Текст книги "Консервативный вызов русской культуры - Русский лик"

Автор книги: Николай Бондаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 34 страниц)

Вот сейчас мне исполняется пядьдесят пять лет, а через пару недель Николаю Губенко – шестьдесят. Сколько лет прошло... Заранее поздравляю своего коллегу и давнего друга. До того, как он окунулся в политику, он был одним из самых почитаемых режиссеров в нашей стране. Причем одним из лучших режиссеров. А до его режиссерства я знал Николая с 1964 года, с 1963 даже. У нас в те годы были очень теплые отношения, я был потрясен актерским даром Николая Губенко, когда увидел его в театре на Таганке в роли летчика в спектакле "Человек из Сезуана" по Брехту. Он просто ошеломил своим темпераментом. Тогда было ясно, что на сцену пришел новый талантливейший артист. Может, в чем-то и жаль, что сейчас Николай избрал путь гражданского служения по принципу: "Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан". Мне очень жаль, что с тех пор, как он окунулся в политику, он не ставит свои фильмы и почти не играет сам, – он бы мог быть очень полезен нашей культуре. Ведь все его работы духовно позитивны и высокоталантливы.

В. Б. Ты дружил в те далекие годы и с Губенко, и с Высоцким, но так случилось, что когда Николай Губенко ушел из театра, его ведущее место в театре, и даже его роли занял Владимир Высоцкий. Ты можешь сравнить двух ведущих русских актеров шестидесятых годов?

Н. Б. Дело в том, что и Николай, и Владимир – мои друзья, и мы дружили друг с другом в те годы. Поэтому противопоставлять их друг другу я бы не стал. Впрочем, у каждого из них были свои победы, и были свои неудачи... Помню, что Володя Высоцкий позвал меня на своего "Гамлета". Он мне дал два билета, я сел с Ирой Родниной на хорошие места, но... мне настолько не понравился "Гамлет" и Володя в своей роли, что по окончании спектакля я даже не зашел к нему за кулисы, что было бестактностью. Но обманывать его я не хотел. А говорить о том, что все это мимо текста, мимо мысли, мимо шекспировской глубины, что много крика и суеты, я не мог другу своему. Хотя я его очень люблю как актера. У него был какой-то особенный актерский дар. Но у Коли Губенко и Володи Высоцкого – два разных темперамента, они, два выдающихся русских человека, не похожи друг на друга как актеры. Кстати, Коля подвиг меня на то, что я повторил его опаснейший трюк с лошадью. Я однажды увидел, как он в одном своем фильме вскакивает в седло на галопе. Узнал о том, что Коля специально занимался в цирке, готовясь к этой роли. Когда я начал делать фильм о Лермонтове, задумал один эпизод, который бы доказал людям, что Лермонтов был уникальный джигит. И что актер, играющий Лермонтова, это делает сам. Иначе не поверят в образ. Для того, чтобы исполнить этот кадр, когда Лермонтолв вскакивает в седло на полном галопе, я пошел в цирк, убедил Ирбека Кантемирова позаниматься со мною. Месяц он меня гонял по арене цирка, и этот кадр вошел в фильм. И все – благодаря Николаю Губенко. Я также благодарен ему за то, что он, будучи членом худсовета объединения на "Мосфильме", где я делал свой фильм "Лермонтов", когда мою работу начали травить, при всей занятости своей пришел на худсовет и первым выступил в защиту фильма. Он говорил, что это первый русский фильм за долгие годы, где пахнет Россией. Так говорил о фильме, что на глазах его были слезы. Это было для меня крайне важно, потому что в ту пору многие друзья отвернулись от меня, предали. Позволяли бить меня ногами. Мне очень жаль, что у нас не было общих работ с Губенко, я был бы рад сниматься в его фильме. Но мы часто пересекались. Помню, он для "Подранков" пригласил мальчика, найденного мною для фильма "Пошехонская старина". Коля увидел у меня на экране и взял к себе.

