Текст книги "Сочинения. В 2-х томах"

Автор книги: Николай Клюев

 
Как звезде, пролетной тучке,
Мне отчизна – синева.
На терновника колючке
Кровь, заметная едва.
 
 
Кто прошел стезею правой,
Не сомкнув хвалебных уст?
Шелестит листвою ржавой
За окном колючий куст:
 
 
«Чтоб на Божьем аналое
Сокровенное читать,
Надо тело молодое
Крестным терном увенчать».
 

(1912)

 
Ах вы други – полюбовные собратья,
Обряжайтеся в одежу – в цветно платье.
 
 
Снаряжайтесь, умывайтеся беленько,
Расцвечайтеся, как зорюшка, аленько.
 
 
Укрепитеся, собратья, хлебом-солью,
Причаститеся незримой Агнчьей кровью!
 
 
Как у нас ли, други, ныне радость:
Отошли от нас болезни, смерть и старость.
 
 
Стали плотью мы заката зарянее,
Поднебесных облак-туч вольнее.
 
 
Разделяют с нами брашна серафимы,
Осеняют нас крылами легче дыма,
 
 
Сотворяют с нами знамение-чудо,
Возлагают наши душеньки на блюдо.
 
 
Дух возносят серафимы к Саваофу,
Телеса на Иисусову голгофу.
 
 
Мы в раю вкушаем ягод грозди,
На земле же терпим крест и гвозди.
Перебиты наши голени и ребра…
Ей, гряди ко стаду, Пастырь добрый!
 
 
Аминь.
 

(1912)

 
Мне сказали – Света век не видать, —
Белый Светик и поныне во глазах.
 
 
Я возьму каленовострую стрелу,
На полете звонкоперой накажу.
 
 
«Не кровавь, стрела зубчата, острия,
Ни о зверя, ни о малого червя».
 
 
Не послушалась каленая меня,
Полетела за туманные моря.
 
 
За морями синий камешек лежит,
Из-под камня быстра реченька бежит,
 
 
Вдоль по речке лебедь белая плывет,
Выше берега головушку несет,
 
 
Выше леса крылья взмахивает,
На себя водицу вспляскивает.
 
 
Угодила звонкоперая стрела
В жилу смертную лебяжьего крыла.
 
 
Дрогнул берег, зашаталися леса,
Прокатилися по взгорьям голоса:
 
 
«Ныне, други, сочетался с братом брат:
С белой яблоней – зеленый виноград!»
 

 
Ты взойди, взойди, Невечерний Свет,
С земнородными положи завет!
 
 
Чтоб отныне ли до скончания
Позабылися скорби давние,
 
 
Чтоб в ночи душе не кручинилось,
В утро белое зла не виделось,
 
 
Не желтели бы травы тучные,
Ветры веяли б сладкозвучные,
 
 
От земных сторон смерть бежала бы,
Твари дышущей смолкли б жалобы.
 
 
Ты взойди, взойди, Невечерний Свет —
Необорный меч и стена от бед!
 
 
Без Тебя, Отец, вождь, невеста, друг,
Не найти тропы на животный луг.
 
 
Зарных ангельских не срывать цветов,
Победительных не сплетать венков,
 
 
Не взыграть в трубу, в гусли горние,
Не завихрить крыл ярче молнии.
 

(1912)

 
Путь надмирный совершая,
Посети меня родная,
И с любовью
К изголовью,
Как бывало, припади,
 
 
Я забуду смерти муку,
С жизнью скорую разлуку,
Прозревая,
С верой чая,
Кущи рая впереди.
 
 
Не отринь меня, Царица,
Ангел, Дева, Дух и Птица,
Одиноким не оставь!
Предавая тело Змею,
Я затишья вожделею
 
 
Кипарисовых дубрав
Нераздельные судьбою,
Мы увидимся с Тобою
Средь лазоревых полей
И, грозя кровавым жалом,
На триумфе запоздалом
Зашипит тлетворно Змей.
 

