Текст книги "Дурная примета (СИ)"

Автор книги: Николай Пахомов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

И нервно тянулся за пачкой сигарет. Пальцы его руки при этом слегка дрожали. Но вспоминал, что не у себя дома и что тут не покуришь, он прятал сигареты вновь в карман спортивной куртки.

«Э-э-э, брат, – увидев это, подумал опер, – мандражируешь, словно кур воровал! Наверное, впервые такого раненого видел. Кровица не водица, большинство нос воротят. Но зачем так нервничать, коли сам не виноват… Или виноват?.. – искрой блеснуло в крутой оперской голове. – Впрочем, – гася искру подозрения, внес поправку опер сам себе, – занервничаешь, когда полутруп с отрезанной головой узришь».

И дальнейшему развитию мысли о необычном поведении Нехороших опер не дал. Некогда было заниматься психоанализом. Время поджимало. К тому же другие вопросы интересовали. Стал спрашивать о Цыбине и Крючкове.

– Не знаю таких, – честно ответил Нехороших, теперь уже открыто глядя в лицо опера. – Не встречались. Сосед, возможно, и знал, и общался, а я нет.

– Не знаешь, так не знаешь… – поморщился Фролов. – Еще Козьма Прутков говорил, что нельзя объять необъятное и все знать. И на том спасибо. Но имей в виду, что, возможно, нам еще потребуешься… – добавил для проформы, не величая по имени-отчеству – привычка всех оперов. – Так что заранее постарайся вспомнить все обстоятельства… А если что знаешь, да таишь, то пеняй тогда на себя.

ОПЕР И КРЮК

Фролов, выяснив у дежурного адрес Крючкова, прибыл к месту его жительства. На звонок к двери долго никто не подходил. Но настойчивость опера, не убиравшего палец с кнопки звонка, не пропала даром. И вот, матерясь, к двери подошел мужчина.

– Кто?

– Свои. Открывай!

– Кто «свои»?

– Свои, – опять повторил Фролов и стал лихорадочно вспоминать кого-нибудь из жуликов, проживающих в данном микрорайоне, чтобы представиться его кликухой.

– Перец! – наконец-то вспомнил он кличку недавно освободившегося воришки среднего пошиба.

– Какого черта? – упорствовал Крюк, не желая открывать дверь.

– Похмелиться притаранил!

– Точно?

– Как в аптеке на весах…

– Погоди, сейчас открою… – и завозился в замке.

Крюк слышал про Перца, и это в какой-то мере послужило паролем и толчком, чтобы открыть дверь квартиры. Но волшебным словом, своеобразным «Сим-сим, отворись!» явилось, конечно же, упоминание о спиртном. Эта «отмычка» все двери открывала! Не устоял перед ней и Крюк.

Когда Фролов и Клыков вошли в освещенный коридор Крюковой квартиры, то Крюк предстал пред ними во всей своей красе. С разбитыми губами, на которых запеклась корочкой кровь, в порванной и, самое главное, со следами подсохшего бурого вещества, одежде.

– Не, вы не… Перец! – впялился, как баран на новые ворота, Крюк мутным взором на форменную одежду участкового. – И… и валите отсюда. Я вас не вызывал.

– Это уже не важно, – спокойно ответил опер. – Слышал песню: «Вы нас не ждали, ну, а мы пришли… и нам достались тут тузы и короли»! Так вот, мы пришли, и тузы с королями у нас на руках.

А участковый в тон оперу добавил:

– Мы, точно, не перец, но проперчим так, что долго будешь чихать! И помнить!

– Видишь, как хорошо получается, – усмехнулся опер, – тебе и одеваться не надо, уже одет. Пошли!

– Никуда я не пойду. Не имеете права забирать меня из собственной квартиры, – стал трезветь и дерзить Крюк. – Я буду прокурору жаловаться.

– Да ради бога, – оскалил клыки Фрол, так как передних зубов у него не было. Давно стали законной добычей стоматологов. – Сколько угодно. Только при этом не забудь сказать прокурору, за что человека угробил! Лады?