В. Б. Ты заметил, у тебя все друзья – из крепких лидеров? Владимир Высоцкий, Николай Губенко, Никита Михалков, – впрочем, ты и сам такой. Это случайно? Или ты подсознательно искал в актерской среде тоже сильных людей? Зачем Никите Михалкову надо было идти на Союз кинематографистов? Зачем Николаю Губенко надо было стать министром культуры Советского Союза? Разные, но сильные люди.

Н. Б. В Никите Михалкове лидерство ощущалось с самого детства, отрочества, еще в Щукинском училище, когда мы учились на одном курсе,– он был явный лидер, третейский судья, искренне уважаемый студентами человек, абсолютно активный лидер. А Николай Губенко в шестидесятые годы был просто сильный артист. Я не знал в нем качеств лидера, видел лишь яркого актера. Уже потом проявилась у него тяга к общественной деятельности и принцип гражданина. Впрочем, как политика я уже мало его знаю, что Коле удается на нынешнем думском посту, мне неизвестно, хотя рад, что он поддержал в Думе наш "Золотой Витязь".

В. Б. Вернемся к твоей актерской молодости. Где вы все, кстати, познакомились?

Н.Б. Четко помню, что с Володей Высоцким я познакомился на пробах на фильм "Иваново детство". А Николая Губенко я, похоже, первый раз повстречал в ресторане ВТО, куда мы все часто захаживали. Вот в компаниях и общались. Однажды Коля пришел ко мне домой. Он потрясающе пел, эмоционально и красиво,– не хуже, чем Высоцкий. Когда они пели на пару в кампаниях, кто пел из них лучше, трудно было даже сказать. Я был близок к кругу людей, поддерживающих нашумевший в те годы фильм Марлена Хуциева "Застава Ильича",– там, кстати, тоже с Колей виделись... Шумная в молодости жизнь была, и не всегда путевая... Говорю лишь про себя: много было яркого, интересного, но как бездумно мы тратили свои силы!

Может быть, мы вместе и губили свои жизни? Губя собственную жизнь, губя здоровье, – как будто испытывая, на сколько тебя хватит падать и падать и падать вниз, я где-то в глубине себя, как, наверное, и все мои друзья, ждал начала возрождения.

В. Б. И долго пришлось ждать? Как сумел ты изменить свой образ жизни? Придти к нынешним идеям? К своим режиссерским работам?

Н. Б. Со временем я просто как-то внутренне устал от своего актерства. Был неудовлетворен подобной актерской жизнью. Ушел из театра, побыв там только год. Играл роль за ролью, но понимал, что это не то, что мне нужно другое. Мне нужно было быть режиссером. И вот в 1973 году мне улыбнулась жизнь, я пришел ко Льву Александровичу Кулиджанову и попросил, чтобы он меня взял на учебу во ВГИК. А он вел уже третий курс. Этот курс начинал Михаил Ромм, но он умер, и курс был подхвачен Кулиджановым. Он мне устроил экзамен и взял к себе сразу на третий курс. Тем самым здорово облегчил мне путь к режиссуре. Я учился практически за партой лишь один год. То, что у меня был уже огромный кинематографический опыт, Лев Александрович счел достаточным основанием, чтобы миновать два первых начальных курса. Но я сдал подряд весь объем вгиковской программы – пятьдесят пять экзаменов. Ничего не зачли из моей учебы в Щукинском училище. Я помню, что историю партии дважды сдавал: первый раз на тройку, а потом пересдал на четверку. Это был каторжный год для меня, для заики, который ненавидит любые экзамены. Став сейчас педагогом, профессором курса, я стараюсь облегчить это унижение моих учеников. Кстати, на экзаменах я часто актерски пользовался тем, что заикаюсь, разыгрывал этакого бедного заику, который все знает, но не может выговорить.

В. Б. Воля и умение работать, видно, у тебя были заложены с детства. Вообще в искусстве, столь падком на лакомые приманки, я думаю, по-настоящему выживают лишь сильные люди. Большой талант всегда связан и с энергией таланта, у таланта есть мощное энергетическое поле, сам человек по жизни может быть тщедушным и слабеньким, но талант заставляет его пробивать лбом стену. А слабый талант тонет. Кстати, может, энергия таланта и держала последние десять лет Высоцкого на плаву... Но откуда в тебе все-таки это стремление к миру театра и кино – тем более, если и желания быть актером не возникало?