(1912)

 
Под ивушкой зеленой,
На муравчатом подножьи травном
Где ветер-братик нас в уста целует,
Где соловушко-свирель поет-жалкует,
Доберемся-ка мы, други-братолюбцы,
Тихомудрой, тесною семейкой
Всяк с своей душевною жилейкой.
 
 
Мы вспоем-ка, друженьки, взыграем,
Глядючи друг другу в очи возрыдаем
Что-ль о той приземной доле тесной,
Об украшенной обители небесной,
Где мы в Свете Неприступном пребывали,
Хлеб животный, воду райскую вкушали,
Были общники Всещедрой Силы,
Громогласны, световидны, шестикрылы…
 
 
Серафимами тогда мы прозывались,
Молоньею твари трепетной казались…
Откликались бурей-молвью громной,
Опоясаны броней нерукотворной.
 
 
Да еще мы, братики, воспомним,
Дух утробу брашном сладостным накормим,
Как мы, духи, человечью плоть прияли,
Сетовязами, ловцами в мире стали,
Как рыбачили в водах Генисарета
Где Ты – Альфа и Омега, Отче Света?..
 
 
Свет явился, рек нам «мир вам, други!»
Мы оставили мережи и лачуги,
И пошли во след Любови-Света,
Воссиявшего земле от Назарета.
 
 
Рек нам Свете «с вами Я во веки!
Обагрятся кровью вашей реки,
Плотью вашей будут звери сыты,
Но в уме вы Отчем не забыты»,
Ныне, братики, нас гонят и бесчестят,
Тем Уму Христову приневестят.
 
 
Мы восплещем, други, возликуем,
Заодно с соловкой пожалкуем
С вешней ивой росно прослезимся,
В серафимский зрак преобразимся:
 
 
Наши лица заряницы краше,
Молоньи лучистей ризы наши,
За спиной шесть крылии легковейных,
На кудрях венцы из звезд вечерних!
 
 
Мы восплещем зарными крылами
Над кручинными, всерусскими полями,
Вдунем в борозды заплаканные нови
Дух живой всепобеждающей любови —
 
 
И в награду, друженьки, за это
Вознесут нас крылья в лоно света
 

(1912)

 
Ты не плачь, моя касатка,
Что на Юг лететь пора,
Мне уснуть зимою сладко
Под фатой из серебра.
 
 
Снежный бор от вьюг студеных
Сироту оборонит,
Сказкой инеев узорных
Боль – любовь угомонит.
 
 
И когда метель-царица
Допрядет снегов волну,
О невесте-голубице
Я под саваном вздохну. —
 
 
Бор проснется, снег растает,
Улыбнется небосвод,
Сердце зимнее взыграет,
Твой предчувствуя прилет.
 

 
Иисуса крест кровавый —
Наше знамя, меч и щит,
Зверь из бездны семиглавый
Перед ним не устоит.
 
 
Братья-воины, дерзайте
Встречу вражеским полкам!
Пеплом кос не посыпайте,
Жены, матери, по нам.
 
 
Наши груди – гор уступы,
Адаманты – рамена.
Под смоковничные купы
Соберутся племена.
 
 
Росы горние увлажат
Дня палящие лучи,
Братьям раны перевяжут
Среброкрылые врачи…
 
 
В светлом лагере победы,
Как рассветный ветер гор,
Сокрушившего все беды
Воспоет небесный хор, —
 
 
Херувимы, Серафимы…
И как с другом дорогим,
Жизни Царь Дориносимый
Вечерять воссядет с ним.
 
 
Винограда вкусит гроздий,
Для сыновних видим глаз…
Чем смертельней терн и гвозди.
Тем победы ближе час…
 
 
Дух животными крылами
Прикоснется к мертвецам,
И завеса в пышном храме
Раздерется пополам…
 
 
Избежав могильной клети,
Сопричастники живым,
Мы убийц своих приветим
Целованием святым:
 
 
«Мир вам, странники-собратья
И в блаженстве равный пай,
Муки нашего распятья
Вам открыли светлый рай.»
 
 
И враги, дрожа, тоскуя,
К нам на груди припадут…
Аллилуя, аллилуя!
Камни гор возопиют.
 

