Текст книги "Консервативный вызов русской культуры - Русский лик"

Автор книги: Николай Бондаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 34 страниц)

Ал. М. Такие торопливые люди вроде Виктора Ерофеева уже приутихли. Спокойное литературоведение разберется: кто чего стоит. ХХ век в России дал великую литературу. С такими вершинами, которые не уступают вершинам девятнадцатого столетия.

В. Б. Кстати, а вы могли бы составить десятку лучших русских писателей ХХ века?

Ал. М. Я, конечно, Горького туда бы включил. Шолохова, Платонова, Булгакова. Уже четыре. Из поэтов бесспорны Блок, Маяковский, Есенин, Пастернак, Ахматова, Твардовский. Шесть. Вот вам и десятка. Я Твардовского в любой список включу, не понимаю, почему он замалчивается как поэт. Твардовский создал книгу на века. Недаром Бунин ее так отметил. А вторая половина века – это деревенская проза, какой-то трудно объяснимый многоголовый гений. Выше-то ничего нет. Ты знаешь, Володя. Вспоминаю Федю Абрамова, моего друга, Шукшина, Белова – классика. Женя Носов тоже, Распутин, Астафьев. Что ни имя, то явление. Солженицын на особицу. Но я бы его в список лучших тоже поставил. Видишь, растянулась десятка твоя. Если уж строго десятку составлять, то я бы ради Солженицына Ахматовой пожертвовал. А особняком, отдельно от десятки – деревенскую прозу. За последние годы я стал много задумываться еще об одной ярчайшей фигуре поэзии ХХ века – Юрии Кузнецове. Самый загадочный поэт ХХ века. Самый сложный для понимания. Его будут разгадывать весь нынешний век.

В. Б. Посмотрите, какая блестящая концовка ХХ века. В прозе – Владимир Личутин, в поэзии – Юрий Кузнецов. Сверстники, близкие друг другу, высоко ценящие друг друга.

Ал. М. Они, Володя – писатели уже двадцать первого века. Личутина прямо не впишешь в традицию деревенской прозы, он далек и от Толстого, и от Тургенева, Бунина. Это уже иное словотворчество. Мне он ближе всего своей исторической прозой: "Скитальцами", "Расколом". Интересно следить за его мыслью. Он явно не традиционен, хитровато-прищуренный иронический взгляд на жизнь. Что вы все за люди-то? А как он купается в русском языке! Многим даже не понять от собственной скудости языка. У него какой-то избыточный язык, хватило бы на десятерых. Он же еще и сам придумывает слова. И эти придумки никогда не противоречат языковым нормам. Володя Личутин – это особая любовь моя. Ты его хорошо понимаешь, и души у вас родственные. Я убежден, ты о нем еще и книгу напишешь. И он к тебе душой нараспашку.

В. Б. А как вы, деревенский парнишка, вдруг так приросли не к Есенину, не к земляку северному Клюеву, а к "горлопану, главарю" Владимиру Маяковскому? Откуда такая левизна в северной глухомани?

Ал. М. От учителя. Он так читал нам стихи Маяковского, что во мне зародилось желание знать всего поэта, понять его поэзию. Мне прислали в училище толстенный детгизовский том Владимира Маяковского. Я таскал его потом с собой по фронтам. И этот том у меня хранится с осколочным ранением. Я знал его наизусть. Читал солдатам в свободное время. Поэзия Маяковского возбудила во мне интерес ко всему новому в литературе.

В. Б. Что-то подобное было и у меня в юности. Сначала Маяковский, затем и все футуристы, ничевоки, лефовцы, все его окружение. Я переписывался с Лилей Брик, с уцелевшими осколками русского авангарда, а дальше уже стал искать молодых революционеров от искусства. Кстати, и первая опубликованная статья у меня была о Николае Асееве, верном его соратнике, талантливом русском поэте. Затем писал о Каменском, о Хлебникове. Охладили мой авангардный пыл как раз шестидесятники своим конформизмом и расчетливостью их "глотков свободы". Те же деревенщики оказались глубинно куда более смелыми и свободными, а их замах, как вы сами говорите, оказался более значимым.

