Текст книги "Дурная примета (СИ)"

Автор книги: Николай Пахомов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

– В соответствии с адвокатской этикой поступлю, – враз посерьезнел Кулик. – Сам понимаешь. Какой бы гад не сидел перед тобой, но приходится защищать. Профессия уж такая – людей защищать. Кстати, доказательств его вины много?

«Это мы людей защищаем, причем бесплатно, – вяло подумал Паромов, – а вы, к сожалению, в основном – подонков …и за деньги».

Впрочем, надо было ответить на последний вопрос адвоката, на вопрос по своей «невинности» из того же разряда, что только был задан следователем.

– А кто признается? – улыбнулся Паромов. – Тут как говорится, дружба дружбой, а табачок врозь!

Засмеялись оба.

– Ну, что? Один – один? – поинтересовался сквозь смех адвокат.

– Согласен, – не стал оспаривать счет интеллектуальной разминки следователь.

Поднял трубку телефона внутренней связи и попросил оперативного дежурного доставить в кабинет подозреваемого Апыхтина.

– Сейчас приведут.

– Хорошо. Я перед допросом переговорю с ним. Хоть и не собираюсь в дальнейшем его защищать, но соблюсти закон следует. Ты как на это смотришь?

– Не возражаю, только будьте добры, побыстрее. Время поджимает.

– Что, не терпится отправить в ИВС? – усмехнулся всепонимающе адвокат. Когда-то давным-давно, после окончания юридического университета, он работал в прокуратуре и все оперские заморочки, связанные с ИВС, знал не хуже самих оперов.

– А что их тут голодными держать, – нейтрально отозвался следователь, – там хоть покормят.

– И покормят, и уложат, и подложат, – засмеялся коротким смешком адвокат, намекая на «наседку».

Следователь игру адвоката не принял. Тут открылась дверь кабинета: помощник оперативного дежурного привел Апыхтина.

– Доставлен в целости и сохранности, – молодцевато отрапортовал помощник больше для адвоката, чем для следователя. – Можно идти?

– Спасибо, пусть садится вон на тот стул, и идите.

Помощник, усадив Апыхтина на указанный следователем стул, удалился, а адвокат стал знакомится со своим клиентом.

Какими бы данными о клиенте Кулик не располагал предварительно, он никогда не игнорировал личного опроса своего клиента, пусть и временного, как в данном моменте. Обязательно выяснял, с кем тот живет, какие отношения с родителями, с супругой, если клиент был женат, какие отношения с товарищами по работе, с соседями, с потерпевшим или потерпевшими. И обязательно интересовался о материальной базе клиента. Но так исподволь, ненавязчиво, в шутливой форме, так, что не всякий клиент и понимал, для чего адвокату понадобились сведения о его материальном положении.

Кое-кто из собратьев-адвокатов подшучивал по этому поводу над Михаилом Юрьевичем, но он на такие шутки-подколки и внимания не обращал, руководствуясь все тем же подходом: дифференцированный подбор клиентов и такой же дифференцированный способ оплаты его услуг. Кто победнее – платил меньше, кто побогаче – соответственно покрывал издержки бедных клиентов.

Некоторые следователи завидовали адвокатам, что имеют приличный заработок, некоторые возмущались адвокатской «обдираловкой» клиентов. Паромов и не завидовал и не возмущался. Он радовался тому, что мягкость судебных решений, особенно по делам несовершеннолетних обвиняемых, в значительной мере компенсировал Кулик, налагая на родителей или родственников, или на самого обвиняемого – это как кому повезет – денежные расходы в виде адвокатских гонораров. В стране, где с моралью стал большой дефицит, только подстегивание рубликом и ощущалось. Остальное уже давно не действовало. Ни мораль, ни совесть, ни общественное мнение.

– Мы минуты две-три, как договаривались, побеседуем наедине, – попросил адвокат после того, как записал к себе в тетрадь данные нового клиента.

– Хорошо, – ответил Паромов и пошел из кабинета. – Только смотрите, чтобы он тут чего-нибудь не отмочил. Хоть я и спрятал в сейф все колюще-режущие предметы, но для того, кто ищет, то всегда что-нибудь да найдется…

В отделе уже был случай, когда один обвиняемый с неуравновешенной психикой, во время подобного собеседования со своим адвокатом тет-а-тет, выпрыгнул, разбив окно, из кабинета следователя с третьего этажа. Тогда все обошлось: упал по касательной на крышу автомобиля и отделался только ушибами. Повезло! Повезло обвиняемому: остался жив-здоров, повезло адвокату – отделался легким испугом, повезло и следаку – не сбежал, не скрылся главный фигурант дела, не нарушил график окончания дел и срок следствия. Замяли потихоньку. Поматерились немного: следователь на адвоката, адвокат на своего подзащитного, и оба на судьбу злодейку. На том и разошлись. А то было бы вони на всю область.

