Текст книги "Консервативный вызов русской культуры - Русский лик"

Автор книги: Николай Бондаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 34 страниц)

Стало быть, и постановки тоже – в классическом стиле. Они могут кому-то нравиться, кому-то не нравиться. Это естественно, но все они – в традиционном реалистическом исполнении, в наших русских традициях. Посмотрите наш сегодняшний репертуар – это один из лучших репертуаров страны. Нам очень хотелось поставить всю трилогию недооцененного нашего классика Алексея Константиновича Толстого. Это еще задумывалось при Борисе Ивановиче Равенских. Я с ним говорил тогда не раз: ну, надо же обязательно все поставить. И он сам мечтал. Но мечта его осуществилась уже после его смерти. В этом сезоне мы, наконец, к нашей радости, закончили трилогию Толстого. Вернее, поставили первую пьесу из этой трилогии, "Смерть Иоанна Грозного". Посмотрите, какой к ней огромный интерес у зрителя! Мы играем часто подряд три спектакля: "Смерть Иоанна Грозного", "Царь Федор Иоаннович" и "Царь Борис" – и в зале тишина, а зал полон. Тишина, тишина. Это замечательно. Причем все – в гениальном музыкальном оформлении Георгия Свиридова, восьмидесятилетие которого недавно отмечал весь мир. Это же единственный раз в жизни русский музыкальный гений Георгий Васильевич Свиридов написал музыку к трем спектаклям нашего театра. Это чудо!

Все это помогало переносить и те плевки, которые постоянно шли в нашу сторону, и всякие саркастические намеки. Все было, как в басне Крылова "Слон и моська". Слон наш шагал вперед, а моськи лаяли.

В. Б. Я в своих американских поездках замечал преклонение тамошних театральных деятелей перед русской культурой. Сколько у них учебных студий, развивающих систему Станиславского, Михаила Чехова, сколько поклонников русской драматургии?! Смешно даже: иные из наших популярных театральных режиссеров и актеров, лишь бывая в Америке, начинали понимать, к какой великой культуре они принадлежат. А сами американцы не скрывают, что их театр базируется на традициях русского театра. И первые главы американских театральных учебников начинаются с русского театра. Кстати, русская школа театра, русская драматургия господствуют и в Израиле...

Но вернемся к Малому театру, вы очень верно сказали о династиях в Малом театре. Может быть, эта династичность и удерживает театр от разрушения? Династия гримеров, художников, билетеров и самих актеров... Есть такое понятие – актер Малого театра, вообще – работник Малого театра, "маловец". Насколько я знаю по собственной работе в Малом театре, можно проработать здесь не один год и достаточно успешно, но так и не стать "маловцем", так и не стать своим в этих великих стенах. Это даже не в обиду будь сказано режиссеру или актеру, какое-то время проработавшему в Малом и ушедшему из него в силу своей "чужести". Говорят, даже Игорь Ильинский ощутил себя "маловцем", лишь проработав в Малом лет пятнадцать. Ощущаете ли вы это понятие, по сути – мистическое? Когда я работал в Малом театре, я как-то изнутри, подсознательно все время ощущал эту мистику Малого театра, и может, не став по-настоящему "маловцем", прикипел душой к вашему театру. Я чувствую, как театр прорастает сквозь каждого из вас: своими династиями, своей школой воспитания, своей величавостью, этакой мистической державностью. Я понял: нельзя, долго работая в Малом – не быть державником. Это уже становится не политическим понятием, а театральным. Чувствуете ли вы в себе эту "маловость"? Что это такое?

