Текст книги "Не уймусь, не свихнусь, не оглохну"

Автор книги: Николай Чиндяйкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц)

Привезла много хороших книжек. Тоже целый день рассматривали. Книжки замечательные: проза Сарояна, воспоминания Д.Н.Журавлева, Каверина, Ильиной и проч. Совершенно чудесная монография И.Н. Соловьевой о К.С. Станиславском, удивительный альбом с прелестными фотографиями, я млею от радости. Да, о Блоке чудесная... Ну и другие.

А сегодня новый день. Льет дождь.

8 августа 1985 г.

Сижу над курсовой по режиссуре. Пишется с трудом, но интересно. В основном время уходит на сам процесс писания и, главное, «формулирование». Вопрос знаю уже досконально и могу говоритьо нем легко и, кажется, убедительно, но, опять же, изложение на бумаге – больное место.

Пишу о «зерне» спектакля, образе спектакля, стиле, мере условности и разбор пьесы.

Уходит на это целый день с утра и до ночи. Выхожу погулять ненадолго вечером, а утром бегаю, хотя погода жуть – дожди (для моего писания – это, конечно, хорошо).

От Насти получил телеграмму из Москвы (!): «Вышли денег как можно скорее». Выслал. Позвонил ей вчера (она у Горбенко). Поговорили. Мычит. Толком ничего не объяснила, обещала сразу же обо всем написать. Я расстроен. Сильно расстроен.

14 августа 1985 г.

Контрольную по режиссуре закончил. Получилось, кажется, ничего... Но удовлетворения нет никакого. Я бы еще писал и писал. Все видятся «общие слова», «общие места». Если бы время не поджимало... а конец совсем скомкал. Позвонили из горкома, хотели запрячь в одно дело на Зеленом острове, в связи с ожидающимся приездом генерального секретаря. Я стал торопиться, дописывать лишь бы как.

Настроение плохое. Казалось бы, отпуск, лето, дома... О чем еще мечтать, сиди, занимайся только своими делами! Нет, нет и нет! Каждый божий день какая-то суета, какие-то дела неотложные, встречи необходимые, хождения, смотрения, покупки и т. д. Просто оборзел от всего этого!

Еще расстраиваюсь, что ничего нет из дома, от мамы. Ни письма, ни телеграммы! Что они молчат?

20 августа 1985 г.

«Нашлась» моя дочка. 12-го получил от нее телеграмму из Москвы, вышли, мол, денег; поговорили с нею по телефону, а теперь вот получили от нее письма (я и Таня). Пишет просто, бойко. Толком, правда, так и не объяснила: поступала она в этом году или не пыталась? Кажется, будет работать в ТЮЗе, пока... Как бы так научиться жить без претензий и требований – это я к себе. Я ведь ее так давно не видел, не говорил с нею, что я могу знать? Какая она сейчас, о чем думает, как представляет себе всю эту штуковину – жизнь?

Вчера говорил по телефону с мамой – удалось соединиться с Перевальском (с соседями). Чувствую свою вину, что все так сложилось этим летом... Но, дай Бог, они все-таки приедут с папой. Так надеюсь на это. Плохо на душе. Неспокойно. Я ведь уже взял билет, чтобы лететь 4-го, а вот сегодня сдал. Может, все-таки приедут. Эти чертовы расстояния! Сколько проблем.

Немного болею. Спина. Лежал два дня. Сегодня получше.

Читаю Рим и Грецию – конспектирую. Вообще работа идет медленно. Начинал довольно сосредоточенно, а теперь никаких сил нет упереться покруче. Все время думаю о курсовой по режиссуре. Начинает казаться, что ерунду написал. Да, все это ужасно – вся эта «игра с несуществующими предметами». Во всяком случае, в моем возрасте. А так... пустоцвет. Лет в 20-25 этим заниматься, наверное, еще можно, даже полезно, может быть.

2 сентября 1985 г.