– Не волнуйся, товарищ следователь, мы дурных мыслей в голове не имеем, верно, Анатолий? – отреагировал Кулик, заверяя следователя о собственной бдительности и одновременно призывая своего клиента к благоразумию.

Клиент недоуменно промолчал.

– Надеюсь, – закрывая за собой дверь, сказал Паромов.

Когда Паромов через три минуты возвратился в свой кабинет, то увидел, что адвокат Кулик и подозреваемый Апыхтин уже успели обсудить необходимые вопросы и молча сидят на своих местах.

– Мой клиент решил пока воспользоваться статьей 51 Конституции, – прервал паузу Кулик. – Он желает еще немного подумать, прежде чем начать давать показания.

– Дело хозяйское, – ответил Паромов, скрывая досаду на такой оборот дела, так как где-то в самой глубине души рассчитывал, что после беседы с адвокатом Апыхтин пожелает дать признательные показания, и стал оформлять протокол допроса подозреваемого. – Однако я все же задам пяток вопросов. Вдруг Апыхтин да передумает играть в молчанку. А то не раз уже было, что сначала статьей 51 Конституции пользуются, а потом в суде еще жалуются, что, дескать, они хотели дать показания, но следователь, «такой сякой и нехороший», не захотел их записывать.

Старший следователь не зря обозначил эту тему. Из Промышленного райсуда уже не раз поступали нарекания в адрес следователей, что они не дают возможности подозреваемым и обвиняемым давать показания, которые последние хотели бы дать, злоупотребляя применением статьи 51 Конституции. Особенно в этом усердствовала заместитель председателя суда – Бессонова Елена Александровна – эталон судебной этики и непререкаемый авторитет.

Но на заданные вопросы был получен один и тот же ответ: «Отвечать не желаю, воспользовавшись статьей 51 Конституции РФ».

Когда протокол допроса подозреваемого Апыхтина был оформлен и подписан всеми присутствующими, следователь вызвал вновь помощника оперативного дежурного, и тот повел подозреваемого в камеру, предварительно спросив, можно ли его отправлять в ИВС.

– Можно, – ответил Паромов. – Пусть там посидит, подумает.

– Хорошо, что мое участие в данном деле на этом и заканчивается, – не скрывал своего удовлетворения принятым решением адвокат Кулик. – Что бы там о нас, адвокатах не судачили, но я не люблю защищать всяких мерзавцев даже за большие деньги. Хоть и говорят, что деньги не пахнут, но они пахнут, еще как пахнут! И я не желаю, чтобы мои деньги пахли человеческой кровью.

– А что, обещал большие деньги за свою защиту? – простодушно поинтересовался следователь.

Однако адвокат маневр следователя разгадал и хитровато улыбнулся.

Обычно такие вопросы адвокатам не задают, соблюдая этические нормы и неписаные законы приличия. Но Паромов и Кулик были знакомы сто лет, поэтому были уже не столь щепетильны в вопросах этики. К тому же, как было видно из предыдущего повествования, между ними была постоянная игра.

– Большие, не большие, но обещал… – последовал неопределенный ответ.

– Откуда у него деньги?

– Я и сам так считаю, но говорит, что знакомые позаботятся.

– Случайно, это не Олег Нехороших?

– Не знаю, я не уточнял. Ну, будь здоров! Пойду к себе. – Кулик встал, пожал следователю руку и покинул кабинет.

– Если увидишь Лунева, поторопи его, – бросил вдогонку Паромов.

– Увижу – потороплю! – отозвался уже из-за двери адвокат.

Кулик ушел, а Паромов принялся накручивать диск телефонного аппарата в поисках адвоката Лунева, одновременно с этим анализируя полученную информацию.