Ю. С. Смотрите, какая штука. Если говорить с точки зрения мистической, наверное, в этом что-то есть. У нас – лучший в России акустический зал. Он придает свободу голосу. Он придает свободу зрителям, которые в этом зале чувствуют себя, как в настоящем театре. Когда у нас был ремонт, многие строители, архитекторы говорили: давайте мы поменяем вам потолок над зрительным залом. Там были тоже какие-то дефекты. И раз мы тут все ремонтируем, то давайте заново весь потолок сделаем. Но есть какая-то неестественная сила, которая обнаруживается в рассказах старых актеров, с которыми нам посчастливилось работать: Светловидов, Владиславский и многие другие, – они говорили, что в Малом театре есть какая-то своя аура. В зрительном зале витают духи людей, которые когда-то выходили на эту сцену. Их неслышимые голоса и невидимые души присутствуют здесь и помогают артисту. Это кроется и в самих стенах, и в самом потолке. Поэтому, когда нам предложили менять потолок и стены, мы хором закричали: ни в коем случае, нет, нет, нет! Мы не хотели выпустить дух из наших стен. И, наверное, немаловажная победа наша в том, что мы настояли, не разрешили строителям трогать всю верхнюю часть зала. А она оказалась из прекрасного дерева. Это, как дека в хорошем рояле, держит звук. Наверное, существует и еще что-то. Вот совсем недавно я вычитал в газете, что в пирамидах через две тысячи лет можно, вскрыв звуковые ходы, услышать голоса фараонов. Этот звук в пирамиде жил тысячи лет.

Я после этой заметки о пирамидах окончательно уверился, что звук ушедших актеров находится и в Малом театре. И это, конечно, придает тебе уверенность в игре. Иногда выходишь на сцену – не каждый спектакль, а в какие-то трудные минуты – и что-то неестественное тебе помогает. Залезает в тебя куда-то, так глубоко, что ты сам это и не объяснишь никому. Заставляет тебя приподняться над самим собой, над какими-то мелкими театральными проблемами, интригами, над всеми бедами и горестями, какие у тебя есть... Причем это чувствую не я один. Все актеры, умеющие понять мистику Малого театра, начинают иногда рассказывать: бывает какая-то неестественная сила, которая как бы тебя берет и несет... Я верю, что это есть.

В. Б. Эта мистика существует, как я понимаю, и для зрителей. В любом театре есть удачные спектакли, есть восторженные зрители, но спектакли Малого театра, все без исключения: и удачные и не очень удачные, втягивают зрителя в свою ауру, которую не так просто и объяснить. Иной раз и артисты не блещут, играют неровно, и постановка средняя – а все равно какая-то атмосфера мистическая затягивает тебя в это действо, и ты уходишь просветленным и одухотворенным.

Но если отойти от мистики и поговорить об ансамблевости труппы Малого театра, то мы тоже увидим некую необычность, некую корпоративность огромнейшего коллектива. Не будем отрицать разные методы формирования труппы. Вот Олег Ефремов, как тренер сборной по футболу, собрал в своем театре лучших актеров из десятков других театров, и какое-то время держалась сборная звезд, которая ныне совсем распалась. Но она была, и успех был. В Малом театре такого я представить не могу. Даже если собрать в Малом лучших актеров мира, из этого ничего не получится. Актер Малого театра воспитывается совсем по-другому. Может быть, поэтому "маловцев" редко приглашают в кино и на телевидение, с ними трудно работать. Они и в кино несут свою "маловость". Именно поэтому, в отличие от трагедий других театров: раскол МХАТа, раскол Таганки, раскол театра Ермоловой и так далее, – в Малом, несмотря на гигантскую труппу, несмотря на свои проблемы, на свои актерские противоречия, такого раскола быть не могло. И ухода из Малого театра истинных "маловцев" быть не может. Как вы считаете, Юрий Мефодиевич, благодаря чему Малый театр так легко проходит сквозь все эти человеческие, театральные, режиссерские и другие дрязги и конфликты? Почему он сохранился, в отличие от МХАТа и Большого – тоже признанных столпов русского искусства?

Ю. С. Думаю, в этом нам опять помогают наши традиции. И то, что мы не выпустили из стен нашего театра все то, что здесь находится и витает. Ведь развалился МХАТ в новых стенах, и Таганка тоже. Рассказывают случаи, когда наши знаменитые старухи: Рыжова, Турчанинова, Массалитинова, Пашенная, они же очень ревниво относились друг к другу, как все вообще таланты, это понятно, и не были они, скажем откровенно, дружны, но когда речь шла о Малом театре и когда нужно было что-то сделать для коллектива, для театра в целом, – они, эти старухи, объединялись в такой кулак, что могли не то чтобы открыть любую дверь, они вышибали любые двери... И никогда им не было отказа.