(1912)

Лесные были

 
Пашни буры, межи зелены,
Спит за елями закат,
Камней мшистые расщелины
Влагу вешнюю таят.
 
 
Хороша лесная родина:
Глушь да поймища кругом!
Прослезилася смородина,
Травный слушая псалом.
 
 
И не чую больше тела я,
Сердце – всхожее зерно…
Прилетайте, птицы белые,
Клюйте ярое пшено!
 
 
Льются сумерки прозрачные,
Кроют дали, изб коньки,
И березки – свечи брачные
Теплят листьев огоньки.
 

(1914)

 
Сын обижает, невестка не слухает.
Хлебным куском да бездельем корит…
Чую – на кладбище колокол ухает,
Ладаном тянет от вешних ракит.
 
 
Вышла я в поле, седая, горбатая, —
Нива без прясла, кругом сирота…
Свесила верба сережки мохнатые
Меда душистей, белее холста.
 
 
Верба-невеста, молодка пригожая,
Зеленью-платом не засти зари!
Аль с алоцветной красою не схожа я —
Косы желтее, чем бус янтари.
 
 
Ал сарафан с расписной оторочкою,
Белый рукав и плясун-башмачок…
Хворым младенчиком всхлипнув над кочкою,
Звон оголосил пролесок и лог.
 
 
Схожа я с мшистой, заплаканной ивою,
Мне ли крутиться в янтарь-бахрому?
Зой-невидимка узывней, дремливее,
Белые вербы в кадильном дыму.
 

 
Ах, кому судьбинушка
Ворожит беду:
Горькая осинушка
Ронит лист-руду.
 
 
Полымем разубрана,
Вся красным-красна,
Может быть, подрублена
Топором она.
 
 
Может, червоточина
Гложет сердце ей,
Черная проточина
Въелась меж корней.
 
 
Облака по просини
Крутятся в кольцо.
От судины-осени
Вянет деревцо.
 
 
Ой заря-осинушка,
Златоцветный лет,
У тебя детинушка
Разума займет!
 
 
Чтобы сны стожарные
В явь оборотить,
Думы – листья зарные
По ветру пустить.
 

(1913)

 
Я люблю цыганские кочевья,
Свист костра и ржанье жеребят,
Под луной как призраки – деревья,
И ночной железный листопад.
 
 
Я люблю кладбищенской сторожки
Нежилой пугающий уют,
Дальний звон и с крестиками ложки,
В чьей резьбе заклятия живут.
 
 
Зорькой тишь, гармонику в потемки,
Дым овина, в росах коноплю…
Подивятся дальние потомки
Моему безбрежному «люблю».
 
 
Что до них? Улыбчивые очи
Ловят сказки теми и лучей…
Я люблю остожья, грай сорочий,
Близь и дали, рощу и ручей.
 

(1914)

 
Собиралися в ночнину,
Становились в тесный круг:
«Кто старшой, кому по чину
Повести за стругом струг?
 
 
Есть Иванко Шестипалый,
Васька Красный, Кудеяр,
Зауголыш, Рямза, Чалый
И Размыкушка-гусляр.
 
 
Стать не гоже Кудеяру,
Рямзе с Васькой-яруном!
Порешили: быть Гусляру
Струговодом-большаком!
 
 
Он доселе тешил братов,
Не застаивал ветрил, —
Сызрань, Астрахань,
Саратов В небо полымем пустил».
 
 
В япанчу, поверх кольчуги,
Оболок Размыка стан
И повел лихие струги
На слободку – Еруслан.
 
 
Плыли долго аль коротко,
Обогнули Жигули,
Еруслановой слободки
Не видали – не нашли.
 
 
Закручинились орлята:
Навожденье чем избыть? —
Отступною данью-платой
Волге гусли подарить…
 
 
Воротилися в станища, —
Что ни струг, то сирота:
Буруны разъели днища,
Червоточина – борта.
 
 
Объявилась горечь в браге.
Привелось, хоть тяжело,
Понести лихой ватаге
Черносошное тягло.
 
