Текст книги "Дурная примета (СИ)"

Автор книги: Николай Пахомов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

Прилавки и витрины магазинов и магазинчиков, киосков и палаток ломились от всякой всячины. Бери – не хочу! Кое-кто и брал. У кого были деньги. Остальные довольствовались только «поглядом», благо, что за «погляд» денег на Руси, как известно, не берут.

Деньги российские, на удивление, крепкие. Всего шесть рублей за доллар. Но надолго ли?…

Древний город вот-вот должен был покрыться зеленью многочисленных скверов, парков и садов, больших и малых улиц. Но все это – еще впереди… А пока потихоньку освобождался с серого снега и зимней спячки. И ни ему, ни его четыремстам тысячам человеко-молекулам, вращающимся в броуновском движении жизни, не было никакого дела до Смирнова и Злобина, до Апыхтина и Нехороших, до всяких там подозреваемых, обвиняемых и потерпевших, до следователей и оперов, и до ОМ-7 в целом…

13 МАРТА. ВЕЧЕР. СЛЕДОВАТЕЛЬ И ПОТЕРПЕВШАЯ

Мальвина приподнялась со стула, на котором сидела, поправила прическу, поплотнее запахнула шубку.

– Кажется, все вопросы мы и обговорили… Ну что, я пойду?..

Слова простые, лишь сообщающие о намерении что-то сделать, причем, тоже простое и понятное, не двусмысленное. Но голубые, кукольные глаза подернулись легкой дымкой, сквозь которую пробегали искорки иронии: «Что же ты трусишь, майор! Будь смелей и сделай хоть шаг навстречу. И перестань «выкать»!

– Хорошо, идите, – ответил следователь, по-прежнему официально, хоть и прочел в голубых глазах собеседницы все то, что было не сказано словами. – Я еще поработаю.

– Не проводишь до дому одинокую и хрупкую женщину? – предприняла она отчаянную попытку расшевелить служивое бревно. – А то страшно: вдруг, как на мужа, какие-нибудь отморозки нападут и горло перережут…

Голубые глаза потемнели, стали чуть ли не черными. Женщину злила «туповатость» следователя, которому чуть ли не открытым текстом предлагалось больше, чем общение в рамках уголовного делопроизводства. «Ну, действуй же. Чурбан! Открой глаза – и действуй!»

– Мальвина Васильевна, что вы говорите? Не дай Бог! Честное слово рад бы вас проводить, но работы – свыше крыши! Я попрошу дежурного, чтобы на милицейской машине вас подвезли к дому. Вызовем автопатруль с вашего поселка, и доставим в целости и сохранности.

Не будешь же ей, потерпевшей, излагать следственную этику и свои личные принципы: «Сделал дело – и гуляй смело!» А пока дело не было сделано. Он оставался официальным лицом – следователем, она – хоть и симпатичной женщиной, но тоже официальным лицом – потерпевшей. И оба связаны одной нитью: уголовным делом. И пока он ведет это дело, он должен быть бесстрастен и непредвзят. Чтобы не только в глазах посторонних лиц, но и перед своей совестью быть незапятнанным.

На связь с женщинами он, семейный человек, смотрел без лишней ханжеской морали. Никакой аморальщины в этом не видел. Сам никого не судил и плевать хотел на то, что скажут по этому поводу о нем. Принимал это за игру. Даже своим подружкам говорил, что их связь – всего лишь игра, без каких-либо серьезных намерений и последствий. Ни на семейные, ни на служебные, ни на деловые отношения игра не должна даже малейшего влияния оказывать. То – само собой, а игра – сама собой! И когда кому-либо из них эта игра наскучит, они должны ее мирно и тихо прекратить.

– А жена? – вдруг спросит досужий и высоконравственный гражданин. И получит в ответ: «А при чем тут она?»

– Но ведь измена!

– Игра. И никакой измены нет.

– Не понял?

– Для непонятливых: измена – это, когда семья разваливается, когда дети остаются без родных отца или матери… Все остальное – игра!

– А любовь?