В. Б. Может быть, такая корпоративность и есть основа любой державности? Может быть, это и есть принцип русской государственности корпоративность при сохранении полной индивидуальности каждого из граждан?

Ю. С. По крайней мере, в театре всегда было мощное единение во имя театра. И, совершив очередное большое дело для театра, эти маловские великие старухи вновь расходились. То есть корпоративность Малого театра тоже одно из качеств, которое помогает Малому театру оставаться единым коллективом. Осталось, по традиции, и желание помогать друг другу, хотя сейчас очень трудно, и мы живем – впрочем, так же, как и все, испытываем разные трудности, – но не было еще, насколько я знаю, отказа в помощи. Если с человеком случалось какое-то несчастье, театр всегда первым шел навстречу – независимо от того, нужна помощь народному артисту или молодому техническому работнику. Для нас разницы нет, это член нашего коллектива.

В театре, как вы помните, есть субординация и служебная, и этакая династически-театральная, она и должна быть. Но мы никогда никого не бросали. Это, наверное, тоже те традиции, которые составляют наш театр.

В. Б. Это и есть та державность, о которой мы говорили. Такая же державность, корпоративность существует в крупных старых фирмах Японии, в Германии. Может, все ваши принципы необходимо перенести сегодня на всю Россию? Хватит нам разрушать – надо сохранять лучшее. Надо воспитывать в наших руководителях вот эту "маловскую" державность. Я бы в обязательном порядке сводил российских руководителей всех рангов и политических направлений на вашу историческую серию спектаклей о государстве Российском. Кстати, откуда у вас взялась эта серия спектаклей? Специально задумывалась или же непроизвольно проросла из атмосферы вашего театра? Это же не только трилогия великого драматурга А.К.Толстого, которая никак не ниже шекспировских хроник, но и спектакли о Петре и Алексее, Николае II, о князе Серебряном. Как вырастала эта царская сюита?

Ю. С. Специально мы о ней не думали. Сначала нам хотелось, чтобы была вся трилогия Толстого, а потом в нашей жизни, в жизни государства произошли резкие перемены, нам захотелось разобраться в причинах этих великих российских перемен XX века. Появились новые данные о гибели Николая II – и возникла пьеса, далеко не совершенная. Это же был еще 1989 год. Еще не было книг, не было нынешней информации, но было желание разобраться в российской истории. Мы пошли на это. Хотя мы видели недостатки пьесы. Автор ее совсем не драматург по профессии, он – врач. Но материал был настолько достоверен, что мы в него поверили. Малый театр никогда не держит кукиша в кармане. Мы – открытый театр. И в спектакле "...И аз воздам" о гибели Николая Второго мы тоже работали без намеков. Мы искали правду. Мы хотели посмотреть в глаза правде, что с нами произошло. У нас много есть хорошего, есть и недостатки. Как от этого избавиться? Мы так и поставили этот спектакль. Он неоднозначно был принят коллективом. Неоднозначно был принят и вне коллектива. Нас критиковали многие и по-разному. И слева, и справа. Одни нас объявляли монархистами и великодержавниками, национал-патриотами и шовинистами, другие – антисоветчиками и фальсификаторами истории. Но мы выстояли и – победили. Это наша история, это наши беды и горести. Потом у нас возникла уже целая концепция – мы увидели, что пошли правильно. Оказалось, что и "Князь Серебряный" того же Алексея Толстого, вписывается в эту серию исторических спектаклей. Поэтому мы легко взяли пьесу о Петре I. Все стало работать на целое. Сложился большой исторический пласт. Пьесы написаны прекрасными авторами, их нельзя заподозрить в фальшивке. Таким образом, получился цельный исторический репертуар. И теперь мы сознательно добавляем туда новые спектакли. И будем добавлять каждый сезон.

