Текст книги "Сочинения. В 2-х томах"

Автор книги: Николай Клюев

№ 252. ФЕВРАЛЬ.Впервые – «Знамя Труда», 28 декабря 1917 (10 янв. 1918); затем, без названия, «Скифы», сборн. 2, 1918; «Медный Кит», 1919. Разночтение в «Скифах»: Стих 30. Свободы золотой…

№ 253. СОЛНЦЕ ОСЬМНАДЦАТОГО ГОДА.Впервые – «Пламя», 1918, № 31, 8 декабря, стр. 15. Разночтения в журнале и кн. Клюева «Ленин», 1924:

Стих 2. Не забудь наши песни, бесстрашные кудри! (Ленин)

«3. Славяно-персидская порода (Пламя)

№ 254. ПУЛЕМЕТ.Опубликовано в «Медном Ките», 1919 (первая публикация?)

№ 255. ТОВАРИЩ.Впервые – «Пламя», 1918, № 27, октябрь (7 ноября), стр. 2. В «Ленине», 1924, без названия и с разночтением: Стих 19. Потемки шахты, дымок овина

№ 256. ИЗ ПОДВАЛОВ, ИЗ ТЕМНЫХ УГЛОВ.Впервые – «Знамя Труда», 30 декабря 1917 (12 января 1918); затем – «Красный Звон», 1918; «Медный Кит», 1919. По «Медн. Киту» и «Кр. Звону» нами исправлена явная опечатка «Знамени Труда» и «Песнослова»: Стих 16. И с невестою милой прощались…

Марсово Поле – площадь в Петербурге-Ленинграде, одно время переименованная в «Площадь Жертв Революции». В центре обширнейшей площади – братские могилы погибших в 1917 г. революционеров. Мих. Цетлин справедливо писал об этом стихотворении, что оно невольно напоминает «сборник революционных песен, где были, помнится, строки "О, не плачь, невеста, о студенте"… …Разумеется, такими стихами не исчерпывается творчество Клюева. Он – очень даровитый поэт». («Истинно-народные» поэты и их комментатор. «Современные Записки», № 3, Париж, 1921, стр. 241).

№ 257. КОММУНА.«Медный Кит», 1919, на мотив «Боже, Царя храни», с некоторым нарушением размера. Набрасываясь на подобные вирши Клюева и Есенина, Мих. Платонов, в альманахе правых эсеров «Мысль», 1, 1918, все-таки отмечает, что поэтов этих тянет к другому, своему, не большевистскому. При этом автор вспоминает и стихи Клюева «Февраль»: «Даже Клюев, занимающий место „придворного пииты“ Державина, неосторожно мечтает вслух о времени, когда „Не сломит штык, чугунный град /Ржаного Града стен…“» (стр. 287).

№ 258. ПУСТЬ ЧЕРЕН ДЫМ КРОВАВЫХ МЯТЕЖЕЙ.Впервые – «Красная Газета», Петроград, 1918 (№нами не найден – и дата не установлена). Затем – «Медный Кит», 1919.

№ 259. ЖИЛЬЦЫ ГРОБОВ, ПРОСНИТЕСЬ!Впервые – «Красная Газета», 1918 (№нами не найден). Затем – «Медный Кит», 1919. «Строки эти направлены против духовенства, „черных белогвардейцев“, как их называет Клюев, оказавших отчаянное сопротивление советской власти. Им он и пророчит гибель…». (В. Вдовин. Документы следует анализировать. «Вопросы Литературы», 1967, № 7, стр. 195).

№ 260. МАТРОС.«Медный Кит», 1919.

№ 261. НА БОЖНИЦЕ ТАБАКУ ОСЬМИНА.Впервые – «Знамя Труда», 9 (22) мая 1918; затем – «Медный Кит», 1919. В газете под названием «Республика».

