Текст книги "Океан. Выпуск тринадцатый"
Автор книги: Николай Черкашин
Соавторы: Юрий Иванов,Анатолий Елкин,Юрий Баранов,Иван Папанин,Борис Лавренёв
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)
– Пункт второй. Отключить транспортировочную ступеньку предохранения…
Один из петти вставил в потайное гнездо штекер прибора-отключателя, раздался легкий щелчок, жало бойка перескочило на одну из семи предохранительных ступенек. Остальные шесть снимет сам Рэйфлинт, повинуясь личному приказу президента.
Наконец застропленный Тор медленно поплыл в воздухе к раскрытому люку первой ракетной шахты. Два арсенальных сержанта бережно придержали снаряд над обезглавленной пока ракетой, помогли ему мягко состыковаться с телом носителя, а затем, натянув белые перчатки, стали свинчивать «коня» и «всадника» длинными ключами-коловоротами.
– Почему так туго идет? – недоумевал сержант.
– Правило креста нарушаешь! Перекрестно завинчивай! – поучал его вездесущий майор.
– Правило креста? – переспросил вдруг Бар-Маттай, почти бесплотный в общей суете. – В чем его смысл?
Майор досадливо дернул щекой – не время для досужих разговоров, но все же пояснил:
– Стыковочные болты надо завинчивать в крестообразном порядке. Иначе от перекоса возникают напряжения…
– Благодарю вас.
Бар-Маттай бесшумно отступил в тень рубки.
Правило креста. Мир давно уже распят на перекрестьях прицелов. В тело Христа гвозди вбивались тоже крестообразно. Теперь болты – длинные, тонкие, то ли из титана, то ли из молибдена…
Пастор Бар-Маттай не был военным капелланом. Предложение Центрального духовного управления принять участие в походе атомной подводной лодки весьма удивило его, заставило долго решать, да или нет.
Бар-Маттай, в чьих жилах текла кровь самого воинственного народа древности – ассирийцев, ненавидел оружие. Он ненавидел кинжалы и сабли с тех пор, как курды вырезали всех женщин его рода. Он ненавидел пистолеты и ружья с тех пор, как отец и оба брата погибли в перестрелке с англичанами. Он ненавидел пушки и танки с тех пор, как единственный его сын был разорван немецким фугасом под Дюнкерком.
Бар-Маттай смутно догадывался, почему выбор ЦДУ пал именно на него – настоятеля хоть и столичного, но куда как скромного храма ассирийской общины. По генеалогическим документам корни рода Бар-Маттая тянулись к библейскому апостолу Матфею. Да и церковные службы пастор-ассириец вел на языке Христа и своего детства – на арамейском, что привлекало в храм множество прихожан и любопытных. Это была бы неплохая реклама и для адмиралтейства, и для Центрального духовного управления – осенить новейший ракетоносец крестом потомка легендарного евангелиста.
Бар-Маттая даже затрясло от такого кощунства. Ночью, как всегда в трудные моменты жизни, он раскрыл наугад Библию и прочел строки о праведнике Ионе, пустившемся к берегам Ассирии в чреве китовом. Не полагаясь лишь на одну книгу, он достал из потайного шкафчика золотую фигурку древнего ассирийского божества Энку. Энку держал в руках весы с серебряной и медной чашами. На серебре пращур Бар-Маттая выбил слово «ги», на меди – «ля»[12]12
«Ги» и «ля» – «да» и «нет» (арамейск.)
[Закрыть]. Обычно чаши пребывали в равновесии. Но стоило человеку, принимающему решение, сосредоточить взгляд на Энку, как через минуту-другую чаши начинали опускаться или подниматься.
Бар-Маттай утвердил взгляд сухих черных глаз на золотом челе Энку. Серебряная чаша дрогнула и медленно пошла вниз.
Бар-Маттай усмехнулся: «Если Голгофа не идет к Христу, то Христос идет на Голгофу».
Едва черная гвардия арсенала запрыгнула в свои грузовики и облегченные «доджи» вырулили за ворота с клыкастыми якорями, как взвыли сирены полицейских машин и гавань снова оцепили, но не автоматчики, а рослые парни в серых плащах и шляпах. Теперь они внимательно проверяли документы тех, кто был приглашен на проводы «Архелона».