Сегодня проводили маму и папу, они погостили у нас (с 14-го) эти дни, и это счастье. Я несказанно рад был, когда получили телеграмму о их решении приехать. И как хорошо было. Милые мои, милые! Плохой я сын, конечно, и внимания, и времени, и души не отдаю столько, сколько нужно и сколько бы мне хотелось... Странно, но даже веду себя как-то глупо. Какая-то несообразность, нестройность между желаниями, чувствами моими и тем, что и как делаю, как говорю с ними, как общаюсь, хотя всеми силами пытаюсь себя обровнять. Невысокость человеческая, очевидно, сильнее всего в человеке (во мне т. е.), необразованность, «не в смысле образования», а в смысле гармонии, цельности, единства желаний и поступков.

Мы с Танюшей старались их порадовать, но много ли преуспели в этом, не знаю... а все думаю, мало. Грустно. Теперь не скоро опять увидимся. Буду писать, писать, писать им.

Папа, кажется, стал меньше ростом. Или мне кажется. Но такой хороший крепышок. Обеспечивал нас продуктами только он – ходил по магазинам – и читал. Прочитал здесь всего Валишевского, «Вокруг трона». Любит об этом поговорить.

А мама – красавица. И совсем не выглядит на свои годы. Молодая совсем. Я старею, а они уже нет.

Всё старались, чтобы мы не потратили на них лишний рубль. Всё чтоб самим купить и нам «помочь». Это смешновато и очень трогательно, ну да ведь, действительно, и помощь! Помогли очень. У нас с деньгами после отпуска как всегда было.

Ну, вот, написал немного, и чуть легче стало. Будто им письмо написал.

Провожались смешно: дважды вчера опоздали на поезд из-за смены времени (справочная подвела нас), билеты переделали, но они (особенно папа) очень волновались. Я смотрел на него, и так сердце сжималось.

30 сентября 1985 г.

Так болел, что хотели положить в больницу, но я открутился, т. к. не хотелось ложиться, пока здесь у нас были мама с папой.

Спина очень болела, боялся, что почки, но в основном, оказалось, остеохондроз, боли просто дикие, два дня лежал в лежку, не мог пошевелиться. Ходил на электролечение, на уколы, таблетки какие-то пил, а теперь вот на массаж ежедневно. Стало гораздо лучше, но все-таки нездоровье ощущается довольно неприятно. Очень это раздражает и портит настроение. Иногда накатывает такая апатия... хочется лечь и уснуть, и все!

Много-много читал после Греции, Рима, Средних веков. «Войну и мир» перечитал за 4 дня! Ощущение непередаваемое, так в детстве выходил из какой-нибудь «киношки» цветной, яркой, живой, интересной, и становилось жутко от серости и будничности, от унизительной мелкоты нашего городка, закопченных стен, дохлых акаций, и трудно было поверить, что вот это-то и есть жизнь, а там – просто «кино», ни сердце, ни душа детская не хотели с этим соглашаться ни в какую. Нет! нет! нет! Жизнь не может, не должна быть такой, она гораздо важнее, многозначительнее и проч. и проч.! Даже тяжко бывало в такие минуты. Отчетливо помню, что всерьез над этим задумывался. Вот нечто такое сейчас после «Войны и мира».

Перечитал Тургенева, Чернышевского, Лескова, Бунина, Андреева, кое-что Чехова, Куприна, Горького и т. д. Много. Сейчас вот оторвался от «Братьев Карамазовых». Башка уже не воспринимает, подолгу сижу над страницей, нужно перевести дух.

Что важно, что не записал? Вот что: назначен новый главный режиссер в Омском академическом. На первом сборе труппы (13-го) представили в этом качестве Г.Р. (Геннадий Рафаилович Тростянецкий, режиссер-постановщик, близкий по ростовской юности).  Как сказал Ресненко, «естественное назначение». Вот и перелистнулась еще одна страничка в «нашей истории». И все, как просто! Так ведь просто... Ну почти ничего такого не произошло. Вот уж поистине, театр – модель жизни. А жизнь – машина забвения, вперед, вперед! Только вперед.

Прочитал прелестную пьесу Эрдмана «Самоубийца». Высший класс! Когда такая пьеса попадается в руки, все разговоры о прозе, драме и т. д., об их специфике и различии – просто лишние. Это пьеса,она так сделана, – она дышит сценой! исполнением, ее читать-то надо вслух! Там объем, там пространство трехмерное (а не лист бумаги со словами и рассуждениями «о жизни»), и живые люди.