Н. Б. И в жизни брата, и в моей – это вроде бы случайность. И он, и я были отобраны на улице. Идя по улице Горького, около дома номер шесть я попал в руки Андрея Кончаловского. Он что-то заметил во мне. Значит, была и закономерность. Бабушка и дедушка мои по отцовской линии были актерами. Играли вначале с такими артистами, как Бестужев, Блюменталь-Тамарина. Замечу, что дедушка и бабушка играли главные роли, а эти две будущие знаменитости замыкали афишную таблицу. У меня от бабушки и дедушки остались их театральные афишки. Они были Бурляевы, но работали под псевдонимом Филипповские. Дедушка был блистательный комик, а бабушка – трагическая актриса.

В. Б. Но, кроме собственного таланта и энергии, у тебя были наставники, прямые учителя, кто и помог тебе стать таким, как есть?

Н. Б. Я не обделен в жизни контактами с теми, кто уже стал историей нашей русской культуры. Могу их считать не только учителями, но и друзьями. Это Андрей Тарковский, безусловно, человек важнейший, первейший в моей судьбе, – человек, повлиявший на мое отношение к кино, к актерской профессии, к вере. Вторым назову классика театра Николая Дмитриевича Мордвинова, столетие которого мы недавно отпраздновали. Причем, если бы я не настоял, эту дату просто бы обошли в Союзе кинематографистов. Но при помощи Никиты Михалкова мы издали книгу дневников Мордвинова и провели в Доме Кино под иконой, так как Мордвинов был верующим человеком, молебен, и отпели его, так как он не был отпет при жизни. По-моему, такого еще ни разу не было в Доме кино.

В. Б. Первым своим учителем ты назвал Андрея Тарковского. Ты знаешь достаточно сложное к нему отношение в патриотических кругах, даже Александр Солженицын резко отозвался, как об антирусском, о кинофильме "Андрей Рублев". Так ли это? А с другой стороны, именно этот эстет дружил с Николаем Рубцовым, с Феликсом Кузнецовым, считал себя национальным русским художником. Может быть, неправы его критики? Каково было его отношение к России, к ее истории, к Православию?

Н. Б. Я думаю, ошибаются те люди, которые считают фильм "Андрей Рублев" антирусским, антиисторическим. Попробуйте найти более русскую новеллу, чем "Колокол", утверждающую русский дух, талант. Я считаю, что это один из ярчайших русских режиссеров. Именно русских. Андрей еще в те годы, когда это было крайне немодно, при мне лично около двадцати раз говорил в одном широком застолье одно и то же, как будто предчувствуя свой крестный путь: "Как бы трудно ни было, нужно жить и работать в России". И это говорил человек, одетый стильно, в модном шарфике, брючки дудочкой, самый элегантный режиссер в Советском Союзе. Когда он был официально отпущен в Италию, он будто предчувствовал, что двери за ним закроются. Он говорил родным: "Они меня отсюда не выпихнут". Попав в Италию и приняв решение под давлением окружения и при помощи Госкино, которое не продлило рабочую визу, там остаться, он еще надеялся на возвращение. Андрей здесь был бедным режиссером, у него всегда были огромнейшие долги, – он же делал один фильм четыре-пять лет. Заканчивает фильм, его оценивают по последней категории, он получает постановочные две тысячи рублей. Отдает долг и вновь живет впроголодь. Так вот, он принял решение остаться под давлением близких, тех, кто был с ним тогда в Италии, ибо он еще не доделал свой фильм. Остался там и... начал умирать. Те шесть-семь лет за границей в нем и развивался рак бронхов, а это тоже психогенное заболевание, в основе этой болезни эмоции морального долга. Андрей всегда был человек с обостренным чувством морального долга. И на главные роли всегда выбирал такого же, как он, Анатолия Солоницына, который умер от той же болезни. У них родственные структуры личности. Я все время недоумевал: почему Андрей взял на Рублева Толю Солоницына? Потом мы подружились, но когда я его впервые увидел, не понял: бледный, лысый, невзрачный и в ту пору никому неизвестный. А потом Толя у него играл все главные роли... Более русского и патриотически настроенного режиссера в России я не знаю. Быть может, в поэзии – это Лермонтов, из самых русских патриотов. В кинематографе много патриотов: и Шукшин, и Бондарчук, и Довженко, но один из самых ярких – это Андрей Тарковский. Заметь, что последний фильм "Жертвоприношение", который он поставил на чужой земле, с западными актерами, с западным оператором, с западным антуражем, – это фильм про русского режиссера.

