Текст книги "Дурная примета (СИ)"

Автор книги: Николай Пахомов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

– Понятно, товарищ подполковник.

А что еще мог ответить опер начальнику!

– Раз понятно, тогда по домам. И, как говорится, утро вечера мудренее!

Все встали и, друг за дружкой, потянулись к выходу из кабинета.

«Хорошо говорить начальнику «по домам», – подумал, направляясь к своему кабинету, чтобы одеться, Паромов, – если дом, как мой, рядом с отделом. А как быть ребятам? Не каждый так близко живет, как я: перешел через дорогу – и дома».

Но тревожные размышления следователя о судьбе товарищей разрешились быстро: Студеникин решил заночевать в отделе, в служебном кабинете, на сдвинутых в один ряд стульях, чтобы утром, не теряя времени, отправиться на дежурном автомобиле за Злобиным и Апыхтиным, остальных развез по домам сам Алелин на своем автомобиле. Было около часа ночи…

– Что-то, папа, опять ты запозднился, – вышла дочь из своей комнаты, в длинном темном, разноцветном халатике, перетянутом в талии пояском. – Опять, что ли, работы было много?

– Много. А мама где?

– Еще со второй смены не вернулась. Я ужин тебе подогрею… наверно есть хочешь…

И принялась хлопотать на кухне, позвякивая тарелками и кастрюльками.

– Спасибо. – Снял верхнюю одежду и прошел на кухню. – А чего самой не спится? В институте все нормально?

– Телек смотрела. Детектив показывали, – пояснила, не выходя с кухни. – Про следователя прокуратуры… Чушь конечно, но смотреть можно… А в институте порядок, – ответила запоздало на последний вопрос.

– Западный? – теперь невпопад переспросил Паромов, имея ввиду детектив.

– Западный. У нас жизнь сама – сплошной детектив…

– Это точно, – невесело усмехнулся Паромов. – Сплошной детектив!

– А как самому сегодня работалось? – поинтересовалась дочь, когда Паромов прошел на кухню.

– Как обычно.

– Оно и видно, – мягко улыбнулась дочь, и на ее личике обозначились две привлекательные ямочки, – вижу, опять устал.

12 МАРТА. ПАРОМОВ И ПОДОЗРЕВАЕМЫЕ

На следующий день, когда Паромов около восьми часов утра пришел в отдел, его возле дежурной части встретили Аверин и Студеникин.

– Доставили? – поздоровавшись, поинтересовался Паромов исполнением приказа начальника отдела.

– Доставили. Вместе с документами… с паспортами…

– Что с паспортами, это хорошо. И?..

– Пока не «колются», – мрачновато ответил не выспавшийся старший оперуполномоченный, направляясь вслед за следователем на третий этаж, в кабинет. – Да мы и не работали с ними, если по правде сказать. Так задали один-два вопроса, больше для разминки памяти, чем для серьезного базара… Ведь только что доставили…

– Не колются, но «менжуют», как неопытные проститутки в групповухе. Оба – на полной измене, хотя и молчат… пока молчат! – Сыпанул на блатной манер жаргоном Студеникин, поддерживая своего непосредственного начальника. – Нажмем – и посыпятся, как прошлогодняя труха из старого пня. В смысле – расколются! – уточнил на всякий случай.

Студеникин был хоть и молодой, но уже лирически настроенный опер. Пел, что твой соловей. Возможно, он по натуре был такой словоохотливый, возможно, в нем уже проснулся охотничий азарт.

– Как там с ИВС? – задал он вопрос следователю. – Сто двадцать вторая позарез нужна!

– Основания? – открывая кабинет, спросил Паромов. Потом, когда вошли в кабинет, предложил оперативникам присесть на стулья, а когда те плюхнулись на ближайшие стулья, вновь спросил: – Основания?

Дело в том, что статья 122 УПК РСФСР, регламентирующая задержание подозреваемого в совершении преступления, гласила: «Орган дознания (следователь) вправе задержать лицо, подозреваемое в совершении преступления, за которое может быть назначено наказание в виде лишения свободы, только при наличии одного из следующих оснований:.

