Текст книги "Сочинения. В 2-х томах"

Автор книги: Николай Клюев

НИКОЛАЙ КЛЮЕВ

Только во сто лет раз слетает с Громового дерева огнекрылая Естрафиль-птица, чтобы пропеть-провещать крещенному люду Судьбу-Гарпун.

И лишь в сороковую, неугасимую, нерпячью зарю расцветает в грозных соловецких дебрях Святогорова палица – чудодейная Лом-трава, сокрушающая стены и железные засовы. Но еще реже, еще потайнее проносится над миром пурговый звон народного песенного слова, – подспудного, мужицкого стиха. Вам, люди, несу я этот звон – отплески Медного Кита, на котором, по древней лопарской сказке, стоит Всемирная Песня.

Николай КЛЮЕВ

Присловие к книге стихов «Медный Кит», 1919.

* * *

Песни мои Олонецкие журавли да болотные гагары – летите за синее море, под сапфирное небо прекрасной Италии! Поклонитесь от меня вечному городу Риму, страстотерпному праху Колизея, гробнице чудного во святых русских Николы Милостивого, могилке сладчайшего брата калик перехожих Алексия-человека Божьего, соснам Умбрии и убрусу Апостола Петра! Расскажите им, песни, что заросли русские поля плакун-травой невылазной, что рыдален шум берез новгородских, что кровью течет Матерь-Волга, что от туги и скорби своего панцырного сердца захлебнулся черной тиной тур Иртыш – Ермакова братчина, червонная сулея Сибирского царства, что волчьим воем воют родимые избы, замолкли грановитые погосты, и гробы отцов наших брошены на чумных и смрадных свалках.

Увы! Увы! Лютой немочью великая, непрощёная и неприкаянная Россия!

Николай КЛЮЕВ

День Похвалы Пресвятыя Богородицы 1929 года.

(Из посвящения «Этторе Лё Гатто – Светлому брату» Песнослова)

(АВТОБИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА)

Мне тридцать пять лет, родом я по матери прионежский, по отцу же из-за Свити-реки, ныне Вологодской губ.

Грамоте, песенному складу и всякой словесной мудрости обучен своей покойной матерью, память которой чту слезно, даже до смерти.

Жизнь моя – тропа Батыева. От Соловков до голубиных китайских гор пролегла она: много на ней слез и тайн запечатленных… Родовое древо мое замглено коренем во временах царя Алексия, закудрявлено ветвием в предивных строгановских письмах, в сусальном полыме пещных действ и потешных теремов.

До Соловецкого Страстного сиденья восходит древо мое, до палеостровских самосожженцев, до выговских неколебимых столпов красоты народной.

Первая книга моя «Сосен перезвон» напечатана радением купца Знаменского в Москве 1912 года.

Мои книги: «Сосен перезвон», «Братские песни», «Лесные были», «Мирские думы», «Медный Кит», «Песнослов» (I и II кн.), «Избяные песни», «Песнь Солнценосца», «Четвертый Рим», «Мать-Суббота» и «Ленин».

(1925)

(АВТОБИОГРАФИЧЕСКАЯ ЗАМЕТКА)

Говаривал мне мой покойный тятинька, что его отец, а мой – дед, медвежьей пляской сыт был. Водил он медведей по ярмаркам, на сопели играл, а косматый умник под сопель шином ходил. Подручным деду был Федор Журавль – мужик, почитай, сажень ростом: тот в барабан бил и журавля представлял. Ярманки в Белозерске, в Кирилловской стороне, до двухсот целковых деду за год приносили.

Так мой дед Тимофей и жил. Дочерей, а моих теток, за хороших мужиков замуж выдал. Сам жил не на квасу да редьке: по престольным праздникам кафтан из ирбитского сукна носил, с плисовым воротником, кушак по кафтану бухарский, а рубаху носил тонкую, с бисерной надкладкой по вороту.

Разоренье и смерть дедова от указа пришла. Вышел указ: медведей-плясунов в уездное управление для казни доставить… Долго еще висела шкура кормильца на стене в дедовой повалуше, пока время не стерло ее в прах.

Но сопель медвежья жива, жалкует она в моих песнях, рассыпается золотой зернью, аукает в сердце моем, в моих снах и созвучиях… Я – мужик, но особой породы: кость у меня тонкая, кожа белая, и волос мягкий. Ростом я два аршина восемь вершков, в грудях двадцать четыре, а в головной обойме пятнадцать с половиной. Голос у меня чистый и слово мерное, без слюны и без лая, глазом же я зорок и сиз: нерпячий глаз у меня, неузнанный. Не пьяница я и не табакур, но к сиропному пристрастен: к тверскому прянику, к изюму синему в цеженом меду, к суслу, к слоеному пирогу с куманичным вареньем, к постному сахару и ко всякому леденцу.