Просторный пирс быстро заполнялся гражданскими чинами, репортерами, женщинами. С высоты рубочного руля, превращенного на время в крыло мостика, Рэйфлинт увидел в толпе сухопарую жену своего старшего помощника Роопа, красавицу Флэгги – подругу жизни старшего радиста Барни. Ника в желтом сафари помахала ему из толпы. Он ответил ей легким кивком: «Вижу. Люблю. Счастлив». Это прочтет только она. Для всех остальных его кивок лишь жест вежливости.
Вот это номер! С Никой притащился и ее кузен, то ли скульптор, то ли художник. Один из тех молодчиков, профессия которых – шокировать публику. Кажется, он так себя и называет – «режиссер уличных скандалов». Похоже, что и на этот раз не обойдется без сюрприза: кузен сгибается под тяжестью длинной коробки. Поймав взгляд Рэйфлинта, он оставил свою ношу, воздел руки и заорал на весь пирс:
– Привет, Рэй!
Коммодора передернуло: скотина, нашел место для амикошонства. Уйти в рубку? Поздно. Все уже смотрят на этого «крейзи». Вот он раскрывает свою коробку – и, о боже! Рядом с ним вторая Ника. В том же желтом сафари, с теми же черными волосами. Кукла? Манекен?
– Рэй, это тебе! Поставь в каюте. Она скрасит твой поход!
На пирсе засмеялись, кузен приподнял Нику-два за талию, и репортеры защелкали камерами.
– Один к одному! – не унимался «режиссер уличных скандалов».
Манекен под аплодисменты понесли к трапу. У Рэйфлинта отлегло от сердца. Если это все, то куда ни шло. Кузен был способен на большее… Коммодор распорядился отнести куклу в каюту. Ника снова осталась на пирсе в единственном числе.
Взвыли сирены, и из-за гранитного уступа выскочила кавалькада мотоциклистов, а за нею правительственный кортеж. Толпа инстинктивно подалась назад, освобождая место перед трапом. Президентский лимузин въехал прямо на пирс, и понтоны заколыхались под тяжестью элегантного броневика. Распахнулась пуленепробиваемая дверца, и едва президентская нога коснулась стального настила, Рэйфлинт и все офицеры взяли под козырек. Президент помахал из-за плеча телохранителя публике и быстро прошел на корпус. Рэйфлинт встретил его у верхнего рубочного люка. Представился, ответил на рукопожатие. Первым скользнул в колодец люка телохранитель, за ним Рэйфлинт и, наконец, сам президент. Бегло осмотрев центральный пост и оба смежных отсека – слава богу, куклу успели спрятать в каюту, – президент сел в командирское кресло, и коротконогий человечек в кожаном пиджаке утвердил перед ним шар микрофона.
– Дамы и господа, – привычно начал репортер. – В этот час я нахожусь на борту «Архелона» – подводного форпоста нашей обороны. Ни один корабль не стоил нашей стране так дорого. Но мир на планете стоит еще дороже… Слово господину президенту.
Ничего нового, к разочарованию Рэйфлинта, президент не сказал. Прочитал на память что-то вроде текста предвыборной речи, и коротконогий владелец микрофона, пока президент поднимался наверх, продолжил свой репортаж торопливой скороговоркой:
– Напоминаю, дорогие друзья, что по понятным причинам операторы телекомпаний не допущены на борт сверхсекретного ракетоносца. Поэтому мне придется работать как бы в режиме монитора. Все, что увижу своими глазами, я постараюсь изобразить словесно… Итак, подводный атомоход типа «Архелон». Он может одновременно выпустить из-под воды двадцать четыре баллистические ракеты, каждая из которых способна уничтожить целую страну.
Запускающее устройство смонтировано во вращающейся рукоятке, напоминающей рукоятку кольта 45-го калибра, только на ней нет ствола. Вместо него к рукоятке прикреплен электрический шнур, который соединяет ее с консолью ЭВМ. Рукоятка сделана из тяжелой пластмассы с насечкой для уверенного захвата. Электрический шнур выглядит, как шнур обыкновенного тостера или утюга.
Для тренировок предназначена черная рукоятка, а для реальных пусков – красная… Если это война, то вахтенный офицер объявляет: «Боевая тревога! Ракетная готовность!» Сообщение о действиях в чрезвычайной обстановке поступит через шифровальщика. Реальный приказ на запуск ракет отдаст сам президент. Два офицера подтверждают подлинность полученного сообщения, сличая его с образцом, который хранится в личном сейфе командира подводной лодки. Затем они передают его командиру.
