Текст книги "Сочинения. В 2-х томах"

Автор книги: Николай Клюев

 
Ты не плачь, не крушись.
Сердца робость избудь,
И отбыть не страшись
В предуказанный путь.
 
 
Чем ущербней зима
К мигу солнечных встреч,
Тем угрюмей тюрьма
Будет сказку стеречь.
 
 
И в весенний прилет
По тебе лишь одной
У острожных ворот
Загрустит часовой.
 

 
Сегодня небо, как невеста,
Слепит венчальной белизной,
И от ворот – до казни места
Протянут свиток золотой.
 
 
На всем пути он чист и гладок,
Печатью скрепленный слегка,
Для человеческих нападок
В нем не нашлося уголка.
 
 
Так отчего глядят тревожно
Твои глаза на неба гладь
Я обещаюсь непреложно
Тебе и в нем принадлежать.
 
 
Ласкать как в прошлом, плечи, руки
И пряди пепельные кос…
В неотвратимый час разлуки
Не нужно робости и слез.
 
 
Лелеять нам одно лишь надо:
По злом минутии конца,
К уборке трав и винограда
Прибыть в обители Отца.
 
 
Чтоб не опали ягод грозди,
Пока отбытья длится час,
И наших ног, ладоней гвозди
Могли свидетельствовать нас
 

 
Я – мраморный ангел на старом погосте,
Где схимницы-ели да никлый плакун,
Крылом осеняю трухлявые кости,
Подножья обветренный, ржавый чугун;
В руке моей лира, и бренные гости
Уснули под отзвуки каменных струн.
 
 
И многие годы, судьбы непреклонней,
Блюду я забвение, сны и гроба.
Поэзии символ – мой гимн легкозвонней,
Чем осенью трав золотая мольба…
Но бдите и бойтесь! За глубью ладоней,
Как буря в ущельи, таится труба!
 

(1912)

 
Нам закляты и заказаны
К пережитому пути,
И о том, что с прошлым связано,
Ты не плачь и не грусти:
 
 
Настоящего видениям —
Огнепальные венки,
А безвестным поколениям —
Снежной сказки лепестки.
 

 
Не говори – без слов понятна
Твоя предзимняя тоска,
Она как море необъятна,
Как мрак осенний глубока.
 
 
Не потому ли сердцу мнится
Зимы венчально-белый сон,
Что смерть костлявая стучится
У нашей хижины окон?
 
 
Что луч зари ущербно-острый
Померк на хвойной бахроме…
Не проведут ли наши сестры,
Как зиму – молодость в тюрьме?
 
 
От их девического круга,
Весну пророчащих судьбин,
Тебе осталася лачуга,
А мне – медвежий карабин.
 
 
Но, о былом не сожалея,
Мы предвесенни как снега…
О чем же, сумеречно тлея,
Вздыхает пламя очага?
 
 
Или пока снегов откосы
Зарозовеют вешним днем —
Твои отливчатые косы
Затмятся зимним серебром?
 

 
Я за гранью, я в просторе
Изумрудно-голубом,
И не знаю, степь иль море
Расплеснулося кругом.
Прочь ветрила размышленья,
Рифм маячные огни,
Ветром воли и забвенья
Поле-море полыхни!
 
 
Чтоб души корабль надбитый,
Путеводных волен уз,
Не на прошлого граниты
Драгоценный вынес груз!..
 
 
Колыбельны трав приливы,
Кругозор, как моря дно.
Спит ли ветер? Спят ли нивы? —
Я уснул давно… Давно.
 

 
Мы любим только то, чему названья нет,
Что как полунамек, загадочностью мучит:
Отлеты журавлей, в природе ряд примет
Того, что прозревать неведомое учит.
 
 
Немолчный жизни звон, как в лабиринте стен,
В пустыне наших душ бездомным эхом бродит;
А время, как корабль под плеск попутных пен,
Плывет и берегов желанных не находит.
 
 
И обращаем мы глаза свои с тоской
К Минувшего Земле – не видя стран грядущих…
. . . . . .
 