В обиходе я тих и опрятен. Горница у меня завсегда, как серебряная гривна, сияет и лоснится. Лавка древесным песком да берестой натерта – моржевому зубу белей не быти…

Жизнь моя – тропа Батыева: от студеного Коневца (головы коня) до порфирного быка Сивы пролегла она. Много на ней слез и тайн запечатленных. Труды мои на русских путях, жизнь на земле, тюрьма, встречи с городом, с его бумажными и каменными людями, революция – выражены мною в моих книгах, где каждое слово оправдано опытом, где все пронизано Рублевским певчим заветом, смысловой графьей, просквозило ассисом любви и усыновления.

Из всех земных явлений я больше люблю огонь. Любимые мои поэты – Роман Сладкопевец, Верлэн и царь Давид. Самая желанная птица – жаворонок, время года – листопад, цвет – нежно-синий, камень – сапфир. Василек – цветок мой, флейта – моя музыка.

(1926)

«ПЕСНОСЛОВ»  [1]1
  Клюев Н.А. Сочинения. [В 2-х т.]. – Т. 1 / Николай Клюев; Под общ. ред. Г.П. Струве, Б.А. Филиппова. – Б.м.: A.Neimanis, 1969..


[Закрыть]

Сосен перезвон

Александру Блоку –

Нечаянной Радости

 
В златотканные дни Сентября
Мнится папертью бора опушка.
Сосны молятся, ладан куря,
Над твоей опустелой избушкой.
 
 
Ветер-сторож следы старины
Заметает листвой шелестящей.
Распахни узорочье сосны,
Промелькни за березовой чащей!
 
 
Я узнаю косынки кайму,
Голосок с легковейной походкой…
Сосны шепчут про мрак и тюрьму,
Про мерцание звезд за решеткой,
 
 
Про бубенчик в жестоком пути,
Про седые бурятские дали…
Мир вам, сосны, вы думы мои,
Как родимая мать, разгадали!
 
 
В поминальные дни Сентября
Вы сыновнюю тайну узнайте,
И о той, что погибла, любя,
Небесам и земле передайте.
 

 
Весна отсняла… Как сладостно больно,
Душой отрезвяся, любовь схоронить.
Ковыльное поле дремуче раздольно,
И рдяна заката огнистая нить.
 
 
И серые избы с часовней убогой,
Понурые ели, бурьяны и льны
Суровым безвестьем, печалию строгой —
«Навеки», «Прощаю», – как сердце полны.
 
 
О, матерь-отчизна, какими тропами
Бездольному сыну укажешь пойти;
Разбойную ль удаль померять с врагами,
Иль робкой былинкой кивать при пути?
 
 
Былинка поблекнет, и удаль обманет,
Умчится, как буря, надежды губя;
Пусть ветром нагорным душа моя станет
Пророческой сказкой баюкать тебя.
 
 
Баюкать безмолвье и бури лелеять,
В степи непогожей шуметь ковылем,
На спящие села прохладою веять
И в окна стучаться дозорным крылом.
 

 
Наша радость, счастье наше
Не крикливы, не шумны,
Но блаженнее и краше,
Чем младенческие сны.
 
 
В серых избах, в казематах
В нестерпимый крестный час
Смертным ужасом объятых
Не отыщется меж нас.
 
 
Мы блаженны, неизменны,
Веря любим и молчим,
Тайну Бога и вселенной
В глубине своей храним.
 
 
Тишиной безвестья живы,
Во хмелю и под крестом,
Мы – жнецы вселенской нивы
Вечеров уборки ждем.
 
 
И хоть смерть косой тлетворной
Нам грозит из лет седых,
Он придет, нерукотворный
Век колосьев золотых.
 

 
Вечер ржавой позолотой
Красит туч изгиб.
Заболею за работой
Под гудочдый хрип.
 
 
Прибреду в подвальный угол —
В гнилозубый рот.
Много страхов, черных пугал
Темень приведет.
 
 
Перепутает с просонка
Стрелка ход минут…
Убаюкайте совенка,
Сосны, старый пруд!
 