Чудо! А сейчас по радио услышал, что «Грядущему веку» Г. Маркова вручили первую премию где-то на фестивале каком-то. Вот так! Это вот жизнь! Правда!

I октября 1985 г.

Итак, итак... Закончилась еще одна сессия. Прилетел домой 2-го, под вечер. В Москве было еще тепло, таял снег, а тут зима. Таня встречала меня в аэропорту, замерзли, пока ждали мой чемоданчик.

Как жил, как работал, как скучал по дому... Не буду об этом писать. Что-то подчеркивал в том (рабочем) блокноте, что-то просто лень писать, и опять же нет слов, какие бы нужны были. Время на сессии расползается, вздувается и месяц – как год, без всякого преувеличения. Новостей много. Главная – это была последняя сессия с Мих. Михом. Да, как это ни фантастично звучит, но это так. Наш любимый, наш великий учитель – покинул институт. Причин много, целый комплекс причин... Дело это тяжелое и для него и для нее... Но это жизнь, и ничего, к сожалению, не поделаешь. Заели разногласия с кафедрой, надоело работать на «дядю», а тут еще грядет пенсия через какие-то полтора года, и ее тоже нужно заработать, а в его положении в институте только «мизер» получился бы и т. д. т. п. Расставание было тяжелым, нервным... Но, по житейскому закону, и преимущества были: в эту сессию он постарался «впихнуть» все, что рассчитывал давать, растянув на все 4 года. Убойной силы месяц! Только теперь, может быть, по-настоящему мы поняли, с каким художником, человеком, мастером посчастливилось работать нам, грешным недоучкам. Если хотя бы десятую долю его «дара» нам – студентам – удастся взять, сделать своим, реализовать на уровне своих возможностей, то и это будет хорошо,и это будет режиссурой завтрашнего дня. Он сам хочет, чтобы нас принял Анатолий Александрович Васильев, кафедра тоже якобы понимает, что никто другой просто не имеет права вмешиваться в процесс, созданный Буткевичем, особенно после нашего теперешнего экзамена. Но тут тоже множество «но». Одним словом, мы так и уехали, не уверенные абсолютнов результатах. Надеемся, очень надеемся, что все-таки нам повезет. Ну, а нет, так нет! Главное Мих. Мих. нам дал. Эти два с половиной года уже не вычленить из моей жизни. Тут не конспекты, не записи, не «натаска», тут что-то такое, что «из рук в руки» переходит, и я это «что-то» чувствую в себе ясно. И еще, пожалуй, впервые, как никогда, появилось желание ставить! Яростное желание. Буду говорить с Мигдатом и Геной о следующем сезоне. Если не удастся дома в Омске, буду искать постановку где-то на стороне, хотя для меня жутко подумать о новой, да еще такой, разлуке. Пока рано фантазировать на эту тему, посмотрим, во что выльется разговор с нашими начальниками.

Мою курсовую (письменную) Мих. Мих. просто превознес, читал на кафедре... «У нас диссертации хуже...»

С отрывком пришлось повозиться. Но с какой радостью теперь вспоминаю! Слава богу! Все хорошо. Экзамен прошел блестяще. С сюрпризами и т. д., как всегда у Буткевича. Зал был полон. Овациям не было конца! Играли отрывки: мой – «Как француз Москву брал», Витаса – Оскара Уайльда «Как важно быть...», Баландина – по Гоцци, Маслова – «Зависть» Олеши в исполнении синеблузников. И, конечно, импровизации– это было на унос. На основе дель арте – современные маски. Темы давали из зала – мы сочиняли по ходу пьесы.

Был праздник! Все остальное сдал на отлично. Но это было неимоверно тяжело, мучительно и долго. Очень хотелось домой. Ну вот и сижу теперь за своим столиком. Ах, я домосед! Закоренелый! Книжечки, книжечки, книжечки – тихо... хорошо...

5 ноября 1985 г.

Купил новый фломастер. Люблю тоненькие ручечки, сразу хочется чего-нибудь написать... красиво пишет... и легко.

Сегодня Танюша открывает сезон в Доме актера. Целыми днями там пропадает, все волнуется, все суетится... Сейчас опять убежала, хотя еще 5 часов, а начало в 7.