1) когда это лицо застигнуто при совершении преступления или непосредственно после его совершения;

2) когда очевидцы, в том числе и потерпевшие, прямо укажут на данное лицо, как на совершившее преступление;

3) Когда на подозреваемом или на его одежде, при нем или в его жилище будут обнаружены явные следы преступления».

Был еще один пункт, не пронумерованный цифрой четыре, и специально оговоренный данной статьей: «При наличии иных данных, дающих основания подозревать лицо в совершении преступления, оно может быть задержано лишь в том случае, если это лицо покушалось на побег, или когда оно не имеет постоянного места жительства, или когда не установлена личность подозреваемого».

Вот и все основания. Причем последнее, с его допусками «если» и «когда», по сложившейся практике прокуратурой не одобрялось и не принималось всерьез.

– Так какие у нас основания, – еще раз переспросил следователь, так как два первых вопроса провисли без ответа, – чтобы Злобина и Апыхтина задержать по 122 статье?

Студеникин сразу набычился, а Аверин лишь с интересом посмотрел на следователя: куда, мол, он гнет?

– Да по всему видно, что у обоих рыльце в пушку! – прервал затянувшуюся паузу Студеникин.

– Не спорю, – согласился следователь, – но наши предположения, наши чувства, даже наши предвидения – еще не основания для задержания. Вот лежит УПК, – показал он на тоненькую книжицу в мягкой зеленой обложке, – возьмите и освежите в памяти все основания, на которые можно сослаться при задержании.

– Я их и так помню, – самоуверенно отозвался Студеникин.

– Это хорошо, что помнишь. И где у нас первое основание: кто их застиг на месте совершения преступления или сразу же после такового? Нет?

– Нет, – вынужден был согласиться опер.

– Посмотрим, что со вторым, – продолжил следователь. – Есть ли у нас очевидцы, в том числе и потерпевшие, которые бы указали на них?

– Нет, – согласились вновь Студеникитн.

А Аверин неуверенно предположил, что есть же показания двух девушек и Никитина о том, что Злобин и Апыхтин – это последние лица, с которыми видели потерпевшего в полном здравии.

– Верно, Шурик, видели. Но кто из них сказал при этом, что видел, как эти самые Злобин и Апыхтин перерезали, как душманы, горло Смирнову? Никто. Согласен?

– Согласен.

– И последнее: на них, у них дома какие-нибудь следы обнаружили?

– Как-то не обратили внимания, – смутился Аверин. – Спешили обоих дома застать. Ни одежду, ни обувь не посмотрели…

– А надо было обратить, Александр! Возможно, и основания появились бы.

– Наверстаем, – стушевался Аверин. – Слава богу, они теперь под рукой!

– Что-нибудь об их личностях выяснили?

– В общих чертах, – без большого энтузиазма ответил Студеникин. Чувствовалось, что переживал свои упущения с досмотром претендентов в подозреваемые.

– И?..

– Оба совершеннолетние, только что исполнилось по восемнадцать лет, сироты, воспитывались в детдоме, не судимы, не привлекались, не женаты. Учатся на шоферов в ПУ–27. Это, что в елках, на поселке КЗТЗ, – пояснил он о местонахождении ПУ.

– Доставляли как: поодиночке или обоих вместе, скопом? – продолжал «доставать» следователь коллег из уголовного розыска.

– Ты что, вообще, за придурков нас держишь? – обиделся Аверин. – Доставили, как положено, отдельно друг от друга. Рассадили в разные камеры. И беседовали с каждым по отдельности.

– Ты не обижайся, но я знаю, как наши водилы не любят туда-сюда мотаться. И не охота, и вечная проблема с бензином.

– А он и сегодня «бычился, но уломали, – уже спокойным тоном пояснил оперативник.

Беседуя с оперативниками, Паромов приготавливался к допросу: подровнял на столе стопку книг – кодексов, вынул из сейфа и положил на столе перед собой уже подшитое уголовное дело, из ящиков стола достал бланки протоколов допроса свидетелей, тут же разложил стопочку чистых листов.

– Ну, что? Приступим, помолясь на уголовно-процессуальный кодекс, – произнес он будничным тоном, окончив приготовления к допросу.