– Любовь – святое чувство, но оно кончается там, где начинается семья, переходя от супругов на их детей, оставив самим супругам лишь клубок сложных отношений и взаимных обязанностей! Даже жизнь у нас конечна, что же тогда говорить про любовь…

Однако не станешь же выкладывать все это Мальвине, как не станешь озвучивать и то, что часов до двадцати четырех придется по видеозаписи восстанавливать сценарий следственного эксперимента, о чем уже условился с Андреевым – специалистом по технике». Не станешь же объяснять, что еще надо зайти к начальнику отдела и договориться о новом завтрашнем доставлении подозреваемых в отдел для предъявления им обвинения и допроса в качестве обвиняемых; что надо еще сочинить это самое обвинение, а потом двумя пальцами отпечатать на машинке в двух экземплярах; что надо отпечатать в пяти экземплярах на каждого обвиняемого постановление об избрании меры пресечения в виде заключения под стражу. Что столько этих «надо» – и все через одни следовательские руки!

– Не нужен мне никакой автопатруль! Я хочу, чтобы ты меня проводил, – откровенно надула капризно губки Смирнова. – Мне кажется, что с тобой надежней! Вон как быстро преступление раскрутил! И я даже не знаю, как тебя отблагодарить?.. Точнее, знаю. И решила. Но ты… – зарделась краской смущения и решимости.

И как бы от переполнявшего ее волнения, как бы невзначай, присела на краешек рабочего стола следователя. Полы шубки распахнулись, соскальзывая с коленей и обнажая упругие икры слегка раздвинутых ног. Из-под короткой юбчонки непорочной белизной блеснули трусенки.

«Ах, ты, Марья-искусительница, соблазнительница, доморощенная, Евено семя! – подумал Паромов, вставая со своего стула. – Заставляешь проявлять настойчивость. Не хотелось, но придется».

Он взял Мальвину за крохотную и горячую ладошку – признак оказания доверия – и попросил встать со стола:

– В отделе считают, что садиться на стол – дурная примета, приносящая только хлопоты и неприятности. Так что, нельзя садиться на крышку стола. И благодарности никакой не надо. Чистосердечного спасибо достаточно. А преступление ни я один раскрывал. Весь отдел. Знаете, Мальвина Васильевна, отошло в историю то время, когда сыщики-одиночки чудеса творили. Сейчас одному это не под силу, хоть будь он супер супермен! Сейчас коллективный разум торжествует. Так-то! А одиночки? Им место только в кино и книгах-детективах, – нес явную неоколесицу и чепуху.

– А я тебе, следователь, не верю, – капризничала Мальвина, но ладошку не убирала. – Ваши все поначалу меня подозревали. В первую очередь! Ведь так? И только ты разобрался и понял, что и как! – Она обволокла следователя голубым океаном своих глаз. Устоять перед ними не было сил.

Видит Бог, как следователю хотелось плюнуть на все и всех – и утонуть в этом голубом океане. Еще бы секунда, и была бы заперта на замок дверь, погасла электрическая лампочка под потолком, и лежала бы Мальвина на столе, опровергая все дурные приметы, с высоко задранными ножками, попискивая и постанывая от удовольствия и праздника плоти. Сколько раз уж такое бывало! И не у одного Паромова. Правда, с другими женщинами, никаким образом не зависящими от профессиональной деятельности старшего следователя. И дурные приметы не действовали тут и не мешали! Но удержался. Субординация, черт бы ее побрал!.. Повел аккуратно Мальвину к выходу из кабинета.

– Пойдемте, пойдемте, Мальвина Васильевна. Провожу до дежурной части. А то мы с вами точно тут до утра останемся.

– А я не прочь! – В бездонных глазах веселые бесенята хоровод водят! – Дома одной страшно!

– Возможно. Но обойдемся пока без глупостей. Вам надо домой, а мне – работать! – менторским голосом настаивал он.

– Что же ты, следователь, гонишь несчастную женщину. Почему отказываешь ей в помощи. И где твой профессиональный такт, где этика? – Подзадоривала она.