 
В старинных зеркалах живет красавиц рой,
Но смерти виден лик в их омутах зовущих.
 

Я обещаю вам сады…

К. Бальмонт

 
Вы обещали нам сады
В краю улыбчиво-далеком.
Где снедь – волшебные плоды,
Живым питающие соком.
 
 
Вещали вы: «Далеких зла
Мы вас от горестей укроем,
И прокаженные тела
В ручьях целительных омоем».
 
 
На зов пошли: Чума, Увечье,
Убийство, Голод и Разврат,
С лица – вампиры, по наречью —
В глухом ущелье водопад.
 
 
За ними следом Страх тлетворный
С дырявой Бедностью пошли, —
И облетел ваш сад узорный,
Ручьи отравой потекли.
 
 
За пришлецами напоследок
Идем неведомые Мы, —
Наш аромат смолист и едок,
Мы освежительней зимы.
 
 
Вскормили нас ущелий недра,
Вспоил дождями небосклон,
Мы – валуны, седые кедры.
Лесных ключей и сосен звон.
 

 
На песню, на сказку рассудок молчит,
Но сердце так странно правдиво, —
И плачет оно, непонятно грустит,
О чем? – Знают ветер да ивы.
 
 
О том ли, что юность бесследно прошла,
Что поле заплаканно-нище?
Вон серые избы родного села,
Луга, перелески, кладбище.
 
 
Вглядись в листопадную странничью даль,
В болот и оврагов пологость,
И сердцу-дитяти утешной едва ль
Почуется правды суровость.
 
 
Потянет к загадке, к свирельной мечте,
Вздохнуть, улыбнуться украдкой —
Задумчиво-нежной небес высоте
И ивам, лепечущим сладко.
 
 
Примнится чертогом – покров шалаша,
Колдуньей лесной – незабудка,
И горько в себе посмеется душа
Над правдой слепого рассудка.
 

 
Я молился бы лику заката,
Темной роще, туману, ручьям,
Да тяжелая дверь каземата
Не пускает к родимым полям
 
 
Наглядеться на бора опушку,
Листопадом, смолой подышать,
Постучаться в лесную избушку,
Где за пряжею старится мать…
 
 
Не она ли за пряслом решётки
Ветровою свирелью поет…
Вечер нижет янтарные четки,
Красит золотом треснувший свод.
 

(1912)

 
Верить ли песням твоим —
Птицам морского рассвета,
Будто туманом глухим
Водная зыбь не одета?
 
 
Вышли из хижины мы,
Смотрим в морозные дали:
Духи метели и тьмы
Взморье снегами сковали.
 
 
Тщетно тоскующий взгляд
Скал испытует граниты, —
В них лишь родимый фрегат
Грудью зияет разбитой.
 
 
Долго ль обветренный флаг
Будет трепаться так жалко?..
Есть у нас зимний очаг,
Матери мерная прялка.
 
 
В снежности синих ночей
Будем под прялки жужжанье
Слушать пролет журавлей,
Моря глухое дыханье.
 
 
Радость незримо придет
И над вечерними нами
Тонкой рукою зажжет
Зорь незакатное пламя.
 

 
Я болен сладостным недугом —
Осенней, рдяною тоской.
Нерасторжимым полукругом
Сомкнулось небо надо мной.
 
 
Она везде, неуловима,
Трепещет, дышит и живет;
В рыбачьей песне, в свитках дыма,
В жужжаньи ос и блеске вод.
 
 
В шуршаньи трав – ее походка,
В нагорном эхо – всплески рук,
И казематная решетка —
Лишь символ смерти и разлук.
 
 
Ее ли косы смоляные,
Как ветер смех, мгновенный взгляд…
О, кто Ты: Женщина? Россия? —
В годину черную собрат!
 
 
Поведай: тайное сомненье
Какою казнью искупить,
Чтоб на единое мгновенье
Твой лик прекрасный уловить?
 