Я бездельничаю... т. е. отдыхаю после сессии. Ощущение странное... будто все было давно-давно. Как быстро выветривается из башки важное и нужное. Наверное, возраст такой – нельзя останавливаться ни на один день, сразу вянешь... сохнешь...

Кажется, не записал, что виделся в Москве с Настей. Она заезжала на пару дней после Смоленска, где они с ТЮЗом ростовским были на гастролях. Работает осветителем. Поступать в этом году, как говорит, побоялась. Готовится к следующему году. Пытался, как мог, объяснить кое-что про это дело... Кажется, у нее очень приблизительное понятие о театре. Очень приблизительное... Даже странно... С другой стороны, еще нет 17-ти. Выглядит совсем взрослой... Это, вероятно, и вводит в заблуждение. Ждешь от нее чего-то более взрослого, серьезного, а может быть, просто рановато... Выглядит она прелестно, хотя, вполне вероятно, отцовское чувство... Смотрю на нее, и сердце как-то так... что-то с ним такое... Схватить ее хочется, прижать и что-то ей сказать такое важное, без чего она не сможет, не сумеет жить. Больно. Больно и тяжко. Впрочем, бывает хуже... Не надо роптать на жизнь. Написал ей огромное письмо со всякими рекомендациями (советами, скорее) по подготовке... Понимает ли она, что за гораперед нею, сколько «копать» предстоит, бедненькая. Нет, наверное, она счастливая – не понимает. Конечно, если бы была рядом... многое можно было бы сделать для нее, даже просто так, опосредованно, что ли... Буду почаще ей писать в эту зиму, буду тормошить. Ростов... Боже, мне кажется, там всепротив театра. Все сытое, холеное, богатое, наглое, самоуверенное – все против театра.

Читаю книжку Джона Коттрелла «Лоуренс Оливье» —хорошо написана. Хорошо, когда можно почитывать то, что нравится, скоро это опять закончится.

12 ноября 1985 г.

12-го посмотрел «Японское пальто» («Продается японское пальто из парашютного шелка» – эту изящную комедию написала жена моего приятеля Алина Маслякова, я случайно прочитал и привез в Омск, для Тани.).Интересно в своем театре видеть спектакль «с листа», вчистую... Рад, что угадал пьесу. Теперь убедился в том, что не ошибся. Хорошая, цельная пьеса. А вот режиссер, на мой взгляд, недооценил материала. Спектакль хороший, а мог бы быть блестящим. Материал не чувствуется, вернее, вся вторая половина второго акта. Жалко. Таня очень красивая, нежная, трогательная. Ей очень сочувствуешь, очень жалеешь, и очень «за нее». Теперь, со всем запасом буткевичщины, смотреть тем более интересно. По нашим курсовым меркам: маски есть у Тани, Наташи, Василиади, Егора (в какой-то степени) и... пожалуй, все.

Джон Коттрелл, «Лоуренс Оливье». Новая книжка, предисловие нашей А.Г. Образцовой. Читаю с огромным интересом, хотя давно, кажется, отказался читать книжки «про артистов». Подумал: талант – умение получать удовольствие от труда, тяжелого, непосильного. А от Бога – это не талант, это – гений. Разные вещи.

15 ноября 1985 г.

Наши ездили в Тбилиси играть «Вверх по лестнице» ( «Вверх по лестнице, ведущей вниз» – замечательный спектакль Г. Тростянецкого по пьесе Бэл Кауфман)на фестивале молодежных спектаклей. Приехали изможденные от перелетов-переездов, но с хорошим настроением. Спектакль приняли отлично, много приятного шума и т. д. Всех очаровал первый секретарь ЦК Грузии, явившийся из-за кулисы со словами благодарности и проч. Города, правда, почти не видели – день приезда, день отъезда, репетиция, спектакль...

А мы тут с Таней «отстреливались» вдвоем. В воскресенье утром и вечером играли «Наедине», во вторник «Качели». Как хорошо игралось! Даже хочется об этом записать пару слов. Очевидно, сказываются мои институтские 2,5 года, а может, просто покой, уверенность появились, а в нашем периферийном сознании это так много значит.

