Текст книги "Океан. Выпуск тринадцатый"
Автор книги: Николай Черкашин
Соавторы: Юрий Иванов,Анатолий Елкин,Юрий Баранов,Иван Папанин,Борис Лавренёв
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)
Мне по душе флотский порядок, с давних времен принятый на крупных морских судах в кают-компании. Офицеры собираются в ней за две-три минуты до начала завтрака, обеда или ужина, но не садятся за сервированные столики – ждут капитана. По традиции капитан первый наливает себе суп. Только после него за это дело принимаются другие. Если кто-нибудь опоздал, то сесть к столу спрашивает разрешения у капитана. Тот, кто поел раньше капитана и хочет выйти по каким-либо делам, тоже спрашивает у него разрешения встать из-за стола. Порядок!
В кают-компании большого судна не сядешь там, где тебе вздумается. Места за каждым столом строго распределены. Во главе первого стола сидит капитан, справа от него располагается старпом, слева – второй штурман. Дальше по рангу усаживаются другие штурманы. За соседними столами старшинствуют «дед», первый помощник капитана, начальник радиостанции. С ними – тоже по рангам и занимаемым должностям – сидят их подчиненные.
На малом рыболовном флоте весь этот церемониал почти изжил себя. Где уж там будешь следовать флотским традициям, если на судне, как говорится, хлопот и забот полон рот. Не прививались старые добрые традиции и на «Дивонисе», хотя наш капитан, как уже было сказано, любит флотские порядки. Однако следовать этим традициям у нас просто-напросто нет условий. Вот почему капитан и «дед» первым делом отправляют в салон весь экипаж, а уж потом и сами за ложку берутся. У единственного стола на ранги – ноль внимания: кто первым покончил с работой и первым занял место у раздаточного окошка, тот, как говорится, и главный. А на «Дивонисе» всегда «главный» матрос Владас.
Но сегодня всем этим отклонениям от флотских традиций и этикета пришел конец. За полчаса до ужина, который мы с Винце готовили после шторма, на камбузе появился капитан. И с ходу направился к моим кастрюлям. Поднял одну крышку, вторую, потянул носом. «Ну, – думаю, – держись, Марионас, начинается…»
Предчувствие меня не обмануло: возрождение флотских традиций началось с камбуза. Как и на любом крупном судне, капитан снял пробу всех блюд. На предмет их качества все было в полном ажуре, но капитан обратил внимание на еле заметное пятнышко на моей белоснежной курточке, в которой я работаю на камбузе:
– Что это такое?
Я попробовал было объяснить родословную несчастного пятнышка, из-за которой оно не смывается и не исчезает, но капитан не желал ничего слушать и приказал немедленно переодеться в чистое. Ладно, была у меня в запасе еще одна курточка, поэтому приказание было исполнено на глазах у кэпа.
Тогда пришла очередь Винце.
– Почему камбузник работает без спецодежды? – кивнув на моего помощника, спросил капитан. – Вы что, товарищ Грабаускас, забыли правила санитарии и гигиены?
Я молча покопался в своем рундуке и разыскал среди других вещей белый фартук. Винце дрожащими руками подвязал его и стал похож на маленького поваренка.
Капитан взглянул на часы:
– Через пять минут стол должен быть сервирован к ужину всей команды.
И вышел.
Мы с Винце переглянулись.
– Отправляйся в салон, Винцентас, – со вздохом сказал я. – Будем насаждать на «Дивонисе» добрые флотские обычаи.
На нашем колхозном флоте вы не найдете ни одного суденышка, на котором сервировались бы столы. Каждый рыбак подходит к окошку камбуза, берет что ему положено, несет к столу и лопает без оглядки. У нас нет ни буфетчиц, ни официантов, которые занимаются сервировкой на крупных рыболовных и торговых судах. У нас, братишки, каждый – сам себе официант… Но капитану «Дивониса» такое положение вещей перестало нравиться. А вы, хозяева камбуза, засучивайте рукава.