№ 262. В ИЗБЕ ГАРМОНИКА: НАКИНУВ ПЛАЩ С ГИТАРОЙ…«Накинув илащ, с гитарой под полою» – начало популярного романса на слова гр. В. А. Соллогуба (1814–1882). «Вольга с Мамелфой старой» – Вольга, он же Волх (в) – один из «старших» богатырей русского эпоса; Мамелфа, Мемелфа или Амелфа, часто Тимофеевна – мать богатыря новгородского Василия Буслаева (см., напр., «Древние Российские Стихотворения» Кирши Данилова, № 10),

№ 263. УМУ – РЕСПУБЛИКА, А СЕРДЦУ – МАТЕРЬ-РУСЬ.«Медный Кит», 1919 (первая публикация?). Написано, судя по строчке «О, тысча девятьсот семнадцатый февраль», не позже конца 1917 г. Нами так и датировано. В этом замечательном стихотворении особенно сильно звучат мотивы Китежа. Представление о земном рае пришло, отчасти, и из старых лубочных картин. «Лубочная карта, известная под заглавием „Книга, глаголемая Козмография, переведена бысть с римского языка“, представляет круглую равнину земли, омываемую со всех сторон рекою-океаном; на восточной стороне означен „остров Макарийский, первый под самым востоком солнца, близь блаженного рая; потому его так нарицают, что залетают в сий остров птицы райские Гомоюн и Финикс и благоухание износят чудное… тамо зимы нет“». (А.Н. Афанасьев. Поэтические воззрения славян на природу. Т. 2, Москва, 1868, стр. 135). Преображенная мужицкая, христовская (хлыстовская) Русь у Клюева – то Белая Индия, то – пиршественные столы под дубом Ма/м/врийским. Преображенная Русь – и стан Авраамов под дубом Мамврийским, и Невидимый Град Китеж, цветущий Вечностью и Божественной Полнотой жизни, – и «райский крин благоухающий» – сад лилейный, – и райски преображенное Человечество, София, Мать Сыра-Земля – все это одновременно. В «Сказании о Невидимом Граде Китеже» Римского-Корсакова-Бельского:

 
А и сбудется небывалое:
Красотою все изукрасится,
Словно райский крин процветет Земля
И распустятся крины райские…
…Время кончилось – вечный миг настал…
 

А в хлыстовской и скопческой песне, записанной – по показаниям скопцов – в Соловецком монастыре (Кельсиев, 3, прилож., стр. 35, № 6), поется:

 
Аи, нуте-тка, други, порадейте-тка,
Вы у Батюшки-сударя во зеленом саду!
Сия милость Его Божья, благодать Его Святая,
Уж и этой благодатью вы умейте повладать:
А золоты коренья вы не стаптывайте,
А серебряны веточки вы не обламывайте,
А бумажные листочки вы не осыпывайте.
А нуте-тка, други, порадейте-тка,
И вы Батюшку-сударя поутешьте-тка,
И нас многогрешных порадывайте.
 

№ 264. РЕВОЛЮЦИЯ.«Медный Кит», 1919: «В Русь сошла золотая Обида»: «Уже бо, братие, не веселая година въстала, уже пустыни силу прикрыла. Въстала обида в силах Дажьбога внука, вступила девою на землю Трояню, въсплескала лебедиными крылы на синем море у Дону плещучи, упуди жирня времена. Усобица князем на поганыя погыбе…» (Слово о полку Игореве. Изд. Академии Наук СССР, «Литературн. Памятники», 1950, стр. 17). «Автор „Слова“ говорит здесь об обиде всей Русской земли в целом… …Образ девы-обиды, лебеди-девушки, плещущей лебедиными крыльями – типично фольклорный» (там же, комментарии Д. С. Лихачева, стр. 418). Датируется нами 1917 годом, так как строка «Но луна, по прозванью Февраль» и связанные с нею – не могла быть написана позже конца 1917 г.

№ 265. Я – ПОСВЯЩЕННЫЙ ОТ НАРОДА.«Медный Кит», 1919. Валаам – монастырь на одноименном острове Ладожского озера.