А ведь «Качели» в последнее время мне лично было играть все труднее и труднее. Даже показалось, что спектакль состарился и, как ни печально, надо с ним прощаться. Вильнюсские гастроли, наверное, вдохнули немного свежести... А перед этим спектаклем, последним, было вообще какое-то боевое настроение. Многое передумал днем, взял в руки пьесу. С удовольствием перечитал. Как интересно! Время идет, подумал я, мы меняемся, зрители меняются, атмосфера вокруг, жизнь – все меняется. Спектакль, если он живой, должен все это чувствовать, что-то вбирать в себя, что-то не принимать... но должен дышать, жить, т. е. – меняться. Посмотрел на себя,просто на себя... Взрослый мужик, с прозаической лысиной, широкими плечами... И пошел играть. Новый брутализм – одним словом. Таня – великая актриса! Ловит все на лету. Поговорили днем несколько минут о пьесе, о театре... Кое в чем сознательно сдвинули взгляд на вещи, ранее «задолбленные». Счастливейший спектакль! И ничего не «жали», не «давили», а зритель... Боже, какая стояла тишина в зале! Потом шли пешком. Снегу намело. Вечернее послеспектакльное счастье. Переговорили обо всем, вспомнили каждую деталь... и убедились, что мы правы. Работать должно быть радостно!!!Какая простая истина! И как этого не хватало в прежней работе! Смогу ли я такработать? Смогу ли?

22 ноября 1985 г.

Воскресенье. Спектакля нет ни у меня, ни у Тани. Чудесный день. Утром побегал, совсем немного... Размагнитился... Такие большие перерывы мне уже нельзя делать. Ужас! Возраст! Форма теряется в считаные дни. Беда. Но хорошо подышал, размялся. Вместе делали «большую приборку». Удачно. Теперь она что-то там стирает. Я читаю. Разбираю свои «бумажки». Хорошо. Я лентяй. Безбожный лентяй. Честно говоря, вот так мне лучше всего... Дом, тишина, покой, книжечки, бумажечки, и никуда не надо...

Нет, надо. Вечером к Оле Петренко на юбилей. Ей сегодня 40. Я думал, она старше.

От моих получили посылку с шиповником, медом и даже маслом, а Оксана Ивановна прислала грецких орехов целый ящик. Богатенькие. Когда все хорошо... тревожно. Вдруг что-нибудь случится. Нет бы, ничего, все бы вот так, а?

 
С небес будет дождичек литься.
Пусть все это длится и длится.
 

 Это, кажется, Глеб Горбовский. Видел прекрасный фильм «Парад планет». Не ожидал от сов. кино таких подарков. Пока даже не разберусь в себе по этому фильму, и не хочется, честно говоря. Его так – сердцем – хорошо посмотреть.

24 ноября 1985 г.

Таня просидела две ночи в Домодедове. Просто жуть. Я сам тут извелся, а ее мытарства можно только представить. Очевидно, то, что меня не было рядом, придало ей силы – нужно было «бороться» за себя самой, держать в кулаке нервы и выживать в этой экстремальной ситуации. Может быть, поэтому, добравшись наконец домой, выглядела довольно бодро, по-пионерски.

Г. Тростянецкий выпустил свой спектакль «Мой бедный Бальзаминов». Много сейчас хожу и думаю об этом. В двух словах – спектакль хороший. Даже очень хороший. А мог бы быть... Просто должен был быть...

Да, как ведь осмысливаешь спектакль: если спектакль плохой, хочется, чтобы он был не такой плохой, если он не такой плохой, хочется, чтобы он был хороший, если хороший – хочется, чтобы он был очень хороший, – если очень хороший – хочется, чтобы он был блестящим,грандиозным, ошеломляющим, если он – ошеломляет... хочется – умереть.

Фантазия его неудержима, театральна,летуча и т. д. Ее так много, что местами она уже не «переходит в качество», но это беда, которую легче всего простить. И легче всего исправить. Вообще это хорошаябеда. В искусстве возможна хорошаябеда.

А вот артисты в «хвосте» спектакля, в хвосте его движения, фантазии, выдумки, в хвосте идеи такого театра.Это уже просто беда.

Как обидно. Даже не знаю, ну, на 40 % «не добирают» артисты. И нет! Не то чтобы «плохо играют». Местами лучше, местами хуже... но не в тот театр играют.Театр-то другой, в котором они барахтаются. Два года назад, в другом Островском, этого было бы вполне достаточно, т. е. совершенно вполне.