Ал. М. Рассудит время, Володя. Я помню, как кромсали статьи и книги к 90-летию Маяковского. А когда я только задумал написать о поэте в серии ЖЗЛ, мне известный цензор всей художественной литературы Солодин сразу говорит: это только через Старую площадь. То есть через ЦК КПСС. Этот страх перед цензорами долго висел перед всеми исследователями Маяковского. Ну, не был он никогда официозным поэтом, как бы его ни возвеличивал Сталин. И потом, когда кончилось царство цензуры, я написал вновь для ЖЗЛ практически вторую книгу, так много пришлось дополнять и изменять. На 80 процентов. Мне и ныне наиболее дорога из моих книг бесцензурная книга о великом Маяковском. А потом уже мои книги о родном Севере: "Северная тетрадь" и "Моя Гиперборея".

В. Б. Вы, Александр Алексеевич, человек ХХ века, вы сейчас не стоите перед бездной? Как вы оцениваете нынешнее время? Что вы видите в будущем?

Ал. М. Не буду говорить о политике. Жаль, что сузилось культурное пространство. Потеряли при этом все народы, не только русский. Ведь многие народы сформировали свою весьма высокую культуру не без помощи русских, что бы они нынче ни говорили. И знали их благодаря русскому языку. Но не буду скрывать, нас самих тоже обогащало такое взаимодействие культур. А что сегодня? Хлынул поток западной самой дешевой и примитивной массовой культуры. Заполонил все. Тут и начинаешь взвешивать: где же и как же было лучше? А насчет нашего будущего – я осторожный оптимист. Без надежды нельзя жить даже в конце жизни. Надежда моя – на провинцию. Народ и там изменился не в лучшую сторону, но все-таки он там чище и лучше. Особенно у нас на Севере. Даже чиновники иные. А интеллигенты провинциальные – это же подвижники, абсолютно бескорыстные люди. Нищенствуют, оберегая культурное наследие всего русского народа. Может быть, они нас и спасут?

В. Б. Вы считаете себя советским человеком? Что определяет понятие "советскость"?

Ал. М. Я тебе, Володя, так скажу: да, конечно, характер, привычки вырабатывались исходя из склада жизни. Он неизживаем. В нашем прошлом мне дорого то, что люди друг к другу относились гораздо лучше, чем сейчас. Совестливее. Как-то роднее даже. Чувство коллективизма было присуще нашему народу издавна, его не большевики придумали. А уж на Севере – тем более, без чувства локтя не выживешь. И оно поощрялось всячески, не будем скрывать. Хотя и уродств в нашем времени хватало. Но вот чувство коллективизма мы нынче теряем, если вообще не потеряли. А с этим связано и чувство ответственности, чувство дисциплины в самом хорошем смысле этого слова. Ответственность не только за себя, но и за других, за всех. Это же вырабатывалось именно в советское время, при советском строе. Как будет теперь выживать без этих качеств русский народ – не знаю.

В. Б. В итоге: жизнь была более суровая, но народ был лучше. Отсюда и определенная ностальгия по былому.

Ал. М. Мне хочется надеяться, дорогой Володя, что придет пора насыщенности этим пенообразным масскультом. Надоест. И дисциплинки добавится в народе. И затоскуют по хорошему печатному слову. Человечество должно опомниться. Иначе – конец цивилизации.

В. Б. Будем надеяться на лучшее. А пока поздравляю вас от всей души с юбилеем. Как писал ваш любимый поэт: "Лет до ста расти нам без старости...". Так что 80 лет для помора – еще не возраст.