Радиокомментатор разыскал Рэйфлинта на мостике.
– Что думает командир «Архелона» о предстоящем походе?
Рэйфлинт, несмотря на нетерпение репортера, с минуту поразмыслил:
– Океан – весы мира. Наша подводная лодка – одна из гирек, которая позволяет сохранять равновесие. Если мы не выйдем в море, одна из чаш пойдет вверх, другая вниз…
– Хорошо сказано, сэр!
Настырный репортер не отстал от них и тогда, когда с берега после отъезда президента была дана команда проститься с семьями. Он пристал со своим микрофоном к Нике:
– В вашем муже нет ничего воинственного. Он похож на респектабельного ученого и спортсмена одновременно. Таков ли он дома?
Ника улыбнулась:
– Да. Он сама кротость. Я горжусь своим мужем. И очень его люблю.
Старший радист прощался с Флэгги.
Барни незаметно перевесил на ее плечо ремешок транзистора.
– Он настроен на волну «Архелона», – шепнул ей на ухо. – Держи его всегда включенным. Когда мы будем возвращаться, я передам короткий сигнал… Вот такой: «тип-топ». И ты поймешь, что очень скоро мы снова будем вместе…
– Да, милый…
– Не сбей настройку. И никогда не выключай.
– Я все время буду ждать: «тип-топ». Это хороший сигнал.
– И тогда мы снова будем вместе!
– Да, милый…
Старший помощник Рооп посмотрел на часы и поднес к губам мегафон:
– Окончить прощание. Команде вниз!
Рэйфлинт много раз прощался с берегом, и у него вошло в обычай выискивать в момент отхода знаки, сулившие удачу. Однажды это была радуга; в другой раз – лунное гало[13]13
Гало – атмосферное явление – ореол вокруг Луны или Солнца.
[Закрыть] (уходили полярной ночью), а еще – ручная канарейка, улетевшая из чьей-то клетки и севшая Рэйфлинту на плечо. И только ныне не было знаков благополучного возвращения. Едва отошли, как и без того серая погода разразилась снежным зарядом, так что и пирс и буксир скрылись из виду. Старший помощник Рооп без команды с мостика включил тифон, и «Архелон» заревел на всю гавань хриплым бычьим басом. Это уж и вовсе было против всяких правил. По давней традиции подводные лодки выходили на боевое патрулирование бесшумно, не включая ни сирен, ни тифона.
Рэйфлинт вспылил, назвал Роопа болваном и тут же пожалел, потому что педантичный старпом действовал по инструкции. Переход до Больших Кокосовых островов был открытым, следовательно, боевое патрулирование начиналось по-настоящему с выходом из Сан-Пальмаса. А в тумане, это и первогодку понятно, полагалось подавать звуковые сигналы. Настроение было испорчено, в голову полезли мрачные мысли. Подумалось вдруг, что из всего их небольшого выпуска половина ребят уже вычеркнута из списка живых. Бен Хасберт погиб в Норвежском море. Штормовая волна выбила лобовой иллюминатор ограждения рубки и осколком стекла бедному Бену перерезало горло.
Красавчику Джуди оборвавшийся в качку трехтонный перископ снес голову, как гильотина. Но хуже всех пришлось Глобусу – капитан-лейтенанту Хаске. Глобусом его прозвали за идеально круглую голову. Хаске вырезали аппендикс, и он лежал на столе в кают-компании со вскрытой брюшиной, когда в отсеке взорвался водород из аккумуляторных батарей. В открытую рану ему плеснуло добрую пинту серной кислоты. Обожженный извне и изнутри, он еще жил, точнее, корчился несколько минут, пока не задохнулся во фреоне – огнегасящем газе, поданном в аварийный отсек…
– Господин коммодор, с буксира передали: «Закончил работу. Счастливого плавания!»
– Есть. Поблагодарите капитана.
Рэйфлинт увеличил ход с «малого» до «среднего». «Архелон» взрыл океан широким лбом, и под округлыми его боками забурлили глубокие водяные ямы. Командир сдал вахту Роопу. Обиженно поджав губы, старпом выслушал все указания.
Рэйфлинт спустился в каюту и велел подать кофе по-варшавски. Внимательно оглядев усаженную в кресло Нику-два, он еще раз нажал кнопку селектора.
– Два кофе, стюард!
– Есть, сэр.