№ 266. НИЛА СОРСКОГО ГЛАС.Преп. Нил Сорский (ум. 1508) – «постриженник Кириллова Монастыря… долго жил на Афоне, наблюдал тамошние и цареградские скиты и, вернувшись в отечество, на реке Соре в Белозерском краю основал первый скит в России. Скитское жительство – средняя форма подвижничества между общежитием и уединенным отшельничеством. Скит похож и на особняк своим тесным составом из двух-трех келий, редко больше, и на общежитие тем, что у братии пища, одежда, работы – все общее. Но существенная особенность скитского жития – в его духе и направлении…"Кто молится только устами, а об уме небрежет, тот молится воздуху: Бог уму внимает". Скитский подвиг – это умное или мысленное делание, сосредоточенная внутренняя работа духа над самим собой, состоящая в том, чтобы „умом блюсти сердце“ от помыслов и страстей, извне навеваемых или возникающих из неупорядоченной природы человеческой. Лучшее оружие в борьбе с ними – мысленная, духовная молитва и безмолвие, постоянное наблюдение над своим умом». (В.О. Ключевский. Курс русской истории, часть II, переиздание, Госсоцэкгиз, Москва, 1937, стр. 299–300). Преп. Нил Сорский – основоположник русского старчества.

№ 267. МЕНЯ РАСПУТИНЫМ НАЗВАЛИ.«Медный Кит», 1919. «И не оберточный Романов» – самооправдание Клюева, бывшего в царской семье – и одновременно – в социалистических, революционных организациях, близко, судя по всему, знакомого и с Распутиным (см. вступ. статью). «Не случайно Клюева даже возили в Царское Село, где он читал свои стихи императрице и был принят благосклонно. Об этом сказано, между прочим, у самого Клюева, в „Четвертом Риме“…» (Вл. Орлов. Николай Клюев. «Литературная Россия», № 48, 25 ноября 1966, стр. 17). «Утихомирился Пегаске» – не опечатка и не описка Клюева, а упорное клюевское написание, да еще подтвержденное рифмой: «сказки».

№ 268. МЫ – РЖАНЫЕ, ТОЛОКОННЫЕ.Впервые – «Пламя», 1918, № 27, октябрь (7 ноября), под назв. «Владимиру Кириллову». См. об этом стихотворении во вступит, статье Б. Филиппова и во вступит, примечаниях к разделу «Красный рык». Владимир Дмитриевич Кириллов (1890–1943) – поэт, родившийся в крестьянской семье. Был матросом, участвовал в революционном движении. В печати выступил впервые в 1913. Член большевистской партии. Сначала – один из столпов «Пролеткульта», затем, с 1920 г. – один из руководящих членов «Кузницы». В 1937 г. арестован, как «кровавый пес империализма» и погиб где-то в лагерях НКВД. «Посмертно реабилитирован». А был он и председателем Всесоюзной ассоциации пролетарских писателей (ВАПП), и руководящим работником Коммунистической партии, и воевал за советскую власть… Кириллову, между прочим, принадлежит и «программное» стихотворение пролетарских писателей – «Мы»:

 
…Мы во власти мятежного, страстного хмеля;
Пусть кричат нам: «Вы палачи красоты»,
Во имя нашего Завтра – сожжем Рафаэля,
Разрушим музеи, растопчем искусства цветы…
 

Стихи – конца 1917 года. (Вл. Кириллов. Стихотворения. ГИХЛ, Москва, 1958, стр. 41).

№ 269. ТВОЕ ПРОЗВИЩЕ – РУССКИЙ ГОРОД.См. примечания к разделу «Красный рык». "Марат, разыгранный по наслышке» – в 1919–1922 гг. на всех клубных и провинциальных сценах шла глупейшая пьеска «Марат – Друг Народа». Написал ее некий Антон Амнуэль, подписавший ее «Красный Петроград, май 1919» (опубликована в журнальчике Пролеткульта «Грядущее», как раз в том же № 5–6, 1919, где и напечатан «Красный Конь» Клюева). Но пьеса – в ее первоначальной редакции – была написана и разыгрывалась еще в 1918 г.