 
Простятся вам столетий иго,
И все, чем страшен казни час,
Вражда тупых, и мудрых книги,
Как змеи, жалящие нас.
 
 
Придет пора, и будут сыты
Нездешней мудростью умы,
И надмогильные ракиты
Зазеленеют средь зимы.
 

 
В час зловещий, в час могильный
Об одном тебя молю:
Не смотри с тоской бессильной
На восходную зарю.
 
 
Но, верна словам завета,
Слезы робости утри,
И на проблески рассвета
Торжествующе смотри.
 
 
Не забудь за далью мрачной,
Средь волнующих забот,
Что взошел я новобрачно
По заре на эшафот;
 
 
Что, осилив злое горе,
Ложью жизни не дыша,
В заревое пала море
Огнекрылая душа.
 

Братские песни

«Братские песни» – не есть мои новые произведения. В большинстве они сложены до первой моей книги «Сосен перезвон», или в одно время с нею. Не вошли же они в первую книгу потому, что не были записаны мною, а передавались устно или письменно помимо меня, так как я, до сих пор, редко записывал свои песни, и некоторые из них исчезли из памяти.

Восстановленные уже со слов других, или по посторонним запискам, песни мои и образовали настоящую книжку.

Николай Клюев

«Я был в духе в день воскресный».

Апокалипсис, гл. 1, 10.

 
Я был в духе в день воскресный,
Осененный высотой,
Просветленно бестелесный
И младенчески простой.
 
 
Видел ратей колесницы,
Судный жертвенник и крест,
Указующей десницы
Путеводно-млечный перст.
 
 
Источая кровь и пламень,
Шестикрыл и многолик,
С начертаньем белый камень
Мне вручил Архистратиг.
 
 
И сказал: «Венчайся белым
Твердо-каменным венцом,
Будь убог и темен телом,
Светел духом и лицом.
 
 
И другому талисману
Не вверяйся никогда —
Я пасти не перестану
С высоты свои стада.
 
 
На крылах кроваво-дымных
Облечу подлунный храм,
И из пепла тел невинных
Жизнь лазурную создам».
 
 
Верен ангела глаголу,
Вдохновившему меня,
Я сошел к земному долу,
Полон звуков и огня.
 

 
Я бежал в простор лугов
Из-под мертвенного свода,
Где зловещий ход часов —
Круг замкнутый без исхода.
 
 
Где кадильный аромат
Страстью кровь воспламеняет,
И бездонной пастью ад
Души грешников глотает.
 
 
Испуская смрад и дым,
Всадник-смерть гнался за мною,
Вдруг провеяло над ним
Вихрем с серой проливною —
 
 
С высоты дохнул огонь,
Меч, исторгнутый из ножен, —
И отпрянул Смерти конь,
Перед Господом ничтожен.
 
 
Как росу с попутных трав,
Плоть томленья отряхнула,
И душа, возликовав,
В бесконечность заглянула.
 
 
С той поры не наугад
Я иду путем спасенья,
И вослед мне: свят, свят, свят, —
Шепчут камни и растенья.
 

 
Костра степного взвивы,
Мерцанье высоты,
Бурьяны, даль и нивы —
Россия, – это ты!
 
 
На мне бойца кольчуга,
И подвигом горя,
В туман ночного луга
Несу светильник я.
 
 
Вас люди, звери, гады
Коснется-ль вещий крик:
Огонь моей лампады —
Бессмертия родник.!
 
 
Все глухо. Точит злаки
Степная саранча…
Передо мной, во мраке,
Колеблется свеча; —
 
 
Роняет сны-картинки
На скатерчатый стол, —
Минувшего поминки,
Грядущего символ.
 

(Зачало. Возглас первый.).

 
Всенощные свечи затеплены,
Златотканные подножья разостланы,
Воскурен ладан невидимый,
Всколыбнулося било вселенское,
Взвеяли гласы серафимские;
Собирайтесь-ка, други, в Церковь Божию,
Пречудную, пресвятейшую.!
Собираючись, други, поразмыслите,
На себя поглядите оком мысленным,
Не таится ли в ком слово бренное,
Не запачканы ль где ризы чистые,
Легковейны ль крыла светозарные?
Коль уста – труба, ризы – облако,
Крылья – вихори поднебесные,
То стекайтесь в Храм все без боязни!
 