Об этом с Таней не говорили. Может, потом поговорим. Говорили о другом. Есть некоторые идеи по поводу «общей жизни», что ли... Приглашает участвовать.

Все мировые проблемы умещаются в моей деревне. Иначе это не мировые проблемы.

9 декабря 1985 г.

А столько всего произошло... Во-первых, растворился 1985 год... Ушел... И вот уже 86! Начинаю замечать, что больше всего меня волнует течение времени.

Где-то в начале декабря «нашел»-таки время поговорить с Г.Р. о возможности постановки в новом сезоне. Разговор не так чтобы очень длинный, но содержательный... Им было высказано опасение по поводу Мигдата, как он воспримет это предложение, но это было напрасное волнение. В тот же день уже сам Гена говорил с ним и все решилось положительно. Это великое событие. Я сам предложил ставить советскую современную пьесу. Теперь уже, конечно, много разговоров на эту тему позади. Много читаю, ищу. Мне хочется иметь не одну,а 3-4 пьесы, которые я готов ставить, так, чтобы легче было состыковать любую из них с общим репертуаром и т. д.

26 декабря 1985 г.

1986

Еще одно немаловажное событие. Теперь я – заслуженный артист. Боже мой! Узнали об этом утром 25 декабря (подарок к Новому году), а указ подписан, кажется, 23-го.

Позвонили Мигдату из редакции, но он уже был в пути на работу, и первой позвонила нам Галина Николаевна. Я грипповал в своей комнате, а Таня в своей кашляла. У нее сильнейший грипп был, бронхит и т. д. Это было в 9 утра! Хотелось спать, но я по голосу Таниному понял, что пришла «эта радостная весть». В этот же день было в «Омской правде», и тут начались звонки, звонки, и так дня два.

Буквально за несколько дней было опубликовано постановление о присуждении нашим Госпремии РСФСР за «У войны не женское лицо». А тут мы с Алексеевым «отличились». В общем, «праздник всего театра». Эти денечки, конечно, можно вычеркнуть из полезной жизни. Выпивки, поздравления и проч. и проч. И это еще не все. Еще банкет. Тут же дал телеграмму маме и папе. Вот кому радость-то настоящая! Для нее-то и хотелось получить это самое «звание». Да нет, лет пять назад (ну, хоть три!) я бы и сам еще, наверное, что-то такое почувствовал, невероятное... Наверное почувствовал бы... А теперь... другие дела, другие заботы, другие тревоги.

Новый год встречали у Ханжаровых, и очень хорошо. По-семейному, тихо.

А уже третьего Танюша легла в больничку (так было запланировано). И вот я две недели один кукую.

Сегодня ее привезут играть «Пальто». Сейчас тоже поеду в театр.

Очень хотелось записать о беседе с Аллой Соколовой ( драматург, автор популярной пьесы «Фантазии Фарятьева», шедшей на нашей сцене). Она делает сценарий на наше телевидение обо мне. Сидели у Гены в кабинете, говорили... 3 часа, чрезвычайно интересно, к сожалению, это невозможно записать. Она тоже достала блокнот, хотела записывать, но только нарисовала несколько кубиков.

Пожалуй, только с Таней можно беседовать так, достаточно конкретно и философски... и свободными мозгами...

Я «разогрелся» где-то минут через 20, и дальше было азартно... интересно... почти раскованно, а это самое лучшее чувство для живого диалога, живого сиюминутного.

И теперь вот уже пару дней все хожу и «спорю» с нею. Такие богатые мысли «на лестнице» взблескивают!

15 января 1986 г.

Гена пришел 22-го вечером (прямо из больницы от Мигдата). Снег на голову. Первое – нет! Молчу. Слушаю. Он говорит, говорит. Судьба! Вспоминаю Мих. Миха. А почему бы нет! Таня потом сказала – так же шел процесс. Соглашаюсь. Опять говорим. 23-го судорожно хватаюсь за пьесу, книги... В этот же день на стене – приказ... Режиссер – Чиндяйкин, руководитель постановки – Тростянецкий.

Руководство театра предложило мне немедленно, буквально «завтра» приступить к репетициям пьесы английского драматурга Джеймса Болта «Человек на все времена», вместо неожиданно сбежавшего приглашенного режиссера! Распределение ролей, эскизы декорации, костюмов – все было уже сделано, принято, и я должен был «вписаться» в чужой рисунок. Вот такой оборот.