Через окошко я подал Винце горку мисок, он выстроил их на столе, рядом разложил ложки и вилки, а посередке устроил большую кастрюлю с супом. Потом отнес две тарелки с нарезанным хлебом. Взглянув из камбуза на стол, я остался доволен «сервировкой». Еще бы вазочку с букетом – и вот вам плавучий ресторан первого класса…
Появился и первый посетитель «ресторана». Конечно же, Владас. Да только сегодня его просто не узнать: побрит, расфранчен, даже при ярком галстуке, на котором раскрашенная в неимоверные цвета обезьяна бьет в пестрый барабан. А какой вежливый и почтительный! Одним пальцем постучал в приоткрытое окошко камбуза, дружески прогрохотал:
– Чем сегодня потчевать будешь, Марионас?
Я с достоинством показал на стол. Владас нисколько не удивился, будто всю жизнь восседал за сервированным столом на «Дивонисе».
– Видишь, Марий, после шторма и купанья у меня в брюхе точно стая голодных псов расплодилась, – разглагольствовал Владас. – Никак не придумаю, чем бы им заткнуть пасти.
– Смотри, чтоб они твой желудок не съели, – снова кивнул я в сторону стола, приглашая отведать первое.
Владас не шелохнулся. Стоял с улыбочкой, будто кого-то поджидая.
Насвистывая модную песенку, перешагнул комингс салона тралмейстер Антанас Паулюс. Тоже приоделся, как на парад: под новым пиджаком – белая рубашка. Увидев Винце с тряпкой в руке, сообщил ему, как ровне:
– Трески заграбастали – во! А кру-у-упная! – раскинул руки. – Если и вторым заходом столько поднимем, придется в порт топать. Трюм, как пить дать, загрузим, а крупную треску приказано в свежем виде на рыбозавод доставить.
– Тьфу! Тьфу! Тьфу! – ввалившись в салон, трижды сплюнул Феликсас Вагнорюс, веривший в разные приметы и предрассудки. – Ну, кто тебя просил языком трепать! Сглазишь…
При взгляде на сегодняшнего Феликсаса никак не скажешь, что он работает в машинном отделении и даже в салон приходит весь в масле, как черт. На этот раз второй механик так умылся, что блестел, как камбузная кастрюлька… Что за чудеса происходили на «Дивонисе»?
– Верьте моему слову, хлопцы: вот этот ужин – последний в этом рейсе, – продолжал предсказывать Паулюс.
Эти слова тралмейстера точно нож в сердце Винце: если исполнится предсказание Паулюса – а наш тралмейстер в таких случаях редко ошибается, – то уже завтра Винце предстанет перед суровым судом своих домочадцев… Ох, и не завидую я своему другу! Сам был мальчишкой, знаю, чего стоит возвращение блудного сына под отчий кров. Да еще после этакого переполоха.
В точно назначенное время в салоне появился капитан. В парадном мундире, торжественно и по всем правилам он занял свое место за столом, пригласил садиться остальных. Только мы с Винце трудились.
Когда мы подали на стол второе, необыкновенное молчание в салоне нарушил Владас.
– О Бангпутис всемогущий, со множеством своих помощников! – пророкотал он. – Цеппелины![9]9
Цеппелины – литовское национальное блюдо – картофельные вареные оладьи с мясной начинкой.
[Закрыть] И даже со шкварками! Марий, человечище, ты – кудесник камбуза, величайший кок из всех великих мастеров кулинарного искусства!
Капитан укоризненно взглянул на матроса. Владас вспыхнул и уставился в тарелку.
После ужина капитан похвалил меня за цеппелины. Я ответил с достоинством:
– Благодарите камбузника Винцентаса Юргутиса, капитан. Он чистил и тер картошку.
Все наперебой стали благодарить Винце. И только капитан, родной дядя Винце, ни слова не произнес. Винце молча убрал посуду. Но никто не поднимался из-за стола. Это насторожило меня. А Винце просто струхнул. Но вот капитан встал, одернул парадный мундир и обвел взглядом малочисленную команду «Дивониса». Мой бедный камбузник так и застыл в уголке салона с тряпкой в руке.