(Лик голосов)

 
Растворитеся врата
Пламенного храма,
Мы – глашатаи Христа,
Первенцы Адама.
 
 
Человечий бренный род
Согрешил в Адаме, —
Мы омыты вместо вод
Крестными кровями.
 
 
Нам дарована Звезда,
Ключ от адской бездны,
Мы порвали навсегда
Смерти плен железный.
 
 
Вышли в райские луга,
Под живые крины,
Где не чуется Врага
И земной кручины.
 
 
Где смотреть Христу в глаза —
Наш блаженный жребий,
Серафимы – образа,
Свечи – зори в небе.
 

(Конец. Возглас второй).

 
Наша нива – тверди круг,
Колосится звездной рожью,
И лежит вселенский плуг
У Господнего подножья.
 
 
Уж отточены серпы
Для новины лучезарной,
Скоро свяжется в снопы
Колос дремлюще-янтарный.
 

(Лик голосов).

 
Аминь!
 

(1912)

 
Есть то, чего не видел глаз,
Не уловляло вечно ухо:
Цветы, лучистей, чем алмаз,
И дали призрачнее пуха.
 
 
Недостижимо смерти дно,
И реки жизни быстротечны, —
Но есть волшебное вино
Продлить чарующее вечно.
 
 
Его испив, не меркнущ я,
В полете времени безлетен,
Как моря вал из бытия —
Умчусь певуч и многоцветен.
 
 
И всем, кого томит тоска,
Любовь и бренные обеты,
Зажгу с высот Материка
Путеводительные светы.
 

 
Кто-то стучится в окно:
Буря ли, сучья ль ракит?
В звуках, текущих ровно —
Топот поспешных копыт.
 
 
Хижина наша мала,
Некуда гостю пройти;
Ночи зловещая мгла
Зверем лежит на пути.
 
 
Кто он? Седой пилигрим?
Смерти костлявая тень?
Или с мечом Серафим,
Пламеннокрылый, как день?
 
 
Никнут ракиты, шурша,
Топот как буря растет…
Встань, пробудися, душа —
Светлый ездок у ворот!
 

 
Спят косогор и река
Призраком сизо-туманным.
Вот принесло мотылька
Ночи дыханьем медвяным.
 
 
Шолом избы, как челнок,
В заводи смерти глядится…
Ангелом стал мотылек
С райскою ветвью в деснице.
 
 
Слышу бесплотную весть —
Голос чарующе властный:
«Был ты, и будешь, и есть —
Смерти во-век непричастный».
 

 
За лебединой белой долей,
И по лебяжьему светла,
От васильковых меж и поля
Ты в город каменный пришла.
 
 
Гуляешь ночью до рассвета,
А днем усталая сидишь,
И перья смятого берета
Иглой неловкою чинишь.
 
 
Такая хрупко-испитая
Рассветным кажешься ты днем.
Непостижимая, святая, —
Небес отмечена перстом.
 
 
Наедине, при встрече краткой,
Давая совести отчет,
Тебя вплетаю я украдкой
В видений пестрый хоровод:
 
 
Панель… Толпа… И вот картина,
Необычайная чета:
В слезах лобзает Магдалина
Стопы пречистые Христа.
 
 
Как ты, раскаяньем объята,
Янтарь рассыпала волос, —
И взором любящего брата
Глядит на грешницу Христос.
 

 
Позабыл, что в руках:
Сердце, шляпа иль трость?..
Зреет в Отчих садах
Виноградная гроздь.
 
 
Впереди крик: «нельзя»,
Позади: «воротись».
И тиха лишь стезя,
Уходящая ввысь.
 
 
Не по ней ли идти?
Может быть, не греша,
На лазурном пути
Станет птицей душа.
 