Ничего не было сказано, но то, что Кулик не пожелал защищать Апыхтина, даже при обещании оплаты адвокатских хлопот, говорило о многом. В том числе и о том, что адвокат убедился, что Апыхтин по уши увяз в инкриминируемом ему преступлении и раскаиваться не собирается. В противном случае, даже бесплатно, он бы стал защищать его. Раскаявшийся подозреваемый или обвиняемый всегда вызывает сочувствие. И не только у адвоката, но и у следователя, и у потерпевшего.

За те годы, в течение которых Паромову приходилось сотрудничать-соперничать со своим вечным оппонентом Куликом, он уяснил одну истину, что Кулик любил осуществлять защиту искренне раскаявшегося подследственного или подсудимого, так как это давало широченное поле действий. В ход шли и ходатайства коллектива, и ходатайства соседей, и общественный защитник, и обработка потерпевшего, да такая, что тот чуть ли сам себя виновным в инциденте не считал. И, как правило, такой способ защиты всегда имел успех. Подзащитные искренне благодарили, слава опытнейшего адвоката катилась по пятам Кулика. Недостатка в клиентах он не испытывал. На хлеб с маслом всегда хватало. Поэтому и позволял себе роскошь в выборе клиентов.

Размышления старшего следователя вскоре были прерваны появлением Лунева, шумно ворвавшегося в кабинет со своим неизменным «дипломатом», в котором порой, кроме бумаг, могла находиться и бутылочка водочки или коньяка.

– Слышал, что искал меня? Не врут? – бросив на этот раз, по-видимому, пустой дипломат на ближайший стул, даже не здороваясь и не присаживаясь, начал прямо от порога своим громогласным голосом адвокат с итальянским прозвищем.

– Не врут. Один молодой подозреваемый только тебя требует. Но сначала приличные люди все-таки здороваются, а потом уж вопросы задают. Привет!

– Привет! И извини – совсем задергали. То в один суд, то в другой. Лунев – сюда, Лунев – туда, а Лунев всего один. Так что, извини.

– Извиняю.

– Что требует, это хорошо, – возвратился Лунев к началу разговора, – значит, не забывают меня.

– Да кто же тебя забыть посмеет? Бандитов все больше и больше, – усмехнулся Паромов, – и не каждый адвокат соглашается такую мразь защищать. Только на тебя они и уповают… Да на заезжих время от времени москвичей, – подначил заводного адвоката следователь.

– Все кричат: бандиты, бандиты. А как дело доходит до судебного разбирательства, так ни 209, ни 210 статьи УК, – парировал Лунев выпад следователя. – Или скажешь – не так? – И прищурил хитро один глаз.

– Так, – развел руками следователь. – Все верно. Суд наш, хоть уже и не советский, а российский, но как был самый гуманный в мире, так и остался. Для бандитов.

– Это ты брось: суд… Суд – он и есть суд. Просто предварительное следствие, привыкшее завышать объем фактического обвинения, в целях перестраховки, на всякий случай, и лепит больше, чем следует! Что, скажешь, не так?

– Воспользуюсь статьей 51 Конституции, – отшутился Паромов, так как в словах адвоката доля истины имела место быть, следователи подстраховывались перед судом и завышали объем обвинения. – Хоть раз в жизни воспользуюсь. А то все ты, да твои клиенты и пользуетесь…

– Сплюнь через плечо и не зови лихо, – враз посерьезнел Лунев. – Честное слово, не хотел бы, чтобы ты или кто-нибудь из твоих коллег стал моим клиентом. Хоть на день. Лучше мы, по-прежнему, будем лаяться друг на друга, но по разные стороны баррикады.

Лунев, конечно, был своеобразный адвокат, и бандитов защищать не гнушался, и с многими следователями ругался до хрипоты в голосе, и ходатайства по делам на трех-четырех листах писал, но с Паромовым находился в нормальных отношениях, и тут душой не кривил, не желая видеть следователя в числе своих клиентов.

– Впрочем, достаточно о погоде. Пора и к делам приступать. Что там у нас?

– Что у вас, не знаю, но у нас имеется подозреваемый по статьям 111 и 162 УК. Некто Злобин Иван Иванович, восемнадцати лет. Ордерок на стол – станет и у вас, – пошутил Паромов.

Лунев достал из дипломата ордерскую книжку и выписал очередной ордер на осуществление защиты Злобина.

– Опять, по-видимому, подстраховка, перебор, – намекая на тяжесть статей, не удержался он от очередной колкости.

– Если честно, – отозвался Паромов, принимая выписанный адвокатом ордер, – то скорее недобор. Клиенту твоему, как пить дать, париться по 105 через тридцатую. Так что, тут полный недобор.