№ 270. ПРОСНУТЬСЯ С ПЕРЕРЕЗАННОЙ ВЕНОЙ.«Приведет Алисафия Змея» – мотив из духовного стиха «О спасении Елисафии Арахлинской царевны» Егорием Храбрым. Царевна Е/А/лисафия, обреченная на съедение Змеем, спасена св. Георгием Победоносцем (см., напр., «Русь Страждущая. Стихи народные о любви и скорби. Венец многоцветный», Е.А. Ляцкого, Стокгольм, 1920, стр. 103–110).

№ 272. РЕСПУБЛИКА.Впервые – «Пламя», 1918, № 29, 17 октября, стр. 5. «Керженец в городском обноске» – характерный образ Руси тех лет. Река Керженец в Заволжье, в Семеновском уезде – центр древлего благочестия, скитов староверья. Неподалеку и озеро Светлояр – местонахождение легендарного Китежа.

№ 274. НЕЗАБУДКИ В ЛЯЗГАЮЩЕЙ СЛЕСАРНОЙ.Впервые – «Пламя», 1919, № 37, 19 января, стр. 7. Марсово Поле – см. примеч. К стих. № 256.

№ 278. НА УЩЕРБЕ КРАСНЫЕ ДНИ.Григорий Новых – Григорий Распутин. См. во вступит, статье. Опять мотивы революции переплетаются с хлыстовством, распутинщиной и былевыми крестьянскими мотивами. И основной лейтмотив – переход революции в дни «серные геенские». Мотив – общий для «скифов» (см., напр., лево-эсеровский журнал под ред. М. Спиридоновой – «Наш Путь», особенно №№ 1 и 2 за 1917 г. – статьи о «спасении революции»), для близкого к «скифам» А. Блока: «Большевизма и революции нет ни в Москве, ни в Петербурге. Большевизм – настоящий, русский, набожный – где-то в глуби России, может быть в деревне»; новый – неосуществленный – сборник стихов Блок предполагал озаглавить «Черный день»… (См. статью «Александр Блок» Вл. Орлова, в кн. Ал. Блок. Стихотворения. – Поэмы. – Театр. Редакция Вл. Орлова, ГИХЛ, Ленинград, 1936, стр. 43–44).

№ 279. ЕСТЬ В ЛЕНИНЕ КЕРЖЕНСКИЙ ДУХ.Впервые – «Знамя Труда», журн., 1918, № 1, стр. 15; затем – «Медный Кит», 1919. О стихах Клюева, посвященных Ленину, много писал, когда они вышли отдельной книжкой, Г. Лелевич. Он прямо утверждал, что клюевский «Ленин» – кулацкий Ленин, и с революцией Клюеву не по пути (рецензия: Н. Клюев. Ленин. «Печать и Революция», 1924, № 2; статья: Окулаченный Ленин, в кн. «На литературном посту», изд. «Октябрь», Тверь, 1924; отдельные замечания в кн. «Литературный стиль военного коммунизма», 1928). Троцкий говорил, как уже сказано раньше, что у Клюева не поймешь – Ленин это – или Анти-Ленин?

№ 281. СМОЛЬНЫЙ, – В КОЖАНОЙ КУРТКЕ.В «Ленине», 1924, разночтение:

Стих 24. Над пучиной столетий грозовый маяк.

Гороховая 2 – дом ЧК-ГПУ-НКВД в Петрограде-Ленинграде.

«Урицкого труп» – первый председатель ЧК Урицкий был убит в 1918 г. членом партии социалистов-революционеров – поэтом Леонидом Каннегиссером.

№ 286. ОКТЯБРЬ – МЕСЯЦ ПРОСИНИ, ЛИСТОПАДА. В «Ленине», 1924, разночтение:

Стих 16. Как сомовья икра, как песцовый выжлец!