– Какого человека? – продолжал артачиться Крюк, даже головой своей закрутил в знак отрицания. – Что ты, мент, несешь? На понт берешь? Никого я не гробил. Кажется, с кем-то подрался… Было дело. Подрался, но не гробил. Так-то!

– Может, оно и так, а, может, и иначе, – ухмыльнулся опер, уже веря в удачу, – но трупешник на тебе висит… К отмщению взывает! Справедливости требует! И наилучшее подтверждение этому твоя разбитая харя и окровавленная одежда. Зенки свои, Крючок поганый, протри и взгляни реально на жизнь. Пошли веселей. Не заставляй меня злиться…

Опер для острастки взял Крюка за шиворот и слегка встряхнул.

Крюк не был хлипким, но в руках скалообразного опера враз ощутил себя котенком в лапах волкодава. И к словам его поневоле прислушался. Огляделся. Действительно его одежда была порвана и в крови.

– Не трожь, я сам…

– Давай, пошевеливайся! – чуть повысил голос Фролов, которому уже стала надоедать пустая перепалка с возможным убийцей. – Мне некогда тут с тобой тары-бары растабаривать, да дискуссии устраивать! Не на диспуте в институте благородных девиц. Сам не пойдешь, под мышкой понесу, но тогда пеняй на себя. Словом, пошевеливайся и не зли меня. Опергруппа ждет…

Как бы ни был Крюк пьян, но до него дошло, что милиция не шутит и предъявляет ему счет по крупному.

«А черт его знает, – осоловело подумал он, – может и прибил в драке кого ненароком? Башка трещит, ничего не помню».

И перестал пререкаться и упираться. Сам, охая и матерясь, нашел свой паспорт и отдал его оперу. Сам пошел к выходу и замкнул квартиру. Сам, предварительно досмотренный участковым на предмет наличия колюще-режущих предметов и иной дребедени, без милицейской «помощи», забрался в задний отсек оперативной машины.

В оперативно-бытовой практике такое поведение, такие действия подозреваемого расценивались как его внутренний психологический надлом, после которого следует полный расклад. Словом, потек…

Обо всем этом Фролов вкратце полушепотом и поведал следователю, когда вернулся к месту происшествия с задержанным Крючковым. Важные сведения, кстати, и заставила следователя Подаркову обронить удивленно-радостное: «Даже так?»

– Считай, преступление уже раскрыли, – был оптимистически настроен опер. – Не всегда так везет, чтобы с первого захода – и в цвет!

– Повезло, – тихо радовался участковый. – Завтра сменимся быстро, без задержек. И одним засранцем на участке станет меньше…

«Не кажи «гоп», пока не перепрыгнул», – увидев оптимистический настрой коллег, подумал скептик-криминалист. – Я точно сменюсь, а вот как вы сменитесь, еще неизвестно…»

Эксперты-криминалисты подчинялись напрямую УВД города Курска. И их смена происходила независимо от оперативной обстановки в отделе и начальника отдела.

ДЕЖУРНАЯ ЧАСТЬ. ПРОДОЛЖЕНИЕ

Отправив следственно-оперативную группу на место происшествия, оперативный дежурный ОМ-7 Кулинич Александр Иванович решал дилемму: звонить или не звонить начальнику отдела. С одной стороны нужно было звонить, так как любой порез чреват последствиями, с другой – какой-либо более полной информации об инциденте не было. А начальник обязательно потребует подробности, и, не получив таковых, только взорвется нервным раздражением и разносом всему наряду. Это с одной стороны. А с другой – начальник только что отъехал из отдела и, возможно, еще не спит. Тогда не придется нарушать его сон. Вот такая дилемма…

Кулинич был опытным служакой, повидавшим на своем веку не одного начальника. Он успел «пережить» не только несколько начальников отдела, но и пять начальников УВД Курского облисполкома. И знал, что если будут «победные реляции», то и руководством воспримется это благосклонно хоть среди ночи, хоть к утру. Если просто будет отфиксирован факт тяжкого нераскрытого преступления, то тоже не имеет значения, когда его докладывать: в любом случае обеспечено недовольство и разнос. Однако разнос лучше оттянуть до утра. По крайней мере, начальство будет выспавшимся и сытым, а, значит, более снисходительным. Не зря же говорится, что «утро вечера мудренее!»