И еще знаете, что для меня очень дорого? Какая самая большая победа Малого театра? Я бы сказал так: мне приятно смотреть в зрительный зал – там и молодежи много, и пожилых людей, но... приходят семьями. Приходят, допустим, папа с мамой и десятилетний ребенок. Мы пускаем детей на вечерние спектакли, в отличие от других театров. У нас есть что посмотреть и есть чему ребенку поучиться. Хоть восемь лет – если родители приходят с ним: пожалуйста, пусть смотрит на здоровье. У нас он не испортится, не увидит ни насилия, ни порнографии. Вот этот семейный поток зрителей и есть, по-моему, наша самая большая победа. Стали приводить детей. Смотри – это наша история, ты нигде больше этого не увидишь.

На сегодняшний день в Москве у нас самые дешевые билеты. И это тоже традиция. И студентов мы чуть ли не единственные стараемся пускать по контрамаркам, когда есть возможность. Пусть смотрят. Вот почему к нам и семьями ходят. Они в состоянии пойти всей семьей на наш спектакль. А в кино уже не в состоянии. Наверное, это и называется – общедоступный театр, о котором мечтали великие русские режиссеры.

В. Б. Малый театр – театр актерский. Насколько я понимаю, вы сознательно отказываетесь от услуг главного режиссера, предпочитаете приглашать талантливых режиссеров со стороны, воспитали сильных режиссеров в самом театре: тех же Бейлиса, Иванова. Кто сейчас занят у вас постановкой очередных спектаклей?

Ю. С. "Елизавету Английскую" у нас ставит режиссер Борис Эрин, опытный режиссер старшего поколения. А в основном работают наши, как вы сказали, воспитанные нами режиссеры – Виталий Иванов, Владимир Бейлис, новый наш режиссер Драгунов, затем молодой наш режиссер Четверкин. Работы хватает, и ребята справляются. Есть и актеры, которые занимаются режиссурой. Я мало говорю об актерах нашего театра, которых чрезвычайно ценю: и старшее поколение, которых у нас все меньше и меньше, и своих сверстников, и молодежь. Но театр – это очень чувствительная система, и назову лучших, а кого-то пропущу, обиды будут, а всех не перечислишь. И поэтому скажу коротко: у нас, может быть, самая сильная актерская труппа в Москве, и дай им Бог успехов и хороших ролей – всем, без исключения.

Я не пессимист. Я думаю, что мы все будем сбивать молоко – и получится сметана, получится масло. Выкарабкаемся – и театром нашим, и всей страной. Но, если бы меня спросили о путях восстановления, возрождения России, я бы ответил так, как всегда отвечаю: "Нашу экономику, нашу промышленность нельзя восстановить денежными вливаниями. Деньги уйдут в ту же дыру, что и уходили. Экономика создается нормальными образованными людьми". Вот поэтому я предлагаю ту часть денег, которые наши правители хотят вкладывать в восстановление экономики, прежде всего вложить в образование, медицину и культуру. Вот тогда аукнется через несколько лет и в экономике. Ибо только здоровый и образованный человек может создать здоровую экономику. А так: без культуры и образования, без науки и здравоохранения, – как бы мы ни пересаживались, кроме как в басне Крылова про лебедя, рака и щуку, не получится.

В. Б. Конечно, чтобы стать, как говорят, цивилизованной нацией, а тем более – великой нацией, – надо иметь великую культуру. Компьютеры ныне собирают и африканские племена, автомобильные заводы перемещаются все дальше в отсталые страны, где дешевле рабочая сила. Но где нет культуры, там нет и сильного, уверенного в себе государства. И наш развал связан прежде всего с развалом идеологическим. И потому ваш театр важнее для государства, чем многие заводы. И потому так важна ваша победа, победа русского национального театра, ваша личная победа как актера и руководителя. Что вы сейчас играете, о чем мечтаете как актер?

Ю. С. Мечтать-то я мечтаю, но я о себе могу мечтать дома. О себе я не могу мечтать даже в кабинете, где мы с вами сидим. Я не имею права и не имею времени. Играю я роли в трех спектаклях: это Царя Федора на пару с прекрасным актером Эдуардом Марцевичем, затем я играю дядю Ваню в чеховской пьесе и Николая II в "...И аз воздам". Вот все мои нынешние работы. Очевидно, в ближайшее время мы запустимся с одной новой работой, наверное, у меня будет там роль. Хотите – верьте, хотите – нет, но я просчитываю еще, что я выиграю, что я потеряю. Я могу потерять уважение коллектива, если буду слишком много брать себе. Я знаю, что многие хорошие актеры находятся без работы творческой. Зарплату получают, а ролей нет. Для любого актера не зарплата важна, а роли. Понимая голод артиста, как художественный руководитель, я не могу, не имею права брать себе слишком много ролей. И я это отлично понимаю. Хотя как актер я понимаю, что теряю годы. Что делать? Мне выпала такая карта.