№ 287. ВОЗДУШНЫЙ КОРАБЛЬ.В «Ленине», 1924, без названия – и совсем в иной редакции:

 
Я построил воздушный корабль,
Где на парусе Огненный лик.
Слышу гомон отлетных цапль,
Лебединый, хрустальный крик.
 
 
По кошачьи белый медведь,
Слюня лапу, моет скулу…
Самоедская рдяная медь
Небывалую трубит хвалу.
 
 
Я под Смольным стихами трубил,
Где горящий, как сполох, солдат
Пулеметным пшеном прикормил
Ослепительных гаг и утят.
 
 
Там ночной звероловный костер,
Как в тайге, озарял часовых…
Отзвенел ягелевый узор,
Глубь строки и капель запятых.
 
 
Только с паруса Ленина лик
Путеводно в межстрочья глядит,
Где взыграл, как зарница, на миг
Песнобрюхий лазоревый кит.
 

Строфа с Демьяном Бедным (предпоследняя) исключена вовсе, а остальные искажены до неузнаваемости цензурой (или автором – под давлением цензуры). «С книжной выручки Бедный Демьян подавился кумачным хи-хи» – уже в те годы началось чудовищное массовое производство стихов, плакатов, брошюр, фельетонов в стихах, басен и песен – и чудовищное обогащение Демьяна Бедного. 30 августа 1918 эсерка Дора Каплан стреляла в Ленина, а уже 7 сентября 1918 Демьян Бедный писал на разудалый мотив: «Мы раны нашего вождя слезами ярости омоем» (Демьян Бедный. Избр. произведения. Больш. серия «Библиотеки Поэта», изд. «Совет. Писатель», Ленинград, 1951, стр. 94).

№ 288. ПОСОЛ ОТ МЕДВЕДЯ.В «Ленине», 1924, название снято.

№ 289. МЕДНЫЙ КИТ.В одноименной книге Клюева, может быть, первая публикация этой небольшой поэмы. Арахлин-град – апокрифический град-царство, который Господь покарал за грехи, послав на него дракона-Змея, пожиравшего девиц. Очередную жертву – Алисафию-царевну – спас Егорий Храбрый (св. Георгий Победоносец). Дивеево – женский монастырь, основанный преп. Серафимом Саровским неподалеку от Саровской обители, в Темниковском уезде Костромской губернии, у северных ее границ с губернией Нижегородской. Чапыгин, Алексей Павлович (1870–1937), родившийся в Каргопольском уезде Олонецкой губернии, превосходный прозаик («Белый скит», «Разин Степан», «Гулящие люди», и т. д.), – земляк Клюева, одно время близкий к «Скифам». «Инония» – «скифская» программная поэма Есенина (1918):

 
Языком вылижу на иконах я
Лики мучеников и святых.
Обещаю вам град Инонию,
Где живет божество живых!
Плачь и рыдай, Московия!..
 

Кострома – и название города, и русско-славянское божество смерти и зимы: Кострому жгут – в виде снопа – или топят в реке, озере, пруде – в Иванову ночь

ОГНЕННЫЙ ЛИК [3]3
  [В 2-х т.]. – Т. 2 / Николай Клюев; Под общ. ред. Г.П. Струве, Б.А. Филиппова. – Б.м.: A.Neimanis, 1969. – С. 139–479.
  Стихотворения и поэмы, не вошедшие в две книги «ПЕСНОСЛОВА»


[Закрыть]

Львиный хлеб

 
Псалтырь царя Алексия,
В страницах убрусы, кутья,
Неприкаянная Россия
По уставам бродит кряхтя.
 
 
Изодрана душегрейка,
Опальный треплется плат…
Теперь бы в сенцах скамейка,
Рассказы про Китеж-град.
 