И Кулинич решил дожидаться результатов.

– Подождем, – высказал вслух он свое решение, скорее для самого себя, чем для своего помощника.

– Что ты говоришь? – сонно отозвался дремавший за своей частью пульта помощник.

– Говорю, что с докладом начальнику подождем…

– Правильно, – меланхолично отозвался помощник и опять замолчал, клюнув носом в панель пульта.

Разговор не клеился. К тому же обоих тянуло в сон. Сказывались ночное время, рефлекс организма с его биологическим хронометром, усталость, скопившаяся за день во всем теле.

Некоторое оживление вносили телефонные звонки. Каждый раз, снимая с пульта трубку телефонного аппарата, надеялись услышать Фролова. Однако приходилось разочаровываться: звонили то граждане, интересуясь судьбой своих родственников или знакомых, то коллеги из других отделов милиции, которым приходилось также бороться со сном.

Наконец в третьем часу ночи раздался долгожданный звонок от Фролова. Опер вкратце обрисовал сложившуюся ситуацию, дал исчерпывающую информацию о потерпевшем, то есть, фамилию, имя, отчество, дату и место рождения, место работы. Он также намекнул, что в совершении пореза он подозревает супругу потерпевшего и еще мужчину по кличке Крюк, и попросил оказать помощь в установлении адреса этого Крюка.

Оживившийся помощник довольно быстро установил требуемый адрес: Крюк совсем недавно «имел честь» посетить КАЗ – камеру административно задержанных. И запись с данными о его личности «дышала» оперативной свежестью.

– Даже чернила не успели высохнуть, – пошутил помощник.

Теперь кое-какая информация имелась, но была она настолько скудной, что будить ради нее начальника не стоило.

– Подождем, – рассудил Кулинич.

– Подождем, – флегматично согласился с ним помощник.

А чего не согласиться, когда ответственности за принятое решение с его стороны никакой.

Около четырех часов, прерывая затянувшиеся минуты тревожного ожидания, вновь позвонил Фролов. На этот раз сообщил, что Крюк задержан и скоро будет доставлен в отдел. Тяжелый камень, глыбой свалившийся на душу оперативного дежурного, стал спадать. Застоявшееся время в одно мгновение ускорило свой бег. В сон не клонило.

«Кажется, на этот раз пронесло… – облегченно вздохнул Кулинич. – Победителей, как известно, не судят…»

Не прошло и двадцати минут, как СОГ в полном составе прибыла в расположение, доставив подозреваемого. Крючков еще не отошел от алкогольного дурмана и по-прежнему пребывал в прострации.

– Принимайте голубчика, – грохотал в ночи бас оперативника. – Совсем свежий, как огурец с колхозной грядки.

– Анатолий, потише… оглушишь, – попросила Подаркова.

– Не Фролов, а иерихонская труба, – отметил участковый Клыков.

– Досмотри и сажай в камеру, – поморщившись от вида оборванного, в окровавленной одежде, с разбитым и опухшим лицом, Крюка, распорядился дежурный, обращаясь к помощнику.

– Его надо в медвытрезвитель. Там ему место, – отозвался тот.

– Уже не к чему, – взглянув на часы, парировал дежурный. – Сажай в камеру, туда, где народу поменьше…

Он знал, что лиц, подозреваемых в совершении преступления, в каком бы они состоянии алкогольного опьянения не находились, сотрудники медвытрезвителя в свои «пенаты» не брали. Инструкция запрещала. Но другая инструкция запрещала дежурному содержать пьяных в отделе. И все эти инструкции вышли из недр одного министерства. Россия же… Воистину говорится, что правая рука не знает того, что творит левая.

Вот и приходилось оперативному дежурному отдела решать очередную дилемму: какую инструкцию министерства внутренних дел исполнять, а какую нарушать.

Помощник спорить больше не стал и принялся досматривать Крюка. А Кулинич отошел с Фроловым в сторонку, чтобы их разговор не был слышен задержанному.