(1912)

 
Заревеют нагорные склоны,
Мглистей дали, туманнее бор.
От закатной черты небосклона
Ты не сводишь молитвенный взор.
 
 
О туманах, о северном лете,
О пустыне моленья твои,
Обо всех, кто томится на свете,
И кто ищет ко Свету пути.
 
 
Отлетят лебединые зори,
Мрак и вьюги на землю сойдут,
И на тлеюще-дымном просторе
Безотзывно молитвы замрут.
 

(1912)

 
Белому брату
Хлеб и вино новое
Уготованы.
Помолюсь закату,
Надем рубище суровое,
И приду на брак непозванный.
 
 
Ты узнай меня, Братец,
Не отринь меня, одноотчий,
Дай узреть Зари Твоей багрянец,
Покажи мне Солнце после Ночи,
Я пришел к Тебе без боязни,
Молоденький и бледный как былинка,
Укажи мне после тела казни
В Отчие обители тропинку.
Божий Сын, Невидимый Учитель,
Изведи из мира тьмы наружной
Человека – брата своего!
Чтоб горел он, как и Ты, Пресветлый,
Тихим светом в сумраке ночном,
Чтоб белей цветов весенней ветлы
Стала жизнь на поприще людском!
 
 
Белому брату
Хлеб и вино новое
Уготованы.
Помолюсь закату,
Надем рубище суровое,
И приду на брак непозванный.
 

«Не бойтесь, убивающих тело,

Души же не могущих убитъ».

Еванг. от Матф., гл. 10, 28

.

 
Как вора дерзкого, меня
У града врат не стерегите,
И под кувшинами огня
Соглядатайно не храните.
 
 
Едва уснувший небосклон
Забрезжит тайной неразгадной,
Меня князей синедрион
Осудит казни беспощадной.
 
 
Обезображенная плоть
Поникнет долу зрелым плодом,
Но жив мой дух, как жив Господь
Как сев пшеничный перед всходом.
 
 
Еще бесчувственна земля,
Но проплывают тучи мимо,
И тонким ладаном куря,
Проходит пажитью Незримый.
 
 
Его одежды, чуть шурша,
Неуловимы бренным слухом.
Как одуванчика душа,
В лазури тающая пухом.
 

 
Дремны плески вечернего звона,
Мглистей дали, туманнее бор.
От закатной черты небосклона
Ты не сводишь молитвенный взор.
 
 
О туманах, о северном лете,
О пустыне моленья твои,
Обо всех, кто томится на свете,
И кто ищет ко Свету пути.
 
 
Отлетят лебединые зори,
Мрак и вьюги на землю сойдут,
И на тлеюще-дымном просторе
Безотзывно молитвы замрут.
 

 
Не верьте, что бесы крылаты, —
У них, как у рыбы, пузырь,
Им любы глухие закаты
И моря полночная ширь.
 
 
Они за ладьею акулой,
Прожорливым спрутом плывут;
Утесов подводные скулы —
Геенскому духу приют.
 
 
Есть бесы молчанья, улыбки,
Дверного засова, и сна…
В гробу и в младенческой зыбке
Бурлит огневая волна.
 
 
В кукушке и в песенке пряхи
Ныряют стада бесенят.
Старушьи, костлявые страхи —
Порука, что близится ад.
 
 
О, горы, на нас упадите,
Ущелья, окутайте нас!
На тле, на воловьем копыте
Начертан громовый рассказ.
 
 
За брашном, за нищенским кусом
Рогатые тени встают…
Кому же воскрылья с убрусом
Закатные ангелы ткут?
 

 
Вы деньки мои – голуби белые,
А часы – запоздалые зяблики,
Вы почто отлетать собираетесь,
Оставляете сад мой пустынею?
 
 
Аль осыпалось красное вишенье,
Виноградье мое приувянуло,
Али дубы матерые, вечные,
Буреломом как зверем обглоданы?
 