– Винцентас Юргутис, тайно сбежав из дому и пробравшись в трюм «Дивониса», поступил, честно говоря, по-свински, – сказал капитан. – Однако не в наших флотских правилах вечно судить человека за один-единственный проступок, – продолжал он, уже мягче поглядывая на племянника, который непроизвольно комкал в руках тряпку. – Тем более в море, во время шторма, Винцентас вел себя как настоящий моряк и даже первым бросился на помощь попавшему в беду товарищу…
Владас медведем вывалился из-за стола и по-мужски облапил Винце. Потом, повернувшись к капитану, как загрохотал из пушки, захлопал в ладоши. Аплодировала вся команда. И, конечно же, в первую очередь я. Винце то краснел, то бледнел. Но его глаза светились от счастья.
Когда аплодисменты смолкли, капитан шагнул к Винце:
– Экипаж «Дивониса» решил с этого момента считать тебя, Винце, восьмым членом нашей команды…
Он хотел пожать руку племяннику, но Винце уткнулся лицом в парадный мундир капитана. Узенькие его плечи вздрагивали… Рыбаки, как по команде, выскользнули из салона. Я тихонечко прикрыл окошко камбуза.
ВОЗВРАЩЕНИЕ МОРЯКАПотом был аврал. Предсказание тралмейстера Антанаса Паулюса сбылось: мы забили трюм крупной треской и даже часть улова сложили в ящик на палубе. Ночью Винце, в последний раз укладываясь на матросскую койку, жалобным голосом попросил:
– Если ты, Марионас, настоящий друг, то проводи меня завтра домой.
– Струхнул? – удивился я. – Шторма не испугался, товарища спас, а здесь…
– Не то чтобы струхнул… – вздохнул Винце. – Просто не переношу душеспасительных разговоров и слез.
– Так меня… вместо громоотвода берешь?
– Почти… – согласно кивнул восьмой матрос «Дивониса». – При постороннем они… постесняются… Понимаешь?
Я прекрасно понял. И все-таки спросил:
– А позже? Когда я уйду?
– Когда ты уйдешь, первая вспышка гнева уже выдохнется. Понял?
– Понял…
И вот мы с Винце сошли с автобуса невдалеке от дома Юргутисов. Винце сознался, что у него чуть-чуть трясутся колени. Может, от того, что, пробыв столько времени в море, он отвык ходить по суше? Ведь и у старых морских волков, после длительного плавания сошедших на берег, иногда слабеют колени и их пошатывает…
Домой Винце не спешил. Он вдруг вспомнил, что должен сказать мне что-то очень важное, но никак не находил нужных слов. Наконец высказался:
– Знаешь, Марионас, будь я на месте начальника всех рыбаков, я бы открыл школу судовых коков, а их учителем назначил бы тебя. Тогда все рыбаки…
– Винце! – Кто-то окликнул его по имени.
Винце обернулся на голос и нахмурился:
– Нида… Только ее здесь и не хватало! Подожди минуточку, Марионас…
Он поправил на плече спортивную сумку и шагнул навстречу Ниде.
– Здравствуй, – сухо сказал он.
– А Всезнайка говорил, что ты пропал, – сообщила Нида.
– Твой Всезнайка только хвастается, что все знает, – хмыкнул Винце. – Я был в море.
– На корабле? – удивилась Нида.
– На корыте, – отрезал Винце.
Нида не хотела ссориться, не выяснив всех обстоятельств. Ее разбирало любопытство, потому она и не обиделась. Только спросила:
– А кто это с тобой? Может, соизволишь познакомить?
– Марионас Грабаускас. Кок нашего рыболовного траулера, – сделав ударение на слове «нашего», сказал Винце.
– Кто-о? – не поняла Нида.
– Кок. Или, по-сухопутному, повар.
– Повар? – На лице Ниды, казалось, даже веснушки подпрыгнули от удивления. – Тогда знакомить не надо.
– Пока, – сказал Винце, небрежно кивнул Ниде и вернулся ко мне. Ему было горько от того, что Нида не пожелала знакомиться с каким-то поваром.
Много позже я узнал, какое большое значение для Винце имел этот разговор и сколь много он решил. Винцентас еще раз убедился, как не идут Ниде веснушки, и в тот же миг сказал себе, что обязательно сам станет коком…
Мы пошли дальше, и я спросил о Ниде:
– Та самая?
– Да. Даже стыдно вспомнить… – улыбнулся Винце. – А веснушчатая! Как сорочье яйцо.