В. Б. Державный театр – это всегда театр не только классики, но и героики. Как писал еще Константин Леонтьев, державность связана с неким идеализмом, с героическим романтизмом. Так и в Малом – всегда были романтические спектакли. Я помню последнюю постановку Игоря Ильинского по роману Виктора Гюго, последнюю романтическую роль Михаила Царева. В нынешнем репертуаре, на мой взгляд, таким романтическим представлением стал спектакль по пьесе Александра Солженицына "Пир победителей", поставленный Борисом Морозовым. О спектакле была разная критика, его хвалили и ругали. Как вы относитесь к этой романтической линии вашего театра?

Ю. С. Спектакль сделан очень профессионально. Сильные актерские работы. Многие предъявляют претензии к драматургии, и почти все забывают, когда это было написано и где. У нашей победы было много граней, и не все нам были известны. Было много и горестей, но ведь все, прошедшие сквозь горесть, участвовали в нашей победе. Общей победе. Я считаю, что пятьдесят лет – это полвека, время полной правды о тяжести победы. Вот почему эта пьеса вошла в наш репертуар. Мы ведь нигде не кричали о ней. Мы нигде не поднимали на знамя автора. Но мы сочли нужным дать и это знание о победе. Сейчас мы с уважением относимся и к спектаклю, и к нашему автору. Я думаю, что и он относится к нам с уважением.

В. Б. С кем бы еще из больших русских современных писателей вам бы хотелось работать? Кто, на ваш взгляд, близок к вам, к Малому театру?

Ю. С. Есть много писателей, которых мне бы хотелось видеть на сцене Малого театра. Но они сейчас мало пишут. Конечно, это прежде всего такие писатели, как Василий Белов, Валентин Распутин, покойный Вампилов. Который, кстати, принес свою первую пьесу, как Антон Павлович Чехов, в Малый театр и у него, к сожалению, ее тоже не взяли. Но нес-то он ее нам. И я видел, как он сидел около кабинета режиссера. Что-то его тянуло в Малый театр. Значит, что-то в его драматургии соединилось с Малым театром. В институте мы уже пробовали поставить Вампилова, надеюсь, дело дойдет и до большой сцены.

В. Б. Я знаю, что Василий Белов мечтает, чтобы Малый театр взял его пьесу "Александр Невский". Тем более, это – все та же историческая линия государства Российского.

Ю. С. Может быть, может быть... У нас же шла его пьеса. Когда сегодня сетуют, что нет новой сильной драматургии, я говорю: подождите, может, еще не время. У нас сейчас очень сильная журналистика. Я считаю, наша журналистика сейчас лучшая в мире: и газетная, и политическая. Это все интересно, и ты сам делаешь какие-то выводы. Ну а драматурги – они еще должны напитаться, надышаться всем этим временем, понять его. Драматург должен бежать на длинную дистанцию. Погодите, финиш еще не скоро. Я абсолютно уверен, что у нас вот-вот прорвется новая прекрасная русская литература, будет замечательная проза, будут замечательные пьесы, и, как итог, – замечательные писатели.

В. Б. Как вы считаете, сегодняшний период Малого театра – это период подъема? Вы уже сорок лет в Малом театре, переживали с ним и кризисные периоды, и яркие взлеты. С точки зрения этих сорока лет – что сегодня представляет собой Малый театр?

Ю. С. Я думаю, у нас сейчас стабильный крепкий период. Мы прошли через кризис к стабильности. В прошлом году я собирал режиссеров наших и говорил: прошло пять лет, мы создали репертуар. Следующие годы мы должны потратить на качество. Стабильность пришла, репертуар выстроен, теперь надо перейти к высокому качеству. Это наша нынешняя цель.

