 3-го в 1-й терминал, не потеряли ни минуты и уже летим в Москву. Состояние? Близкое к обмороку. Танечка, Танюшенька, родная.

4  июня 1989 г.

Вот... эта черта... конец моей жизни. Писать об этом невозможно... 9 июня, ровно в б часов вечера не стало моей Танюши.

Сегодня девять дней. Только что вернулись с кладбища. Похоронили 11-го. На Северном кладбище, рядом с папой, Анатолием Алексеевичем. Все эти дни с моего прилета в 2 часа ночи с 4 на 5 – страшный сон. Может быть, когда– нибудь позднее запишу. Когда-нибудь. Господи... Как тяжело.

17 июня 1989 г. Ростов

Вот. Одиночество... Вот... тупик... тупик. Танюша, мамочка моя... кинолента... сюжет... и только. Не может же это быть жизнью.

Утром съездили с Оксаной Ивановной на кладбище. Последний раз. Миленькая, подожди, сказал я ей, подожди, я скоро... Сколько раз говорил ей такие слова... теперь уже навечно.

По-до-жди.

18-го долго, 6 часов, ехал в автобусе к моим старикам. Долго, жарко, невыносимо. Но... надо было поехать. Им тоже... Только что они проделали этот путь на похороны. Не было такого слова в моем лексиконе до сих пор... не было. Похороны... Боже, Боже...

Так не хотелось ехать, так трудно... Но жалко, жалко родных моих стариков... Святых моих стариков. Как поздно все доходит, как непростительно поздно. То, что эти два человечка, заблудшие и беспомощные на страшной этой планете – святые, я понял уже взрослым человеком.

Я старался. Старался как-то что-то... облегчить, сказать... поговорить (особенно с папой, родной мой, он так любит поговорить, и не с кем, и не о чем... беда). Старался. Вечер 18-го... потом 19-го и 20-го был с ними. Никуда ни к кому не ходил, только с ними. Ходили с папой по великому городу Перевальску. Я расспрашивал его о войне, о плене, о чем ему, наверное, всегда хотелось, но не говорилось. Впервые услышал, как он сказал «чекист», впервые услышал подлинную его интонацию...

21-го утром в 7.30 сел в автобус и в 2.30 дня был в Ростове.

Толик взял мне билет на СВ. Один в купе, слава богу. Еду. Один. Бутылка водки. Еду. Плачу. Один. Боль не пройдет. Никогда. Никогда. Боль.

23 июня 1989 г., поезд «Тихий Дон» Ростов-Москва

Поезд. Думал, буду ехать и писать... но это невозможно... то, что нужно (или, быть может, не нужно,не знаю).

Утро 24-го, поезд

Дома невыносимо. Невыносимо. В Москве невыносимо. Везде невыносимо.

Без даты

Утром не смог пойти на репетицию. Нет сил. Нет никаких сил. Пришел только к 3-м часам.

Читаем и разговариваем... «Гиганты гор».

А.А. – «Вся история безжалостно разрушает театр, отвергает, уничтожает мысль о его нужности...»

«А в целом (в результате 4-х актов) – есть акт искусства».

«Я понимаю конфликт только в динамике. А так... говорю: соотношение, альтернатива и т. д. Две картины висят: конфликт? – Конфликт, но... представьте себе конфликт, сделанный из статики, без протяженности, невыраженный и т. д. Это же совсем другая вещь, другой мир искусства».

25 июня 1989 г., воскресенье

Вылетели вчера, 2 июля, в 10.30 утра из Шереметьевa. Летели 3.30 («Аэрофлотом» с курицей). В этот же день после того как разместились в гостинице – тренаж. Потом все пошли смотреть город. Я тоже было пошел, но вернулся в номер (меня одного поселили, спасибо), лег и спал. Купил бананов, поел и спал. Утром в 7.30 снес вниз вещи (меняем сегодня гостиницу), вернулся опять в номер и опять лег. Опять спал, или думал, или... забылся. В 10.45 – двинулись в репзал. Всей толпой. Ехали на метро долго. Провели два тренажа (Г.А. и Гриша).

Солнце на улице, жарко. Но и прохладно.

Соображаем, как играть. Разговариваем...

1-й акт. Вводим Эмиля. Душевный парень. Я, говорит, не актер. Я – комик.

3 июля 1989 г. Лондон

Сегодня первый спектакль. Всего здесь 5 (7,8,9,10 и 11). Никуда не ходил, нигде не был. Правда, с Олегом Липциным один раз после вечерней репетиции съездили в Сохо. Это интересно. Туда ехали на метро от театра, оттуда на лондонском двухэтажном автобусе. На красном, старинном. Сидели, конечно, на втором этаже и курили. Вот и все. Может быть, потом схожу куда-нибудь. Пока и времени, правда, не было. Репетиции, тренажи. А.А. не в себе. Кажется, он сильно волнуется. Ведет себя ужасно. Орет, кричит, матерится и ломается. Кажется, он сам хочет все разрушить, своими руками. «Я тебя породил, я тебя и убью». Жалко и странно... Стараюсь «улететь» в эти минуты, не слышать и «не быть» здесь. Зачем он так? Не знаю. Бог ему судья. Он живет свою судьбу, так, как может и хочет. Артисты не без греха – это так. Не без греха, но, наверное, можно и другие слова найти, и другую расстановку. Не знаю... А теперь и знать как-то не очень хочется. Одиночество. Как я знаю, что это такое. Вот здесь, сейчас, в Лондоне, и все равно. Как раньше считал дни, спектакли... как ждал... как – скорее, скорее, хотелось поторопить время. Некуда спешить. Некуда. Все равно. Могу ездить хоть год, хоть два, хоть сколько... Могу не ездить. Везде мне место, и нет нигде мне места. Та могилка на Северном кладбище Ростова... Но... не чувствую, что онатам. Таня, Танюша... Танюша... как одиноко мне без тебя, как невозможно одиноко...