 
Аль иссякла криница сердечная,
Али веры ограда разрушилась,
Али сам я – садовник испытанный
Не возмог прикормить вас молитвою?
 
 
Проворкуйте, всевышние голуби,
И прожубруйте, дольние зяблики,
Что без вас с моим вишеньем станется:
Воронью оно в пищу достанется.
 
 
По отлете ж последнего голубя
Постучится в калитку дырявую
Дровосек с топорами да пилами,
В зипунище, в лаптищах с оборами.
 
 
Час за часом, как поздние зяблики,
Отлетает в пространство глубинное…
Чу! Как няни сверчковая песенка
Прозвенело крыло голубиное.
 

 
«Не жди зари – она погасла,
Как в мавзолейной тишине
Лампада чадная без масла»…
Могильный демон шепчет мне.
 
 
Душа смежает робко крылья,
Недоуменно смущена,
Пред духом мрака и насилья
Мятется трепетно она.
 
 
И демон сумрака кровавый
Трубит победу в смертный рог.
Смутился кубок брачной славы
И пуст украшенный чертог.
 
 
Рассвета луч не обагрянит
Вино в бокалах круговых,
Пока из мертвых не восстанет
Гробнице преданный Жених.
 
 
Пока же камень не отвален
И стража тело стережет, —
Душа безмолвие развалин
Чертога брачного поет.
 

 
Отвергнув мир, врагов простя,
Собрат букашке многоногой,
Как простодушное дитя,
Сижу у хижины порога.
 
 
Смотрю на северный закат,
Внимаю гомону пингвинов,
Взойти на Радужный Фрегат
В душе надежды не отринув.
 
 
Уже в дубраве листопад
Намел смарагдов, меди груду…
Я здесь бездумен и крылат
И за морями светел буду.
 

 
Помню я обедню раннюю,
Вереницы клобуков,
Над толпою покаянною
Тяжкий гул колоколов.
 
 
Опьяненный перезвонами,
Гулом каменно-глухим,
Дал обет я пред иконами
Стать блаженным и святым.
 
 
И в ответ мольбе медлительной,
Покрывая медный вой,
Голос ясно-повелительный
Мне ответил: «ты не Мой».
 
 
С той поры я перепутьями
Невидимкою блуждал,
Под валежником и прутьями
Вместе с ветром ночевал.
 
 
Истекли грехопадения,
И посланец горних сил
Безглагольного хваления
Путь заблудшему открыл.
 
 
Знаки замысла предвечного —
Зодиака и Креста,
И на плате солнца млечного
Лик прощающий Христа.
 

 
Отгул колоколов, то полновесно-четкий,
То дробно-золотой, колдует и пьянит.
Кто этот, в стороне, величественно-кроткий,
В одежде пришлеца, отверженным стоит?
 
 
Его встречаю я во храме, на проселке,
По виду нищего, в лохмотьях и в пыли,
Дивясь на язвы рук, на жесткие иголки,
Что светлое чело короной оплели.
 
 
Ужели это Он? О, сердце – бейся тише!
Твой трепетный восторг гордынею рожден:
По Ком томишься ты, Тот в полумраке ниши,
Поруганный мертвец, ко древу пригвожден.
 
 
Бесчувственному чужд Пришелец величавый,
Служитель перед Ним тимьяна не курит,
И кутаясь во мглу, как исполин костлявый,
С дыханьем льдистым смерть очей Его бежит.
 

 
Лестница златая
Прянула с небес,
Вижу, умирая,
Райских кринов лес.
 
 
В кущах духов клиры, —
Светел лик, крыло…
Хмель вина и мирры
Ветром донесло.
 
 
Лоскуты рубахи
Треплются у ног…
Камни шепчут в страхе:
«Да воскреснет Бог».
 

 
Гвоздяные ноют раны,
Жалят тернии чело.
Чу! Развеяло туманы
Серафимское крыло.
 
 
К моему ли, горний, древу
Перервать томленья нить, —
Иль нечающую деву
Благовестьем озарить?
 