– Мальвина Васильевна, мы с вами еще не раз встретимся и пообщаемся. Поверьте, но сейчас я скован незримыми цепями именно профессиональной этики.

– А что нам мешает порвать эти цепи?

– Они незримы, поэтому и не рвутся, – пошутил он. – Но обещаю, что за три-четыре дня закончу свою часть работы, передам дело в прокуратуру и перестану быть для вам следователем, останусь просто знакомым мужчиной. Понимаете – просто мужчиной! И тогда…

– Ловлю на слове, – убрала она свою руку. – Скажи, почему не сам будешь оканчивать дело, и я уйду без всяких сопровождений?

– Покушение на убийство – это прерогатива прокуратуры. Пусть занимаются, свой хлеб отрабатывают… Нечего штаны протирать да геморрой поочрять…

– Понятно. Тогда почему пока речь идет о причинении тяжкого вреда здоровью? – По-прежнему не желала покидать Мальвина кабинет следователя, находя для этого благовидные предлоги.

– Не будем влезать в дебри межведомственных отношений, – отшутился Паромов. – Зачем такую прекрасную головку всякими специфическими нюансами забивать. Ну что, до завтра?

– До завтра. И не радуйся, что прогнал бедную женщину. – Глаза Мальвины постепенно обретали естественный цвет. – Я завтра снова приду выяснять, как следствие продвигается. Надеюсь, что это потерпевшей не запрещено?

– Не запрещено.

– Не обманываешь?

– Не обманываю. А чтобы прогнать всякие сомнения, вот вам и печать.

Паромов быстро привлек Мальвину к себе и запечатлел на ее пухлых губах непродолжительный, но страстный поцелуй.

– Теперь убедил?

– Теперь – да! – улыбнулась она со снисхождением победителя. Пусть пока небольшая, но победа, ею была одержана, и женщина торжествовала эту победу, позабыв обо всем остальном.

– Тогда – до свидания?

– Тогда – до свидания! – Она стремительно заскользила по коридору, так, что полы шубки развивались позади самой.

– Уф! – выдохнул Паромов. – Наваждение! – И пошел на второй этаж, чтобы согласовать с начальником отдела доставление подозреваемых для предъявления обвинения.

13 МАРТА. ВЕЧЕР. АЛЕЛИН И ПАРОМОВ

Алелин в кабинете был один. В нормальном настроении. Просматривал телепередачу и разбирал, отписывая на исполнение, почту – толстую пачку разномастных бумаг и бумажек.

– Что ты такой, раскрасневшийся? – встретил он Паромова. – Не заболел ли часом?

– Работа. Напряжение. Нервы… – отделался короткими, ничего не значащими фразами Паромов от дальнейших расспросов.

Не скажешь же Алелину на самом деле, что стоически, как древние герои, устоял перед обольщением женщины. Или за хвастуна примет, или на смех поднимет.

– А-а, – протянул тот, принимая объяснение следователя. – Тогда ладно. Ну, хвались достижениями. Уже слышал.

– Хвалиться особо нечем. Просто дружно поработали – и результаты не замедлили сказаться.

– Что, верно, то верно. Когда идет дружная работа, то и результаты зачастую бывают положительными. Но правильной версией оказалась твоя. Так что, не скромничай. С чем пришел?

– Планирую завтра предъявить обвинение всем троим, чтобы ускорить передачу дела в прокуратуру по подследственности. Нужен опять автомобиль и конвой, чтобы из ИВС их сюда доставить. В отделе сподручней.

– А какую меру пресечения собираешься избрать? – поинтересовался, как бы между прочим, начальник отдела.

– Пойду к прокурору за санкцией на арест… А даст или нет – его дело.

– Думаю, что даст. Дело-то к ним будем направлять…

– Конечно, к ним… по подследственности. Явное покушение на умышленное убийство. Тут двух мнений быть не может.

– Тем паче, санкцию даст, – был уверил Алелин. – А насчет конвоя и автомашины не беспокойся. Распоряжусь. Все?

– Все.

– Тогда иди, отдыхай. И так поработал на славу. Все бы так пахали.