– Точно, что это он, а не кто-либо иной пытался «замочить» терпилу?

– Да у него на роже написано, что он, – заверил опер. – Разве не видишь?

– Мало ли у кого что на фейсе нацарапано? – не унимался дотошный дежурный. – Это еще не значит, что виноват. Всякое видали… У Козьмы Пруткова есть крылатое выражение: «Если на клетке слона прочтешь надпись «Буйвол», не верь глазам своим»! Так-то!

– Он, точно он, – был тверд, как скала, сотрудник уголовного розыска. – Сам сознался, что дрался в гараже. Правда, не помнит с кем. Но это ничего. Протрезвеет к утру, вспомнит! А нет – так поможем…

– А вы в этот гараж не заглядывали? – не унимался дотошный старожил отдела.

– А когда? – вопросом на вопрос парировал опер. – Утром придут зональники (так на местном жаргоне называли оперов с зон) и начнут заглядывать… Им сам бог сие велит… Вот пусть и зырят…

– Ладно, поживем – увидим… – с какой-то неопределенностью высказался дежурный. – Готовься за справкой в больницу ехать.

– А это обязательно? – Оперативнику явно никуда не хотелось ехать.

– Обязательно!

– А еще обязательно протокол личного обыска составьте, – напомнила Кулиничу следователь Подаркова, увидев, что тот окончил секретничать с опером.

– А у самой-то… руки отсохли? – выразил неудовольствие дежурный. – Или опять попе место срочно требуется…

– Половая несовместимость, – отрубила Марина Юрьевна, намекая на нормы УПК. – И не забудьте отметить состояние его одежды, тела…

– Учи ученых, – огрызнулся дежурный и тут же поручил составление этого протокола участковому Клыкову.

Игорек, водитель дежурного автомобиля, воспользовавшись местными внутренними разборками, мало касающимися его, направил свои стопы в комнату отдыха. Решил прикорнуть хоть на пару минут.

– Ты куда? – окликнул его Кулинич.

– Да хоть полчаса вздремнуть…

– Не выйдет. Поезжайте с Фроловым в областную больницу, куда доставлен потерпевший Смирнов, за медицинской справкой о телесных повреждениях.

– Может, утром… – принялся канючить Игорек. – А? Одни все своим задницам место искали – другим за их дурость теперь отдуваться…

– Прекрати. Это всего лишь дурная примета, – одернул его Кулинич. – Займись делом.

Водителю явно не хотелось садиться за баранку и опять ехать по ночным улочкам города, трясясь на выбоинах и колдобинах родных дорог. Куда заманчивей было бы прилечь на топчан, который казался мягче любой пуховой постели!

– Бензина осталось только до автозаправки доехать… и отдохнуть охота, ни на минуту сегодня не прилег.

– Лежать будем на том свете, – грубо пошутил Фролов. – Нечего кота за хвост тянуть. Отчаливайте!

– Вам бы все «отчаливайте»! – не сдавался водила. – Говорю же, что бензина нет. На чем ехать, не на мне же, в самом деле.

На дежурный УАЗик выдавали тридцать литров горючего. На все сутки. И, как правило, этого количества бензина никогда на дежурство не хватало. Приходилось оперативному дежурному звонить в УВД и решать вопрос о дозаправке из лимита следующего суточного дежурства. Кто придумал такие лимиты, неизвестно, но получалось порой, особенно под конец месяца, что оперативный транспорт в отделах милиции полностью останавливался, зато «Волги» начальников УВД никаких ограничений не знали.

Чертыхаясь, Кулинич принялся названивать в УВД. Там его просьбу восприняли без особого энтузиазма, но, в конце концов, дозаправку разрешили.

– Дуйте на заправку, а оттуда сразу в больницу за справкой. Не будет справки, Алелин спасибо не скажет… До вечера не сменимся.

– Это Подаркова во всем виновата, – съехидничал опер. – Это она нам ЧП подарила. Вот ее и надо послать…

– Кончай треп! Не теряйте время, гоните куда надо! – В сердцах повысил голос Кулинич. – Что теперь из пустого в порожнее переливать!