– Я тоже веснушчатый, – напомнил я.
– Да ну? – удивленно вскинул брови Винце. – Я и внимания не обратил…
Он пристально вгляделся мне в лицо.
– Ну, твои веснушки вроде и не веснушки вовсе. Маленькие, еле заметные. Они даже украшают твое мужественное лицо.
Я не успел возразить: Винце решительно подал мне руку и сказал:
– Спасибо, Марионас. Ты – настоящий друг. А домой я пойду один.
Я крепко пожал ему руку и взволнованно ответил:
– Ты – парень что надо, Винцентас. Так держать! Настоящие моряки никогда не прячутся за чужую спину. Не падай духом, Винцентас. И не забывай, что в море ты, как настоящий мужчина, перенес девятибалльный шторм!
– Дома, думаю, шторм будет похлеще, – почти весело откликнулся Винце. – Привет всей команде «Дивониса».
Я направился к остановке автобуса, чувствуя, что Винце смотрит мне вслед. Остановился. Винце действительно глядел в мою сторону.
– Верю, что ты станешь настоящим моряком, Винцентас! – крикнул я. – И кто знает, может, морские пути еще сведут нас с тобой где-нибудь на просторах Атлантики.
* * *
Когда Винце тихонечко открыл дверь и переступил порог отчего дома, в комнате звучали голоса. Он прислушался. Так и есть: дедушка Доминикас ошвартовался у телевизора.
Винце оставил спортивную сумку в коридоре, снял ботинки, нашел тапочки и тихонечко юркнул на кухню…
Придя с работы домой, мама отправилась на кухню готовить ужин. Вдруг дедушка и папа услыхали ее горестный и вместе с тем радостный голос:
– Господи! Столько картошки мы не съедим даже за три дня!
Дедушка Доминикас и папа заглянули на кухню, увидели большую кастрюлю, наполненную не слишком умело очищенной картошкой, и услыхали вздрагивающий от волнения голос Винце:
– Завтра будем готовить цеппелины… По рецепту моего друга кока Марионаса Грабаускаса. Пальчики оближете…
ПОСТАНОВЛЕНИЕ №…До школы Винце бежал вприпрыжку, но поднимался по лестнице, шагал по коридору и вошел в класс солидно, как и должно делать это много повидавшему и испытавшему человеку. Семиклассники были осведомлены и о его исчезновении, и о возвращении, поэтому с нескрываемым любопытством уставились на Винце. А Всезнайка и на сей раз не вытерпел, подковырнул:
– А много березовой каши всыпал тебе дедушка Доминикас?
Винце оставил колкость без внимания. Даже о состоявшемся когда-то споре не напомнил: стоит ли закаленному в бурях матросу вспоминать детские истории? Он спокойно обошел Балтрамеюса, положил книжки и спросил у товарища по парте:
– А ты, Пранас, все задачки решил? У меня, понимаешь, одна что-то не клеится.
Они склонились над учебником и до самого звонка выясняли, где Винце сделал ошибку. И на переменах Винце просто не замечал Всезнайку, который все время так и вертелся у него на глазах.
Такое поведение Винце просто огорошило семиклассников. А особенно Балтрамеюса Жаситиса, который хорошо помнил свое обещание снять перед Винце шапку, если тот только докажет, что морская болезнь ему нипочем. А Винце вроде совсем забыл, о чем они поспорили.
После уроков в седьмой «В» пришла пионервожатая. Она что-то шепнула учительнице, а потом обратилась к классу:
– Наша школа, ребята, получила один документ. Он очень важен для вас, так как имеет прямое отношение к одному нашему пионеру, вашему однокласснику. Послушайте…
Семиклассники замерли. Пионервожатая прочла:
– «Постановление №… правления рыболовецкого колхоза «Балтия», состоявшегося 20 апреля 197… года.
За смелость, мужество и находчивость, проявленные при спасении во время шторма рыбаков соседней дружественной страны, наградить именными часами и Почетными грамотами членов команды траулера № 2429:
1. Витаутаса Юргутиса, капитана.
2. Николая Крюкова, помощника капитана.
3. Повиласа Валужиса, старшего механика.
4. Антанаса Паулюса, тралмейстера.
5. Феликсаса Вагнорюса, второго механика.