Василий Шукшин

ШУКШИН Василий Макарович родился 25 июля 1929 года в селе Сростки Бийского района Алтайского края, умер 2 октября 1974 года в станице Клетская Волгоградской области, похоронен в Москве. Прозаик, драматург, актер, режиссер. Отец Шукшина был репрессирован, и Василий очень рано пошел работать – грузчиком, маляром, слесарем. С 1949 по 1953 год служил на флоте, где приобрел специальность радиста. После демобилизации сдал экстерном экзамены на аттестат зрелости и даже какое-то время был директором вечерней школы. Преподавал литературу и историю в родном селе. В 1954 году уезжает в Москву. Поступает во ВГИК в мастерскую М.Ромма. Ярко проявил себя в качестве актера ("Два Федора", "Аленка", "Они сражались за Родину" и др.). За роль в кинофильме "У озера" С.Герасимова получил государственную премию СССР (1971). Посмертно был награжден Ленинской премией за свою режиссерскую работу. Еще со студенческих лет стал писать рассказы и повести. Публиковался в "Новом мире" и "Нашем современнике". Первый рассказ – в журнале "Смена" в 1958 году. В 1963 году – первая книга "Сельские жители". В 1964 году – первый свой кинофильм как режиссера "Живет такой парень". Далее следуют фильмы "Ваш сын и брат", "Странные люди", "Печки-лавочки" и др. Самым знаменитым и заслуженно известным оказался его последний фильм "Калина красная". Параллельно кинофильмам выходят книги "Там вдали", "Земляки", "Характеры", "Беседы при ясной луне". Василий Шукшин сблизился с такими же, как он сам, писателями – выходцами из деревни: Василием Беловым, Валентином Распутиным, Виктором Астафьевым. Вошел в редколлегию журнала "Наш современник", всегда занимал четкие патриотические позиции. Под конец жизни собирался поставить фильм о своем любимом народном герое Стеньке Разине и уйти из кино, чтобы заняться только литературой. Один из лучших новеллистов ХХ века. Несомненный русский классик. Даже среди близких ему писателей он выделялся своей интонацией, неповторимыми характерами "чудиков". Скоропостижно скончался на съемках фильма "Они сражались за Родину".

"Если бы можно и нужно было поделить все... тематически, то сборник более или менее четко разделился бы на две части:

1. Деревенские люди у себя дома, в деревне.

2. Деревенские люди, уехавшие из деревни (то ли на жительство в город, то ли в отпуск к родным, то ли в гости – в город же).

При таком построении сборника, мне кажется, он даст больше возможности для исследования всего огромного процесса миграции сельского населения, для всестороннего изучения современного крестьянства.

Я никак "не разлюбил" сельского человека, будь он у себя дома или уехал в город, но всей силой души охота предостеречь его и напутствовать, если он поехал или собрался ехать: не теряй свои нравственные ценности, где бы ты ни оказался, не принимай суетливость и ловкость некоторых городских жителей за культурность, за более умный способ жизни – он, может быть, и дает выгоды, но он бессовестный. Русский народ за свою историю отобрал, сохранил, возвел в степень уважения такие человеческие качества, которые не подлежат пересмотру: честность, трудолюбие, совестливость, доброту... Мы из всех исторических катастроф вынесли и сохранили в чистоте великий русский язык, он передан нам нашими дедами и отцами – стоит ли отдавать его за некий трескучий, так называемый "городской язык", коим владеют все те же ловкие люди, что и жить как будто умеют, и насквозь фальшивы. Уверуй, что все было не зря: наши песни, наши сказки, наши неимоверной тяжести победы, наши страдания, – не отдавай всего этого за понюх табаку... Мы умели жить. Помни это. Будь человеком".