24-го первая репетиция. Разговор. Большой. Кажется, полезный. 25-го вторая. Более конкретные —театральные – проблемы о типах, масках, способе игры и т. д.

Большой разговор с Дрейденом (Дрейден Сергей – известный питерский актер, тогда служивший в нашем театре, исполнитель роли Томаса Мора, главной роли спектакля).Все, пока, слава богу! Главное впереди.

Если не надорвусь... Играю втемную «по крупной». Душа вибрирует. Такого не помню. Боюсь. Себя бояться можно. Наверное, даже собственной слабости можно бояться, это ничего. Главное – не бояться артистов. Этого допускать нельзя.

Материал! Сейчас главное вгрызаться в материал! Времени нет, совсем. И нет возможности отступления. Вгрызаться, вгрызаться! Хотя бы маленький плацдарм на первых репетициях задолбить... и упереться. Чтобы было во что упереться!

26 января 1986 г.

Вручали грамоту заслуженного артиста РСФСР в здании обкома партии (конференц-зал). Таня была со мною. Были еще – в качестве гостей – Борис Михайлович Каширин и Эдик Цеховал.

Группа награжденных – рабочий, учителя, получившие звание, и один артист (Алексеев – в Иркутске). После этого события заехали к Эдику. Мне не сиделось, и не елось, и, тем более, не пилось. Скорее, скорее – домой, к пьесе.

27 января 1986 г.

3-я репетиция.– Начал разбор по картинам (1, 2), хочу избежать «застольного» периода как такового. «Читка в ногах» – хотя сразу это не получится, но готовлю артистов к этому. Пока не грустно. Кажется, есть интерес.

Вспоминаю Мих. Мих'а постоянно – как он говорил, что для режиссера важно: ум, личное обаяние и знание материала! Все, все, все впереди. Сейчас скорее охватить всю пьесу вместе с артистами, чтобы каждый прочувствовал линию.

Большая пьеса, очень большая.

28  января 1986 г.

4-я репетиция(3, 4). – Немного мараю. Лукьянов этим недоволен – ворчит. Общее настроение – тьфу, тьфу, тьфу! Сегодня утром понял (не на словах, а физически ощутил) всю «небытовость» пьесы. Пока читаем сверху, все только – что,а здесь главное —как? Способ игры.Это дальше, пока пробивать... пробивать грубо, примитивно...

29  января 1986 г.

Сегодня понедельник, все утро просидел над пьесой. Потом встречался с композитором Витей Березинским, потом забежал в райисполком по делам (как все некстати), и опять над пьесой. Сейчас третий час ночи. Таня спит.

С трудом добрел до финала. Надо простроить структуру... просто сяду и нарисую на бумаге. Рифы проступают довольно ясно, но раз я их вижу, значит, уже неплохо. Через день встаю на ноги. Страшно боюсь первого момента.

С декорацией не знаю, что делать. Все поперек меня! Это мой гроб! Снял копию с эскиза, висит у меня на стене перед глазами целый день, целый день смотрю, и сердце заходится. Только что звонил Миша А., у него 7-го показ во МХАТе спектакля с Б. Щербаковым.

3 февраля 1986 г.

Утром шел по второму акту за столом. Конца не видно. Надо марать, сильно марать. Вечером попробовал 1-ю картину ногами... Ох, ох... тяжело... Пробовали этюдом. Сопротивления нет, артисты идут легко на этюд, но очень себя «держат», берегут. Боятся острого рисунка, нырнуть, впрыгнуть поглубже в зерно характера боятся. Что делать? Состояние мое судорожное, но все надо держать в себе, это тяжело. Главное, чтобы у них не гас интерес. Это главное, пока вижу, что-то есть в глазах, но долго этим не проживешь, нужна пища, от меня... Думаю, думаю, думаю. Скорее охватить весь материал!

5 февраля 1986 г.

Дошли пьесу до конца по первому разу. Света показала эскиз и костюмы группе. На показе вел себя сдержанно и лояльно по отношению к оформлению. Зачем им знать мои тревоги. Надо выгребать самому, завтра еще раз попробую серьезно поговорить со Светой. Может быть, что-нибудь изменим.