В. Б. А с Василием Макаровичем Шукшиным тебе довелось общаться? Хотя бы в общих компаниях?

Н. Б. Меня самого удивляет: так много лет работая на одной киностудии, имея общих друзей, мы с ним никогда и нигде не встречались. Когда я делал свой первый дипломный фильм "Ванька Каин", это новелла из фильма "Пошехонская старина", – именно в то время умер Шукшин. Ни одну утрату в жизни я так не переживал. Я попробовал дать эпиграф к фильму: "памяти Шукшина", но я был дипломник, и меня спросили: какое отношение имеет к Щедрину Василий Шукшин? Не позволили. Но я их всех до сих пор очень ценю и помню: и Шукшина, и Тарковского, и Высоцкого, прошедших свой тяжкий крестный путь.

В. Б. Как ты думаешь, Николай, главное в кино ты уже сделал? Или еще впереди? Ты – художник ХХ века? Или хочешь прорваться в ХХI?

Н.Б. В пятьдесят пять лет, Володя, странно говорить, что это начало, учитывая то, что в прошлом много уже было сделано, но у меня ощущение такое, что все самое главное для русской культуры я еще должен сотворить. Хочется думать, что все предыдущее – это только разбег для взлета. И в кино, и в литературе, и в общественной жизни. Свой путь: и художника, и гражданина – я избрал однажды и на всю жизнь. Помню свои первые поэтические строки в семнадцать лет:

Прапрапрапрадедов моих

В крови топили, убивали,

В петле давили,распинали,

На кол сажали, засыпали,

Четвертовали, обрубали

Колесовали, муровали,

Глаза кололи, кости мяли,

Морозили, в грязи топтали,

Деревья надвое их рвали,

Привязывали вслед коня.

Какая участь ждет меня?

Потом было еще такое стихотворение – как говорят, программное:

Где сил, отваги взять

на дальнюю дорогу?

Вступить за правду

и расстаться у порога?

Но поздно думать. Уж шагнул...

В. Б. Мы с тобой, как ты знаешь, сверстники. И я в феврале отметил свои пятьдесят пять лет. И я кое-что сделал, но еще больше задумал и надеюсь исполнить. Первым делом – вскорости издать тоже программную книгу "Пламенные реакционеры", где постараюсь перевернуть отрицательное впечатление о русском литературном консерватизме, который, на мой взгляд, уже двести лет определяет все вершинные достижения русской литературы. Дал бы Бог здоровья и сил. Но тем не менее, считаю, что, сколько бы ни удалось наработать и сотворить в новом веке, все мои истоки, все идеи и концепции родом из века минувшего. Как и мастера Серебряного века по сути своей лишь подводили итоги Золотого девятнадцатого столетия и продолжалось это чуть ли не до пятидесятых годов. Так и мы с тобой, и все наше поколение будет выплавлять в художественной форме энергию нашего ХХ века. Что достойного создал ты в самом ХХ веке? Чего из сделанного не стыдно? Кинороли, режиссерские работы?

Н. Б. Думаю, что, когда я покину эту жизнь, то останутся в истории нашей культуры крупицы того творческого прорыва, к которому я так или иначе причастен – два фильма Андрея Тарковского: "Иваново детство" и "Андрей Рублев", мой фильм "Лермонтов", который когда-нибудь обязательно будут изучать в школах. А сейчас его уже изучают в творческих киновузах: как он построен, почему он так воздействует на душу? Останется "Военно-полевой роман" – удивительно добрый фильм. Останется организованный мною международный кинофестиваль славянских и православных фильмов "Золотой витязь", как попытка исполнения мечты наших предтеч, которые жили в прошлые века надеждой на будущее единение славян. Помнишь, Федор Тютчев говорил:

Опально-мировое племя,

Когда же будешь ты народ?