– Тогда уж лучше на УК, – усмехнулся Аверин. – Он увесистей!

– На УК, так на УК, – согласился Паромов. – Тащите первого.

– Кого? – решил уточнить Аверин.

– Вообще-то, принято начинать с того, кто «пожиже» духом. Но мы ведь еще не знаем, кто у них «ведущий», а кто – «ведомый»? Так?

– Не совсем так, – вмешался Студеникин. – «Потверже» будет, на мой взгляд, все-таки Злобин.

– И мне так кажется… – поддержал не очень уверенно своего подчиненного Аверин. – Вообще-то трудно ориентироваться, когда видишь человека впервые… А почему допрос их в качестве свидетелей? – указав на бланки протоколов, перешел он на другую тему. – Почему не в качестве подозреваемых?

Молодой опер не просек, а старший тут как тут со своими замечаниями. И в бланках успел разобраться, и ситуацию проанализировать.

– А потому, – начал заводиться, повышая голос, Паромов, так как не любил, когда в его компетенцию вмешивались, – что чтобы допросить человека в качестве подозреваемого необходимо соблюсти три фактора, два из которых обязательны! Первый – это официально задержать лицо, то есть оформить протокол задержания подозреваемого в соответствии со статьей 122 УПК РСФСР. Верно?

– Верно.

– Второе – это избрать меру пресечения в соответствии со статьями восемьдесят девятой тире девяносто шестой УПК… Верно?

– Не знаю, – стал валять дурака Аверин, – это ты у нас процессуалист, а не мы с Данилой… Верно, Даниил? – И не дожидаясь ответа товарища, продолжил: – Наше дело маленькое: ловить и не «пущать», как по телевизору любят отдельные журналисты изгаляться…

– Кончай ерничать, – остановил его Паромов. – Это не я так хочу, это статья 52 УПК так гласит, что подозреваемым признается:

А) лицо, задержанное по подозрению в совершении преступления.

Но у нас, как мы уже только что обсудили, нет оснований для официального задержания и официального составления протокола задержания.

Б) лицо, к которому применена мера пресечения.

И меру пресечения, туже самую подписку о невыезде, мы применить не можем, – менторским тоном говорил следователь. – Потому, что после нее мы не сможем уже задержать их и поместить в ИВС для отработки по полной программе. А помещать их в ИВС необходимо, я это очень хорошо понимаю, так как иных путей отработать их из-за лимита времени, у нас попросту нет. Верно?

Оба оперативника промолчали, так как крыть доводы следователя было нечем.

– Молчание – знак согласия, – продолжил следователь. – С арестом, то есть, заключением под стражу, то же самое, что и с задержанием по статье 122 УПК – пустой номер.

Кроме того, все та же 52 статья УПК РСФСР гласит, что подозреваемый с момента задержания имеет право на защиту, то есть на адвоката, который не известно еще, что ему посоветует: ваньку валять, или молчать, как в рот воды набравши! А нам и то, и другое ни к чему. Верно?

– Верно. – Согласились опера.

– А еще, если помните, есть статья 51 Конституции РФ, которая гласит, что…

– …Что никто не обязан свидетельствовать против самого себя, – подхватил Студеникин.

– Верно! – усмехнулся следователь. – Только нельзя перебивать старших.

– И что же нам прикажете делать, процессуалист вы наш великий, – вновь съерничал Аверин, – в задницу их целовать?

– Если нравится, то дело хозяйское, – в тон ему довольно грубо пошутил Паромов, – хочешь в задницу, хочешь – в передницу… но я, не нарушая УПК и обходя уже оговоренные процессуальные препоны, допрошу их в качестве свидетелей и выясню не меньше того, что они пожелали бы рассказать, будучи допрошенными как подозреваемые. Понятно?

УПК – дело тонкое, а работать с ним – вообще ювелирный процесс! Так что, не лезьте поперед батьки в пекло, а занимайтесь делом, да почаще в УПК заглядывайте. Нечего время впустую переводить. Тащите сюда Апыхтина.