6. Владаса Бальчитиса, матроса.
7. Марионаса Грабаускаса, кока.
8. Винцентаса Юргутиса, камбузника».
В классе стало тихо-тихо. Все смотрели на Винце. А он так вспыхнул, что уши у него запылали огнем.
– А что значит слово «камбузник»? – громко спросила Нида.
На нее зашикали со всех сторон. Нида стушевалась и низко-низко склонилась к парте.
Все взгляды скрестились на Всезнайке. Балтрамеюс Жаситис сидел, как на углях: то краснел, то бледнел, смахивая рукой выступивший на лбу пот. А класс глядел на него, как один большой, насквозь сверлящий глаз.
Авторизованный перевод с литовского И. Маркеловой.
Н. Черкашин
КРИК ДЕЛЬФИНА
Повесть
ЧЕРКАШИН Николай Андреевич (1946 г. р.). Закончил философский факультет и заочную аспирантуру МГУ. Работал корреспондентом «Комсомольской правды», затем был призван на военную службу и работал корреспондентом «Красной звезды». Изъявил желание служить заместителем командира подводной лодки по политчасти. Его просьба была удовлетворена. Сейчас Н. А. Черкашин капитан 3-го ранга запаса, член Союза писателей. Его перу принадлежат книги «Соль на погонах», «Море многопалубное», «Лампа бегущей волны», «Траектория шторма», «Крик дельфина», «Одиночное плавание» и др.
Командир еще раз ругнул этих мудрецов из Центра. Назвать новейший корабль флота «Архелоном»?! Именем гигантской черепахи, и к тому же давно вымершей! Хороша черепаха, летящая под водой со скоростью курьерского поезда…
По обычаю в центральных постах атомных субмарин крепился щит с изображением животного, в честь которого назван корабль. Коммодор Рэйфлинт помнит, как прекрасно смотрелся бронзовый дракон в пилотской «Дрэгги». Его принес из тибетской коллекции первый и последний командир «Дрэгги» Кьер.
Рэйфлинт служил на «Дрэгги» старшим помощником командира.
У бронзового дракона в центральном посту были рубиновые глаза. Старшина-радист вставил в них микролампочки и соединил их через пьезоэлемент с глубиномером. «Дрэгги» погружался, и глаза у дракона разгорались; всплывал – медленно гасли. Интересно, как полыхнули его буркалы, когда подводная лодка промахнула предельную глубину? Это случилось в позапрошлом году на глубоководных испытаниях в Атлантике. Рэйфлинт находился на обеспечивающем судне и держал в руке микрофон звукоподводной связи. На глубине в двести сорок метров динамик сообщил голосом Кьера: «Нас слегка обжало, но я всех обнимаю крепче…» Магнитофоны бесстрастно записали шутку на пленку. «Дрэгги» плавно приближался к трехсотметровой отметке, когда динамик пискнул и в странном нарастающем шорохе Рэйфлинт едва разобрал: «Небольшой дифферент на нос… Кажется, ничего страшного… Если…»
Это были последние слова Кьера, последний сигнал «Дрэгги», если не считать хлопка вроде лопнувшей лампочки, что услышали гидроакустики спустя десять секунд после потери связи с лодкой.
Потом правительственная комиссия целый месяц изучала обрывок кьеровской фразы, пытаясь выведать из нее тайну гибели ста двадцати человек и стратегического атомохода. Но тайна эта покоилась на марганцевых плитах пятикилометровой Канарской впадины. Ясно было одно, что титановый корпус «Дрэгги» не выдержал сверхдавления. Но почему возник дифферент на нос, почему корабль провалился за расчетную глубину – этого не успел узнать и сам Кьер…
На всякий случай «Архелону», пребывавшему тогда в чертежах, срочно усилили прочность корпуса. Может быть, поэтому, за сходство с черепашьим панцирем, ему и дали имя древней рептилии. Но не выбивать же на геральдическом щите старую Тортиллу?!
Коммодор еще раз окинул взглядом корабль. «Архелон» стоял у плавучего пирса, и лобастая черная туша его сыто лоснилась под майским солнцем. Могучим спинным плавником торчала черная рубка. Спереди она смотрелась куда как зловеще. Два немигающих ока, насупленных к узкой переносице, растопыренные рубочные рули, придавали ей вид грозного языческого идола, приподнявшего куцые сильные крылья.