– С отдыхом придется подождать, – вздохнул Паромов.

– Что так?

– Надо постановления о привлечении в качестве обвиняемых составлять и печатать. Хоть и дежурные, но все равно по трем-четырем эпизодам. Как минимум на полторы страницы каждое… Потом же опять, постановления на избрание меры пресечения заключения под стражу. Прокурор только визу да «толкушку» накладывает, а готовить все мне.

– Может, кто-нибудь поможет? Из следователей…

– У каждого своих проблем хватает. Да и как поможешь, если дело-то мое, мною изученное от корки и до корки. А для других – сплошной лес…

– Машинисток задействуй, пусть печатают, нечего без дела юбки протирать, да сплетни собирать.

– Придется. Пока буду одному предъявлять обвинение, да допрашивать его, на другого по образцу напечатают… Панкратова Галина Ивановна да Лидия Демьяновна – молодцы, сами все сообразят. Уже не раз выручали. Эти в отличие от молодых машинисток юбки не протирают и сплетни не ведут. Некогда…

– Правильно мыслишь. Так что, особо не переживай, не нервничай – нервные клетки, врачи говорят, не восстанавливаются. Все образуется, все рассосется. Ты мне вот что скажи, раз уж зашел: что с переводом на другую должность решаешь? А то меня и Озеров, и Киршенман теребят.

– Да не нужно мне никакого перевода. Эта работа пока устраивает.

– Вот тут-то ты, старичок, и не прав, – произнес доверительно Алелин. – Пришла пора и нашему поколению выдвигаться на руководящие должности. Если хочешь знать, это даже не требование времени, это диалектика жизни. Необходимость. Ты только посмотри, как наши одногодки и однокашники вверх идут: Сидоров Виктор Иванович уголовным розыском области руководит, Василенко Геннадий Георгиевич в нашем отделе в первых заместителях ходит, Михаил Иванович Астахов, с которым ты не один год на опорном пункте РТИ вместе проработал, тоже службу возглавляет. Так что, не дури, соглашайся. Таков мой тебе совет и приказ. Иначе поругаемся. Крепко поругаемся…

И замолчал, следя за реакцией Паромова.

– Хорошо, я подумаю. Разрешите идти, – не стал тот упрямиться.

– Иди. И думай! Не только о работе, но и о себе. Знаешь, о нас никто не подумает, если сами не подумаем.

– Уже проходил.

– Тем паче…

Домой Паромов отыскался к двадцати четырем часам, успев «расшифровать» на протокол видеозапись следственного эксперимента и отпечатать одно постановление о привлечении Злобина Ивана Ивановича в качестве обвиняемого в совершении преступлений, предусмотренных статьями 158, 111, 162 УК РФ. Остальную работу отложил на утро. Как говорится, утро вечера мудренее!

– Что-то ты зачастил после полуночи домов возвращаться, – недовольно вычитывала супруга, разогревая ужин. – И вчера, и сегодня.

– Работы много, вот и зачастил.

– Может, не только работы много, но и баб?

– Может…

– Тогда хоть бы что-нибудь про свои дела рассказал, а то обо всех происшествиях узнаю от посторонних людей, а собственный муж работает в милиции и молчит. Какое дело сейчас расследуешь?

– В милицейской среде говорят, что дела у прокурора, а у нас лишь делишки. И их много. А в них боль и грязь, кровь и слезы. Ничего хорошего нет. Так что, ворошить их не стоит. Ведь тебе, по большому счету, не дела нужны, а зарплата. А зарплата у нас хоть и стабильная, но маленькая. Впрочем, ты и сама это знаешь. Вот такие пироги.

– Никогда с тобой по нормальному не поговоришь, – насупилась супруга. – Меня о моей работе не спрашиваешь и о своей не рассказываешь. Вечно все молчком да молчком, как бирюк лесной. Словно не в городе живем, а в лесу…

– В джунглях, – с сарказмом бросил Паромов.

– Что – в джунглях? – не поняла жена. – Я говорю, что в городе живем, среди людей. Разве это не интересно?

– Неинтересно.

– Что – неинтересно?