Когда же упразднится время

Твоей и розни и невзгод?

И грянет клич к объединенью...

Об этом мечтали все наши великие лидеры, и этого стремимся достичь и мы своим фестивалем "Золотой витязь" все уже десять лет его существования.

В. Б. Поздравляю тебя с десятилетием хорошо знакомого мне фестиваля. Не скрываю, что поражен тем подвижничеством, с которым ты впрягся в эту тяжелейшую работу. Может быть, эти непосильные, непомерные глыбы, которые взваливают на себя русские художники, – они и спасают наше искусство и все наше общество даже в столь гибельную, катастрофическую эпоху девяностых годов? Нас разбили, принизили, раскололи, сломали у многих души. Но и в одиночку, не видя товарищей, не надеясь даже на поддержку, каждый творит свой подвиг. Не буду скрывать: с провалами, с пробелами, со свойственной каждому субъективностью, с малыми и большими компромиссами, иногда кажущимися кому-то чрезмерными, но без особых выгод для себя, наступая часто на горло собственной песне, – каждый в своем одиноком окопе держит мировую оборону. Илья Глазунов создал Академию Художеств, спасает традиции русской живописи. Зачем ему Академия? Что, ему мало славы и картин? Татьяна Доронина возглавила МХАТ. Сейчас иные спорят о его успехах и поражениях. Иные жалеют Доронину, как актрису, ушедшую от своих блистательных режиссеров, но, я знаю, в тот момент раскола не было другой сильной и жертвенной фигуры, которая смогла бы удержать коллектив и спасти театр. Не было бы ее – не было бы и этого МХАТа. Свое громадное дело творит наш друг Вячеслав Клыков. Александр Проханов в "Завтра", Станислав Куняев в "Нашем современнике", Игорь Шафаревич в Академии наук, Татьяна Петрова в русской песне, Союз писателей России сначала с Юрием Бондаревым, потом с Валерием Ганичевым, с Валентином Распутиным, Василием Беловым... И пусть у иных сложные друг с другом отношения – не страшно, все вместе мы делаем общее русское дело. И ты – один из таких славных витязей, тянешь и тянешь свой "Золотой Витязь", спасаешь из самых безнадежных ситуаций. Может быть, не стоит и унывать? Может быть, это и есть наш русский авангард, если мы все еще удерживаем ось русской культуры и устремлены в наше будущее?

Ты ведь не похож на плакальщика и унылого нытика. Ты просто бросил вызов в полностью враждебном русской культуре мире кино, смелый новаторский вызов!

Н. Б. Мною движет Господь, кровь предков – запорожских казаков, непокорных и вольнолюбивых отважных людей. И движет понимание того, что цена жизни каждого из нас только в том, сколько ты отдашь России. Только в этом. Тем же славны и наши предки, отдавшие за Отечество и жизни свои, и деяния свои, воинские, церковные, художнические или политические. Лишь они помянуты будут, все прочее, как пыль, развеется. Движет еще мною и чувство правоты. Пусть устраивали унизительный суд на "Лермонтовым", который мог окончиться для меня инфарктом, гибелью, – чувство правоты меня всегда поддерживало. Пусть они долго торжествовали, хотя сейчас что-то забеспокоились, бесы наши либеральные. Они сейчас не на коне. Я всегда был уверен, что время "Лермонтова" еще придет.

В. Б. Я сейчас пересмотрел твой чудный, романтический, героический фильм, и не понимаю, почему они тогда устроили чуть ли не мировой шабаш ведьм? Что их так напугало?