Василий Шукшин,

предисловие к сборнику рассказов

СТИХИЙНЫЙ ПОРЫВ

ВАСИЛИЯ ШУКШИНА

...И было видно: начинается большой художник. Все чаще имя писателя, режиссера, киноактера Василия Шукшина не пристегивалось к очередной обойме связанных общей тематикой мастеров искусства, а становилось предметом отдельного спора. Зрители ждали от режиссера Шукшина его главной работы кинофильма о донском атамане Стеньке Разине, к которому он подбирался долгих шесть лет. Читатели ждали явления нового, зрелого мастера, удачно сочетавшего в себе дотошного социолога современной жизни, исследователя народного характера и смелого художественного экспериментатора, философа, творца фантасмагорических образов и гротескно-сатирического условного мира. Собственно, Шукшин уже стал явлением, но круги от этого явления расходились все шире и шире, устремляясь, в основном, в будущее, порождающее самые большие надежды. И вдруг оказалось – все в прошлом. Не будет ни кинофильма о Разине, ни нового великого синтеза в прозе. Ранняя, резанувшая по сердцам многих тысяч своих земляков, смерть Василия Шукшина поставила все точки над "и". Что сделано, то сделано. Больше ничего не будет. Только из этого надо исходить.

Сделано немало. Сделано главное – во всем разнообразии характеров, со страниц книг и с экранов кинотеатров с нами заговорил наш современник. Не герой будущего, не герой идеальный, не свидетель иных эпох, а наш сосед по квартире, сослуживец по работе, спутник по поездке.

Вместе со своими героями заговорил сам автор, становясь постоянно действующим лицом собственных произведений. Меня всегда удивляло в Шукшине, как он, практически всю жизнь демонстрируя одних и тех же героев, даже часто не меняя их имена, по-разному трактовал их характеры. Что это: кажущаяся холодная объективность, когда отстраненно показываются одни и те же события с разной точки зрения? Нет. Хотя есть у Василия Шукшина целая повесть, из серии его "странных", условных произведений, под названием "Точка зрения". Скорее – это эволюция мысли самого художника, его отношения к миру, простосердечно, искренне показанная читателю. Шукшин и сам себя не раз бил, перечеркивая свои отдельные произведения, сценарии фильмы. Так было, например, с его первым фильмом "Живет такой парень", завоевавшим немало премий и дипломов на различных и отечественных и международных кинофестивалях, но в конце концов отвергнутым самим автором и режиссером. Так было с рассказами из его первых сборников, даже такими общеизвестными нынче, как "Классный водитель", "Гринька Малюгин".

Василий Шукшин писал только о том, что сам хорошо знал, а значит, весь художественный мир его героев – это мир его алтайских земляков: шоферов Чуйского тракта, крестьян, горожан первого призыва, еще вчера приехавших из деревни.

Герои сыграли злую шутку со своим автором, они превратили его в глазах умудренных литературных критиков в писателя-деревенщика, смысл которого доказать преимущество города над деревней. Если верить простоватым, бесхитростным сюжетам его первых рассказов, так оно и есть. Ищет в городе деревенский юноша Максим Воеводин лекарство для своей матери – и не находит. И кричит его чистая оскорбленная деревенская душа: "Я вас всех ненавижу, гадов!" ("Змеиный яд"). Не выдерживает телевизионного вранья о том, каким должен быть плотник, деревенский дед, всю жизнь продержавший топор в руках, и от огорчения даже телевизор разбил ("Критики").

Все вроде бы ясно: душит писателя обида за деревню, обезлюдевшую, лишенную древней культуры. Приглядимся внимательно, кого противопоставляет Василий Шукшин своим деревенским героям. Нравственное превосходство деревни над городом мы наблюдаем в его рассказах или же нечто иное? Так ли крепки городские корни возмущавших писателя хамоватых продавцов, равнодушных аптекарей, вконец обюрократившихся чиновников? В том и дело, что нет. Отрицательные герои у Шукшина – все те же деревенские жители, лишь недавно покинувшие свое село. Потерявшие себя для деревни, не нашедшие себя в городе.