– Это мы еще посмотрим… Где протокол задержания?

– В деле.

– Дай-ка взглянуть.

– Без вопросов. – Паромов вынул из дела протокол задержания подозреваемого Злобина в порядке статьи 122 УПК РСФСР.

– Смотри. Твой подзащитный с ним ознакомился.

– Наверно, не только ознакомлен, но уже допрошен? – усмехнулся иронично Лунев. – Только прошу иметь ввиду, что я буду обжаловать этот протокол допроса, как доказательство. Предупреждаю заранее.

– Какой же ты проницательный, даже страшно! Как догадался? – Оскалился в ответной усмешке и Паромов.

– Да я вас, торопыг, всех как облупленных знаю. Все спешите, все закон нарушаете… А потом на нас обижаетесь, что дела ваши разваливаем в судах. Нарушать закон не надо, тогда и развалиться не будут!

– Это не мы виноваты, это жизнь виновата. Она нас торопиться заставляет. И закон у нас странный: живем в новом государстве – так называемой Российской Федерации, с новой Конституцией, а руководствуемся, по-старому, уголовно-процессуальным кодексом несуществующей страны. Это, значит, нормально? А твой Злобин в качестве подозреваемого не допрашивался. В качестве свидетеля он показания давать не пожелал, воспользовавшись пресловутой пятьдесят первой статьей Конституции… Так, что Закон мы не нарушаем!

– Не нормально. Это я об УПК. Но неизбежно и безысходно. Впрочем, достаточно языком трепать, как деревенские бабы бельем на речке при полоскании, приступим-ка к делу. Тащи сюда Злобина. Посмотрим, что за гусь. А то за него не один следователь меня беспокоил, другие некоторые тоже ходатайствовали.

– Не бандиты ли? – пошутил с дальним прицелом Паромов: вдруг да скажет адвокат, кто так сильно беспокоится о сироте.

– Тебе все бандиты, да бандиты. Словно обыкновенных людей на белом свете мало, – слегка обиделся Лунев.

– Ладно, старик, не дуйся. Просто интересно: Злобин сирота, и вроде бы некому за него перед знаменитым адвокатом ходатайствовать. Неужели подружка?

– Не, не подружка. Друг какой-то, – вновь не пожелал уточнить имя и фамилию друга адвокат.

– Не Олег ли Нехороших, брат подружки? – не отставал следователь, связавшись по внутренней связи с дежурным и попросив привести в кабинет для допроса подозреваемого Злобина.

– Олег, не Олег – тебе-то какая разница, – замялся адвокат. Врать не хотелось, но и признаваться было не с руки: Нехороших просил его свою фамилию не упоминать в милиции.

– Раз не хочешь говорить, не говори. Дело хозяйское, – с напускным безразличием обронил следователь. – Кстати, вот и клиента доставили, – окончил он, когда помощник оперативного дежурного ввел в кабинет Злобина Ивана. Из его полусапожек были вынуты шнурки, и голенища, разинув пасть, расползлись в сторону, обнажив языки, прикрывавшие голень ног от шнурков. Лицо Злобина было заспанное, помятое.

«Вот, нервы, так нервы, – невольно подумал следователь, – считай, до смерти прирезал человека, находится под следствием – и спит, как младенец»!

Лунев быстро переговорил с подозреваемым, прямо в присутствии следователя и конвоира-помощника дежурного, заявил, что клиент воспользуется статьей 51 Конституции РФ и показания давать не желает.

– Пока не желает, – уточнил он. – Нам нужно подумать. Время еще имеется.

– Хорошо, – согласился Паромов, ожидавший такой ход адвоката Лунева и его подзащитного. И добавил, уже обращаясь к помощнику дежурного.

– Если минутку подождешь, то и заберешь Ивана Ивановича, чтобы туда-сюда попусту не ходить, ног не бить.

– Подождем, – согласился помощник, говоря о себе во множественном числе, – хотя мы к ходьбе привычные.

Он почему-то всегда говорил о себе в подобных ситуациях во множественном числе: мы. То ли из повышенного чувства коллективизма, то ли по укоренившейся привычке сотрудников дежурной части отвечать за все и за всех во множественном числе.