Прошло две-три минуты, и Студеникин привел в кабинет худощавого, остролицего и прыщавого паренька, лет семнадцати-восемнадцати, с давно немытыми русыми волосами, карими, испуганно бегающими глазами. В короткой кожаной курточке, спортивного стиля, на «молниях» и кнопочках. Любимой верхней одежде молодежи. В потертых от длительного ношения джинсах и зимних полусапожках на высокой платформе, модными среди подростков и именуемыми в их же среде «гавнодавами». Шнурки на полусапожках отсутствовали, как и брючной ремень. Дежурный наряд свое дело знал туго. В его остроносом личике и бегающих глазках было что-то звериное, крысячье. Отталкивающее.

«Гм, кажется, и вся одежда прибыла вместе с подозреваемым, – подумал Паромов, глядя на паренька. – У таких ребят гардероб не очень-то богат. Живут по пословице: «С тыну – да на спину»! Посмотрим… может, что и обнаружим. Пятнышки разные, царапинки незаметные… На одежде и на теле… Потерпевший, конечно же сопротивлялся, а значит, мог своих насильников оцарапать, укусить… Да и кровь из перерезанного горла теперь хлестала во все стороны, не приведи Господи! По личному примеру знаю…»

Когда-то, давным-давно, на заре юности, Паромова направили после окончания Рыльского педагогического училища работать учителем младших классов в Коробкинскую школу-интернат. Там местные парни, «обожравшись» самодельного «коньяка – три бурака», «прописали» его, «благословив» кастетом по голове. Голова выдержала удар, черепушка не развалилась перезрелым арбузом, но кровь из ран хлестала тонкой струйкой метра на два, а то и больше.

«Слава, Богу, все обошлось тогда, – мелькнуло в голове следователя, – сам поправился, и в тюрягу, благодаря девчатам, подружкам учительницам и воспитательницам, отобравшим у меня топор, не сел. Если бы не девчата, то точно бы кого-нибудь из тех козлов топориком попотчевал… Да, пришлось бы мне не на этом месте сидеть, а совсем в другом…»

– Здравствуйте, – выдавил из себя на всякий случай паренек, видя новое лицо.

– Здравствуй и ты, коли не шутишь, – отреагировал следователь полушутя, полусерьезно.

– Апыхтин Анатолий, собственной персоной, – представил паренька Студеникин. – Как и требовали. А я пошел к себе. Другого «клиента» опрошу.

Паромов понял, о ком речь.

– Его надо не опрашивать, а допрашивать. Чтобы время не терять. Сейчас отдельное поручение в порядке статьи 127 УПК напишу.

Придвинул лист бумаги и собрался писать.

– Поручение уже есть, – остановил его Студеникин. – Еще вчерашнее. Там указано не только установить и доставить, но и допросить.

– Тем лучше. Но сначала побудь тут, послушай.

– Да я уже слышал бред сивой кобылы, – отозвался недовольно опер, но остался.

– Присаживайтесь, Анатолий, – указывая кивком головы на стул, стоявший напротив стола следователя, – сказал Паромов. – Будем знакомиться.

Он представился сам, официально назвав свою должность и звание, потом, задавая вопросы, записал данные о личности допрашиваемого в протокол.

Апыхтин, был напряжен и напуган, что не укрылось от глаз следователя и оперативников, но старался держаться как можно тверже. На вопросы, касающиеся его личности, отвечал коротко и правдиво. Даже признался, что его матерью была известная Паромову еще по временам работы участковым, Апыхтина Анна Дмитриевна, проживавшая в печально знаменитом доме номер тридцать по улице Обоянской, да, да, та самая хромоножка, имевшая кучу детей от разных мужчин, воспитывающихся в детских домах.

– Знавал, знавал я твою мамашу, – подбирая психологический ключик, говорил Паромов, – шустрая была дамочка, хоть и инвалид. Как она поживает?

– С месяц, как похоронили.

– Извини, не знал. Приношу свои соболезнования…

– Да ладно, особо не соболезнуйте, – проявил снисхождение к извинениям следователя Апыхтин, – еще та была мамашка. Нарожала девять человек и рассовала по разным детским домам. Мы ее почти и не знали… как и друг друга. Я только сейчас стал жить с двумя старшими сестрами вместе.