 
На столе медовые пышки,
За тыном успенский звон…
Зачураться бы от наслышки
Про железный неугомон,
 
 
Как в былом, всхрапнуть на лежанке.
Только в ветре порох и гарь…
Не заморскую ль нечисть в баньке
Отмывает тишайший царь?
 
 
Не сжигают ли Аввакума
Под вороний несметный грай?..
От Бухар до лопского чума
Полыхает кумачный май.
 
 
Заметает яблонным цветом
Душегрейку, постный псалтырь…
За плакатным советским летом
Расцветают розы, имбирь.
 
 
В лучезарьи звездного сева,
Как чреватый колос браздам,
Наготою сияет Ева,
Улыбаясь юным мирам.
 

 
Свет неприкосновенный, свет неприступный
Опочил на родной земле…
Уродился ячмень звездистый и крупный,
Румяный картофель пляшет в котле.
 
 
Облизан горшок белокурым Васяткой,
В нем прыгает белка – лесной солнопек,
И пленники – грызь, маята с лихорадкой,
Завязаны в бабкин заклятый платок.
 
 
Не кашляет хворь на счастливых задворках,
Пуста караулка и умер затвор,
Чтоб сумерки выткать, в алмазных оборках
Уселась заря на пуховый бугор.
 
 
Покинула гроб долгожданная мама,
В улыбке – предвечность, напевы в перстах…
Треух – у тунгуза, у бура – панама,
Но брезжит одно в просветленных зрачках:
 
 
Повыковать плуг – сошники Гималаи,
Чтоб чрево земное до ада вспахать, —
Леха за Олонцем, оглобли в Китае…
То свет неприступный – бессмертья печать.
 
 
Васятку в луче с духовидицей печкой,
Я ведаю, минет карающий плуг,
Чтоб взростил не меч с сарацынской насечкой
Удобренный ранами песенный луг.
 

 
Россия плачет пожарами,
Варом, горючей золой,
Над перинами, над самоварами,
Над черной уездной судьбой.
 
 
Россия смеется зарницами,
Плеском вод, перелетом гусей
Над чертогами и темницами,
Над грудой разбитых цепей.
 
 
Россия плачет распутицей,
Листопадом, серым дождем
Над кутьею и Троеручицей
С кисою, с пудовым замком.
 
 
Россия смеется бурями,
Блеском молний, обвалами гор
Над сединами, буднями хмурыми,
Где чернильный и мысленный сор,
 
 
Над моею заклятой тетрадкою,
Где за строчками визг бесенят!..
Простираюсь перед укладкою,
И слезам, и хохоту рад.
 
 
Там, Бомбеем и Ладогой веющий,
Притаился мамин платок,
О твердыни ларца, пламенеющий,
Разбивается смертный поток.
 
 
И над Русью ветвится и множится
Вавилонского плата кайма…
Возгремит, воссияет, обожится
Материнская вещая тьма!
 

 
Я знаю, родятся песни —
Телки у пегих лосих, —
И не будут звезды чудесней,
Чем Россия и вятский стих!
 
 
Города Изюмец, Чернигов
В словозвучьи сладость таят…
Пусть в стихе запылает Выгов,
Расцветет хороводный сад.
 
 
По заставкам Волга, Онега
С парусами, с дымом костров!..
За морями стучит телега,
Беспощадных мча седоков.
 
 
Черный уголь, кудесный радий,
Пар-возница, гулёха-сталь
Едут к нам, чтобы в Китеж-граде
Оборвать изюм и миндаль,
 
 
Чтобы радужного Рублева
Усадить за хитрый букварь…
На столетье замкнется снова
С драгоценной поклажей ларь.
 
 
В девяносто девятое лето
Заскрипит заклятый замок,
И взбурлят рекой самоцветы
Ослепительных вещих строк.
 
 
Захлестнет певучая пена
Холмогорье и Целебей,
Решетом наловится Вена
Серебристых слов-карасей!
 
 
Я взгляну могильной березкой
На безбрежность песенных нив,
Благовонной зеленой слезкой
Безымянный прах окропив.
 