Войдя в командирскую каюту, стюард Ахтияр опешил при виде дамы в желтом, но, ничем не выдав замешательства, поставил чашечку сначала перед манекеном, потом перед командиром.
– Дама есть дама, сэр! – осклабился стюард.
– Ты правильно все понимаешь, Ахти, – кивнул ему Рэйфлинт.
– Как учили, сэр!
– О да, ты очень похож на примерного ученика…
– Ученика багдадского вора, сэр.
– Не прибедняйся. Багдадский вор рядом с тобой – жалкий приготовишка.
– Вы мне льстите, сэр. – Стюард довольно огладил крепкие руки. Наколотые макаки и змеи скрывались в их курчавой поросли, словно в джунглях. Лишь на тыльных сторонах ладоней отчетливо синели скрещенные полумесяцы – знаки Магомета.
Пастор Бар-Маттай на секунду замер перед входным колодцем рубочного люка. Если у преисподней есть вход, то он выглядит именно так: сумрачная стальная труба, отвесно уходящая вниз. И только блестящие поручни, меркнущие в глубине шахты, да узкие перекладинки трапа выдавали назначение колодца. Бар-Маттай отказался от помощи и полез по ступенькам сам, то и дело поглядывая вниз. На мгновение ему показалось, что он так и будет спускаться до самого дна океана, но тут шахта закончилась полутемным гротом – боевой рубкой, где лоснились шлифованные стволы перископов, а затем под ногами раскрылся новый зев, и Бар-Маттай погрузился в него сначала по пояс, потом весь, пока снизу не просочился свет и обрез трубы не остался над головой. Открыв глаза, он обнаружил себя посреди тесного зала, сплошь увитого трубами, толстыми пучками разноцветных проводов. Рябили стекла приборов, перемигивались цветные огоньки… «Черепом сатаны» назвал для себя Бар-Маттай это место – центральный пост.
Люди в голубых свободного кроя костюмах сидели перед панелями со шкалами и огоньками, уткнув глаза в резиновые тубусы, закрыв уши резиновыми чашками. Похоже было, что жужжащие электрические токи входили в их тела так же просто, как и во все эти приборы, а сами они, отдав «Архелону» свою способность видеть и слышать, врастали в чрево корабля живыми механизмами.
Толстый человек с носом большим и гнутым, как рукоять старинного пистолета – Бар-Маттай без труда определил в нем перса, – подскочил к священнику.
– Ваше преподобие, ваша каюта там!
И он показал в круглый лаз, жутковато напоминавший паровозную топку. Перс с удивительной для грузного тела легкостью нырнул в переборочный люк и, когда пастор, придерживая черную сутану, пролез вслед за ним, наглухо закрыл стальную круглую дверь, прижав ее кривым рычагом.
– У нас так принято, – пояснял он на ходу. – Если вода ворвется в отсек, то у соседей будет сухо. Двери всегда перекрыты. Хе-хе… Таков закон: отсек погибает, корабль живет.
Помещение, куда они попали, разительно отличалось от «черепа сатаны»: панели из голубого пластика выгораживали под полукруглым сводом нечто вроде столовой. Посередине стояла машина для поджаривания кукурузы.
– Мои владения. – Перс-стюард обвел короткой рукой небольшое пространство. – Здесь мы крутим фильмы, и тогда жареная кукуруза дядюшки Ахти нарасхват! – словоохотливо сообщал провожатый. – По субботам устраиваем здесь что-то вроде казино: бридж, рулетка… И тогда я готовлю пиццу. Настоящую итальянскую пиццу! Ваше преподобие, не упустите случая попробовать.
– Я не люблю итальянскую кухню.
– Какая жалость! А вот ваши апартаменты.
Они остановились перед узкой оранжевой дверью.
– Моя каюта напротив. У нас с вами самые роскошные места!
– Почему?
– Здесь тихо. Рядом камбуз. Значит, сытно. А потом, у миделя меньше качает. Правда, есть одно «но»… Да ведь вам вроде детей не заводить?!
Бар-Маттай выжидательно посмотрел на стюарда.
– У нас с вами в ногах реактор. Хе-хе!
Пастор открыл дверь и вошел… в одноместное купе спального вагона. Только там, где обычно помещается окно, желтел глухой скат борта. Над изголовьем узенького ложа торчал красный маховик. Бар-Маттай невольно потрогал его рукой – надо же, над самой головой.