Фролов и водитель уехали. Следователь и криминалист ушли в свои кабинеты. Участковый Клыков оканчивал составление протокола личного обыска доставленного в отдел Крючкова, тихонько диктуя себе под нос наличие выявленных на теле Крючкова телесных повреждений.

– Уже пять, – то ли констатировал, то ли пожаловался неизвестно кому помощник.

– Что? – не понял дежурный.

– Я говорю, что уже пять часов. Подремать не удалось.

– А-а-а! Да, быстро время пролетело… Сначала тянулось, потом – резко ускорилось. Ну, иди, подремли с часок. У меня сон уже прошел. Сейчас зарегистрирую материалы, доложу дежурному по УВД, а потом позвоню начальнику.

– Звонить Алелину не торопись. В половине седьмого, когда он и так встает, позвонишь и доложишь. Пусть подремлет утречком – самый сладкий сон! – напутствовал помощник.

– Я и сам так думаю. Ладно, иди, дрыхни…

Помощник ушел, а Кулинич принялся названивать в дежурную часть городского УВД, чтобы доложить о происшествии и результатах разбирательства.

Участковый Клыков, окончив писанину, подложил папку с бумагами себе под голову и примостился калачиком за злосчастным столом, на который так неосмотрительно несколько часов тому назад присела следователь Подаркова. Дремал в полглаза. Как заяц.

– Ты, смотри, не вздумай заснуть, – зыркнул из-под очков на него Кулинич, зевая и потягиваясь на своем кресле.

– Я не сплю. Я только маскируюсь под спящего, – невесело пошутил участковый, не открывая глаз.

Но шутка оценена не была.

АЛЕЛИН. ВОСПОМИНАНИЯ

Алелин Виктор Петрович уже встал и направлялся в ванну, чтобы почистить зубы, побриться и принять прохладный душ для бодрости, когда раздался телефонный звонок.

Супруга Люда, хлопотавшая на кухне, среагировала первой:

– Это тебя. Знать, соскучились за несколько часов. Не могут жить без тебя, как без отца родного. Я – могу, дети – могут, а на работе не могут!

– А, может, это тебе какая-нибудь подружка звонит, новым платьем похвалиться спешит, – пошутил он, отчетливо понимая, что звонок предназначается ему и что ничего хорошего он не предвещает. – Или хахаля завела, вот он и беспокоится…

– Мои подруги в такую рань не звонят. Сами отдыхают и другим отдыхать не мешают. И о хахалях думать некогда. Кто-то же должен воспитанием детей заниматься, если папе за работой все некогда и некогда!

Людмила была остра на язычок и за словом к соседям взаймы не ходила.

Алелин промолчал.

– Это только у тебя с твоей бешеной работой нет покоя ни днем, ни ночью…

– Покой нам только снится! – Пушкинской строкой отшутился Алелин и поднял трубку.

Как и ожидал, звонил оперативный дежурный Кулинич. Как и ожидал, сообщение дежурного не порадовало.

– А чего сразу не позвонили? – спросил он дежурного.

– Пожалели, – услышал он ответ.

– Ну-ну, жалельщики самозваные, – бросил неодобрительно в невидимое ухо чуткой мембраны. – Сейчас приеду и посмотрю: жалеть мне вас или не стоит!

И, наливаясь раздражением, как утренний небосвод зарей, бросил трубку.

– Что там еще стряслось? – поинтересовалась жена, осторожно, чтобы не разбудить детей, позвякивая посудой.

– Да так себе, очередной порез на бытовой почве, если верить дежурному. Очередное ЧП.

И скрылся в ванной комнате.

Когда-то, в уже далекий восьмидесятый год, он впервые пришел в милицию. Молодой, здоровый, задорный, полный сил и энергии. Казалось, жизненных сил столько, что можно горы свернуть. Никто из его родственников в милиции не работал. Отец и мать трудились в селе. От темна и до темна. Отец – агрономом, мать – рядовой колхозницей. Семья была большая, но дружная. Пока все жили с родителями. По окончании школы разлетелись, кто куда.