7 февраля 1986 г.

Вчера начал маневры со Светой по поводу оформления. Тут все не просто, надо быть дипломатом, в конце концов, дело можно выиграть только при взаиморасположении. Пробовал действовать осторожно и целенаправленно, что-то получилось. Пересмотрели правую часть конструкции по моему предложению, стало удобнее несколько, потом так же ненавязчиво втиснул центральную лестницу...

Разбросал 4 картины. Дается все тяжело. Странно, но ожидал от артистов большей подвижности. Сказывается, что не сам распределял, ах, как сказывается... Собственно, паниковать рано, может быть, так и должно быть. Внутри все клокочет, хочется взять свою душу и «вставить» ему в грудную клетку. Как-то надо меньше говорить... больше двигаться, пробовать.

К концу репетиции такое ощущение, что ничегоне прибавилось. Просто потоптались на месте – и все. Господи, вдруг это так и есть!

Завтра понедельник, попробую посидеть над пьесой – сделать какие-то заготовки наперед, на неделю; хотя бы дня на три.

9 февраля 1986 г.

Нет, записывать репетиции не удалось. Работал много и трудно. Был момент, где-то спустя 2-3 недели, критический. Потом вроде вырулил. Поставил два акта «на ноги». Теперь понимаю, что «нахрап» и неподготовленность сказались, да еще как... Все-таки месяц мне пришлось (вместе с актерами) разгребать пьесу, а в это время был, очевидно, упущен момент нахождения «своей игры», момент освоения ситуации и перевода ее актерами в свою психофизику.

С 4-го пришел Гена. Репетируем вместе, т. е. в основном он, а я вякаю с места. Но теперь-то прочно знаю материал, и когда он ошибается (а это происходит), я бываю нужен.

С оформлением делаю что хочу. Задвинул все в глубину и т. д.

Состояние тяжести и неудовлетворенности, конечно, есть. Трудно объяснить словами, но, страдая душевно – умом радуюсь. Понимаю, что все так и должно быть и даже все хорошо. Ведь еще три месяца назад только мог мечтать о будущей (когда-то) постановке и т. д. А здесь такой опыт. Грандиозный опыт. И хорошо, что с этой пьесой. Честно, мне теперь ничего не страшно. Столько уроков! А с артистами... Ведь это все нужно было когда-то пережить. Сколько переживаний с Дрейденом. Тоже опыт. Что делать – если такой ценой. За опыт надо платить. Того стоит.

Завтра мне стукнет 39. Таня готовит лобио и торты. Наверное, кто-то придет завтра. Ах, какой я старый, старый!

Это бы все ничего – вот узнал: сняли «Наедине со всеми»!!! Горе! Какое горе! Как мне тяжело. Как жалко!

Значит, тот спектакль был последним! Мы играли и не знали, что последний. Худсовет еще не утверждал, зашел к Андреичу в кабинет. Смотрю – кресло стоит мое из спектакля. «Да, – говорит, – уже мебель раздербанили». – Так случайно узнал.

7 марта 1986г.

Последняя репетиция состоялась. Завтра выходной, а 18-го улетаю на сессию. Задержаться не получается.

Вечером сегодня был у Гены (дома). Три часа говорили. Говорили предельно, как мне показалось, откровенно и честно. Уезжаю с нормальным настроением, но не скажу, что с блестящим. Того, чего хотел, явно не получилось, и в этом надо ясно отдавать себе отчет. Всякие хорошие слова – это мимо. Объективных причин тоже (как всегда) вполне достаточно... Но... полезнее смотреть в себя.

Важнее проанализировать подробно весь ход работы за эти 1,5 месяца. Этого мне хватит на месяц, а то и больше.

16 марта, воскресенье, 1986 г.

Вернулся из Москвы утром 17-го. Улетел сразу после экзамена.

О сессии, пожалуй, ничего писать не буду, достаточно того, что там писал целый месяц.

Месяц интереснейший, работы было много... Устал и т. д. Хочешь не хочешь, а приходится сотворять кумира. Опять нашему курсу повезло, да как! Ушел Буткевич – пришел Васильев. Надо как-то все систематизировать и разобраться во всем, что было сделано там.