"Тревожно. Уехали...– пишет Шукшин.– Куда? Если в городе появится еще одна хамоватая продавщица (научиться этому – раз плюнуть), то кто же тут приобрел? Город? Нет. Деревня потеряла. Потеряла работницу, невесту, мать, хранительницу национальных обрядов... Если крестьянский парень, подучившись в городе, очертил вокруг себя круг, сделался довольный и стыдится деревенских родителей, – это явно человеческая потеря". Все до единого герои писателя – это сельские жители. Сам родом из деревни, Шукшин раскрывает нам сельского жителя и современную ему действительность, показывает его нравственное состояние, его возможности и его потери. Признается сам писатель: "...С места деревня стронулась... Она стала видеть город и у себя дома, в виде всяких технических новшеств, строений... даже способа работы: техника, механизмы... И вот на этом этаже, на этом своеобразном распутье, меня деревенский человек интересует. Вот он вышел из деревни. Что дальше? Если ты уходишь – то уходи, но не надо терять себя как человека, личность, характер. Когда такая происходит утрата – происходит нравственная гибель человека".

Мы добрались, наконец, до того, о чем всю жизнь говорил художник Василий Шукшин. Он говорил о нравственном состоянии человека. Но что же такое нравственность для него? "Нравственность есть правда. Не просто правда, а – Правда. Ибо мужество, честность, это значит – жить народной радостью и болью, думать, как думает народ..."

Именно в наши дни окончательно уходит в прошлое тысячелетний уклад деревни, диктовавший наряду с экономическими, хозяйственными и нравственные нормы поведения крестьянства. Потеряв привычные формы почти интимного общения с землей-кормилицей, сможет ли вчерашний крестьянин не потерять свои нравственные корни, уважение к старикам, чистоту любви, честность, совестливость? Так легко на место вековечных этических понятий поставить веру во внешние признаки современной цивилизации, веру в холодильник и автомашину, в дачу и дорогую мебель. Поверить в то, что вещизм, потребительство и есть признак современного человека, заменить прежнее отношение к людям подобием отношений, рассматривая людей, не только далеких, но и близких: родственников: соседей, друзей,– с точки зрения: а что они могут тебе дать, какие полезные связи, знакомства, какие материальные ценности они представляют?

Бездуховность – враг номер один во всех произведениях Василия Шукшина. С первых рассказов, со сборника "Сельские жители", и до последнего, посмертного сборника "Брат мой" воюет писатель с миром пошлости, с затягивающей трясиной материальных интересов, с бездуховным, животным состоянием человека. Поэтому он и постоянен – однажды заявив свое отношение к жизни, уже не меняет его никогда. Но как утрачивается былое равновесие крестьянской человеческой души, кто противостоит злу, кому отдает свои надежды писатель?

Посмотрев на Шукшина под этим углом зрения, увидим, что, пожалуй, нет в современной литературе более разного, меняющегося писателя.

Перед внимательным читателем его рассказов, перед серьезным зрителем всегда будет пролегать шукшинский путь развития наивного деревенского парня, интуитивно отворачивающегося от зла, обладающего духовной обостренностью, но еще мало разбирающегося в жизни современного общества. Он готов сражаться, но пока не знает с кем. Немало донкихотствует, не единожды бросается на ветряные мельницы, принимая их за носителей зла. Одинаковый в открытости своих чувств, в своей нравственной позиции, Василий Шукшин – очень разный в способах защиты ее. Неумело отмахиваясь от невидимых противников разора любимой деревни, он натыкается то на романтическую, нетерпеливую "Лелю Селезневу с факультета журналистики", требующую сиюсекундного исправления всех увиденных недостатков, то на тихого счетовода, то на ученого, забывшего про свое родовое село. И над его невольными промахами ядовито смеется эстетствующая критика, железно, по всем правилам разбивающая его наивные концепции. Но, может, не стоит осуждать сегодня этих критиков, может быть, стоит поблагодарить их, как когда-то Петр Великий благодарил шведов за уроки военного дела после победы под Полтавой? Предельно искренний и откровенный во всем творчестве Василий Шукшин напрямую объяснял критикам и читателям уже в публицистических статьях, чего же он хочет, почему он пишет. Его статьи стали яркой страницей нашей гражданской публицистики. "Почему я пишу?..", "Монолог на лестнице", "Нравственность есть правда" – это уже раскрывающаяся на наших глазах эволюция творчества художника. Вынося все боли своей души читателю, он объясняется не только с ним, но и с самим собой.