В. Б. И последнее: какой спектакль вы считаете лучшим из сегодняшнего репертуара?

Ю. С. Я думаю, все согласятся со мной. У нас есть спектакли, которые идут с успехом, актерские работы есть очень хорошие, но эталонным спектаклем остается "Царь Федор Иоаннович". Он существует двадцать три сезона. Через этот спектакль прошли многие наши актеры: и старшего поколения, и нашего, хватит поиграть и молодым. Мы будем его держать до тех пор, пока ходит зритель на этот спектакль.

Николай Бурляев

Николай Петрович Бурляев родился 3 августа 1946 года. Актер, режиссер, народный артист России, председатель Международного объединения кинематографистов славянских и православных народов с 1996 года. Руководитель Международного кинофестиваля "Золотой витязь", генеральный директор Киноцентра "Русский фильм" с 1992 года. Окончил актерский факультет театрального училища им. Щукина Б.В. в 1969 году, режиссерский факультет ВГИК в 1975 году. В 1961-64 гг. играл на сцене театра имени Моссовета, 1967-68 гг. – актер театра им. Ленинского комсомола. С 1973 года – на киностудии имени Горького. Снимался в фильмах "Иваново детство", "Андрей Рублев", "Игрок", "Мама вышла замуж", "Военно-полевой роман" и др. Поставил фильмы "Лермонтов", "Ванька-Каин" и др. Лауреат Международных и всесоюзных кинофестивалей. Кинофильм "Лермонтов" вызвал резкую критику в либеральных кругах из-за глубоко национальной трактовки образа великого русского поэта. Мечтает поставить кинофильм "Пушкин" по собственному сценарию. В кинофильме по роману Булгакова "Мастер и Маргарита" сыграл роль Иешуа.

Женат. Имеет троих сыновей и дочь. Живет в Москве.

"Всеславянский кинофорум "Золотой витязь" побывал в блокадной Югославии, в Приднестровье, в республике Беларусь, дважды состоялся в Москве, путешествовал по городам Поволжья...

Не изменяя своих принципов, оставаясь славянским, христианским кинофорумом, "Золотой Витязь" год от года расширяет свои границы, вовлекая в свой духовный поток тех художников мирового кинематографа, которые не желают уподобляться "торгующим во храме", не хотят губить свои души и души зрителей...

Нужно возвращать кинематограф на почву национальных традиций, выводить экран на восходящий духовный поток, устремленный к идеалу...

Кинофорум "Золотой Витязь" прошел трудный, тернистый путь. Но именно его неизменная нравственная позиция заслужила уважение и признание людей во многих странах мира... Без нравственного закона в сердце человека, в обществе и в культуре – нет будущего для народа".

Николай Бурляев,

из выступления на VII международном кинофоруме славянских и православных народов "Золотой витязь"

"КАКАЯ УЧАСТЬ ЖДЕТ МЕНЯ?"

Беседа с народным артистом России накануне его юбилея

Владимир Бондаернко. В своей резко негативной статье о последнем Московском международном фестивале ты, Николай, пишешь: "Мы – дети русской культуры". А что такое русская культура? В чем ее отличие от иных культур? Что дает она мировой культуре? В чем ее сила и в чем ее слабость?

Николай Бурляев. Опыт жизни моей последних лет, Володя, да, пожалуй, и всей жизни вообще, мне подсказывает, что русская культура на самом деле особая культура, одна из ведущих мировых культур. И всегда она подпитывает своей духовностью всю мировую культуру. Взять наше советское кино. На нашем кино учился весь мир, и когда грянула перестройка, мой друг Андрей Тарковский приехал в Италию, ему Фредерико Феллини говорил: " Что же вы, русские, делаете? Ведь мы у вас учились, вы для нас были примером, а вы пошли за Западом". Русская культура, как и понятие русской идеи, русской души, для меня определяется понятием культуры любви, самопожертвованием, поиском гармонии человека и мира, бескорыстием. Недаром Александр Пушкин, наш национальный гений, сетовал, что вынужден брать деньги за свою поэзию. А Библия подтверждает: даром получил – даром и отдавай. Даром Божьим нельзя торговать. Наша русская культура – спасение для всего мира.