– Это вентиль аварийного затопления отсека, – раздался голос из динамика. Пастор узнал Рэйфлинта. – …Не надо его трогать! Переложите подушку на другой конец постели, и он не будет вам мешать.
Бар-Маттай оглянулся: черный прибор, похожий на электрический фонарик, следил за ним стеклянным глазком.
– Монитор внутреннего телевидения, – тут же отозвался динамик. – В ящике стола лежит колпачок. Наденьте его на объектив и чувствуйте себя как дома. Спокойной ночи!
До Больших Кокосовых островов оставались сутки крейсерского хода. В Сан-Пальмасе «Архелон» должен был принять на борт свежие фрукты и свежее мясо, после чего погрузиться ночью в лагуне и скрытно выйти в район боевого патрулирования.
Так предписывал Рэйфлинту секретный приказ, извлеченный из засургученного и прошитого шелковыми нитками пакета.
Считалось, что за время перехода экипаж окончательно проверит все системы и механизмы, а главное – деловой визит в Сан-Пальмас должен был повысить скрытность выхода на позицию.
Утром в каюте Рэйфлинта щелкнул и затих динамик трансляции. Щелчки повторились несколько раз. Это деликатный Рооп будил командира. Рэйфлинт быстро оделся, протер лицо лосьоном и вылез на мостик.
– Прямо по курсу – Сан-Пальмас, сэр. До входных маяков три мили.
Старший помощник передал командиру бинокль. В четком окружье Рэйфлинт разглядел оба входных маяка и скопище рыбацких лодок, яхт, джонок, перегородивших вход в лагуну.
– Пикетчики, сэр. Хотят пожелать нам доброго утра.
Рэйфлинт не принял шутку, нахмурился, перевел рукоять машинного телеграфа на «самый малый». Водяные морщины, взрытые лбом «Архелона», опали. «А зря, – пожалел Рооп, – отбойная волна живо бы их образумила. Ну перевернулась бы пара джонок – другим наука». Рооп вспомнил свою белоснежную тужурку, безнадежно испорченную в прошлогодний визит гнилым манго. Посмотреть бы на этого гуманиста под градом тухлых яиц. Спустится в центральный пост, а наверху непременно оставит его, Роопа. Старпом неприязненно покосился на командира.
Пикетчики приближались. Уже простым глазом были видны транспаранты, натянутые между хилыми мачтами: «Убийцы городов – вон из Сан-Пальмаса!» На некоторых парусах извивался черный дракон с большой буквой «А» на спине. Символы атомных субмарин жирно перечеркивали косые красные кресты – «Нет!». Сотни смуглокожих туземцев выкрикивали это слово хором, подкрепляя его взмахами кулаков.
– Штурман, – нажал Рэйфлинт тангенту квикфона, – глубина у входа в лагуну?
– Шестьсот футов, сэр!
– О’кэй! Все вниз! Срочное погружение.
«Архелон» грузно ушел под воду, выставив рожки обоих перископов. Но на подходе к авангарду пикетчиков скрылись и они. Субмарина всплыла почти в самой лагуне, оставив плавучую баррикаду далеко за кормой.
Губернатор острова принес свои извинения и увез офицеров «Архелона» на трех «кадиллаках» за город. Роскошный обед на вилле с бассейном, где обнаженные мулатки сплетались в узоры фигурного плавания, с лихвой возместил моральный ущерб, нанесенный пикетчиками. Губернатор уверил Рэйфлинта, что фрукты и мясо будут поставлены без проволочек и самого отменного качества. Единственное, что он оговаривал, так это то, чтобы погрузка провизии шла ночью.
– Ночью у саботажников меньше шансов на успех.
Рэйфлинт приподнял бровь:
– Почему?
– У нас в разгаре сезон ночного лова. Путина.
В полночь, в час полной воды, когда джонки в лагуне приподнимаются почти вровень с набережной, на «Архелоне» погасли якорные огни. Сливая мокрую чернь своих бортов с чернотой тропической ночи, подводная лодка бесшумно – на электромоторах – развернулась в заливе. Потом раздался тяжелый вдох, и две небольшие волны схлестнулись на том месте, где только что высилась крылатая рубка. Всплеск был отмечен зеленой вспышкой фосфоресценции…
Спустя несколько минут рыбаки, караулившие свои сети у выхода из лагуны, увидели, как под днищами их лодок прошло огромное веретенообразное чудище в зеленовато-призрачном сиянии. За исполинской рыбиной тянулся вихревой светящийся след. «Архелон» уходил на позицию…
Рэйфлинт набрал номер каюты пастора и пригласил его на чашечку кофе. Святой отец был единственным на корабле человеком, который стоял вне рамок субординации и с которым можно было держать себя на короткой ноге. Рэйфлинт окончательно расположился к пастору, когда на прямой вопрос, верил ли тот в бога, Бар-Маттай ответил без обиняков «нет».