"Так у меня вышло к сорока годам, что я – ни городской до конца, ни деревенский уже. Ужасно неудобное положение. Это даже – не между двух стульев, а скорее так: одна нога на берегу, другая в лодке. И не плыть нельзя, и плыть вроде страшновато... От сравнений всяческих "оттуда – сюда" и "отсюда – туда" невольно приходят мысли не только о "деревне" и о "городе" – о России".

И чем более отчетливо проявлялись контуры нравственной позиции художника в его творчестве, чем свободнее и непринужденнее обращался он с материалом конкретной действительности при выявлении своей сверхзадачи, которая на удивление одних читателей и на радость других оказывалась все той же сверхзадачей великих русских писателей Н.Гоголя и Л.Толстого, Ф.Достоевского и А.Платонова,– сверхзадачей утверждения нравственного самосознания человека,– тем шире становилось его читательское признание. Он выходил напрямик к народу. Как сказал о нем другой наш современник Михаил Шолохов: "Не пропустил он момент, когда народу захотелось сокровенного. И он рассказал о простом, негероическом, близком каждому так же просто, негромким голосом, очень доверительно. Отсюда взлет и тот широкий отклик, какой нашло творчество Шукшина в сердцах многих тысяч людей..." Если смотреть по сюжетам, по характерам героев, то мы находим одних и тех же персонажей в самые разные годы творчества писателя. В "Точке зрения" вспоминается сюжет рассказа "Критики", Пашка Колокольников; главный герой кинофильма "Живет такой парень" похож на Пашку Холманского, героя одного из ранних рассказов, но не схож ли с ними и герой последней киноленты Шукшина, раскаявшийся уголовник Егор Прокудин.

Как при этом меняется отношение художника к своим героям, что противопоставлял ранний Шукшин миру бездуховности, миру расчетливого потребительства, черствой деловитости?

Испугавшись своей цельной крестьянской душой наползающего мещанства, лезущего во все щели потребительства, вещизма, он поначалу отверг для себя деловитость вообще. Его герои – люди порыва. Вот Гринька, герой одноименного рассказа, увидел, что на бензохранилище загорелась бочка на одной из машин, вскочил в горящую машину и с риском для жизни вывел ее к реке. Подвиг? Да. А так в жизни парень как парень: и выпить не против, и повалять дурака любит. Тот же дед-плотник из рассказа "Критики". Терпел, терпел, как актер фальшиво изображает сельского жителя, а сам топор в руках неправильно держит, взял да и запустил сапогом в голубой экран: не ври, мол! Семка Рысь, умелец, мастер на все руки, решается сам добровольно отремонтировать старый храм, обратился к властям за поддержкой, а там ему объяснили, что церковка, им облюбованная, архитектурной ценности не представляет, поздняя копия владимирских храмов. Взял он с горя "полкилограмма водки", тут же осадил..." Все это люди искренние, добрые, но по характеру своему стихийные. Природное дионисийское начало представляется в первых рассказах Шукшина чуть ли не панацеей от бездушия, черствости. Приходит время – и приходит понимание сложности, понимание того, что так же, как от ненависти к куркулям, к зажравшимся обывателям, готов был взорвать все, пойти с кулаками на человека герой ранних его рассказов, стремясь освободиться от душевной тоски: так Егор Прокудин, главный герой последнего кинофильма "Калина красная" когда-то стихийно попал в тюрьму. Легче ли Егору, что он может взять и швырнуть пачку денег в лицо официанту, представителю этого самого потребительства, если после этого он пойдет на новые преступления?