 
И доселе по Поволжью
Живы слухи: в ледоход
Самогуды звучной дрожью
Оглашают глуби вод.
 
 
Кто проведает – учует
Половодный вещий сказ,
Тот навеки зажалкует,
Не сведет с пучины глаз.
 
 
Для того туман поречий —
Стружный парус; гул валов —
Перекатный рокот сечи,
Удалой повольный зов.
 
 
Дрожь осоки – шепот жаркий
Огневая вспышка струй —
Зарноокой полонянки
Приворотный поцелуй.
 

(1913)

 
В просинь вод загляделися ивы,
Словно в зеркальце девка-краса.
Убегают дороги извивы,
Перелесков, лесов пояса:
 
 
На деревне грачиные граи,
Бродит сонь, волокнится дымок;
У плотины, где мшистые сваи,
Нижет скатную зернь Солнопек:
 
 
– Водянице стожарную кику, —
Самоцвет, зарянец, камень-зель…
Стародавнему верен навыку,
Прихожу на поречную мель.
 
 
Кличу девушку с русой косою,
С зыбким голосом, с вишеньем щек.
Ивы шепчут: «Сегодня с красою
Поменялся кольцом Солнопек.
 
 
Подарил ее зарною кикой,
Заголубил в речном терему»…
С рощи тянет смолой, земляникой,
Даль и воды в лазурном дыму.
 

(1912)

 
Как сладостный орган, десницею небесной
Ты вызван из земли, чтоб бури утишать,
Живым дарить покой, жильцам могилы тесной
Несбыточные сны дыханьем навевать.
 
 
Твоих зеленых волн прибой тысячеустный
Под сводами души рождает смутный звон.
Как будто моряку, тоскующий и грустный,
С родимых берегов доносится поклон.
 
 
Как будто в зыбях хвои рыдают серафимы
И тяжки вздохи их, и гул скорбящих крыл
О том, что Саваоф броней неуязвимой
От хищности людской тебя не оградил.
 

 
Прохожу ночной деревней.
В темных избах нет огня.
Явью сказочною, древней
Потянуло на меня.
 
 
В настоящем разуверясь,
Стародавних полон сил,
Распахнул я лихо ферязь,
Шапку-соболь заломил.
 
 
Свистнул, хлопнул у дороги
В удалецкую ладонь,
И, как вихорь, звонконогий
Подо мною взвился конь.
 
 
Прискакал. Дубровым зверем
Конь храпит, копытом бьет;
Предо мной узорный терем,
Нет дозора у ворот.
 
 
Привязал гнедого к тыну;
Будет лихо, али прок, —
Пояс шелковый закину
На точеный шеломок.
 
 
Скрипнет крашеная ставнями!
«Что, разлапушка, – не спишь?
Неспроста повесу-парня
Знают Кама и Иртыш!
 
 
Наши хаживали струги
До Хвалынщины подчас, —
Не иссякнут у подруги
Бирюза и канифас…»
 
 
Прояснилися избенки,
Речка в утреннем дыму.
Гусли-морок, всхлипнув звонко,
Искрой канули во тьму.
 
 
Но в душе как хмель струится
Вещих звуков серебро —
Отлетевшей жаро-птицы
Самоцветное перо.
 

(1912)

 
Певучей думой обуян,
Дремлю под жесткою дерюгой.
Я – королевич Еруслан
В пути за пленницей-подругой.
 
 
Мой конь под алым чепраком,
На мне серебряные латы…
А мать жужжит веретеном
В луче осеннего заката.
 
 
Смежают сумерки глаза,
На лихо жалуется прялка…
Дымится омут, спит лоза,
В осоке девушка-русалка.
 
 
Она поет, манит на дно
От неги ярого избытка…
Замри, судьбы веретено,
Порвись, тоскующая нитка!
 

(1912)

 
Тучи, как кони в ночном,
Месяц – грудок пастушонка.
Вся поросла ковылем
Божья святая сторонка.
 
 
Только и русла, что шлях —
Узкая, млечная стёжка.
Любо тебе во лесях,
В скрытой избе, у окошка.
 