За спиной рубки, в длинном и плоском горбу, убегали в два ряда, словно пищики на фаготе, потайные люки. Двадцать четыре ракетные шахты скрывали они от чужих глаз и забортной воды. Двадцать четыре ракеты ростом с добрую водонапорную башню таились в стальных колодцах. У каждой из них был свой порядковый номер, но какой-то шутник из ракетчиков написал на крышках названия столиц, чьи координаты были введены в электронную память ракет. Рэйфлинт не отказал себе в мрачном удовольствии прогуляться по уникальному кладбищу, где на круглых «надгробных плитах» значились города-покойники. Конечно же, он приказал убрать надписи, дабы не нарушать режим секретности. Но с тех пор шахты стали называть не по номерам, а по столицам, подлежавшим уничтожению в первый же час войны.
В очертаниях «Архелона», если не считать рубочных рулей и вертикального стабилизатора, не было ни одной прямой линии. Даже сварные швы разбегались по корпусу прихотливо, как будто подчинялись игре природы, а не технологической карте. Носовые цистерны были продуты до конца, поэтому широкий лоб «Архелона» с титановым оскалом гидролокатора выходил из воды высоко – по «ноздри» торпедных аппаратов. Гибрид бегемота, кита и тритона – так определял для себя Рэйфлинт форму своей субмарины. Черный идол-громовержец с растопыренными крыльями восседал на теле лодки злым всадником. Но и это могучее тело, и это хмурое божество безраздельно повиновались ему, коммодору Рэйфлинту.
Рэйфлинт не страдал честолюбием, однако в этот утренний час, час, безусловно, исторический – шутка ли, новейшая стратегическая лодка отправляется в первое боевое патрулирование?! – не мог отрешиться от тщеславного чувства: это мой корабль, краса и гордость флота, а это я, самый молодой – тридцатитрехлетний – командир подводного ракетоносца. И это меня, мой корабль, мой экипаж приедет провожать сегодня сам президент…
Как ни пытался Рэйфлинт отыскать в силуэте родного корабля черты изящные и стремительные, он волей-неволей приходил к мысли, что округло-кургузый корпус «Архелона» напоминает сократившуюся от сытости пиявку.
Странно было подумать, что в чреве этого черного левиафана прячется уютнейшая двухкомнатная каюта, отделанная полированным эвкалиптом и флорентийской кожей. Планировку, мебель, убранство конструкторы отдали на выбор командиру, и Рэйфлинт вместе с Никой убил целый отпуск на то, чтобы минимум объема наполнить максимумом комфорта. Ника превзошла самое себя. Это она придумала сделать бортовую переборку командирской спальни в виде деревянной стены их ранчо, где они провели медовый месяц. В сосновую панель было врезано окно, в котором горел дневным светом цветной слайд: панорама холмистых перелесков с белой пирамидой лютеранской церквушки. Снимок сделала сама Ника. И теперь Рэйфлинт, как бы далеко от родных берегов и как бы глубоко в океанских тартарах ни находился, мог в любой момент воочию вспомнить их милый уголок. И не только. Стоило нажать кнопку дистанционного переключателя, как в импровизированном окне вспыхивала картина, открывавшаяся им когда-то с седьмого этажа отеля «Палаццо» на реку Арно и самый старый мост Флоренции Понте-Веккио. Столь же простым способом в глухой капсуле стального отсека могла возникнуть прекрасная «марина» поверх красночерепичных и белых крыш Дубровника – родины Ники – и пляж нудистов близ руин Карфагена, где черноволосая сербиянка выходила из воды в костюме боттичеллевской Венеры… Запас автоматически сменяющихся слайдов был достаточно велик, чтобы превратить ностальгию в сладкую грусть.