– О работе расспрашивать.

– А молчать интересно?

– Возможно. За умного сочтут, – отшутился неуклюже. – Хоть слово и золото, но и молчание, жена, – серебро… тоже благородный металл.

– Или за день так наговоришься, что действительно дома рад помолчать? – все-таки попыталась супруга понять причину неразговорчивости мужа.

– В точку попала.

– Ладно, давай ешь, да пойдем спать. Завтра рано вставать.

– Уже сегодня, – кивнул на часы.

– Тем более.

Однако, как не пытался Паромов заснуть, сие долго не удавалось. Мысли постоянно возвращались к делам, к срокам, к версиям, к обвиняемым и потерпевшим, в том числе и к обольстительной Мальвине. И он крутился с бока на бок в супружеской постели.

«Что за натура, – корил себя, завидуя сладко посапывающей жене. – Ни днем, ни ночью нет покоя»!

14 МАРТА. ДУРНАЯ ПРИМЕТА. ПРОДОЛЖЕНИЕ

Утром, чуть свет, снова пришел на работу. И сразу – за печатную машинку, наверстывать то, что вчера не успел сделать. Заскрипела, застрекотала, застучала машинка. Полетели один за другим сигаретные окурки в пепельницу. Проветрившийся за ночь кабинет вновь наполнился дымом и запахом дешевых сигарет.

Около девяти забежала Подаркова с неизменной сигаретой в зубах. Жизнерадостная и бодрая – настоящий оптимист… в юбке.

– Привет!

– Привет.

– Как дела?

– Как сажа бела. А твои дела?

– Еще ни кому не дала… – залилась веселым серебристым колокольчиком.

– И мужу?

– И мужу. А что муж? Объелся груш. Опять домой под утро с какой-то засады приперся. Как перешел из следствия в УБОП, так одни сплошные засады. Только и знает: давай скорее есть – спешу! А как я, как ребенок – даже спросить не успевает. Все кому-то засаживает…

– Да брось ты. Не стоит лишний раз и по пустякам нервы рвать! Работа. Работа оперская такая…

– Засаживать! – иронично договорила Подаркова, прервав Паромова. – У него работа… А у меня что? Курорт?!.

Подаркова говорила хоть и с иронией, но спокойно, без озлобления и надрыва. И как она была права! Крыть ее простой довод было нечем. Абсолютно нечем!

На работе – работа, и домой придет – опять работа ждет: постирушки, приготовление пищи, хлопоты с дочуркой. Мужику что: пришел, разделся, умылся и на диван с газетой завалился в ожидании ужина. А женщине заваливаться некогда. Ее опять ждет работа. И ее, эту работу, на другие плечи не перебросишь, не переложишь. Не зря же в советское время существовал такой анекдот: «Спрашивается: чем советская русская женщина от француженки отличается?

Ответ: а тем, что у француженки под правую руку муж, под левую – любовник, – и женщина парит; у русской же – в одной руке сетка, в другой – Светка, впереди – пятилетний план, а сзади – пьяный Иван».

Тут уж не до парения… Все надо успеть. Да еще и мужу в кровати угодить, чтобы по сторонам не зырил, на «лево не ходил».

– Не вы одни так живете, все так живут, – брякнул Паромов банальное, как зубная боль. – Так уж на Руси Святой ведется, что женщине всегда больше достается. У нас даже в сказках Марья-царевна, Василиса Премудрая, Елена Прекрасная и, вообще, все женские персонажи, даже Баба Яга, всегда в хлопотах и заботах, вечно что-то прядут, шьют и мастерят. Словом, трудятся не покладая рук… А мужские персонажи, эти герои фольклора и эпоса все больше на печи валяются, да на чудо чудное надеются. Взять хотя бы Емелю – без щуки никуда. Так бы и лежал на печи, протирая кирпичи. Или же богатырь Илья Муромец – тоже тридцать лет и три года на печи провалялся, пока калики переходные приключениями богатырскими его не сманили. А Иванушка-дурачок без Сивки-бурки – ноль на палочке! Что и умеют, так это лежать на печи да жевать калачи. Иногда странствовать да драться. Без женщин – чисто бомжи и бродяги… неумытые, непричесанные. Так что, Марья-искусница, терпи! Не рви нервы. Все бежим куда-то, все спешим. И вечно не успеваем…

– Да уж! Да уж! – засмеялась Подаркова, и на щечках образовались симпатичные ямочки. – Приходится…

– Да уж! – подстраиваясь, усмехнулся и Паромов, но тут же перешел к деловому разговору: – Ты что забежала: по делу или просто?