 
Светит небесный грудок
Нашей пустынной любови.
Гоже ли девке платок
Супить по самые брови?
 
 
По сердцу ль парню в кудрях
Никнуть плакучей ракитой?
Плыть бы на звонких плотах
Вниз по Двине ледовитой!
 
 
Чуять, как сказочник-руль
Будит поддонные были…
Много б Устёш и Акуль
Кудри мои полонили.
 
 
Только не сбыться тому, —
Берег кувшинке несносен…
Глянь-ка, заря бахрому
Весит на звонницы сосен.
 
 
Прячется карлица-мгла
То за ивняк, то за кочку.
Тысяча лет протекла
В эту пустынную ночку.
 

 
Я борозду за бороздою
Тяжелым плугом провожу
И с полуночною звездою
В овраг молиться ухожу.
 
 
Я не кладу земных поклонов
И не сплетаю рук крестом, —
Склонясь над сумрачною елью,
Горю невидимым огнем.
 
 
И чем смертельней лютый пламень,
Тем полногласней в вышине
Рыдают ангельские трубы
О незакатном, райском дне.
 
 
Но чуть заря, для трудной нови
Я покидаю дымный лог, —
В руке цветок алее крови —
Нездешней радости залог.
 

 
Ноченька темная, жизнь подневольная…
В поле безлюдье, бесследье да жуть.
Мается душенька… Тропка окольная,
Выведи парня на хоженый путь!
 
 
Прыснул в глаза огонечек малешенек,
Темень дохнула далеким дымком.
Стар ли огневщик, младым ли младешенек,
С жаркою бровью, с лебяжьим плечом, —
 
 
Что до того? Отогреть бы ретивое,
Ворога тезкою, братом назвать…
Лютое поле, осочье шумливое
Полнятся вестью, что «умерла мать».
 
 
«Что не ворохнутся старые ноженьки,
Старые песни, как травы, мертвы»…
Ночь – домовище, не видно дороженьки,
Негде склонить сироте головы.
 

(1914)

 
Изба-богатырица,
Кокошник вырезной,
Оконце, как глазница,
Подведено сурьмой.
 
 
Кругом земля-землища
Лежит, пьяна дождем,
И бора-старичища
Подоблачный шелом.
 
 
Из-под шелома строго
Грозится туча-бровь…
К заветному порогу
Я припадаю вновь.
 
 
Седых веков наследство,
Поклон вам, труд и пот!..
Чу, песню малолетства
Родимая поет:
 
 
Спородила я сынка-богатыря
Под потокою на сиверке,
На холодном полузимнике,
Чтобы дитятко по матери пошло,
Не удушливато в летнее тепло,
Под морозами не зябкое,
На воде-луде не хлябкое!
 
 
Уж я вырастила сокола-сынка
За печным столбом на выводе,
Чтоб не выглядел Старик-Журавик,
Не ударил бы черемушкой,
Не сдружил бы с горькой долюшкой!
 

(1914)

 
Месяц – рог олений,
Тучка – лисий хвост.
Полон привидений
Таежный погост.
 
 
В заревом окладе
Спит Архангел Дня.
В Божьем вертограде
Не забудь меня.
 
 
Там святой Никита,
Лазарь – нищим брат.
Кирик и Улита
Страсти утолят.
 
 
В белом балахонце
Скотий врач – Медост…
Месяц, как оконце,
Брезжит на погост.
 
 
Темь соткала куколь
Елям и бугру.
Молвит дед: «не внука ль
Выходил в бору?»
 
 
Я в ответ: «теперя
На пушнину пост,
И меня, как зверя,
Исцелил Медост».
 

 
Я пришел к тебе, сыр-дремучий бор,
Из-за быстрых рек, из-за дальних гор,
Чтоб у ног твоих, витязь-схимнище,
Подышать лесной древней силищей.
 
 
Ты прости, отец, сына нищего,
Песню-золото расточившего!
Не кудрявичем под гуслярный звон
В зелен терем твой постучался он.
 
 
Богатырь душой, певник розмыслом,
Раздружился я с древним обликом,
Променял парчу на сермяжину,
Кудри-вихори на плешь-лысину.
 