Он окончил техникум. Потом служил в Советской Армии. А после службы, под романтическими впечатлениями от популярного в то время сериала «Следствие ведут знатоки», решил и сам попробовать себя на поприще охраны правопорядка и закона.

Начинал рядовым оперативником уголовного розыска в Ленинском РОВД города Курска вместе с таким же молодым бойцом правопорядка Григорьевым Александром, попросту – Шуриком. Это позже Шурика станут не только в глаза, но и за глаза величать Александром с уважительным добавлением отечества Кузьмич. Впрочем, как и его, Петровичем. А тогда новички уголовного сыска звались просто Витек и Шурик или Санек. И трудились они под началом старшего зоны капитана Василенко Вячеслава, человека родившегося, выросшего и проживавшего в гуще самой разнузданной шпаны Казацкой слободы.

Слово «слобода» со временем отмерло и осталось только слово Казацкая, перевоплотившееся из имени прилагательного в имя существительное. Время и Советская власть стерли многие сословно-условные грани, но, несмотря на это, некоторый дух казацкой вольности продолжал витать в праправнуках буйной силы. Больше всего это выражалось в частых загулах «казаков», в групповых драках, в умении поживиться за чужой счет. Кражи, даже грабежи среди казацких поселенцев не считались чем-то позорным и противным. Наоборот, все это считалось за ухарство. Так что, почти в каждом доме на Казацкой стороне имелся свой осужденный. Вот в этой среде и вырос Василенко Слава, а потому он знал всю подноготную своих «земляков». Везде у него были свои глаза и уши, свои люди, и бесконечная родня: кумовья, сватья, братья, начиная от двоюродных и кончая такими, о которых говорится, что они «седьмая вода на киселе». И «натаскивал» Василенко зеленых оперков, как матерый волкодав молодых щенков.

Работали сутками и без выходных, забывая о родных семьях, о малых детишках, оставленных на попечение жен, перебиваясь по комнатушкам в общежитиях или снимаемым уголкам в частных домах. Но ноющих, скулящих, хныкающих не было. И через полгода он уже знал многих потенциальных «клиентов» уголовного розыска не только в лицо, но и по кличкам-погонялам, и по именам, и по фамилиям.

Сначала участвовал в групповых задержаниях и доставлениях в отдел. Потом, когда поднабрался опыту и сноровки, все это делал индивидуально или же в тандеме с Григорьевым.

Были засады и ночные погони. Были нарекания и поощрения. Были первые самостоятельно раскрытые преступления и задержанные преступники. Было все. Но больше всего было рутинной работы, о которой ни в тогдашних фильмах о милиции, ни в книгах никогда не показывалось и не писалось. И в девяноста процентах все это бумаготворчество, как секретное, так и несекретное, было пустой тратой времени. Никому не нужной, но обязательной. Плевались, чертыхались, матерились… и делали. Куда же денешься, если все спускалось с самого верха, являлось неотъемлемой частицей оперской деятельности.

Как всякий опер, он гордился своей работой, считал ее самой нужной и необходимой среди других структур и подразделений милиции. И, как всякий опер, слегка подтрунивал над своими коллегами участковыми, с которыми работал в тесном контакте, проводя вечера не в своем кабинете, а в опорном пункте.

В 1988 году, когда он и Григорьев были уже не только старшими лейтенантами, но и опытными сыскарями, случилось невозможное: обоих уволили из органов.

А дело было так.

В Первомайском парке, бывшем Дворянском, разместившемся в центре города, а потому, и самом известном, стали происходить серийные изнасилования девушек и молодых женщин. Сексуальный маньяк в темных, отдаленных уголках парка выслеживал одиноко прогуливавшуюся дамочку, нападал сзади, наносил каким-то тупым предметом удар по голове и полуоглушенную, с подавленной к сопротивлению волей, насиловал. Очень часто в извращенной форме. Ни рост жертв, ни из возраст, ни иные внешние данные никакой роли для насильника в выборе жертвы не играли. Пока обходилось без убийств, но гарантий того, что насильник не переступит незримую грань и не станет оставлять после себе трупы, никто бы не дал.