– Глебов послал спросить, не нужна ли помощь.

– Нужна. Печатать постановления и уведомления. И еще кучу бумаг.

– Помогу.

– Да у тебя у самой дел не меньше.

– Ничего. Часок-другой помогу – с моими ничего не случится. Не протухнут и не прокиснут, да и пылью не покроются. Я же печатаю быстро. Да и с меня, точнее с моего злосчастного присеста на стол, началось это дело. Вон, какое уже пухлое! – указала она на разложенное на столе уголовное дело.

Что-что, а печатала Марина Юрьевна, как автомат. Не каждая профессиональная машинистка за ней смогла бы угнаться.

– Да забудь ты про эту чертову примету. Чему быть – того не миновать. И никакие приметы тут не помогут.

– Уже забыла.

– Вот т хорошо. Раз сама назвалась, то помогай. Печатай. А я предупрежу адвокатов, чтобы через часок прибыли.

Подаркова, устроившись за соседним столом, на котором стояла электрическая печатная машинка «Ятрань», быстро забарабанила по клавишам, а Паромов, придвинув поближе телефонный аппарат, принялся названивать в юридическую консультацию. С адвокатами повезло: на месте оказались и Изверова, и Лунев. К Апыхтину обещал придти сам заведующий.

Отзвонившись, снова принялся за печатание на своей портативной машинке.

К десяти часам привели из ИВС подозреваемых. И пошло, поехало. Опять закрутился, как белка в колесе.

До обеда предъявлял обвинение.

Нехороших с подачи адвокатессы виновным себя не признал и от дачи показаний, сославшись на статью 51 Конституции, отказался.

Злобин виновным себя признал частично – его адвокат Лунев рвал и метал – как же так, столько следственных действий было проведено без его участия – но поделать ничего уже не мог, лишь принудил своего подзащитного вновь воспользоваться статьей 51 Конституции. Тот и воспользовался, заявив при этом, что свои показания данные в качестве подозреваемого, в том числе и на очной ставке и во время следственного эксперимента, полностью поддерживает.

Апыхтин не мудрил. Вину признал полностью и вновь дал исчерпывающие показания.

Прокурора на месте не было. И его заместитель – советник юстиции Тимофеев Валерий Герасимович, которого Паромов знал еще рядовым следователем прокуратуры Промышленного района и с которым не раз приходилось общаться на протяжении многих лет работы в правоохранительной структуре, – со всех сторон обложенный кипами дел, папок и папочек, сборников законов и комментарий к ним, изучив дело, санкции на арест всех обвиняемых дал без лишней волокиты.

– Кому-то из наших следователей повезет, – улыбнулся он сквозь окуляры очков, возвращая дело вместе с санкционированными постановлениями следователю. – Дело практически расследовано. Нужно собрать заключения экспертиз да перепредъявить обвинение не по 111 статье, а по 105 через 30.

– Нет, Валерий Герасимович, работы по делу еще много, – был объективен Паромов. – Тут пыхтеть и пыхтеть…

– Не скромничай, не скромничай. Основная работа уже сделана. Так что, готовь постановление о передаче дела по подследственности и баста. Я прокурору доложу – никаких препон при передаче дела не будет.

Снял очки и аккуратно положил на стол.

– Уже своих глаз не хватает, – пошутил Тимофеев, – приходится дополнительными пользоваться. Сам-то как? Без очков пока обходишься, или тоже…

– Пока без очков. Но глаза устают. Особенно к вечеру.