– И кто же у вас старше: ты или сестры?

– Одна, Елизавета, постарше, а Вероника – помоложе. А что?

– Квартира, я смотрю, адрес изменился, двух – трехкомнатная?

– Четырехкомнатная! – прозвучали горделивые нотки в монотонном голосе допрашиваемого. – А что?

– Вот как!

– Да, хоть в этом мамашка позаботилась о нас. Впрочем, не мать, а государство о нас побеспокоилось, – поправил он себя для объективности.

В ходе беседы о родственниках, Апыхтин заметно размягчался, внутреннее напряжение, страх и настороженность постепенно проходили. Не покидали его, нет, но и не цементировались его волей.

«Этот долго не продержится, если замешан. Не пройдет и суток, как «расколется» до самой попы, – размышлял про себя следователь, следя за реакцией допрашиваемого. – А если с умом «попрессуют» опера, то и к обеду «созреет»!

К этому моменту опера разделились. Аверин остался в кабинете у следователя, но сидел молча, не вмешиваясь в ход допроса, а Студеникин ушел, чтобы «поднять» в свой кабинет Злобина и «поработать» с ним перед допросом следователя.

Выяснив необходимые моменты о личности допрашиваемого, в том числе и не предусмотренные в графах и пунктиках протокола, Паромов перешел к основной сути допроса, к изложению событий происшествия, предупредив свидетеля Апыхтина об уголовной ответственности по статьям 307 и 308 УК РФ за заведомо ложные показания и отказ от показаний. Не обошел стороной и статью 51 Конституции. Ознакомил с ней и дал Апыхтину об этом факте, а также о том, что он желает давать показания по делу, расписаться.

Тот не «корячился», не кочевряжился, расписался спокойно, проставив на протоколе в нужных местах свою подпись.

– Анатолий, ты уже, надеюсь, знаешь, по какому поводу тебя вызвали в милицию, – начал следователь, приступая к сути дела. – Кстати, не возражаешь, что на «ты»? Я в отцы тебе гожусь, думаю, что можно… Но если возражаешь, тогда будем официально: на «вы» – и точка!

– Не возражаю, а что? – стал отвечать со второй части вопроса Апыхтин. – И догадываюсь, что по подрезу соседа Иры Нехороших. Вчера только об этом все и говорили. А, может, и по иному поводу? – малюсенькая искра надежды промелькнула в голосе допрашиваемого.

– Именно по делу Смирнова, – не стал его разубеждать в обратном следователь. – Что вам, как свидетелю, – подчеркнул он слово «свидетель», – известно?

– Слышал от кого-то, но ничего конкретного я не знаю… – стал замыкаться в себя и осторожничать в ответах на вопросы Апыхтин. – А что?!!

Опять испуганно и тревожно заметались его карие глазки, как бы ища место в кабинете следователя, куда бы им спрятаться. Опять зачастило вопросительное словосочетание-паразит «А что?».

– А ты расскажи нам то, что знаешь, – мягко нажимал следователь. – Что не видел и не знаешь, мы и спрашивать не будем.

– Да ничего я не знаю, – попробовал он подпустить «слезу» в голосе, старый и испытанный прием всех детдомовских ребятишек: мол, сироту легко обидеть кому не лень, в том числе и власти…

– Не спеши так категорически заявлять: ничего не видел, ничего не знаю. А то это будет похоже на вранье и запирательство, если выяснится, что ты знаешь Ирину Нехороших, ее брата, ее друзей. Верно? – мягко жал Паромов, вызывая на дискуссию оппонента.

– Верно, – нехотя согласился Апыхтин, – Ирину я знаю, немного знаком и с ее братом Олегом… Но с ним я никаких общих дел не имею, так как он намного старше меня. Поэтому, какие могут быть у меня с ним общие дела? Никаких! А что?..

Толик не отрицал своего знакомства с Нехороших Олегом. Но всеми силами старался дать понять, что знакомство это беглое, поверхностное, не имеющее никакого отношения к нему. И это не укрылось от следователя.

«К чему бы это резкое отгораживание от Олега? – подумал он. – И эти бесконечные, к делу и без дела, повторения полувопросов, полудетских отговорок «А что?» – Но заговорил совсем о другом, решив не обращать внимание на эти «А что?».