– Тогда почему же вы носите сутану? – изумился коммодор.
– Я согласен с Вольтером в том, что если бога нет, то его следует выдумать. Седобородого старца Саваофа нет, но есть идея бога. А она более чем реальна. Ведь если эта идея приводила в движение армады крестоносцев, заставляла людей возводить прекрасные храмы и сочинять гениальную музыку, если этот фантом на протяжении тысячелетий определял и определяет миллионы судеб, то какая мне разница, существует бог или нет. Достаточно того, что существует его идея. И я служу ей.
Рэйфлинт нашел это логичным:
– Лучше поклоняться богам в хитонах, чем в пиджачных парах… Так безвреднее…
Сегодня он собирался развлечь пастора голосами глубин. Барни подсоединил его квадродинамики к гидрофонам акустической рубки, и Рэйфлинт уже который вечер наслаждался забортными симфониями. Впрочем, симфонией это можно было назвать лишь в авангардистском толковании жанра. Певучие свисты сциен, урчание, писки, барабанные дроби пятнистых дорад, щелчки креветок, чьи-то вурдалачьи стоны, мяуканье, клекот, шипение, цвирканье – сотни звуков сплетались в величественную какофонию жизни. Порой весь хор перекрывал густой утробный бас, в котором слышались совершенно человеческие интонации, будто немой исполин отчаянно пытался прорвать свое мычание осмысленной речью. И тогда Рэйфлинту казалось, что это сам океан говорит с ним на древнем, забытом людьми языке. От этой мысли тревожно ныли виски и холодели пальцы.
На пастора «премьера симфонии» произвела ошеломляющее впечатление.
– Если не знать, откуда эти голоса, можно поверить, что слушаешь фонограмму фильма ужасов.
– Да. Особенно эти протяжные вздохи. Но обратите внимание на блеющий щебет. Слышите? Это дельфины. Они идут за нами третьи сутки…
– Простите, в прошлый раз вы спросили меня о моей вере, могу ли я узнать, во что верите вы?
Рэйфлинт усмехнулся и долго возился с тумблерами, выделяя из биошумов дельфиний щебет.
– Я верю… А почему бы и нет?! Мой бог – дельфин. По крайней мере, эти твари не уничтожают друг друга, и, я читал, они ничуть не глупее нас. Вы не замечали – дельфин похож в профиль на Сократа?!
– Возможно.
– Вы носите на груди крест. Крест – виселица Христа, орудие пытки. Я же, – Рэйфлинт отогнул клапан нагрудного кармана с жетоном в виде дельфина, – как видите. Чья религия гуманнее?
– Вы – тотемист?
– Отнюдь. Я – эпикуреец, – засмеялся Рэйфлинт и потрепал искусственные волосы искусственной Ники. – Вас не шокирует это соседство?
– Нет… Теперь я знаю: вы язычник-идолопоклонник.
– Пусть будет так! – еще больше развеселился коммодор. – Но если серьезно, мне хочется верить в грядущую аквакультуру – в подводные города, в освоение шельфа и всего гидрокосмоса, в человека, вернувшегося в свою праколыбель – океан, живущего в нем без аквалангов, как дельфины…
– А пока вы принесли в праколыбель жизни коконы смерти.
– Что делать! Хочешь идти по канату, соблюдай равновесие.
– Старо. Я тут нашел в Библии слова пророка Луки: «Вы – как гробы сокрытые, над которыми люди ходят и не знают того». Воистину подводные лодки – могильные черви человечества.
– О, нас с вами слишком далеко занесло… – Рэйфлинт встал из-за стола-аквариума. – Хотите сюрприз?
Бар-Маттай молчал, разглядывая на стенках чашечки узоры кофейной гущи.