Н. Б. Это оценивать скорее надо вам – зрителям, критикам, идеологам. Мне кажется, просто фильм для той поры оказался вызывающе русским. Отстаивающим веру и любовь к Отечеству. Я помню, приехал в то опальное время мое к Никите Михалкову на дачу. Была мама Никиты, Наталья Петровна Кончаловская, – удивительно тонкая женщина. Поэт чудесный, знаток русской истории. Так вышло, что я показал ей фильм "Лермонтов". Там был мой сын, дети Андрона и Никиты. Когда фильм окончился, Наталья Петровна взяла меня за руку и говорит: "Коленька, так вот какой ты стал! Они же тебе завидуют..." Видимо, и это тоже было. Потому что не я один мечтал поставить фильм о Лермонтове. Очень хотел поставить Сергей Соловьев по чудовищно-пошлому, дико русофобскому сценарию Александра Червинского, где Лермонтов был бы показан омерзительнейшим пошляком и циником.

В. Б. Гнусный сценарий. Я видел и спектакль, сляпанный по этому сценарию. Позже в статье я сравнил твой фильм и этот спектакль. Уже тогда, в восьмидесятые, начиналась игра на понижение русской культуры.

Н. Б. К счастью, Соловьеву этот фильм не дали ставить, но зато после выхода моего "Лермонтова" он как раз возглавил Союз кинематографистов и начал эту кампанию травли.

В. Б. Что же его сейчас так поддерживает твой друг Никита Михалков, дал возможность в своей студии поставить еще один отвратительнейший, разлагающий фильм "Нежный возраст"? Впрочем, я не знаю всех закулисных игр в вашем союзе. Знаю, что фильм "Лермонтов" стал одной из важнейших вех русского культурного сопротивления девяностых годов. Думаю, "Лермонтов" войдет в историю не только кино, но и в историю русского национального сопротивления. Этот фильм помогал простому зрителю не пасть духом. Говорят, что наше сопротивление было напрасным, все позиции сданы, все проиграно. Не думаю. Народ уже стал иным. Миллионы людей изменились с начала девяностых годов, власть уже должна считаться с русским патриотизмом хотя бы формально. Есть в этом деле и наша с тобой частичка, наши кирпичики в фундаменте будущего национального возрождения. Но ты еще не остановился в работе. Чего ждать от тебя зрителю? Каковы твои планы?

Н. Б. Вообще-то, мне жизнь дала больше, чем я ожидал. Но планов еще больше. Надеюсь все-таки поставить фильм о Пушкине по своему сценарию и сыграть в нем Пушкина. Все готово к запуску. Группа уникальная собрана. Ждем, когда же даст добро Госкино.

В. Б. А Никита Михалков не может помочь?

Н. Б. Я не обременяю его личными просьбами.

В. Б. Служить России – это же не личная просьба. Ты же не дачу себе даровую просишь, а готов снять еще один национальный шедевр.

Н. Б. И все же я считаю, что желание снять фильм по своему сценарию, с собой в главной роли – это мое личное дело, именно по этой причине я, может быть, излишне робок в переговорах. Фестиваль провести, найти немыслимые деньги – это надо для всех нас, для России, для славян. "Золотой витязь" уже собирает позитивные силы планеты, у нас участвуют кинематографисты 30 стран. Создан творческий союз, куда входит 2700 членов. А фильм о Пушкине это мои личные творческие планы. Хочу издать двухтомник прозы, поэзии, сценариев, лекции по режиссуре. Задумал еще фильм о Гоголе. Из современников готов поставить фильм "Княжий остров" по блистательному роману Юрия Сергеева. Если бы появился сейчас этот фильм, мы бы явили молодым людям долгожданный образ подлинного героя, которому хочется подражать. Православный, патриотичный, смелый молодой герой.

В. Б. Ты считаешь, сегодня нужна русская героика в искусстве?