Шукшин показывает, что не страшны Губошлепам, уголовникам, лишенным каких-либо проявлений сострадания, жалости, расчетливым бандитам стихийные порывы Прокудина. Не боится и бездушный чиновник Синельников взрыва чувств Кольки Скалкина. Да, в ярости залил Колька чернилами светлый костюм бюрократа, все наше сочувствие на его стороне. Но за свой порыв Колька оплачивает Синельникову полную стоимость костюма, а тот с улыбкой признается, что отнесет костюм в химчистку, там в два счета выведут. Кто остался проигравшим?

А благородный реставратор Семка Рысь, ударившийся в пьянство, получив отказ в разрешении на ремонт храма и от духовных властей, и от гражданских,– не утвердил ли он своим загулом правоту чиновника? Если бы такими стихийными, единоличными были все порывы защитников страны, не уцелеть бы в свое время и собору Василия Блаженного, предназначенному было под снос. Не порывы, какими бы благородными они ни были, определяют борьбу с миром стяжателей. Только тогда силен становится в своем раскаянии, в отрицании прошлого Егор Прокудин, когда его стихийная, яростная душа почувствовала близость к себе созидающего начала семьи Любы Байкаловой: отца, матери, брата и прежде всего – ее самой. Образ Любы Байкаловой встал в традиционный для русской литературы ряд светлых женских образов. Именно ее здоровыми и нравственно чистыми силами, непоколебимым утверждающим характером уверенной в себе русской женщины спасается Егор Прокудин. Именно спокойный характер труженика, созидателя, крепко стоящего ногами на земле, но не погрязшего в благополучной пошлости быта, брата Любы Байкаловой, колхозного тракториста – противопоставляется Губошлепу и его подручным. В откровенно условной концовке "Калины красной" брат Любы догоняет на тракторе убийц Егора Прокудина и сбрасывает их в воду, подобно нечисти, мешающей людям жить.

Я не разделял в этих заметках Шукшина-писателя и Шукшина-режиссера, Шукшина-сценариста и Шукшина-драматурга. То, что не договаривал в кинофильме, он прояснял в рассказе. То, что было не совсем ясно в рассказе, объяснял в ярких, публицистических статьях. Делить его на жанры, на периоды нельзя, увидишь какие-то новые оттенки, но потеряешь ощущение личности в целом. Потеряешь то, ради чего жил Василий Шукшин. А жил и работал он для того, чтобы говорить на одном языке, на равных

со своим народом, чтобы помогать "...исследовать жизнь, открывать прекрасное в жизни и идти с этим к людям. Надо страдать, когда торжествует зло, и тоже идти к людям. Иначе к чему все?"

...И правда, иначе к чему искусство?