– Работа у нас такая. Бесконечная писанина, да непрерывное чтение. Вот к сорока годам и ходим с очками.

– У вас тут хорошо, но дома лучше. Пойду я. Еще надо автомобиль осмотреть, вещдоком признать, да потерпевшей вернуть. Нечего ему в отделе стоять, пока что-нибудь не сперли.

– А что, – засмеялся Тимофеев, – и сопрут. В первый раз что ли!

Тут следует сделать небольшое отступление от основной темы повествования и сообщить читателю, что прокуратура Сеймского округа располагалась уже не в старом здании, что на проспекте Ленинского комсомола, а в новом, в двухэтажном особнячке на улице Обоянской, в котором раньше размещался детский садик. Тот самый садик, в котором Паромов во время работы участковым инспектором устанавливал злополучную химловушку, ранившую кастеляншу и причинившую Паромову столько неприятностей и хлопот, в том числе и с прокуратурой. Работали тут теперь новый прокурор и новый заместитель, а прежний прокурор и его заместитель – Деменкова Нина Иосифовна уже находились на пенсии. Все течет, и все изменяется…

Только возвратился из прокуратуры, как пришли жена и сестра Нехороших, покушать принесли. И не только Олегу – мужу и брату, но и Злобину Ивану.

Лилия плакала по мужу и все интересовалась, сколько ему дадут.

– Сиротой сделал ребеночка. Осиротил!

– Это только суд решит, – отбивался следователь. – Кстати, где ребенок ваш? Соседям оставили?

– Соседи на работе. Мальвину попросила.

– Вот как?!!

По-видимому, следователь не скрыл удивления на лице, так как Лилия подтвердила, что ребенка своего оставила у Мальвины. Впрочем, и удивляться особо не стоило: таков уж русский человек. В гневе брата родного не пожалеет, а схлынул гнев – и поверженного врага ему жаль!

– У нас у обоих горе. Вот и вошла в мое положение… Сама когда-то матерью станет. Понимает…

– Скажите, – поинтересовался Паромов, – вы хоть знали о художествах мужа? Может, догадывались?

– Не знала и не догадывалась, – бесхитростно ответила Лилия. – А если бы и узнала, то все равно против мужа показаний бы не дала. Бог с ним…

«Вот такие тихие, даже забитые женщины и бывают самыми верными женами, – подумал следователь, когда Лилия покидала его кабинет. – Их не ценят, ругают, оскорбляют, унижают, а они – безропотны и верны!»

Ирина не плакала. Старалась сдерживать свои чувства, но тоска не покидала ее глаз. Вслух брата не бранила, но свидание попросила не с братом, а с несостоявшимся женихом – Злобиным. То ли из-за того, что брата совсем недавно видела, то ли по иным соображениям. Паромов разрешил. И почему не разрешить, если Злобин, как бы там не было, но оказывал содействие следствию в поисках истины. Однако, в своем присутствии.

– Извини, Ирок, так уж получилось, – после короткого объятия и поцелуя расчувствовался Иван. – Братан твой втянул. Обещал, что разрешит с тобой пожениться… Вот я и подженился!..

– Ты сам должен был головой своей садовой думать… – пожалела, посетовала Ирина. – А брата прости. Я простила, и ты прости. И перед Мальвиной и Артемом, если он выкарабкается с того света, извинись. Тысячу раз извинись!

– Ладно, – буркнул Иван.

– Что, ладно?

– Извинюсь, – насупился пуще прежнего Иван. – Ты-то сама как?

– Буду ждать.

– Приятно слышать, – по-житейски рассудил Злобин. – Но раньше состаришься, чем дождешься. Живи, как сможешь. Знать, не судьба нам быть вместе… Только, пока на тюрьму не отослали после приговора, приходи ко мне на свидания. Ведь больше у меня ни одной живой души нет…

Голос Ивана задрожал, губенки затряслись. В уголках глаз предательски заблестела влага. Но он сдержался, не заплакал.

– Иди, не трави душу… ни мне, ни себе!

Ирина подчинилась.