Помощник оперативного дежурного присел на крайний, ближний к двери, стул, а Паромов, разъяснив права и обязанности подозреваемого, предусмотренные УПК, и, задав для проформы пяток вопросов, стал быстро заполнять бланк протокола допроса подозреваемого, помечая после каждого вопроса, что Злобин воспользовался статьей 51 Конституции РФ и отвечать на вопрос не пожелал. Окончив, пододвинул бланк к подозреваемому.

– Читайте, расписывайтесь. Везде, где «галочками» обозначено.

– Не желаю расписываться, – оттолкнул от себя протокол Злобин.

– Как хочешь, – отреагировал следователь. – Никто вас, уважаемый Иван Иванович, упрашивать тут не собирается. Сделаем пометку, что от подписи отказались, и пусть суд нас рассудит…

– Не дури, – встрепенулся Лунев, обращаясь к своему клиенту. – Подписывай! Тут ничего нет. Да скажи мне, не били ли тебя в милиции? Это был любимый вопрос Лунева, и Паромов его ждал. Злобин подтянул протокол поближе к себе и стал подписывать в местах, где стояли «галочки».

– Не били, – прекратив подписывать протокол ответил он. И добавил, подумав: – Пока не били…

– Уже хорошо, – констатировал адвокат. – А если станут бить, то мне тогда немедленно сообщай. Понял?

– Понял, – ухмыльнулся, чуть повеселев, Злобин.

Пока они вели диалог, Паромов взял протокол допроса подозреваемого Злобина и дописал: «На вопрос защитника: били ли тебя в милиции, последовал ответ подозреваемого, что никто его не бил».

– Что ты делаешь? – подхватился адвокат, увидев, что следователь что-то дописывает в протоколе.

– Как что? Я записал ваш вопрос, господин адвокат, не били ли вашего подзащитного в милиции, и его ответ, что не били, – простодушно поведал следователь.

– Но мы же об этом не просили, – взъерепенился Лунев.

– Но вы вопрос задали, не спросив у меня, как у следователя, разрешения его задать? – в пику адвокату ответил Паромов. – Причем, в то время, когда допрос еще не был окончен.

– Ладно, – сдался Лунев, – давай расписываться и на этом сегодня допрос будем считать оконченным.

– Не возражаю. Ставьте свои автографы, – возвратил Паромов протокол подозреваемому и его защитнику.

Оба подписали.

Лунев ушел, а Злобина увел вниз помощник дежурного.

Можно было немного передохнуть. Точнее перекурить в спокойной обстановке.

Скомкав о край стеклянной пепельницы, доверху забитой окурками, очередной «бычок», то есть, не до конца скуренный окурок, Паромов стал готовить письменные уведомления прокурору округа и родственникам подозреваемых о их задержании. Впрочем, у Злобина родственников не было, и лишнее уведомление настукивать двумя пальцами на портативной машинке не пришлось.

Как не поспешал Паромов, но время неумолимо двигалось вперед. Подаренные ему руководством шестого отдела милиции наручные часы, с изображением двуглавого орла – герба России на черном циферблате, показывали 14 часов с копейками.

«Опять остался без обеда, – подумал Паромов, вынимая из каретки печатной машинки очередное напечатанное уведомление. – В который раз… И еще надо требование об раздельной рассадки подозреваемых в ИВС направить, чтобы там сдуру их в одну камеру не поместили… чуть не забыл! Когда тут уж о еде вспоминать, если думки все о работе и о работе».

Так уж сложилось, что работа следователей считалась привилегированной, и те, кто не соприкасался напрямую с ней, откровенно завидовали следователям. В том числе и тому, что их меньше привлекали к другим видам служебной деятельности, например: к охране общественного порядка, к патрулированию улиц. Кроме того, следователи обладали, как казалось многим сослуживцам, процессуальной независимостью.

На самом деле это было не всегда так. Процессуальная независимость следователя была ограничена не только прокурором, как это вытекало из УПК и Закона о прокуратуре, но и еще десятком, если не больше, обстоятельств и нюансов милицейской действительности. Да, цвет просветов на погонах, цвет околыша на форменной фуражке, цвет лампас на брюках, узкой канвы, был изменен с алого – скажем так – на васильковый, так как слово «голубой» следователи не долюбливали, ибо оно вызывало двусмысленные ассоциации. Во всем остальном все осталось без изменений. Так что над следователем как было десятка полтора разных начальников как с красными, так и с васильковыми погонами, так и осталось.