В. Б. Как ты думаешь, эти высокие слова можно сказать лишь в адрес Золотого Века русской культуры, века ХIХ, или же и недавно закончившийся ХХ век России столь же ценен для человечества?

Н. Б. Я согласен с теми, кто почитает девятнадцатый Золотой Век русской культуры как тот источник, из которого пил весь мир, и пьем мы до сих пор. Это на самом деле самое золотое время для нашей культуры, но, думаю, и ХХ век добавил немало в сокровищницу национального духа, хотя ближе к концу его было заметно падение души, измельчение задач, стоящих перед художником. Можно заметить, как лишь отдельные несломленные лидеры упрямо противостояли втягиванию русской культуры в мировую воронку. В девятнадцатом веке люди были ближе к Господу. С потерей веры в сердце своем началось и всеобщее падение нашей культуры. Художник без веры ремесленник. Те немногие души, которые в годы безверия пели песню о вере своей, в творчестве своем искали Господа, – они и творили высочайшее искусство. Для меня в нашей культуре ХХ века это, как ни покажется странным, люди вроде бы глубоко партийные: Михаил Шолохов, Сергей Бондарчук, Василий Шукшин, Александр Довженко. Они же все партийные люди, но они все – носители христианских начал в нашей культуре.

В. Б. Получается, что наш природный консерватизм, наш запрятанный в недрах национального сознания традиционализм, наше православное отношение к миру в главном, определяющем развитие и культуры и страны в целом в советский период, переламывали, может быть – даже неосознанно, некие марксистские догмы. И все-таки, наше лучшее советское искусство, искусство Большого стиля, не отрицало, а продолжало традиции нашей православной национальной культуры. Традиции того же Золотого девятнадцатого века.

Н. Б. Безусловно, все наши лучшие художники, прошедшие каждый свой крестный путь, так или иначе говорили о Господе. Поэты, музыканты, оперные певцы, – такие, как Шаляпин, Михайлов, Козловский; артисты, – такие, как Мордвинов, с которым мне дал Бог счастье играть вместе четыре года в одном театре. Они все, не говоря о Господе впрямую, в жизни, в искусстве своем были проводниками этих высших начал.

В. Б. Почему же нашу высочайшую русскую культуру, открытую всему миру, так боятся на Западе? Почему наши национальные культурные традиции стремятся перечеркнуть наши же доморощенные либералы, повернутые лицом исключительно на Запад? Что их пугает в нашей национальной культуре?

Н. Б. Это глобальный вопрос. И относится не только к людям, живущим на Западе, но и к нашим собственным западникам. Почему они боялись и боятся понятия "русский" во всем? В культуре, в литературе, в кинематографе это слово вообще было запретным, пока мы сами не начали говорить, что мы русские актеры, русские режиссеры, что должен быть национальный русский кинематограф. Ведь нас же абсолютное большинство в своей стране – 85%, чего стыдиться, чего пугаться? Мы принимаем все, что нам дают другие народы, ценим их идеалы, – так пусть же и они ценят и уважают наши идеалы, наши культурные приоритеты, наше отношение к жизни. У каждого настоящего художника два пути от рождения: или содействовать посильно исполнению Промысла Божьего на земле, или же участвовать в делах лукавого, продавая собственный дар, окунаясь в рыночную культуру. Возьмем кинематограф. Это же очень молодое искусство, ему всего сто лет. Дитя по отношению к литературе и театру. И из этих ста лет я уже практически почти пятьдесят лет занимаюсь кинематографом. Я встал впервые перед кинокамерой в 1954 году. Само изобретение кино, как и всего другого на земле, уверен, навеяно Господом. А вот как потом этим распоряжаешься? У кино тоже было два пути: или к Господу или к дьяволу. Увы, большинство выбрало путь рынка. Прозябание за деньги. Но были и будут те немногие души, которые не ставят главной целью доход, которые ищут и в кино проявление высших начал.

В. Б. Ты сказал, что уже почти пятьдесят лет работаешь в кино, но тебе 3 августа исполняется лишь пятьдесят пять. Что же, с младенчества на экране? Как это было? Ты помнишь свой приход в кино?