Паромов удивился такому зрелому рассуждению обвиняемого. Никогда бы не подумал, что он на такое способен. Жаль, что несколькими днями раньше Иван до этого не дозрел. Или беда заставляет людей быстрее созревать и жить не по течению – куда вывезет, а с размышлением.

Не успели Лилия и Ирина Нехороших уйти из отдела, как пришла сестра Апыхтина. Пятиминутное свидание разрешил и той.

Апыхтины больше молчали, занятые процессом кормления Толика. Не плакали и не горевали. Молча переносили свое несчастье. Давно привыкли к замкнутости, скитаясь по детским домам и приютам.

«Ну и работка у нас в милиции, – в который раз подумал старший следователь, – всю мировую скорбь через себя пропускаем. Не свихнуться бы!»

К восемнадцати часам пришла Мальвина. Присела на стул у стены. Машинально, в силу давно выработанной привычки, поправила волосы.

– Вот, решила узнать, – улыбнулась она, окатив голубизной своих глаз следователя, – как продвигается процесс расследования?

– Потихоньку. Кому надо быть арестованным – арестованы, кому не надо – на свободе, – отшутился следователь. – Автомобиль ваш осмотрел… улучил несколько минуток свободных. Можете забирать. Кстати, сначала сходили бы посмотрели: все ли цело. Чтобы потом претензий не было.

– Я уже осмотрела. Цел. Даже номера поставлены. И кто же это постарался? – лукавой влагой блеснули ее глаза.

– Да водителей попросил. Чтобы вас сотрудники ГАИ не тормознули, когда домой поедете, – небрежно бросил реплику следователь. – Если цел, то пишите расписку о получении автомобиля на ответственное хранение до суда…

Дал листок бумаги для оформления расписки. О том, что сидела с ребенком обидчика, не напоминал. Ни к чему это.

Мальвина пристроилась на уголке стола, пододвинув стул. Стоя писать неловко, да и поза при этом еще та. Написала своим четким, чуть округлым почерком.

– Готово.

– Отлично, – забирая листок и вкладывая его в дело, прокомментировал следователь. – Можете брать своего железного коня и ехать.

– А я одна домой не собираюсь ехать? Мне сопровождающий нужен. – И вновь обволокла следователя омутом глаз.

– Да где же его взять, сопровождающего-то? – деланно удивился Паромов. – У нас в отделе штатных телохранителей нет. Еще не работает система защиты свидетелей. Закон, вроде, приняли, а средства под этот закон выделить забыли. Хотели как лучше, а получилось как всегда! Он говорил одно, но подразумевал другое, впрочем, совсем понятное для Мальвины.

– А ты? – отыграла она незримую подачу.

– А муж? – не спросил, выстрелил Паромов. – Я ведь чужие тела охранять не привык, не телохранитель. Мне куда приятней владеть чужими телами, чем их охранять. Это был удар, как говорится, ниже пояса. Но Смирнова выдержала.

– Пусть выздоравливает. Лишь бы выздоровел – свое наверстает!

– Ты – стерва! – без какой-либо игры, вполне серьезно сказал Паромов. – Красивая и циничная стерва.

– А бабы – все стервы! Ты что, не знал? – с вызовом ответила она и окатила холодной волной своих бездонных глаз.

– Давай до завтра подождем?

– И что же завтра изменится? Мы не лучше и не хуже будем, чем есть на самом деле сейчас…

– Верно. Но у меня свои принципы, и я их буду придерживаться. Завтра передам дело в прокуратуру, и не будет больше следователя Паромова, расследующего дело потерпевшей Смирновой. Будут просто Паромов и просто Смирнова – маленькие песчинки в бесконечном море бытия, не зависимые и не зависящие ни от кого и ни от чего, кроме собственных чувств, совести и морали.

– А не боишься, что завтра «просто Смирновой» не будет? – вновь холодной голубизной полыхнули глаза Мальвины.

– Что наша жизнь? Игра! – Словами из арии, довольно часто звучащей в телепередаче «Что? Где? Когда?», ответил Паромов.

– Ну, что ж… До свидания.

– До завтра.

Расстались на этот раз без поцелуев…