– Вот, видишь, а то заставлял меня усомниться в твоей искренности, а там и до более серьезных подозрений один шаг! Думаю, что и Иркиного кавалера, Ивана, ты знаешь? Вы ведь с ним были вечером 10 марта возле подъезда потерпевшего вместе с другими ребятами, – стал он демонстративно листать листы дела, – вот, Оксаной, Виктором? Были? – Голос следователя сделался глуше, но жестче.

И давил, давил на допрашиваемого, как невидимый пресс. Апыхтин и прижимался к стулу, и головку втягивал в плечи, стараясь казаться меньше, чем был на самом деле. И взгляда следователя старался избежать. Но не мог. И приходилось отвечать.

– Да, были, но потом мы ушли.

– Мы – это кто?

– Ну, я и Иван Злобин.

– А остальные?

– Те тоже ушли, – по-прежнему, однотонно и коротко отвечал Апыхтин.

– И кто же раньше ушел: вы с Иваном, или остальные? Кстати, ты не назвал остальных, – вновь мягко спрашивал и напоминал следователь.

– Остальные – это Оксана, Виктор и Снежана. Но я их плохо знаю. Совсем недавно познакомились… Иван и познакомил. А раньше ушли мы с Иваном. Они еще оставались возле подъезда. А что?

– Ты ничего не путаешь? Правдиво рассказываешь?

– Не путаю. Так оно и было. Мы с Иваном пошли домой, а они еще оставались. А что?..

– Хорошо, – не стал опровергать Паромов показания Апыхтина, чтобы дать ему возможность вновь расслабиться. – Значит, вы ушли домой, а остальные ребята остались? Так?

– Так. А что?

– И как же вы домой добирались? Пешком или на каком-нибудь транспорте.

– Сначала пешком, а потом на троллейбусе немного. И снова пешком. А что?..

– Да какие же ночью троллейбусы?

– Наверное, дежурный…

В логике Апыхтину было не отказать.

– Ну, вам повезло…

– Иногда и нам везет, – согласился Толик.

– Так ты говоришь, что не знаешь, кто порезал Смирнова, то есть, соседа Иры?

– Не знаю! – почти не задумываясь, ответил Апыхтин, стараясь не смотреть следователю в лицо.

– И ты не участвовал в нападении на Смирнова? Или участвовал?

– Не участвовал, – все также, не поднимая на следователя глаз, поспешил ответить Апыхтин и добавил свое неизменное: – А что?

– А то, – как бы отвечая на это «А что?», отделяя слова друг от друга, медленно начал следователь, повысив до металлического звучания голос, – что у нас есть основания считать тебя, Анатолий, соучастником тяжкого преступления. Со-у-част-ни-ком! Понимаешь ты это?!! Скорее всего, – перешел он на сожалеющий тон, – пока не понимаешь… Ты еще хорохоришься, тешишь себя надеждой выкрутиться, обмануть! Ты же такой умный, ушлый, опытный, что выше всех ментов на голову! И друзья тебя уверяли, что никто ничего не узнает, что никто из них не «расколется» и не сдаст тебя и других! Уверяли? – спросил он и тут же ответил. – Уверяли! Еще как уверяли! И мамой клялись, и на «пидора», извини за грубость!

С каждым новым словом следователя Апыхтин все ниже и ниже опускал голову. Как ему сейчас хотелось испариться из этого кабинета, улетучиться, рассыпаться на атомы, стать незримым и неосязаемым!..

– Только все напрасно. Ты не первый и не последний в этом кабинете. И все поначалу говорят «нет», бьют себя в грудь… Но проходят сутки, другие – и уже иная картина… Торгуются за каждый фактик, чтобы скостить себе срок. Хоть на полгодика, но скостить… В тюрьме и один день – год!

Апыхтин гнулся, но молчал.