 
Мама, дедушка Савелий,
Лавка глаже щек…
Темень каркнет у постели:
«Умер паренек».
 
 
«По одежине – фабричный,
Обликом – белес»…
И положат в гроб больничный
Лавку, старый лес.
 
 
Сказку мамину на сердце,
В изголовье – пруд,
Убиенного младенца
Ангелы возьмут.
 
 
К деду Боженьке, рыдая,
Я щекой прильну:
«Там, где гарь и копоть злая,
Вырасти сосну!»
 
 
«Страшно, дедушка, у домны
Голубю-душе…»
И раздастся голос громный
В Божьем шалаше:
 
 
«Полетайте, серафимы,
В преисподний дол!
Там для пил неуязвимый
Вырастите ствол.
 
 
Расплесните скатерть хвои,
Звезды шишек, смоль,
Чтобы праведные Нои
Утолили боль.
 
 
Чтоб от смол янтарно пегий,
Как лесной закат,
Приютил мои ковчеги
Хвойный арарат».
 

 
Я говорил тебе о Боге,
Непостижимое вещал
И об украшенном чертоге
С тобою вместе тосковал.
 
 
Я тосковал о райских кринах,
О берегах иной земли,
Где в светло-дремлющих заливах
Блуждают сонно корабли.
 
 
Плывут преставленные души
В незатемненный далью путь,
К Материку желанной суши
От бурных странствий отдохнуть.
 
 
С тобой впервые разгадали
Мы очертанья кораблей,
В тумане сумеречной дали,
За гранью слившихся морей.
 
 
И стали чутки к откровенью
Незримо веющих сирен,
Всегда готовы к выступленью
Из Лабиринта бренных стен.
 
 
Но иногда мы чуем оба
Ошибки чувства и ума:
О неужель за дверью гроба
Нас ждет неволя и тюрьма?
 
 
Все так же будет вихрь попутный
Крутить метельные снега,
Синеть чертою недоступной
Вдали родные берега?
Свирелью плачущей сирены
Томить пугливые сердца,
И океан лохмотья пены
Швырять на камни без конца?
 

(1908)

 
Вы на себя плетете петли
И навостряете мечи.
Ищу вотще: меж вами нет ли
Рассвета алчущих в ночи?
 
 
На мне убогая сермяга,
Худая обувь на ногах,
Но сколько радости и блага
Сквозит в поруганных чертах.
 
 
В мой хлеб мешаете вы пепел,
Отраву горькую в вино,
Но я как небо мудро-светел,
И не разгадан как оно.
 
 
Вы обошли моря и сушу,
К созвездьям взвили корабли,
И лишь меня – мирскую душу,
Как жалкий сор пренебрегли.
 
 
Работник Господа свободный
На ниве жизни и труда,
Могу ль я вас, как терн негодный,
Не вырвать с корнем навсегда?
 

 
Я был прекрасен и крылат
В Богоотеческом жилище,
И райских кринов аромат
Мне был усладою и пищей.
 
 
Блаженной родины лишен
И человеком ставший ныне,
Люблю я сосен перезвон,
Молитвословящий пустыне.
 
 
Лишь одного недостает
Душе в подветренной юдоли,
Чтоб нив просторы, лоно вод
Не оглашались стоном боли,
 
 
Чтоб не стремил на брата брат
Враждою вспыхнувшие взгляды,
И ширь полей как вертоград
Цвела для мира и отрады,
 
 
И чтоб похитить человек
Венец Создателя не тщился,
За что, отверженный навек,
Я песнокрылия лишился.
 

 
Вы – отгул глухой, гремучей,
Обессилевшей волны,
Мы – предутренние тучи,
Зори росные весны.
 
 
Ваши помыслы – ненастье,
Дрожь и тени вечеров,
Наши – мирное согласье
Тяжких времени шагов.
 
 
Прозревается лишь в книге
Вами мудрости конец, —
В каждом облике и миге
Наш взыскующий Отец.
 
 
Ласка матери-природы
Вас забвеньем не дарит, —
Чародейны наши воды
И огонь многоочит.
 
 
За слиянье нет поруки,
Перевал скалист и крут,
Но бесплодно ваши стуки
В лабиринте не замрут.
 
 
Мы как рек подземных струи
К вам незримо притечем,
И в безбрежном поцелуе
Души братские сольем.
 

 
Просинь – море, туча – кит,
А туман – лодейный парус.
За окнищем моросит
Не то сырь, не то стеклярус.
 