Н. Б. Безусловно. И показывать то, что было талантливо сделано раньше, и создавать новые фильмы. Противостоять распаду. С потерей Господа в сердце и падает искусство во всем мире. Помню, был в европейских музеях. Первые залы – Рубенс, малые голландцы, Италия, Ренессанс, Леонардо да Винчи. Боже, как все высоко, как все гармонично, как все умело – и по кисти и по ощущению Господа! Перед портретом Монны Лизы я провел три часа, а через нее я воспринимал и ощущения всех тех, кто смотрел на портрет до меня. Среди них были и мои друзья: Сергей Бондарчук, Виктор Некрасов, Андрей Тарковский. Я общался с уже ушедшими из жизни, со своими близкими, которых я оставил в Москве. Какое чудо гармонии! А далее – Рембрандт, Гойя, импрессионисты. И вот современность, наш ХХ век, последний зал нового искусства и там вершина всего: под стеклянным колпаком – скомканная газета, окурок, намазанный помадой, и пустая бутылка. Вот потеря Господа к чему приводит. Так сейчас и у нас. Ты прав, нужно обращаться назад, искать утерянные высшие ценности в прошлом и нести их уже в будущее.

В. Б. Россия как бы упрямо шлет свой консервативный вызов обезумевшему от новизны миру. А мы с тобой, как реакционные романтики, защищаем идеалы прошлого.

Н. Б. Нет, Володя, я не реакционен. Реакционность – это борьба, а я за любовь. Мы должны проводить линию любви. Романтик – да. Консерватор да.

В. Б. А что мы боимся обвинений в свой адрес? Если мы желаем вернуть героику, вернуть веру, традиции, то, с точки зрения либерального прогресса, мы – самое мягкое, если реакционеры.

Н. Б. Первым консерватором является Господь, когда он запретил Адаму и Еве это новаторство, вкушать яблочко запретное, затем искать себе одежду и так далее. Нам надо следовать его примеру.

В. Б. Но как это сделать? Как воссоздать наш национальный кинематограф?

Н. Б. Во время проведения десятого "Золотого витязя" в Тамбове был подписан договор о намерениях между Союзом кинематографистов славянских и православных народов, который я возглавляю, и администрацией Тамбовской области о создании национального киноцентра на тамбовской земле: киностудии со всеми цехами, киноакадемии имени Сергея Бондарчука на православной основе, натурной площадки, где мы будем делать фильмы. Я был потрясен возможностями: имение Воронцова-Дашкова отдается нам, там будет киноконцертный зал, там же рядом ипподром, конезавод с орловскими рысаками и прекрасный парк. Раздолье для кинематографистов.

В. Б. А почему Тамбов?

Н. Б. Что такое Тамбов – Там Бог. Туда мы пришли интуитивно, по наитию, и встретили понимание у губернатора и администрации области. Так же спрашивали раньше: почему Сербия? почему Приднестровье? А туда вел нас Божий промысел, там мы встречали понимание и были нужны. А какие в Тамбове были переполненные залы! Как внимали зрители нашим фильмам! И, кстати, на реке Вороне, что течет в Тамбове, провел свое детство мой отец. Получается, что зов предков.

В. Б. Вспоминая твои кинороли, я задумался еще об одной – о роли Христа, вернее, Иешуа Га Ноцри в кинофильме "Мастер и Маргарита". Почему этот интересный фильм так и не вышел на экран?

Н. Б. Это надо спрашивать у продюсеров фильма. Я даже не жду уже, что появится этот фильм, для меня самое главное, что я исполнил эту роль и побывал в Иерусалиме на съемках, поклонился всем святым местам. Кстати, это – моя лучшая роль в кино.

В. Б. Для актера – это суперзадача, суперудача. А как с точки зрения ортодоксального Православия? Одобрили ли священники твою работу? Твоя роль в фильме "Мастер и Маргарита", важная и ответственная для тебя, напомнила мне поэму Юрия Кузнецова "Путь Христа" – тоже важную и ответственную для нашего прекрасного поэта, тоже ведомую его искренним желанием послужить Господу, но вызвавшую нарекания у многих иерархов нашей Церкви: мол, не дело светских художников поднимать такие евангельские темы. Твое отношение к этому?