– Следствию все давно ясно. Просто хочу убедиться: кто организатор преступления: ты или твой друг? Вы думали, что убили Смирнова, что он никому ничего не скажет… Но ошиблись, кое-что он успел сказать! Ты думаешь, что тебя просто так из койки ни свет, ни заря оперативники подняли? Ты считаешь, что им больше делать нечего, как там всяких молокососов из коек по утрам вытаскивать и в отдел на экскурсии возить? Ошибаешься, дружок! Будешь дурью торговать, Апыхтин-Пыхтин, – нарочно исковеркал следователь фамилию подозреваемого, – придется и паровозиком тогда «пыхтеть»!

И не дав Апыхтину возможности ответить на вопросы, словно в них, в ответах, не было никакой нужды, гаркнул, да так, что допрашиваемый вздрогнул и потом еще больше съежился:

– А ну, руки на стол!

Апыхтин чисто автоматически положил на стол обе ладони, но затем попытался правую ладонь спрятать.

– Куда? – вмешался опер.

И обе ладони остались на столе.

На правой, между большим и указательным пальцами, был виден свежий порез. Небольшой, однако же заметный.

– Что и требовалось доказать! – не скрывал радостного возбуждения оперативник.

– Откуда это у вас? – вновь спокойным тоном, но с ноткой издевки в голосе, поинтересовался следователь, переходя на официальное «Вы». И тут же добавил: – Можете не придумывать. Я сам скажу: окровавленный ножик, когда вы пытались добить Смирнова, из рук выскользнул, кровь – она скользкая, – вот и образовался маленький порез.

Апыхтин молчал, только судорожно подрагивала его согнутая спина.

– Молчишь… Ну, молчи, молчи…

Допрашиваемый молчал.

– Порез хоть и маленький, но мне уже достаточно, чтобы вас задержать, как подозреваемого. А там уж и разговор будет не как со свидетелем, в доверительной дружеской обстановке, а жестко, как с нераскаявшимся преступником, – дожимал следователь.

– Ну же! – не вытерпел опер.

– Ну же! – подтолкнул вновь следователь.

Задав последний вопрос, Паромов надеялся, что Апыхтин уже не выдержит, и расколется, поэтому молча ждал ответ. То же самое происходило и с Авериным.

Пауза затянулась. Апыхтин выдюжил. Видно, сказалась детдомовская закалка: отпираться до последнего, даже, когда и смысла не будет отпираться, все равно отпираться…

– Это я позавчера случайно о стекло порезался, когда мебель переставлял. Можете проверить… – ответил он тихо и по-прежнему не поднимая головы, чтобы не встречаться взглядом со следователем или оперативником.

– Ложь! – сказал спокойно следователь. – Ложь! Ну что ж? Дело хозяйское. Ты можешь молчать, врать, изворачиваться, но эти ты себе судьбу уже не облегчишь. Все твои увертки выплывут в суде и будут оценены судьей по достоинству. Облегчить участь может только чистосердечное раскаяние, явка с повинной и помощь следствию. Вот, сам посмотри, статья 61 уголовного кодекса, – достал из стопки книг УК, раскрыл на нужной странице, протянул допрашиваемому, – читай!

Тот начал водить глазами по строкам.

– Вслух читай, чтобы лучше запомнилось! И знай, что это твой последний шанс. И отпускается этот шанс буквально до вечера. Потом сам будешь просить – не услышу!

Апыхтин стал вслух читать статью, в которой речь шла об обстоятельствах, смягчающих наказание, а Паромов, пододвинув поближе к себе принесенную им из дома портативную пишущую механическую машинку, принялся печатать бланк протокола задержания Апыхтина в качестве подозреваемого. И хоть для этого формальных оснований, по-прежнему, не было, так как подживающий порез на ладони не мог быть тем следом, о котором шла речь в пункте третьем статьи 122 УПК РСФСР, вопрос его задержания для Паромова уже был внутренне решен. И не имело значения: будет раскаиваться и сознаваться в содеянных преступлениях Апыхтин, или же будет упорствовать в этом и кричать во весь голос о своей невиновности!

Видя такой расклад, Аверин одобрительно крякнул и принялся комментировать пока что свидетелю Апыхтину Анатолию тот или иной пункт изучаемой статьи, не скупясь на количество лет, сбрасываемых из срока наказания тем или иным пунктом. Из его комментарий выходило так, что и сидеть не придется, а все дело закончится условным сроком и отсрочкой исполнения приговора.