 
Поклонюсь тебе, государь, душой —
Укажи тропу в зелен терем свой!
Там, двенадцать в ряд, братовья сидят —
Самоцветней зорь боевой наряд…
 
 
Расскажу я им, баснослов-баян,
Что в родных степях поредел туман,
Что сокрылися гады, филины,
Супротивники пересилены,
 
 
Что крещеный люд на завалинах,
Словно вешний цвет на прогалинах…
 
 
Ах, не в руку сон! Седовласый бор
Чуда-терема сторожит затвор:
На седых щеках слезовая смоль,
Меж бровей-трущоб вещей думы боль.
 

(1911)

 
Галка-староверка ходит в черной ряске,
В лапотках с оборой, в сизой подпояске,
Голубь в однорядке, воробей в сибирке,
Курица ж в салопе – клеваные дырки.
Гусь в дубленой шубе, утке ж на задворках
Щеголять далося в дедовских опорках.
 
 
В галочьи потемки, взгромоздясь на жердки,
Спят, нахохлив зобы, курицы-молодки;
Лишь петух-кудесник, запахнувшись в саван,
Числит звездный бисер, чует травный ладан.
 
 
На погосте свечкой теплятся гнилушки,
Доплетает леший лапоть на опушке,
Верезжит в осоке проклятый младенчик…
Петел ждет, чтоб зорька нарядилась в венчик.
 
 
У зари нарядов тридевять укладок…
На ущербе ночи сон куриный сладок:
Спят монашка-галка, воробей-горошник…
Но едва забрезжит заревой кокошник —
Звездочет крылатый трубит в рог волшебный:
«Пробудитесь, птицы, пробил час хвалебный!
И пернатым брашно, на бугор, на плёсо,
Рассыпает солнце золотое просо!»
 

 
Как лестовка в поле дорожка,
Заполье ж финифти синей.
Кручинюсь в избе у окошка
Кручиной библейских царей.
 
 
Давид убаюкал Саула
Пастушеским красным псалмом,
А мне от елового гула
Нет мочи ни ночью, ни днем.
 
 
В тоске распахнула оконце:
Все празелень хвои да рябь вод.
Глядь – в белом, худом балахонце
По стежке прохожий идет.
 
 
Помыслила: странник на Колу,
Подпасок, иль Божий Бегун, —
И слышу: «я Вешний Никола» —
Усладней сказительных струн.
 
 
Было мне виденье, сестрицы,
В сне тонцем, под хвойный канон.
С того ль гомонливы синицы,
Крякуши и гусь-рыбогон.
 
 
Плескучи лещи и сороги
В купели финифтяных вод…
«Украшенны вижу чертоги» —
Верба-клирошанка поет.
 

 
От кудрявых стружек тянет смолью,
Духовит, как улей, белый сруб.
Крепкогрудый плотник тешет колья,
На слова медлителен и скуп.
 
 
Тепел паз, захватисты кокоры,
Крутолоб тесовый шоломок.
Будут рябью писаны подзоры
И лудянкой выпестрен конек.
 
 
По стене, как зернь, пройдут зарубки:
Сукрест, лапки, крапица, рядки,
Чтоб избе-молодке в красной шубке
Явь и сонь мерещились легки.
 
 
Крепкогруд строитель-тайновидец,
Перед ним щепа, как письмена:
Запоет резная пава с крылец,
Брызнет ярь с наличника окна.
 
 
И когда оческами кудели
Над избой взлохматится дымок —
Сказ пойдет о Красном Древоделе
По лесам, на запад и восток.
 

 
Посмотри, какие тени
На дорогу стелют вязы!
Что нам бабушкины пени,
Деда нудные рассказы.
 
 
Убежим к затишью речки
От седой, докучной ровни…
У тебя глаза, как свечки
В полусумраке часовни.
 
 
Тянет мятою от сена,
Затуманились покосы.
Ты идешь, бледна как пена,
Распустив тугие косы.
 
 
Над рекою ветел лапы,
Тростника пустые трости.
В ивняке тулья от шляпы:
Не вчерашнего ли гостя?
 