В командирском кабинете справа от стола Ника разместила компакт-бар с набором любимых мужем греческих коньяков и французских ликеров. Сюда же она хотела поставить и сейф. Но Рэйфлинт распорядился все же вмонтировать несгораемый ящик под изголовьем кровати. В сейфе хранились ключи к шифрозамкам стартового комплекса и запалы к ядерным торпедам. Зато мягкие кресла и стол Ника подобрала по своему вкусу. Под прозрачную столешницу она придумала встроить аквариум, так что пестрые рыбки плавали под набросанными на стол казенными бумагами. «Во-первых, – утверждала Ника, – созерцание тихих аквариумных тварей успокаивает нервы. Во-вторых, твой стол будет походить на трон Нептуна».
Выходить за пределы стометрового ракетопогрузочного пирса Рэйфлинт уже не мог: «Архелону» с утра была объявлена двухчасовая готовность. К тому же с минуты на минуту над гаванью должны были взвыть сирены, оповещающие, что на «Архелоне» начались особо опасные работы – прием атомного боезапаса. Рэйфлинт позволил себе эту прогулку лишь потому, что с приемом ядерных боеголовок покидать корабль ему, командиру, строго запрещалось вплоть до конца похода, вплоть до выгрузки и сдачи ракет в арсенал.
Гавань эскадры атомных подводных лодок укрылась в скалах и походила на высокогорное озеро, налитое в продолговатую каменную чашу с неровными краями. В одном месте чаша треснула, и сквозь расщелину – утесистые ворота из красного гранита – субмарины выбирались в море по лабиринту природных каналов.
Рэйфлинту нравились здешние края. Трудно было подобрать более величественное и суровое место для тайной заводи подводных драконов, цепко державших в своих лапах, как полагал командир «Архелона», судьбы континентов, судьбу самого «шарика». Огневой мощи одной только их патрульной эскадры было достаточно, чтобы превратить любой материк в подобие лунного ландшафта, в подобие вот этой нависшей над гаванью сопки, что пучилась гроздью серо-рыжих валунов, округлых и растресканных, словно купола мертвого азиатского города.
Всходило солнце. Сочетание пастельно-розового неба с угрюмой чернотой скал резало глаз вопиющим контрастом.
Дисгармоничный восход был освистан сиренами субмарин. Сирены взвыли обиженно, зло, угрожающе – в разных концах гавани. Рэйфлинт вздрогнул, хотя и был наготове.
Обрывки резких воплей еще гуляли по гранитным фьордам, а вдоль причального фронта уже зазмеилась колонна грузовиков, крытых черным брезентом. Тут же табакерочными чертиками повыскакивали невесть откуда автоматчики в черных куртках и беретах; они перекрыли ворота гавани, опустили шлагбаумы на железнодорожных путях, выстроились вдоль причальной стенки и даже встали к трапу «Архелона», несмотря на то что там прохаживался вооруженный вахтенный.
Коренастый майор морской пехоты подбежал к Рэйфлинту.
– Коммодор, у нас новые правила. Трап и верхнюю палубу охраняем мы. Уберите своих людей вниз.
– Может, мне и самому убраться вниз?! – мрачно осведомился Рэйфлинт. Он недолюбливал этих бесцеремонных ребят из ракетного арсенала.
– Вы можете находиться там, где сочтете нужным, – сухо отрезал майор.
– Благодарю за доверие, – усмехнулся Рэйфлинт.
Пастор Бар-Маттай успел проскочить сквозь первое кольцо оцепления, но перед вторым его «фольксваген» остановили, и рослый негр-автоматчик долго листал документы. Охранник никак не хотел поверить, что святой отец не только имел доступ на секретный подводный рейдер, но и собирался выйти на нем в море. Парень прекрасно знал, что священники плавают лишь на авианосцах и крейсерах, на субмаринах они никогда не служили, так что мало ли с какой целью пытался проникнуть на «Архелон» этот худой, горбоносый, явно не атлантических кровей человек. Негр-автоматчик не верил вообще никаким бумажкам, он верил только в свой сороказарядный «дункан»[10]10
Марка автомата.
[Закрыть] и только своему лейтенанту. И потому он вызвал по мини-рации офицера. Лейтенант тоже долго копался в бумагах, хмуро сличая фотографии, но взять на себя ответственность не рискнул и позвонил оперативному дежурному по эскадре. К счастью, дежурному было известно, что после загадочной гибели «Дрэгги» на новой лодке в помощь компьютерам, проигрывающим тысячи способов спасения корабля при любой аварии, призвали небесные силы, то есть назначили в штат экипажа военным капелланом человека, умеющего их заклинать, – пастора Бар-Маттая.