«Не опер – соловей! – отметил про себя Паромов. – Вон как поет»!

Кончив печатать протокол, и, не вынимая его из каретки, спросил Апыхтина:

– Ознакомился?

– Ознакомился, – ответил тихо тот и добавил свое неизменное: – А что?

– А то, что хочу выяснить: расклад сейчас дашь или попозже?

– Мне нечего рассказывать, – остался верен избранной тактике Апыхтин.

– Хорошо, – не стал уговаривать следователь, – тогда протокол допроса вас в качестве свидетеля мы заканчиваем. Нечего из пустого в порожнее воду переливать. Читаем и подписываем. Читай опять вслух и внимательно. Мой почерк довольно сносный и разборчивый, а если какое слово не поймешь, то разберем его вдвоем, или втроем, опер, надеюсь не откажется.

– А что, – сразу включился в игру Аверин, – хорошему делу всегда рады поспособствовать.

Апыхтин читал протокол довольно быстро, а, окончив чтение, по собственной инициативе взялся за ручку, чтобы поставить свою подпись, так как в протоколе все соответствовало тому, как было им изложено. Ни одного слова о его участии в преступлении.

– Не спеши, – охладил его пыл следователь. – Все верно изложено?

– Все. А что?

– А то, что своей рукой под последней строчкой показаний пиши: «Протокол допроса меня в качестве свидетеля окончен, – Паромов бросил взгляд на часы, а потом показал их Апыхтину, – в девять часов пятнадцать минут». Время верно указано?

– Верно.

– Раз верно, то пишем дальше: «Мною прочитан вслух». Ты же вслух читал?

– Вслух.

– С твоих слов верно записано?

– Верно.

– Если верно, то пиши дальше: «С моих слов записано верно».

Подождал, когда Апыхтин напишет полностью фразу. Потом продолжил:

– Уточнения, дополнения, замечания есть? Может, что-то непонятно, может, что-то ты желаешь уточнить, разъяснить? Может, имеешь замечания по ходу допроса, например: некорректное поведение следователя, оперативных работников? Такого нет?

– Нет.

– Тогда пиши, что уточнений, дополнений и замечаний не имеешь.

– Записал.

– Хорошо, что записал, а не записал, – изменил ударение Паромов во втором слове. – Бывает, что и описываются… некоторые. Особенно, когда с ними одни опера поработают… Но это так, к слову… или информация к размышлению… А теперь подписывайся.

Расписался.

– Молодец! – одобрил Паромов Апыхтина.

– Александр Иванович, – как бы приглашая оперативника в свидетели, продолжил он, – вы посмотрите, какой молодец, грамотный парень. Быстро читает, быстро пишет…

– И быстро преступления совершает… Только упрям, как ослик. Но это знакомо, так сказать, болезнь роста… – прокомментировал опер. – Но когда получит хороший подзатыльник, так не только грамотно читать начнет, а и с памятью подружит. Все вспомнит и расскажет. А если его еще по башке уголовным кодексом, да с комментариями, пригладить, – тут он для наглядности приподнял со стола следователя стопку книг, – то не только хорошо и грамотно подписываться будет, но и рассказывать начнет. Вспомнит даже, как его мама рожала, в каких муках… Это вы тут, товарищ следователь, с ним миндальничаете, юридически просвещаете! Мои ребята миндальничать не будут! У них, что не так, то сразу… – играл Аверин роль «плохого полицейского».

– Да он, мне так кажется, через пару часиков без подзатыльников все вспомнит… и расскажет! А пока, Анатолий, подпись свою оставьте на каждой страничке протокола под текстом допроса. Понятно?

– Понятно, – сникшим голосом ответил Апыхтин. И когда передавал следователю подписанные на всех страничках листы протокола, то не удержался от наивного вопроса:

– Я свободен?

– Как муха в полете! – отреагировал со смешком опер. – Можешь жужжать и кверху брюхом лежать… на нарах.

– Нет, Анатолий, вы не свободны, – обрубил тоненькую нить надежды следователь. – Не свободны!

– Но вы же меня допросили, как свидетеля…