 
Двор – совиное крыло —
Весь в глазастом узорочьи.
Судомойня – не село,
Брань – не щекоты сорочьи.
 
 
В городище, как во сне,
Люди – тля, а избы – горы.
Примерещилися мне
Беломорские просторы
 
 
Гомон чаек, плеск весла,
Вольный промысел ловецкий:
На потух заря пошла,
Чуден остров Соловецкий.
 
 
Водяник прядет кудель,
Что волна, то пасмо пряжи…
На извозчичью артель
Я готовлю харч говяжий.
 
 
Повернет небесный кит
Хвост к теплу и водополью…
Я как невод, что лежит
На мели, изьеден солью.
 
 
Не придет за ним помор —
Пододонный полонянник…
Правят сумерки дозор,
Как ночлег бездомный странник.
 

(1911)

 
Осенюсь могильною иконкой,
Накормлю малиновок кутьей,
И с клюкой, с дорожною котомкой
Закачусь в туман вечеровой.
 
 
На распутьях дальнего скитанья,
Как пчела медвяную росу,
Соберу певучие сказанья
И к тебе, родимый, принесу.
 
 
В глубине народной не забытым
Ты живешь, кровавый и святой…
Опаленным, сгибнувшим, убитым,
Всем покой за дверью гробовой.
 

 
В морозной мгле, как око сычье,
Луна-дозорщица глядит;
Какое светлое величье
В природе мертвенной сквозит.
 
 
Как будто в поле, мглой объятом,
Для правых подвигов и сил,
Под сребротканным снежным платом
Прекрасный витязь опочил.
 
 
О кто ты, родина? Старуха?
Иль властноокая жена?
Для песнотворческого духа
Ты полнозвучна и ясна.
 
 
Твои черты январь-волшебник
Туманит вьюгой снеговой,
И схимник-бор читает требник,
Как над умершею тобой.
 
 
Но ты вовек неуязвима
Для смерти яростных зубов.
Как мать, как женщина любима
Семьей отверженных сынов.
 
 
На их любовь в плену угрюмом,
На воли пламенный недуг
Ты отвечаешь бора шумом,
Мерцаньем звезд да свистом вьюг.
 
 
О изреки: какие боли,
Ярмо какое изнести,
Чтоб в тайники твоих раздолий
Открылись торные пути?
 
 
Чтоб, неизбывная доселе,
Родная сгинула тоска
И легкозвоннее метели
Слетела песня с языка?
 

 
Сердцу сердца говорю:
Близки межи роковые,
Скоро вынесет ладью
На просторы голубые.
 
 
Не кручинься и не плачь.
Необъятно и бездумно,
Одиночка и палач —
Все так ново и безумно.
 
 
Не того в отшедшем жаль,
Что надеждам изменило,
Жаль, что родины печаль
Жизни море не вместило.
 
 
Что до дна заметено
Зарубежных вьюг снегами,
Рокоча как встарь, оно
Не заспорит с берегами.
 

 
Холодное как смерть, равниной бездыханной
Болото мертвое раскинулось кругом,
Пугая робкий взор безбрежностью туманной,
Зловещее в своем молчаньи ледяном.
 
 
Болото курится как дымное кадило,
Безгласное как труп, как камень мостовой.
Дитя моей любви, не для тебя ль могилу
Готовит здесь судьба незримою рукой!
 
 
Избушка ветхая на выселке угрюмом
Тебя изгнанницу святую приютит,
И старый бор печально-строгим шумом
В глухую ночь невольно усыпит.
 
 
Но чуть рассвет затеплится над бором,
Прокрякает чирок в надводном тростнике,
Болото мертвое немерянным простором
Тебе напомнит вновь о смерти и тоске.
 

 
Ты все келейнее и строже,
Непостижимее на взгляд…
О кто же, милостивый Боже,
В твоей печали виноват?
 
 
И косы пепельные глаже,
Чем раньше, стягиваешь ты,
Глухая мать сидит за пряжей
На поминальные холсты.
 
 
Она нездешнее постигла,
Как ты, молитвенно-строга…
Блуждают солнечные иглы
По колесу от очага.
 
 
Зимы предчувствием объяты,
Рыдают сосны на бору;
Опять глухие казематы
Тебе приснятся ввечеру.
 
 
Лишь станут сумерки синее,
Туман окутает реку, —
Отец, с веревкою на шее,
Придет и сядет к камельку.
 
 
Жених с простреленною грудью,
Сестра, погибшая в бою, —
Все по вечернему безлюдью
Сойдутся в хижину твою.
 