Н. Б. На этот вопрос, когда я еще задумал фильм по евангельскому сюжету, один очень уважаемый мною священник ответил так: "Поскольку вас сподобил Господь заниматься этим искусством, и это – ваш окоп за душу человека, то вы не только можете, – вы должны это делать. Иначе это будут делать другие, враждебные Господу. Все дело– в степени твоей готовности к тому, чтобы это сотворить. В посте, в молитве ты сам должен очиститься, прежде чем приступить к такой работе. Почему молились иконописцы, прежде чем приступить к написанию иконы? Киноэкран тоже должен быть иконой". Это сейчас в кино правит рынок, и ни о какой иконе речи быть не может, но мы все должны стремиться к изменению дел в нашем искусстве. И уже сейчас есть прорывы в русском кино. Скажу честно, были и другие отзывы священников. Я не знаю, прав был или неправ, часто каюсь, понимая, что же я наделал. Зачем я, грешный, касался этого? Но это была поразительная работа. В посте и молитве, без ощущения того, что ты делаешь грех. Без гордыни, а в попытке дотянуться ввысь, сколько ты сможешь.

В. Б. В светском искусстве, очевидно, всегда есть элемент греха, но художник не безгрешен, он весь в жизни и творит из жизни, но он обязан тянуться, как к идеалу, к высшему в себе, к постижению Божественного промысла.

Н. Б. Иван Ильин, наш великий философ, говорил, что каждый художник в творчестве ищет совершенства. И этот поиск его приводит к престолу Господню. Поэтому каждый художник делает дело религиозное, независимо от того, что он сам об этом думает или к какой конфессии принадлежит. Вот это мой критерий. Мы отбираем крупицы ценного по всему миру, от тех творцов, кто не торгует во Храме, а ищет Господа.

В. Б. Ты одинок в мире искусства?

Н. Б. Можно ли назвать одинокими Лермонтова, Пушкина, Шолохова, Бондарчука, Тарковского, Высоцкого, Игоря Талькова? На первый взгляд, они были абсолютно одиноки. Как говорила Марина Цваетаева: "Одна из всех, за всех, противу всех..." Невозможно быть одиноким, когда есть Господь. Невозможно быть одиноким, когда есть Россия. Она тебя поддерживает в дни гонений и судилищ. Но есть и сильные единомышленники во всех видах искусства, везде намечается русский прорыв. И мы же с тобой, Володя, беседуем не случайно. У нас есть уже свой киносоюз, где 2700 членов, и мы действуем. 14 стран входит в наш творческий союз.

В. Б. А как идут дела в Союзе кинематографистов? Есть ли там нечто позитивное? Что сумел здорового сделать Никита Михалков?

Н. Б. По-разному можно относиться к Никите Михалкову, я знаю, что ты писал о его фильме, и даже отвечал тебе в полемике. Но надо признать, именно Никита Михалков начал реально возрождать русское кино. Пусть масса издержек, но он утверждает русские идеи в "Сибирском цирюльнике". Потом появился прекрасный фильм Глеба Панфилова "Романовы. Венценосная семья". Опять же, при всех издержках – это начало восходящего духовного потока новой России. Фильм Виталия Мельникова "Луной был полон сад" блистательная мелодрама. И совсем недавний фильм "В августе 1944 года", вроде бы фильм белорусский, но это наш общий фильм, мы все – одно целое. Этот поток уже идет. Недаром наши разрушители, залившие грязью Бондарчука, восхвалявшие Ельцина и всю псевдодемократическую бесовщину, провели один из последних пленумов в Союзе кинематографистов на тему "Ответственность художника". Они тоже прозревают: что же мы натворили? мы вырыли яму и в нее упали сами.

В. Б. А как ты относишься к культовым молодежным фильмам Балабанова "Брат" и "Брат-2"?

Н. Б. Отрицательно отношусь. Поэтому не отобрал их на "Золотой витязь". Там в эффектной упаковке вроде бы русского кино подаются совершенно антирусские начала – когда обаятельный мальчик мочит всех подряд, не задумываясь о том, что он убивает людей. Коммерческие фильмы, спекулирующие на понятии "русский". Русская душа – не такая. Такой бы ее желали видеть те, кто пытается мутировать русское сознание.

В. Б. Вернемся к попыткам Никиты Михалкова. Что сумел он внести позитивного в общий кинопроцесс? Позволили ли ему что-то сделать?