Потерпевшие, перепуганные насилием, травмированные комплексом стыдливости, растерявшиеся, подавленные, не сразу обращались в милицию, а инстинктивно, в поисках укрытия и защиты, сначала бежали домой, и только через несколько часов после происшествия, а то и на следующие сутки, нарыдавшись вдоволь, шли в отдел. И естественно, примет насильника почти не помнили, а если и пытались назвать, то получалось что-то безликое, беспредметное, аморфное. И как не «бились» оперативники с потерпевшим в сборе примет, выходило вновь и вновь желеобразное существо мужского пола, без определенного роста и возраста, одетое во что-то серое, не запоминающееся. Такая же мазня, но уже с официальным определением – фоторобот подозреваемого, – получалась и у экспертов-криминалистов. Вот и выходило, что «иди туда, не знаю куда, и найди то, не знаю что!»

Преступления получили общественный резонанс. И руководство отдела, чтобы не испытывать судьбу на прочность, с проверкой по данным фактам не затягивало, а сразу же все материалы направляло в порядке статьи 109 УПК РСФСР в прокуратуру Ленинского района города для возбуждения уголовных дел по статье 131 УК РФ.

Уголовные дела расследовались прокуратурой, но спрос за раскрытие все равно был с сотрудников уголовного розыска. Потому руководство отдела рвало и метало, личный состав лихорадило, а опера центральной зоны не спали сутками. Ежедневно планировались и проводились рейды и засады, народ стаскивали в отдел десятками, но преступления не раскрывались.

Первомайский парк не входил в зону его непосредственного обслуживания. Зато он находился на территории оперативной деятельности оперуполномоченного Григорьева. И как было не помочь другу?

Алелил срочно провел внеочередные встречи со своими информаторами, как официально значащимися, на которых имелись дела агентов, так и нигде не отмеченными. Опытные опера такое практикуют. Он же, что ни говори, был опытным.

Среди таких, нигде не числящихся информаторов, был некто Барабанщиков Павел или просто Пашка Барабан. Ни разу не судимый, но вхожий как в высокие сферы, так и в самые злачные притоны-катраны, где опять же собирались и бандиты, и, если не «отцы» города, то их сыновья уж точно. Был он хитреньким, шустреньким, услужливеньким и умненьким. В любой компании слыл своим человеком. И не просто своим, а необходимым. Одним что-то дефицитное достанет, других с нужными людьми сведет, третьим совет даст. За кого-то похлопочет, кого-то предупредит… И все с шуточками, с прибауточками. Это был прирожденный игрок и авантюрист, который не мог спокойно жить. От спокойной жизни мог завянуть или покрыться плесенью. Ему требовалась ежеминутная доза адреналина в крови, как наркоману наркотик.

Пашка Барабан сам предложил свои услуги оперу Алелину, когда однажды тот защитил Пашку от «наезда» иногородних «катал». «Наезд» мог окончиться если не летальным исходом для Барабана, то значительными телесными повреждениями. Это – уж точно, стопроцентно.

Вот этот Барабанщиков и раздобыл неизвестно какими путями информацию, что насильником является сыночек третьего секретаря обкома партии, некто Козловский Эдуард, или Эдик Козел, студент четвертого курса медицинского института, с год как женатый на дочери одного из помощников прокурора области.

Тогда у высших чиновников областного значения было модно родниться через женитьбу или замужество своих чад. Впрочем, не только областного…

– Да, дела! – поскреб в затылке Григорьев, когда узнал, кто подозревается в изнасилованиях.

– Не позавидую тебе, – только и сказал Василенко Вячеслав, исполнявший обязанности начальника уголовного розыска, оперуполномоченному Григорьеву Александру Кузьмичу, – если информация подтвердится. Не позавидую…

– Волков бояться – в лес не ходить! – пословицей отшутился Кузьмич, не желая терять оперского куража в глазах своих товарищей.

Василенко дальше докладывать по инстанциям не пошел, а предложил тихонько, без лишнего шума, без огласки, позаниматься проверкой информации и разработкой появившегося фигуранта.