 
А Смерть останется за дверью,
Как ночь, загадочно темна.
И до рассвета суеверью
Ты будешь слепо предана.
 

 
О ризы вечера, багряно-золотые,
Как ярое вино пьяните вы меня!
Отраднее душе развалины седые
Туманов – вестников рассветного огня.
 
 
Горите же мрачней, закатные завесы!
Идет Посланец Сил, чтоб сумрак одолеть;
Пусть в безднах темноты ликуют ночи бесы,
Отгулом вторит им орудий злая медь.
 
 
Звончее топоры поют перед рассветом,
От эшафота тень черней – перед зарей…
Одежды вечера пьянят багряным цветом,
А саваны утра покоят белизной.
 

 
Двор, как дно огромной бочки,
Как замкнутое кольцо;
За решеткой одиночки
Чье-то бледное лицо.
 
 
Темной кофточки полоски,
Как ударов давних след,
И девической прически
В полумраке силуэт.
 
 
После памятной прогулки,
Образ светлый и родной,
В келье каменной и гулкой
Буду грезить я тобой.
 
 
Вспомню вечер безмятежный,
В бликах радужных балкон,
И поющий скрипкой нежной
За оградой граммофон.
 
 
Светло-крашеную шлюпку,
Весел мерную молву,
Рядом девушку-голубку —
Белый призрак наяву…
 
 
Я все тот же – мощи жаркой
Не сломил тяжелый свод…
Выйди, белая русалка,
К лодке, дремлющей у вод!
 
 
Поплывем мы… Сон нелепый!
Двор, как ямы мрачной дно,
За окном глухого склепа
И зловеще и темно.
 

(1907)

 
Я надену черную рубаху,
И вослед за мутным фонарем
По камням двора пройду на плаху
С молчаливо ласковым лицом.
 
 
Вспомню маму, крашеную прялку,
Синий вечер, дрему паутин,
За окном ночующую галку,
На окне любимый бальзамин,
 
 
Луговин поемные просторы,
Тишину обкошенной межи,
Облаков жемчужные узоры
И девичью песенку во ржи:
 
 
Узкая полосынька
Клинышком сошлась, —
Не во-время косынька
На две расплелась,
 
 
Развилась по спинушке,
Как льняная плеть, —
Не тебе-детинушке
Девушкой владеть.
 
 
Деревца вилавого
С маху не срубить, —
Парня разудалого
Силой не любить.
Белая березынька
 
 
Клонится к дождю…
Не кукуй, загозынька,
Про судьбу мою…
 
 
Но прервут куранты крепостные
Песню-думу боем роковым…
Бред души! То заводи речные
С тростником поют береговым.
 
 
Сердца сон кромешный как могила!
Опустил свой парус рыбарь-день.
И слезятся жалостно и хило
Огоньки прибрежных деревень.
 

(1911)

 
Темным зовам не верит душа,
Не летит встречу призракам ночи.
Ты как осень ясна, хороша,
Только строже и в ласках короче.
 
 
Потянулися с криком в отлет
Журавли над потусклой равниной.
Как с природой, тебя эшафот
Не разлучит с родимой кручиной.
 
 
Не однажды под осени плач,
О тебе – невозвратно далекой,
За разгульным стаканом палач
Головою поникнет жестокой.
 

 
«Безответным рабом
Я в могилу сойду,
Под сосновым крестом
Свою долю найду».
 
 
Эту песню певал
Мой страдалец-отец,
И по смерть завещал
Допевать мне конец.
 
 
Но не стоном отцов
Моя песнь прозвучит,
А раскатом громов
Над землей пролетит.
 
 
Не безгласным рабом,
Проклиная житье,
А свободным орлом
Допою я ее.
 

(1905)

 
Есть на свете край обширный,
Где растут сосна да ель,
Неисследный и пустынный, —
Русской скорби колыбель.
 
 
В этом крае тьмы и горя
Есть забытая тюрьма,
Как скала на глади моря,
Неподвижна и нема.
 
 
За оградою высокой
Из гранитных серых плит,
Пташкой пленной, одинокой
В башне девушка сидит.
 
 
Злой кручиною объята,
Все томится, воли ждет,
От рассвета до заката,
День за днем, за годом год.
 
 
Но крепки дверей запоры,
Недоступно страшен свод,
Сказки дикого простора
В каземат не донесет.
 
 
Только ветер перепевный
Шепчет ей издалека:
«Не томись, моя царевна,
Радость светлая близка.
 