– Предупреждаю, – мягко, но властно настаивал на своем Рэйфлинт. – Я не хочу оскорбить ваше благочестие. Но коль скоро вы взялись за спасение наших душ, то должны знать, чем живут ваши овцы на глубине в тысячу футов…
Он провел Бар-Маттая в носовой – торпедный – отсек, самое большое помещение субмарины. Здесь уже сидели и лежали на запасных – стеллажных – торпедах свободные от вахт люди. Судя по оживлению, зрители собрались отнюдь не на фильм и даже не на игру в «тото». Больше всех суетился стюард, поминутно выглядывая из-за ширмы, расставленной перед круглыми крышками торпедных аппаратов. Наконец он выбрался оттуда в чалме, обнаженный по пояс, с флейтой в руках. Тут же вспыхнули первые аплодисменты и погасли. Ахтияр уселся по-турецки рядом с негром-барабанщиком, и оба они завели тягучую и ритмичную мелодию Больших Кокосовых островов. Из-за ширмы – Бар-Маттай глазам своим не поверил – выплыла изящная женщина.
– Катарина Фёрст – звезда Больших Кокосов, – наклонился к уху пастора Рэйфлинт. – Как и вы, она решила пойти вместе с нами, чтобы спасать наши души. Только не от греха, а от скуки. И заметьте – счет пока не в вашу пользу… Вахтенный офицер, глубина?
– Глубина тысяча футов, сэр. Горизонт чист.
– Есть.
Танцуя, Катарина пела:
Зачем нам жены?
Зачем нам дети?
Земные радости не для нас.
Все, чем живем мы
Сейчас на свете, —
Немного воздуха и
Приказ…
Пастор смятенно вопрошал:
– Но как же обычай?.. Во все времена женщина на корабле приносила несчастье?!
– Вам не пристало верить предрассудкам, святой отец!
– И все-таки как она здесь появилась?
– Спросите вашего соседа Ахтияра. Этого мерзавца я спишу в первом же порту.
Катарина Фёрст и сама бы желала знать, каким образом очутилась она в отсеках «Архелона». Последнее, что удержала ее зыбкая девичья память, был столик в портовом баре. Об остальном она знала со слов Ахтияра.
– Когда ты уснула, моя серна, я отнес тебя на руках к трапу, бережно спустил вниз и уложил в своей каюте, а сам сидел в ногах и охранял твой сон, о возлюбленная!
Это была полуправда. Ахтияр действительно отнес Катарину на руках, но предварительно завернув в ковер, который купил тут же, в баре, не торгуясь. Покупку с драгоценным вкладышем он притащил на лодку ночью – в самый разгар погрузки – и, благополучно миновав старшего помощника, спустил ковровый рулон в торпедопогрузочный люк вслед за освежеванной тушей барана. Стюард никак не предполагал, что командир решит уйти из Сан-Пальмаса на сутки раньше – нынешней же ночью.
Придя в себя двадцатидвухлетняя звезда шоу не стала горевать. Подводные гастроли обещали по меньшей мере сногсшибательную рекламу. Три дня Ахтияр уговаривал доктора пойти к разгневанному командиру замолвить за него слово. Во время обеда Коколайнен заметил невзначай, что из любого происшествия всегда можно извлечь и нечто полезное…
– Что вы имеете в виду?! – вскинулся Рэйфлинт.
– Раз от этой девицы никуда не деться, то пусть принесет пользу как умеет. Мальчикам нужна психологическая разрядка. Впереди столько напряженных вахт…
Офицеры за столом зашумели, дружно поддержав «самого мудрого флотского эскулапа».
Рэйфлинт промолчал, но вечером разрешил выступление.
Дельфины шли за «Архелоном» стаей. Они привыкли, что три раза в сутки огромная черная рыбина выбрасывала вкусное облако кухонных отбросов. Это стюард выстреливал из специального бункера камбузные отходы. Акустики слышали в наушниках воздушный хлопок, а затем переливчатое щебетание. Дельфины смеялись. Рэйфлинт включал у себя в каюте динамики и вслушивался в веселую перекличку. Он начинал различать их по голосам. Самому бойкому он придумал кличку – Тэдди. Так звали его младшего брата, умершего еще в детстве.
…Первым обнаружил признаки этой странной болезни стюард. Точнее, пастор, который с ужасом наблюдал, как Ахтияр, опершись ладонью на раскаленную плиту, завинчивал под подволоком клинкет вентиляции. Ладонь дымилась и потрескивала, а стюард, не отрываясь от клинкета, удивленно бормотал:
– Черт побери, где-то подгорает мясо!