Конечно, следователей старались не ставить в ночные рейды, в дневные патрули, не привлекали к охране порядка на незначительные мероприятия местного значения, но они, как и остальные сотрудники во время бесконечных операций «Вихрь – Антитеррор» находились на рабочем месте до 22 часов. Впрочем, и без этих операций ежедневно приходилось оставаться на работе до 20 часов, как минимум. И выходные дни прихватывали, и без обедов оставались довольно часто.

Нагрузка по уголовным делам, когда в производстве каждого следователя одновременно находилось до двух десятков дел, расслабляться не позволяла. А кроме немыслимой нагрузки, не влезающей ни в какие ворота, была еще огромная персональная ответственность. Если другие милицейские подразделения подразумевали коллективную работу, а, значит, и коллективную ответственность, то следственная работа была индивидуальной, штучной, персональной. И следователю приходилось отдуваться всегда одному и на всех уровнях. Прятаться было не за кого.

Так что зря коллеги им завидовали.

Паромов, конечно, не был «суперследователем», звезд с неба не рвал, но к работе относился со всей ответственностью. За годы работы в милиции чуть ли не на генетическом уровне выработалось правило, что работа – это основное, а все остальное – это остальное и не существенное. Паромов, хоть и жил в новой стране, при новом общественном строе, в новом социуме, где «я и мое» были на первом месте, но оставался со старым мышлением и отношением к работе.

Перекурив в очередной раз, старший следователь вновь принялся ожесточенно стучать на машинке, подготавливая необходимые постановления, справки, запросы, требования.

«Повезут подозреваемых в ИВС, – размышлял он, – заодно и запросы в диспансеры забросят, и требования о судимости в ИЦ оставят. Надо только их попросить, чтобы перед исполнителями походатайствовали о срочном исполнении».

Изучение личности подозреваемых, обвиняемых входило в обязанности следователя, и справки из наркологического, психоневрологического диспансера, сведения о судимостях являлись одним из видов, характеризующих личность, и были необходимы, как и характеристики с места жительства и работы. В стране возродилась безработица, но характеристики с работы требовались, так как по-прежнему человека судили не за совершенное им деяние, а за то, какой личностью совершено это деяние. Положительной или отрицательной.

Можно подумать, что это обстоятельство очень интересовало потерпевших, которые одинаково страдали как от негодяя с положительной характеристикой, так и от негодяя с отрицательной характеристикой. Впрочем, как показывала практика, отрицательных характеристик уже не было. Даже в отношении лиц, по пять раз побывавших в местах не столь отдаленных, не занятых общественно-полезным трудом, злоупотребляющих алкоголем, характеристики писались если не положительные, то уж нейтральные – факт!

Забежал на секунду Студеникин. Оставил на столе заполненные постановления и протоколы освидетельствования подозреваемого Злобина, бумажные конвертики с пробами обнаруженного на одежде и на обуви вещества.

Пояснил на бегу:

– Отправляем…

– Обоих?

– Обоих.

– Хорошо.

Опер убежал.

Паромов автоматически взглянул на часы. Было далеко за пятнадцать.

«Сегодня в ИВС, по-видимому, работать не придется, – подумал он. – Оперативники не успеют довести Апыхтина и Злобина до необходимой кондиции, когда те, осознав бедственность своего положения, сами потребуют встречи со следователем. А Крюка надо освобождать… – переключились мысли на новый объект. – Освобождать, выделять материалы и направлять в отделение дознания. Легко сказать – выделять, если кучу копий необходимо снять с протоколов допроса свидетелей, а копировального аппарата в отделе нет. Точнее, он имеется, но не работает».

Старенький, давно изношенный «Ксерокс», на который уже не только запчасти, но и расходные материалы не выпускались, стоял в качестве архаического экспоната в 33 кабинете.

«Опять придется ехать в городской следственный отдел и просить начальника СО Озерова Юрия Владимировича дать разрешение на использование их копировальной техники. Вот даем: космические корабли запускаем, а простейшими компьютерами, копировальными аппаратами, даже печатными машинками милицию снабдить не могут. По-видимому, милиция, как была не нужна социалистическому государству, так и продолжает быть пасынком и у демократического. Вот и приходится свою собственную машинку из дома на работу приносить. – Паромов машинально погладил пластиковый корпус своей портативной машинки, изготовленной еще по ГДРовской технологии. ГДР, то есть, Германской Демократической Республики, давно уже не было на политической карте мира, а машинка работала. – Выручай, старушка!»

И «старушка» выручала.