 
За чертой зари туманной,
В ослепительной броне,
Мчится витязь долгожданный
На вспененном скакуне».
 

 
По тропе-дороженьке
Могота ль брести?..
Ой вы, руки, ноженьки, —
Страдные пути!
 
 
В старину по кладочкам
Тачку я катал,
На привале давеча
Вспомнил, – зарыдал.
 
 
На заводском промысле
Жизнь не дорога…
Ой вы, думы-розмысли,
Тучи да снега!
 

 
Я пришел к тебе убогий,
Из отшельничьих пустынь,
От родимого порога
Пилигрима не отринь.
 
 
Слышишь, – пеною студерой
Море мечет в берега…
Приюти от ночи темной,
Обогрей у очага:
 
 
Мой грозою сорван парус,
И челнок пучиной взят, —
Отложи на время гарус,
Подыми от прялки взгляд…
 
 
Расскажи про край родимый,
Хорошо ль живется в нем,
Все лежит он недвижимый
Под туманом и дождем?
 
 
Как и прежде, мглой повиты,
В брызгах пенистых валов,
Плачут серые граниты
У пустынных берегов?
 
 
Если «да» в ответ услышу
Роковое от тебя, —
Гробовую буду нишу
Я готовить для себя.
 
 
Если ж «нет»… Рокочет злая
Непогода без конца.
Ты молчишь, не подымая
Бездыханного лица.
 
 
К заповедному приходу
Роковое допряла,
И орлиную свободу
Раньше родины нашла.
 

 
Старый дом зловеще гулок,
Бел под лунным серебром.
Час мечтательных прогулок,
Встреч и вздохов о былом.
 
 
Но былому неподвластны —
Мы в грядущее глядим,
Замок сказочно прекрасный
Под луною сторожим.
 
 
Выйдем в сад, с тобою рядом
Мне так ново, так светло.
Под луны волшебным взглядом
Ты как белое крыло.
 
 
Оттого ли, как в темнице,
Сердцу плачется с утра,
Что тебе – урочной птице
Отлететь на Юг пора?
 
 
Иль душе поверить тяжко,
Что, забыт в саду глухом,
Твоего возврата, пташка,
Не дождется лунный дом?
 

 
Любви начало было летом,
Конец – осенним Сентябрем.
Ты подошла ко мне с приветом
В наряде девичьи-простом.
 
 
Вручила красное яичко,
Как символ крови и любви:
Не торопись на Север, птичка,
Весну на Юге обожди!
 
 
Синеют дымно перелески,
Настороженны и немы,
За узорочьем занавески
Не видно тающей зимы.
 
 
Но сердце чует: есть туманы,
Движенье смутное лесов,
Неотвратимые обманы
Лилово-сизых вечеров.
 
 
О не лети в туманы пташкой!
Года уйдут в седую мглу —
Ты будешь нищею монашкой
Стоять на паперти в углу.
 
 
И может быть, пройду я мимо,
Такой же нищий и худой…
О дай мне крылья херувима
Лететь незримо за тобой!
 
 
Не обойти тебя приветом,
И не раскаяться потом…
Любви начало было летом,
Конец – осенним Сентябрем.
 

(1908)

 
Не оплакано былое,
За любовь не прощено.
Береги, дитя, земное,
Если неба не дано.
 
 
Об оставленном не плачь ты» —
Впереди чудес земля,
Устоят под бурей мачты,
Грудь родного корабля.
 
 
Кормчий молод и напевен,
Что ему бурун, скала?
Изо всех морских царевен
Только ты ему мила. —
 
 
За глаза из изумруда,
За кораллы на губах…
Как душа его о чуде,
Плачет море в берегах.
 
 
Свой корабль за мглу седую
Не устанет он стремить,
Чтобы сказку ветровую
Наяву осуществить.
 

(1912)

 
Если б ведать судьбину твою,
Не кручинить бы сердца разлукой,
И любовь не считать бы свою
За тебя нерушимой порукой.
 
 
Не гадалося ставшее мне,
Что, по чувству сестра и подруг»,
По своей отдалилась вине
Ты от братьев сурового круга.
 
 
Оттого, как под ветром ковыль,
И разлучная песня уныла,
Что тебе побирушки костыль
За измену судьба подарила.
 
 
И не ведомо, я ли не прав,
Или сердце к тому безучастно,
Что, отверженной облик приняв,
Ты как прежде, нетленно прекрасна.