– Поможешь? – спросил Григорьев, когда они остались вдвоем в кабинете, недосягаемые ни для лишних глаз, ни для лишних ушей. Да так спросил, что отказ бы прозвучал предательством.

– Помогу, – по-простому, без лишнего пафоса ответил он тогда товарищу.

И стали разрабатывать план несанкционированных свыше оперативно-розыскных мероприятий.

Не раскрывая сути, втянули в дело молодого, только что аттестованного, инспектора по делам несовершеннолетних, Журавликову Анастасию Семеновну или просто Настю, Настю Журавлика, выпускницу Курского Государственного педагогического института. Журавликову, по-девичьи долговязую, с застенчивой улыбкой темно-карих глаз из-за больших линз очков, то ли от природы, то ли оттого, что носит очки, то ли оттого, что все никак не привыкнет к форменной одежде с лейтенантскими погонами на плечах, опера отдела и замечали, и привечали. За скромность и исполнительность. Вот и решили использовать ее в предстоящей операции в качестве приманки.

В качестве «живца» Настенька, несмотря на малый срок работы в органах, выступала не впервые. В розыске маньяка по последней серии преступлений ей уже не раз приходилось участвовать с оперативной группой. Но то было санкционировано и на удачу: вдруг, да клюнет… Теперь же речь шла о «подставе» под конкретного подозреваемого. И никаких санкций от руководства. Все на свой страх и риск.

Поэтому инструктировали ее, особенно в вопросе личной безопасности, не для проформы, как делалось это обычно, а на совесть.

– Так куда должна удар наносить ногой в случае нападения? – в десятый раз спрашивал ее Григорьев.

– В места с пониженным болевым порогом, – заученно отвечала Настя.

– А именно? – не отставал опер.

– По голени и… – краснела Анастасия.

– В промежность, в промежность надо бить, что есть силы и дури, – наставлял, повышая голос Кузьмич, – чтобы с одного удара отключить хоть на несколько секунд, пока мы не подоспеем… Поняла?

– Поняла.

– Хорошо. А руками?

– В лицо… – вновь смущалась Анастасия.

Она никак не могла преодолеть психологический барьер, что ей придется бить человека по лицу. И не просто бить, а умышленно причинять ему жесткую, доводящую до потери сознания, боль. И в школе, и в институте учили не этому, а совсем противоположному. Учили, как оказывать помощь, а не как причинять боль.

– Конкретней, – не оставлял ее в покое оперативник.

– Пальцами в глаза… – мямлила инспектор ПДН.

– Молодец! – подбадривал Александр Кузьмич. И снова спрашивал: – А если нападающий будет закрывать тебе рот своей рукой или ладонью, чтобы не кричала, что должна делать?

Настя Журавлик поднимала на опера свои большие, подернутые поволокой невинности глаза и неуверенно говорила, что должна кричать.

– Но он тебе рот рукой зажал, какой тут крик… – горячился Кузьмич.

– Тогда я должна сначала его укусить за руку, – смущалась Настенька, – а когда он свою руку уберет, надо кричать.

– Ну, вот, – вздыхал с облегчением Григорьев.

Потом долго мозговали, как предохранить голову «живца» от удара. Если бы дело было осенью или зимой, то проблем бы не было: подложили что-нибудь под шапку, и иди с богом. А тут лето! Все гуляют без головных уборов.

– Хоть бери и голову в гипс упаковывай да бинтами обматывай, – злился Кузьмич, – «коси» под раненого.

– Под раненую, – мягко поправляла Настя.

– Одно и тоже, – отмахивался с раздражением Григорьев.

– Да вряд ли насильник на болезненную позарится, – улыбнулся он, Алелин, отметая этот план. – Это только в сказках «бит небитого несет»! В жизни… сложнее.

– Я и сам понимаю, – сердился Григорьев, – но ничего путного на ум не идет. – Я уже и про зонтик, и про косынку, и про беретик думал… Не подходят…

Выход нашли по подсказке самой Анастасии, которая вспомнила, что ее мама в молодости носила вуалетку, то есть декоративную бархатную шапочку с легкой черной вуалью.