 
Умирают звезды и песни
Но смерть не полнит сумы, —
Самоцветный лебедь Воскресни
Гнездится в недрах тюрьмы.
 
 
Он сосцов девичьих алее
Ловит рыбок – чмоки часов…
Нож убийцы и цепи злодея
Знают много воскресных слов.
 
 
И на исповеди, перед казнью.
Улей-сердце выводит пчел,
Над смертельной слезой, над боязнью
Поцелуйный реет орел.
 
 
Оборвутся часов капели,
Как луга, омыв каземат,
Семисвечником на постели
Осенит убийцу закат.
 
 
И с седьмого певчего неба
Многовзорный скатится Глаз,
Чтобы душу черней Эреба
Спеленать в лазурный атлас.
 
 
А за ним Очиститель сходит
С пламенеющею метлой,
Сор метет и пятна выводит,
Хлопоча, как мать, над душой.
 
 
И когда улыбка дитяти
Расплещет губ черноту,
Смерть – стрелок в бедуинском плате
Роковую ставит мету.
 

 
Проститься с лаптем-милягой,
С овином, где дед-Велес
Закатиться красной ватагой
В безвестье чужих небес.
 
 
Прозвенеть тальянкой в Сиаме,
Подивить трепаком Каир,
В расписном бизоньем вигваме
Новоладожский править пир.
 
 
Угостить раджу солодягой,
Баядерку сладким рожком…
Как с Россией, простясь с бумагой,
Киммерийским журчу стихом.
 
 
И взирает Спас с укоризной
Из угла на словесный пляс.
С окровавленною отчизной
Не печалит разлука нас.
 
 
И когда зазвенит на Чили
Керженский самовар,
Серафим на моей могиле
Вострубит светел и яр.
 
 
И взлетит душа алконостом
В голубую млечную медь,
Над родным плакучим погостом
Избяные крюки допеть.
 

 
Коровы – платиновые зубы,
Оранжевая масть, в мыке валторны,
На птичьем дворе гамаюны, инкубы
Домашние твари, курино-покорны.
 
 
Пшеничные рощи, как улей, медовы,
На радио солнце лелеют стволы.
Глухие преданья про жатву и ловы
В столетиях брезжат неясно-смуглы.
 
 
Двуликие девушки ткут песнопенья, —
Уснова – любовь, поцелуи – уток,
Блаженна земля и людские селенья,
Но есть роковое: Начало и Срок.
 
 
Но есть роковое: Печаль и Седины,
Плакучие ивы и воронов грай…
Отдайте поэту родные овины,
Где зреет напев – просяной каравай!
 
 
Где гречневый дед – золотая улыба
Словесное жито ссыпает в сусек…
Трещит ремингтон, что Удрас и Барыба
В кунсткамерной банке почили навек,
 
 
Что внук китовраса в заразной больнице
Гнусавит Ой-ра, вередами цветя…
Чернильный удав на сермяжной странице
Пожрал мое сердце, поэзии мстя.
 

Виктору Шимановскому

 
Придет караван с шафраном,
С шелками и бирюзой,
Ступая по нашим ранам,
По отмели кровяной.
 
 
И верблюжьи тяжкие пятки
Умерят древнюю боль,
Прольются снежные святки
В ночную арабскую смоль.
 
 
Сойдутся – вятич в тюрбане,
Поморка в тунисской чадре,
В незакатном новом Харане
На Гор лучезарной горе.
 
 
Переломит Каин дубину
Для жертвенного костра,
И затопит земную долину
Пылающая гора.
 
 
Города журавьей станицей
Взбороздят небесную грудь.
Повенец с лимонного Ниццей
Укажут отлетный путь.
 
 
И не будет песен про молот,
Про невидящий маховик,
Над Сахарою смугло-золот
Прозябнет России лик.
 
 
В шафранных зрачках караваны
С шелками и бирюзой,
И дремучи косы-платаны,
Целованные грозой.