Василий Белов

БЕЛОВ Василий Иванович. Прозаик, драматург, поэт. Родился в деревне Тимониха Вологодской области 23 октября 1932 года в крестьянской семье. После окончания семилетней школы уехал в г.Сокол, учился в ФЗО. Служил в армии. С 1956 года – член КПСС. В 1959-64 годах учился в Литературном институте в Москве. Первооткрывателем его таланта был его известный земляк поэт и прозаик Александр Яшин. Василий Белов начинал как поэт, впрочем, не забывает о поэзии он и до сих пор, но всемирную славу Василий Белов обрел как глубоко национальный русский прозаик. Первая публикация – в ленинградском журнале "Звезда" в 1956 году. Первая книга стихов вышла в 1961 году "Деревенька моя лесная". В том же году вышла первая повесть "Деревня Бердяйка". Широкое признание принесла Белову повесть "Привычное дело", отклоненная "Новым миром" и опубликованная в журнале "Север" в 1966 году. Пожалуй, "Привычное дело" вместе с "Матрениным двором" А.Солженицына возглавили канонический ряд произведений так называемой деревенской прозы. Его следующие произведения "Плотницкие рассказы" и "Бухтины вологодские" уже печатал "Новый мир". Иван Африканович из "Привычного дела" уже стал навечно в литературе типом русского праведника и вольного человека, мужественно отстаивающего справедливость народной жизни и народного уклада. Другим типом, одним из первых введенным в русскую литературу, стал тип лишнего человека Кости Зорина из цикла "Воспитание по доктору Споку" (1968-1978). Далее этот тип обозначили в своей прозе лидеры прозы сорокалетних – Личутин, Маканин, Ким и другие. Еще одним пророчеством уже надвигающейся трагедии разрушения державы стал остросовременный роман "Все впереди", подвергнутый резкой критике как со стороны официозного марксизма, так и со стороны диссидентствующих интеллигентов. Увы, пророчество Василия Белова сбылось на все сто процентов. Распалась административная система, и вместе с ней распалась тысячелетняя держава, чему способствовали диссидентствующие интеллигенты. В восьмидесятые и девяностые годы пишет крестьянскую хронику двадцатых-тридцатых годов "Кануны", где первым пересматривает концепцию трагической коллективизации в русской деревне. В годы перестройки входил в ЦК КПСС и был в составе "красной сотни" делегирован в Верховный Совет СССР. Очень быстро понял всю вредоносность перестройки для русского народа и в своей пламенной публицистике вместе с такими же, как он, видными писателями Валентином Распутиным, Юрием Бондаревым, Михаилом Алексеевым призывал народ к сопротивлению разрушителям страны. Участвовал в обороне Дома Советов в 1993 году. Был обстрелян у Останкино. Событиям 1993 года посвящена его пьеса "Семейные праздники", поставленная во МХАТе Татьяны Дорониной режиссером и актером Николаем Пеньковым. Живет в Вологде. Женат.

ТЯЖЕСТЬ КРЕСТА

В противовес дьявольскому разладу наш православно-этический лад не позволяет душе двоиться, троиться или вообще дробиться на мелкие части. Такому ладу. я думаю, отнюдь не противоречат высокие жизненные цели и, на первый взгляд, непосильные задачи, вроде создания шедевров, подобных Кижам. Все это так, но как определить, на что ты способен? Вот тут-то и требуется дерзостный, смелый шаг. Бог помогает дерзающим... Тяжесть жизненного креста, если человек встал с колен и шагает истинно православным путем, увеличивается с каждым последующим шагом. Такое, то есть религиозное, отношение к жизни постепенно и сперва неосознанно вырабатывалось в моем сердце. Оно объясняет сейчас и мою чисто литературную задачу, поскольку я дерзнул заняться именно литературой, а не каким-то другим делом. Я рассуждал просто: надо, как штангист-физкультурник, мечтающий о рекорде, постепенно наращивать граммы и килограммы на своей штанге. (Сравнение в эстетическом смысле ужасное, спорт, на мой взгляд, произошел отнюдь не из христианской стихии, зато сравнение логически точное.) Мне казалось, да и сейчас еще кажется, что я не надорвусь, если буду понемногу увеличивать тяжесть на штанге. Но как, и кто, и какими килограммами измеряет художественную тяжесть? Только ты сам, с помощью какой-то таинственной силы... Никто не запрещает тебе ставить поистине божественные задачи! Стремись быть лучше Толстого и Пушкина (только молчком), получится, быть может, не хуже, чем у Тургенева. Стремясь делать не хуже, чем у Тургенева, авось, и напишешь не хуже Глеба Успенского... Если ориентируешься на Глеба Успенского, то как у Тургенева у тебя наверняка не получится. Величина и сложность художественного замысла помогают максимуму исполнения. Одним словом, максималист.

Василий Белов,

из книги "Тяжесть креста"

МОЛЮСЬ ЗА РОССИЮ!

Беседует Владимир Бондаренко

Василий Белов. Ну, что будешь выпытывать у меня?

Владимир Бондаренко. Что смогу, то и выпытаю. Как жили. Как писали. Как любили. Как боролись. Как депутатствовали. Все, что выпытаю, то и расскажу твоим читателям... Для начала, ваше писательское кредо?

В. Белов. А что такое "кредо"? Какое-то нерусское слово. Ты объясни мне, я не очень понимаю...