 
Он печальнее, чем ели
На погосте, в час заката…
Ты дрожишь, белей кудели,
Вестью гибели объята.
 
 
Ах, любовь, как воск для лепки,
Под рукою смерти тает!..
«Святый Боже, Святый крепкий» —
Вяз над омутом вздыхает.
 

(1915)

 
Разохалась старуха
Про молодость, про ад.
В зените горы пуха
Пролиться норовят.
 
 
Нет моченьки на кроснах
Ткать белое рядно.
Расплакалося в соснах
Пурги веретено.
 
 
Любовь, как нитку в бёрде,
Упустишь – не найдешь.
Запомнилося твердо,
Что был матер, пригож.
 
 
Под таежным медведем
Погиб лихой лесник…
Плакучих дум соседям
Не вымолвил язык.
 
 
Все выплакано кроснам —
Лощеному рядну.
Не век плясать по соснам
Пурги веретену.
 
 
Изба – гнездо тетерье,
Где жизнь, как холст доткать…
А тучи ронят перья
В лесную темь и гать.
 

 
Дымно и тесно в избе,
Сумерки застят оконце.
Верь, не напрасно тебе
Грезятся небо и солнце.
 
 
Пряжи слезой не мочи,
С зимкой иссякнет куделя…
Кот, задремав на печи,
Скажет нам сказку про Леля.
 
 
«На море остров Буян,
Терем Похитчика-Змея»…
В поле редеет туман,
Бор зашептался, синея.
 
 
«Едет ко терему Лель,
Меч-кладенец нагот-еве»…
Стукнул в оконце Апрель —
Вестник победной любови.
 

 
Невесела нынче весна:
В полях безголосье и дрема,
Дымится, от ливней черна,
На крышах избенок солома.
 
 
Окутала сизая муть
Реку и на отмели лодку.
Как узника, тянет взглянуть
За пасмурных облак решётку.
 
 
Душа по лазури грустит,
По ладану ландышей, кашек.
В лиловых потемках ракит
Не чуется щебета пташек.
 
 
Ужель обманула зима
И сны, что про солнце шептали?
Плывут облаков терема
В рябые, потусклые дали.
 

(1911)

 
Талы избы, дорога,
Буры пни и кусты.
У лосиного лога
Четки елей кресты.
 
 
На завалине лыжи
Обсушил полудняк.
Снег дырявый и рыжий,
Словно дедов армяк.
 
 
Зорька в пестрядь и лыко
Рядит сучья ракит.
Кузовок с земляникой —
Солнце метит в зенит.
 
 
Дятел – пущ колотушка —
Дразнит стуком клеста,
И глухарья ловушка
На сегодня пуста.
 

 
Ветхая ставней резьба,
Кровли узорный конек.
Тебе, моя сказка, судьба
Войти в теремок.
 
 
Счастья-Царевны глаза
Там цветут в тишине,
И пленных небес бирюза
Томится в окне.
 
 
По зиме в теремок прибреду
Про свои поведать вины,
И глухую старуху найду
Вместо синей звенящей весны.
 

(1912)

 
Мне сказали, что ты умерла
Заодно с золотым листопадом,
И теперь, лучезарно светла,
Правишь горним неведомым градом.
 
 
Я нездешним забыться готов, —
Ты всегда баснословной казалась,
И багрянцем осенних листов
Не однажды со мной любовалась.
 
 
Говорят, что не стало тебя.
Но любви иссякаемы ль струи:
Разве зори – не ласка твоя,
И лучи – не твои поцелуи?
 

(1913)

 
Косогоры, низины, болота,
Над болотами ржавая марь.
Осыпается рощ позолота,
В бледном воздухе ладана гарь.
 
 
На прогалине теплятся свечи,
Озаряя узорчатый гроб,
Бездыханные девичьи плечи
И молитвенный с венчиком лоб.
 
 
Осень – с бледным челом инокиня —
Над покойницей правит обряд.
Даль мутна, речка призрачно-синя,
В роще дятлы зловеще стучат.
 

(1915)