 
Ночь глуха и безотзывна,
Ко кресту утрачен след.
Где ты, светлая отчизна —
Голубиный Назарет?
 

 
О поспешите, братья, к нам,
В наш чудный храм, где зори – свечи,
Где предалтарный фимиам —
Туманы дремлющих поречий!
 
 
Спешите к нам, пока роса
Поит возжаждавшие травы,
И в заревые пояса
Одеты дымные дубравы.
 
 
Служить Заутреню любви,
Вкусить кровей, живого хлеба…
Кто жив, души не очерстви
Для горних труб и зовов неба!
 
 
В передрассветный тайный час,
Под заревыми куполами,
Как летний дождь, сойдет на нас
Всеомывающее пламя.
 
 
Продлится миг, как долгий век, —
Взойдут неведомые светы…
У лучезарных райских рек
Сойдемся мы, в виссон одеты.
 
 
Доверясь радужным ладьям,
Мы поплывем, минуя мысы…
О поспешите, братья, к нам
В нетленный сад, под кипарисы!
 

(1912)

 
Поручил ключи от ада
Нам Вселюбяший стеречь.
Наша крепость и ограда —
Серафима грозный меч.
 
 
Град наш тернием украшен,
Без кумирен и палат.
На твердынях светлых башен
Братья-воины стоят.
 
 
Их откинуты забрала,
Адамант – стожарный щит,
И ни ад, ни смерти жало
Духоборцев не страшит.
 
 
Кто придет в нетленный город, —
Для вражды неуязвим.
Всяк собрат нам – стар и молод,
Земледел и пилигрим.
 
 
Наш удел – венец терновый,
Ослепительней зари. —
Мы – соратники Христовы,
Преисподней ключари.
 
 
Ада пламенные своды
Разомкнуть дано лишь нам,
Человеческие роды
Повести к живым рекам.
 
 
Крест целящий, крест разящий,
Нам водитель и завет.
Брат, на гноище лежащий,
Подымись, Христос грядет!
 
 
Он не в нищенском хитоне,
И не с терном вкруг чела…
На рассветном небосклоне
Плещут ангелов крыла.
 
 
Их заоблачные гимны
Буреветрами звучат…
Звякнул ключ гостеприимный
У предвечных светлых врат.
 

(1911)

 
В Моем раю обитель есть,
Как день лазурно беспотемна,
Где лезвия не точит месть,
Где не выносят трупов волны.
 
 
За непреклонные врата
Лишь тот из смертных проникает,
На ком голгофского креста
Печать высокая сияет.
 
 
Тому в обители Моей
Сторицей горести зачтутся,
И слезы выспренних очей
Для всезабвения утрутся.
 
 
Он не воротится назад —
Нерукотворных сеней житель,
И за него в тиши палат
Не раз содрогнется мучитель
 

 
Он придет! Он придет! И содрогнутся горы
Звездоперстой стопы огневого Царя,
Как под ветром осока, преклонятся боры,
Степь расстелет ковры, ароматы куря.
 
 
Он воссядет под елью, как море гремучей,
На слепящий престол, в нестерпимых лучах,
Притекут к Нему звери пучиной рыкучей,
И сойдутся народы с тоскою в очах.
 
 
Он затопчет, как сор, вероломства законы,
Духом уст поразит исполинов-бойцов,
Даст державу простым, и презренным короны,
Чтобы царством владели во веки веков.
 
 
Мы с тобою, сестра, боязливы и нищи,
Будем в море людском сиротами стоять:
Ты печальна, как ивы родного кладбища,
И на мне не изглажена смерти печать
 
 
Содрогаясь, мы внемлем Судьи приговору:
Истребися, воскресни, восстань и живи!
Кто-то шепчет тебе: «к бурь и молний собору
Вы причислены оба – за подвиг любви».
 
 
И пойму я, что минуло царство могилы,
Что за гробом припал я к бессмертья ключу…
Воспаришь ты к созвездьям орлом буйнокрылым,
Молоньей просияв, я вослед полечу.
 

(1912)