И тут он дико уставился на ладонь. Он совершенно не чувствовал боли…
Коколайнен нашел у него атрофию болевых нервов, тактильных и температурных рецепторов. Кожа всего тела потеряла чувствительность.
– Ничего, – утешал его доктор. – Если в драке тебя пырнут ножом, ты не будешь вопить, как кролик.
– И на том спасибо, Коко…
Через несколько дней на ладонях, лбу и щеках Ахтияра проступили бронзовые пятна, а черная поросль на руках и остатки шевелюры побелели, как у глубокого старика.
Рэйфлинта ничуть бы не обеспокоили изменения в порочном организме стюарда, если бы в один недобрый вечер он не увидел седого как лунь Роопа.
– Скверные дела, – невозмутимо сказал старпом, разглядывая побронзовевшие пальцы. – Должно быть, барахлит биологическая защита. У старшего радиста Барни точно та же история.
Проверили биозащиту реактора, но она оказалась в норме. Утром на прием к Коколайнену пришли три седых турбиниста. Доктор развернул походную микробиологическую лабораторию. Сделав первые анализы, он поспешил к командиру. Надо было срочно превращать один из концевых отсеков в изолятор и держать там всех больных до конца похода.
– Не надо никаких изоляторов, – мрачно процедил Рэйфлинт.
– Но почему?!
– Я не могу управлять кораблем из изолятора.
И командир показал доктору бронзовые ладони.
Было поздно устраивать карантин, потому что начальные признаки неизвестной болезни обнаружились почти у всех членов экипажа. Рэйфлинт вынужден был дать тревожную радиограмму в Генеральный морской штаб. Через сутки седоусый Барни положил ему на стол ответный дешифрант:
«Окончить боевое патрулирование. Следовать на север. Встать на якорь в миле от внешнего рейда базы. Командующий флотом».
Обратно возвращались полным, сорокаузловым, ходом. В кают-компании обедали молча. Без обычных шуток. Бар-Маттай ходил по отсекам, искал для больных слова утешения. Одни слушали его с надеждой, другие – криво усмехаясь, третьи – их было совсем немного – зло отмахивались.
Каждое утро пастор осматривал тело. Бронзовые пятна не появлялись, седины в волосах не прибавлялось.
Когда радар «Архелона» отбил на экране бледные очертания родных скал, пришла новая радиограмма:
«Командиру подводного рейдера S-409. С приходом в назначенный район встать к барже на внешнем рейде. Перенести на баржу контейнер с биологическим материалом. После передачи бактериологических проб отойти южнее мыса Шедруп и лечь в дрейф. Ждать дальнейших распоряжений. Командующий флотом».
Баржу обнаружили сразу. Старая посудина одиноко стояла на двух якорях. Внешний рейд был пуст.
Коколайнен перенес на ржавую палубу контейнер и выстрелил зеленую ракету. С удовольствием прошелся по плавучему островку и нехотя перепрыгнул на корпус субмарины. «Архелон» взял курс на мыс Шедруп.
– Алло, Флэгги! Ты еще не надумала выйти за меня замуж?
– Еще нет.
– Я же тебе говорил, что подводники – это камикадзе.
– Что-нибудь с Барни?!
– И не только с ним…
– Говори же, ради бога!
– По телефону не могу.
– Тогда приезжай немедленно!
– Но сейчас почти полночь. Мне с утра на службу.
– Черт побери, у меня четыре комнаты, и все пустуют!
– О! Наконец-то я слышу речи не девы, а жены… Еду.
Помощник флагманского эпидемиолога капитан медицины О’Грэгори повесил трубку уличного автомата. Не надо было бы называть имени Барни. Телефон наверняка прослушивается… Хотя вряд ли тому, кто сидит в подземелье с наушниками, известно, кто такой Барни и где именно он служит. Главное, что эта недотрога Флэгги впускает его в свою крепость. А уж за ночь в пустой квартире он найдет общий язык и с монахиней… Конечно, О’Грэгори не так прост, чтобы расплачиваться за ночь любви государственными тайнами. Результаты бактериологического анализа биопроб с «Архелона» были немедленно засекречены, едва он и его шеф доложили в адмиралтейство, что обнаружены бациллы неизвестной доселе формы проказы – весьма скоротечной и инфекционной. Выяснилось, что микробы лепры в условиях слабой радиации ядерного реактора переродились в новый, крайне опасный для здоровых людей вид микроорганизмов. Его условно назвали – «суперлепра XX».