Лейтенант махнул чернокожему автоматчику, и «фольксваген» медленно двинулся дальше – к стоянке перед въездом на причал. Рэйфлинт, занятый приемкой боезапаса, сухо кивнул человеку в сутане цвета комбинезонов ненавистных ему автоматчиков. Бар-Маттай замер за спиной коммодора черной тенью…
Над пирсом и ракетными люками «Архелона» натянули огромный тент, чтобы прикрыть место будущей мистерии от спутников-разведчиков, если они появятся над гаванью вне известного контрразведке графика пролета. Под навес въехали автокран с эмблемой арсенала и первый грузовик. Но прежде чем черные автоматчики стащили с кузова брезент, коренастый майор потребовал у Рэйфлинта доверенность на получение ядерного оружия. Рэйфлинт отдал небрежным жестом листок, сложенный вчетверо, и повернулся к майору боком. Он принимал атомный боезапас еще старпомом на «Дрэгги» и ничего нового не ожидал увидеть, но все же волновался, ибо с этой минуты хищноглазый языческий идол с растопыренными крыльями и в самом деле становился громовержцем. Этого идола и то, что сообщало ему всеразрушительную силу, Рэйфлинт называл про себя именем бога войны и огня своих скандинавских предков – Тором.
Тор покоился в цилиндрическом пенале, напоминающем древнееврейский ковчег для хранения свитков. Серо-голубой ковчег был абсолютно прочен и надежен. В переднем его торце торчали влагопоглотительный патрон и перепускной клапан, чтобы уравнивать давление при воздушной транспортировке. В задней панели поблескивала клемма заземления. Ковчег спасал Тора от воды, воздуха, пыли, тряски, магнитных полей, перепадов давления и «дикого» – статического – электричества. Чтобы изделие ненароком не уронили, поднимая краном, по бортам футляра алели предупредительные надписи: «Ручки т о л ь к о для снятия крышки».
Автокран осторожно выгрузил на пирс первый пенал, и четыре черных сержанта встали возле него так, как обычно траурный эскорт становится возле гроба, – по углам. Они бережно сняли крышку и, ступая в ногу, отнесли его в сторону. Тор предстал солнцу и почтительным взглядам. Ярко-зеленое тело его резало глаза кроваво-алым пояском. С него аккуратно сняли красно-медный колпак, предохраняющий лобовую часть от случайных ударов. В самом центре тупого рыла проглянуло крохотное отверстие для уравнивания давления под водой, когда крышки ракетных шахт сдвигаются перед залпом в сторону. Отверстие прочищается специальной иглой – той самой, которой черный майор чистил сейчас ногти в ожидании автокрана.
Рэйфлинт вдруг усмехнулся: по стальному черепу Тора ползла божья коровка. Трудно придумать более резкий контраст: абсолютной сверхмощности и абсолютной беззащитности.
Кран наконец поставили на упоры и заземлили. И начался обряд, похожий на отпевание. Помощник арсенальского майора с книгой инструкций в руках пономарским голосом зачитывал наставление по осмотру и проверке ядерной боеголовки. Два юрких петти[11]11
Петти – офицер, чин младшего командного состава во флотах некоторых западных стран.
[Закрыть] выполняли все, что требовали строгие параграфы, быстро и педантично. Центр всеобщего внимания переместился на них, и тишина на пирсе сгустилась еще больше под пристальными взглядами многих глаз.
– Пункт первый. Осмотр корпуса на предмет царапин и вмятин, – скороговоркой читал помощник.
Оба петти едва не столкнулись лбами, отыскивая повреждения корпуса. Ни вмятин, ни царапин они не нашли. Боеголовка, отлаженная с точностью швейцарского хронометра, лоснилась маслянисто. В судный час планеты, отбитый стартовым секундомером, Тор в некой ведомой лишь его электронной памяти точке траектории разделялся на шестнадцать боеголовок, каждая из которых неслась к своему городу, как несутся к родным крышам почтовые голуби… При мысли о голубях легкая усмешка во второй раз тронула губы Рэйфлинта.