Н. Б. Я естественно это помню, Володя. Первые пробы были у меня на фильм "На графских развалинах". Тогда я не был утвержден. Это было в 1954 году. Где-то в 1956 году у меня вновь пробы были на "Мосфильме" на фильм "Урок истории" Льва Арнштама, я вновь не был утвержден. Не знаю, право, почему. Обьяснили, что у меня под носом такой пупырышек был, типа бородавочки. Я тогда, помню, пошел с бабушкой к доктору – и электроиглой это вывели. Первая моя жертва во имя кино. Но меня все равно не взяли, а взяли моего брата Бориса...

В. Б. Столь раннее вхождение в киномир и тебя и брата связано с вашей актерской семьей? Родители были связаны с кино? Или же какое-то раннее самоопределение, потребность в актерстве?

Н. Б. Потребности не было. И какого-то семейного покровительства не было. Мой брат Борис первым стал актером, а он был отобран абсолютно случайно, еще учась в обыкновенной московской школе, и стал сниматься в известных фильмах. К моему появлению в кино у брата уже было шесть ролей на экране. Тогда и я тоже начал пробоваться, но не столь удачно, как мой брат. Я не хотел быть профессиональным актером, потому что имел комплекс речи заикание с самого детства, был испуган в пять лет, и, естественно, с этим своим заиканием я не помышлял быть актером – даже когда попал на экран и стал активно работать в кино. Но в 1961 году я был принят актером в академический театр имени Моссовета, к Юрию Александровичу Завадскому. Мне было пятнадцать лет, я еще учился в школе, но уже стал артистом театра, у меня был пропуск артиста театра, я ездил на гастроли, играл шесть-семь ролей, играл с Орловой, Марецкой, Раневской, Бирман, Пляттом и великим Мордвиновым. С ним я был около ста пятидесяти раз на одной сцене, в одном спектакле. Но даже тогда, любя театр безумно, я не мечтал об актерской судьбе. Я в те годы был неинтересен сам себе, мне было пятнадцать лет, мне был интересен театр, интересны мои роли, и неинтересна моя собственная скучная жизнь. Вот я играю пажа Фальстафа в "Виндзорских насмешницах", четыре часа бегаю по сцене, пляшу, пою песни под оркестр, порхаю, и вдруг занавес закрывается, волшебство кончается, я в гримуборной – и передо мной в зеркале неинтересный мальчик Коля Бурляев. Но и тогда в те годы я не думал, что свяжу свою жизнь с актерством. Многие актрисы любят вспоминать: мол, я с детства желала отдать всю жизнь театру и на подмостках умереть... Я такого не желал. Меня мысль о профессиональном актерстве пугала. С первой роли, с 1959 года, когда я попал в руки Андрея Кончаловского в учебный фильм "Мальчик и голубь...", – уже тогда, глядя на работу Андрея как режиссера, а он удивительно тонко работал с актерами (моим партнером там был не кто иной, как Урбанский, и я был счастлив, что хоть один день работаю с таким актером), – тогда именно у меня появилась тайная мечта: стать режиссером. Мне так понравилось, как Андрей работает, сколь он всезнающ, все идут к нему за советом, он всеми руководит и делает это талантливо, блистательно, – с тех пор я и шел вначале неосознанно, но к этой цели: самому стать режиссером. В 1964 году я покинул театр Завадского и пошел учиться в Щукинское училище и закончил актерский факультет практически за два года, но все равно уже не желая быть просто актером. В Ленком я еще попал по инерции после Щукинского училища, я был неудовлетворен своей работой и своей жизнью. Актерская жизнь часто как-то развращает, портит человека, затягивает в омут пьянства, гулянок. Какое-то время я как бы продолжал линию своего падения, происходило сжатие пружины души, актерские кампании, богемная жизнь по молодости лет. Вроде бы было весело, и хорошие люди рядом были, мои друзья актеры, режиссеры, приятели Володя Высоцкий, Коля Губенко, гитары, бражничество. Но вместе с веселием безудержным шло и некое духовное падение... И не каждому было дано вылезти из него. Хотя дружеские связи у меня сохранились именно с той компанейской поры.